Глава 26
ВЫСТРЕЛЫ
Новый день для Костырева начался с нового сюрприза…
Он шел на работу, обдумывая условие данной ему задачи. Кто еще, как не Барыбин, этот набычившийся джентльмен на излете молодости, так удачно вписывался в роль убийцы актрисы? Мотивов желать смерти жены у него было сколько угодно, и один из них, самый основательный, — денежные споры. Но за строящейся стеной уверенности в виновности Барыбина пряталось сомнение. Иногда сомнение, материализовавшись, принимало вид роскошного бриллиантового перстня, некогда сверкавшего на пухлой ручке актрисы.
Лишь только Костырев открыл ключом дверь своего кабинета и поставил на стол портфель, в котором мирно покоился завернутый заботливой женой сегодняшний обед, телефон оглушительно взорвался громким требовательным звонком.
— Слушаю, — озабоченно пробормотал Костырев, одной рукой прижимая к уху трубку, а другую руку вынимая из рукава темного плаща, украшенного влажными пятнами холодного дождя, захватившего его при выходе из метро.
Через несколько секунд он уже спешил вниз по лестнице, к выходу.
Костя Ильяшин ждал внизу, у бокового подъезда. Он мрачно зевал, недовольный перспективой куда-то ехать в собачий холод, что-то разыскивать вместо того, чтобы сидеть в тихом уютном кабинете и, слушая, как барабанят по карнизу капли дождя, с комфортом заниматься делами.
— Что стряслось? — борясь с неодолимой зевотой, пробормотал Ильяшин, когда темная фигура его шефа выплыла из тумана, клубившегося над влажно блестящим асфальтом, — за запотевшим стеклом машины проявилось его озабоченное лицо.
— Новое покушение на Барыбина. Стреляли в него. В лифте.
— Неужели умер?!
— Нет, легко ранен. — Костырев бросал в воздух короткие, рубленые фразы — он был озабочен.
За стеклом автомобиля, за серой пеленой дождя дрожали и расплывались контуры желтоватых мокрых домов. Их стены, в темных потеках воды, надвигались над узкими переулками, влажно дыша арками подворотен, где спасались от дождя стаи бездомных собак, псов со свалявшимися комками мокрой шерсти на впалых боках и светлыми добрыми глазами мудрецов.
— А что же телохранители? — удивился Ильяшин. — Он же нанял охрану!
— Один охранник убит, а другой жив.
— А куда ранили?
— В плечо. От госпитализации отказался — боится нового покушения в больнице.
Машина въехала в тихий зеленый дворик. В нем, среди новейших иномарок, маслено блестевших под дождем гладкими боками, уже стояли два милицейских «уазика», казавшиеся скромными золушками среди престижных моделей, — дом был явно не для простых людей.
Костырев вышел из машины, закутавшись в плащ. Зонта у него не было, и сразу частые мелкие капли точечными уколами захолодили кожу головы, и по лицу потекла влага. Отделившись от сырой кирпичной стены, к ним подошел человек и вежливо представился:
— Каленков. Отдел по борьбе с организованной преступностью.
Миновав пустую стеклянную коробку дежурного при входе в подъезд, мужчины стали подниматься вверх по лестнице.
На пятом этаже светилась распахнутая кабина лифта, изрешеченная аккуратными круглыми дырочками. На площадке пол был усыпан черным порошком, там заканчивал свою работу эксперт. Горка осыпавшейся штукатурки и отбитые куски фанеры свидетельствовали о перестрелке.
— Как только лифт подъехал, раздались выстрелы, — начал рассказывать Каленков. — Убитый охранник стоял лицом к двери и получил первую пулю. Две другие срикошетили и задели Барыбина. Второй охранник успел толкнуть своего клиента на пол лифта и открыл ответный огонь. Нападавшие скрылись, очевидно без особого ущерба для себя. Они были в масках.
— Во сколько это произошло? — хмуро спросил Костырев, оглядывая место происшествия. Он был мрачен — с делом об убийстве постепенно сплеталось и другое дело, с криминальным подтекстом и с громкими внешними событиями.
— Барыбин ночевал на даче, — продолжал Каленков. — А утром, в восемь тридцать семь, заехал домой за бумагами. Заметил, что вахтера на месте не оказалось — его связали нападавшие и бросили на пол. Как только лифт остановился, раздались выстрелы. Пока охранник оказывал первую помощь своему клиенту, соседи вызвали милицию.
— Ясно, — меланхолически заметил Костырев, хотя ничего ясного в утреннем нападении не было.
Дверь в квартиру Барыбина была приоткрыта. Она казалась изящной, тонкой, сделанной из теплого дерева, но по тому, как тяжело и медленно она отворилась, по тому, как пальцы, коснувшиеся гладкой поверхности, ощутили холод толстого металла, стало понятно — она бронированная. Толкнув ее, Костырев оказался в просторном холле, уставленном дорогой респектабельной мебелью.
Навстречу им вышел все тот же вездесущий Буркин.
— А, доброе утро, Миша, — радушно приветствовал он своего старого знакомого. — Как жизнь молодая?
— Да какая у нас жизнь, — хмуро отозвался Костырев.
Оставляя на паркете мокрые следы, он прошел в комнату. На низкой тахте лежал Барыбин. Его темные глаза светились затаенным, тщательно подавляемым беспокойством. Навстречу вошедшим вспорхнула Ирина Тишина и, умоляюще сложив руки на груди, тихо взмолилась:
— Прошу вас, не надо… Врач сказал, ему надо уснуть.
— Как раненый? — деловито осведомился Костырев вместо приветствия.
— Кость, слава Богу, не задета, — лихорадочно шептала Ирина.
Небольшая комната, затененная плотными портьерами, была обставлена старинной мебелью, впрочем беспорядочно подобранной. Старинные золоченые часы с пузатыми амурчиками, поддерживающими земной шар, болезненно хрипели, отсчитывая время. У секретера из мореного дуба местами откололась позолота, и он был похож на сильно обветшавший бабушкин сундук. Огромная хрустальная люстра Бог весть какого века нависала над посетителем, грозя обрушиться на голову. Из-за ее навязчивого блеска комната казалась еще меньше и ниже, чем была на самом деле, — все свободное пространство заполняла антикварная мебель.
На полках, на круглом низком столе из темного дуба стояли безделушки, выцветшие от иссушающего действия веков, — фарфоровые купидончики с отбитыми носами, пастушки с бесцветными лицами, голубые фарфоровые кошки с розовыми глазами, бронзовые кони, застывшие в вечном прыжке. Обивка стульев, тоже явно старинных, потемнела и вытерлась. Даже сама тахта, на которой в томной позе раненого героя лежал Барыбин, походила на старую кровать, вытащенную из пыльного чулана и заботливо выставленную для обозрения.
Со всей этой старинной, разнородной мебелью диссонировали современные картины в помпезных рамах. Они являли собой мешанину расплывчатых пестрых мазков; на низком дубовом столике между фарфоровыми фигурами лежал радиотелефон, серый погасший экран раскрытого ноутбука отражал беглые огни хрустальных подвесок люстры. Но более всего с обстановкой комнаты диссонировал сам хозяин, простертый на тахте. Своим видом он олицетворял пошлость нынешнего времени, возведенную в закон.
— Ну что, приступим? — вопросительно произнес Костырев, распахивая полы сырого плаща и свободно откидываясь на спинку скрипящего стула.
Он смотрел на темное, осунувшееся лицо Барыбина и чувствовал, что сегодня они наконец узнают все. Или почти все — былое беспокойство, соединенное с уверенностью в своих силах, у Барыбина внезапно уступило место страху и усталости.
— Вас видели около дома вашей бывшей жены перед ее гибелью, около одиннадцати утра, — спокойно произнес Костырев. — Советую вам рассказать все.
Барыбин повернулся на тахте, попытался приподняться на локте и тут же мучительно сморщился — давало знать о себе раненое плечо.
— Хорошо… Я расскажу…
Заметив его красноречивый взгляд, Тишина вышла.
— Утром двадцать шестого, как я уже имел удовольствие рассказывать вам, я поехал в офис, как всегда к девяти часам утра. Оттуда попытался позвонить Евгении, чтобы предложить ей продолжить наши переговоры, но никак не мог дозвониться — никто не брал трубку. Очевидно, домработница еще не пришла, а для Евгении Викторовны встать в такую рань всегда было немыслимым подвигом…
— Для чего вы хотели увидеться с Шиловской?
— Я намеревался еще раз обсудить с ней обстоятельства развода. — Барыбин поджал губу и продолжал: — Примерно в девять сорок пять я выехал на совещание в «Оним-банк». Там могут подтвердить мое присутствие. На совещании я находился примерно до одиннадцати. Мне должны были подготовить некоторые документы, поэтому появилось полчаса свободного времени, и я решил потратить эти полчаса для выяснения отношений с бывшей женой. Из банка мне звонить не хотелось, к тому же ее дом находится неподалеку, и я решил пройтись пешком.
— Итак, вы вышли из банка и?..
— И пошел к Евгении. Я поднялся по лестнице и позвонил в дверь.
— Вы никого не встретили в подъезде?
— Нет, никого.
— Что у вас было в руках?
— Ничего.
— Пакет? Цветы? Бумаги?
— Нет, правда ничего, — заверил Барыбин. Его севший голос звучал напряженно и глухо.
Брови Ильяшина удивленно приподнялись, что означало: «Неужели не Барыбина видела около квартиры Шиловской та симпатичная девчонка в мини с шестого этажа?»
— Сколько вы пробыли у Шиловской? — Костырев сосредоточенно вертел в руках фарфоровую безделушку.
— Минут двадцать, не больше.
— Расскажите как можно подробнее весь ваш разговор.
Костырев почувствовал, как напрягся его собеседник. Его ответы стали односложными, короткими, сжатыми. Возможно, он устал, но, скорее всего, за куцыми, с трудом выжатыми фразами стояли мучительные переживания и страх.
— …Мы стали с ней спорить, — продолжал Барыбин. — Она выталкивала меня, требовала, чтобы я ушел… Я понял, что разговора не получится, а в банке мне надо было быть через каких-то двадцать минут. И решил, что лучше уйти. И ушел…
Он замолчал. От волнения он с трудом сглатывал, его кадык жалко дергался. Лицо сморщилось — рана в плече напоминала о себе тянущей болью.
Ильяшин недоумевал: Барыбин вел себя странно, он признавался в том, что посещал свою бывшую жену перед ее смертью, признавался, что они ссорились, что она его выталкивала из квартиры, он признавался во всем, но не в том, что смерть Шиловской — дело его рук. Не дурак же он, должен понимать, что это почти равносильно признанию в убийстве, за которое могут припаять добрый десяток лет, несмотря на целую когорту самых дорогих адвокатов, которых он сможет нанять.
— Итак, вы поговорили с Шиловской и ушли от нее, оставив свою бывшую супругу в добром здравии и без малейших признаков того, что она намеревается распроститься с жизнью, не правда ли? Отдаете ли вы себе отчет в том, что на вас падает подозрение в причастности к ее смерти?
— Да, отдаю.
— Вы говорите об этом так спокойно. Вы считаете, что это не будет иметь для вас никаких последствий?
— Я просто надеюсь на то, что вы опытный человек и сможете отыскать того, кто стал истинным виновником гибели моей бывшей жены. Вы не из тех молодчиков, которые по вечерам с дубинками наперевес патрулируют улицы города. Но думаю, что в МУРе не держат дознавателей, которые готовы повесить на первого попавшегося человека обвинение в убийстве.
Костырев еле заметно усмехнулся — этот тип считает, что он ведет хитрую и осторожную игру. Или он действительно предполагает, что Костырев станет носом рыть землю после его комплимента? Если это только лесть, то прием, что и говорить, дешевый. Странно видеть, что им пользуется бизнесмен, имеющий репутацию опытной финансовой акулы.
— Никому другому, только вам была в достаточной степени выгодна смерть жены, — сказал Костырев. — И только она помогла бы разрубить затянувшийся узел ваших отношений.
— Нет, — покачал головой Барыбин. — За четыре дня до гибели Евгении я забрал исковое заявление из суда и отказался от развода. Я пошел на попятный, решил, что бесполезно бороться с ветряными мельницами, и если Евгения не хочет развода, то его не хочу и я.
— Все сказанное вами обращается против вас, — пожал плечами Костырев. — Я могу так объяснить этот факт: вы забрали заявление потому, что решили расправиться с бывшей женой более действенным методом. Это не меняет дела.
— Но я не мог убить ее, понимаете? — возбуждаясь, проговорил Барыбин. — А если бы даже и решился на убийство, то не стал бы самолично лезть в петлю — вы же знаете, что для таких случаев существует масса людей, которые за сходную цену готовы избавить вас от обременительных хлопот, связанных с разводом. Я не хочу хвастаться, но я не бедный человек, и у меня на примете есть несколько людей, которые были бы готовы пожертвовать некоторой толикой совести во имя кругленькой суммы.
— Не эти ли люди стреляли в вас сегодня? — спросил Костырев, едва сдерживая нахлынувшее раздражение.
Этот богач готов купить все и всех, потрясая туго набитой мошной! И как спокойно он об этом говорит ему, муровцу! Будто в этом нет ничего предосудительного, так, взаимовыгодная сделка двух джентльменов.
«Тогда зачем ему приходить к Шиловской как раз перед тем, как по его заказу должны были расправиться с ней? — возразил сам себе Костырев. — Нет, версия заказного убийства выглядит не слишком убедительно. Картина преступления не похожа на работу обычного киллера, но бывают и нетипичные случаи… Если произошла накладка… Надо зайти с другой стороны», — решил он. Исподтишка наблюдая за Барыбиным, он нарочито медленно потянулся рукой в карман и, старательно расправляя складки плаща, достал свернутую в трубочку клеенчатую общую тетрадь — одну из тех трех, которые удалось отыскать в квартире Шиловской.
При виде тетради Барыбин еле заметно вздрогнул, отвел глаза, как будто хотел продемонстрировать свое полнейшее равнодушие, но потом с болезненным любопытством стал внимательно следить за тем, как Костырев молча листал страницы, исписанные нервным почерком с сильным наклоном вправо — почерком, который ему был так памятен…
— Вы знакомы с содержанием этих тетрадей?
Барыбин молчал. Разговор о книге доставлял ему беспокойство, которое он тщетно пытался замаскировать. Его выдержка плохо вязалась с внимательным тревожным взглядом больных глаз.
Наконец он промямлил:
— Евгения Викторовна рассказывала мне, о чем собирается писать…
— Нам известно, что вы боялись опубликования книги, поскольку это грозило вам крупными неприятностями со стороны неких высокопоставленных лиц…
Барыбин устало прикрыл глаза темными набрякшими веками. Казалось, у него не осталось сил и он старается обрести краткую передышку перед новой схваткой.
Наступившую тишину нарушил робкий стук в Дверь. В щель заглянула Ирина, держа в руках поднос, на котором стояли хрупкие кофейные чашечки. Ильяшин принял у нее из рук поднос. Тишина бросила тревожный взгляд на своего мужа.
Костырев взял в руки маленькую прозрачную чашечку из светящегося хрупкого фарфора. Он удобно откинулся на стуле, как будто намеревался здесь надолго задержаться. Барыбин угрюмо следил за ним и, кажется, мучительно соображал что-то, на что-то решался. По комнате распространился уютный мягкий аромат, располагающий к долгой беседе. В звенящей тишине, нарушаемой только серебряным позвякиванием ложки, стало слышно хриплое частое дыхание хозяина.
Наконец Барыбин не выдержал.
— Вы меня арестуете? — хрипло спросил он.
Костырев молчал.
— Я очень устал, у меня кружится голова.
В наступившей паузе стал отчетливее слышен скрипучий ход старинных часов.
— Итак, продолжим, — как будто не слыша слов, произнес Костырев, отодвигая чашку, на дне которой плескались остатки коричневой густой жидкости. — Итак, вы пришли к вашей бывшей жене и?..
— Я шел к ней для того, чтобы умолять ее не печатать книгу. Я хотел объяснить, чем ее издание грозит мне. Евгения должна была понять, что если книга в конце концов выйдет, то мне останется только за бесценок продать все свое движимое и недвижимое и бежать за границу, куда-нибудь в Латинскую Америку, спасая свою жизнь. В этом случае она не получила бы ничего, за исключением морального удовлетворения от того, что испортила всю мою налаженную, удобную, комфортную жизнь.
— Но вас бы не выпустили на постоянное место жительства за границу без согласия супруги, — резонно возразил Костырев.
— Я бы и не стал пытаться выехать легальным путем, — ухмыльнулся Барыбин, качнув головой. — Это слишком долго, муторно. Официальный путь требует большого количества взяток и закончился бы многомесячной волокитой. Все гораздо проще. Я купил бы поддельные паспорта, оформил бы счета фирмы на доверенных лиц и уехал. А она кусала бы локти в бессильной злобе оттого, что не удалось слупить с меня изрядный куш, который наверняка она уже считала своим.
— Вы шли к ней, рассчитывая, что она согласится на ваши условия?
— И так, и не так. Шансы были примерно пятьдесят на пятьдесят. Многое зависело от ее сиюминутного настроения. Но мне надо было торопиться — у меня почти не осталось времени: я только что узнал, что издательство «Бест бук» широко анонсировало ее книжку и даже в каком-то журнале уже появилось несколько глав из нее. Я боялся, что слухи об этом скоро донесутся до тех, кому шумиха вокруг прошлых коммерческих мероприятий была так же невыгодна, как и мне. Поэтому у меня не было выбора — я пошел на попятный.
— Расскажите подробнее.
— Я опасаюсь издания ее книги. И не без оснований. — Барыбин выразительно скосил глаза на забинтованное плечо. — Это несколько человек, близких к правительству. При моем содействии была заключена четыре года назад крупная сделка по поставке урана и оружейного плутония в Иран, она имела большой резонанс на Западе. Скандал тогда был удачно погашен в самом зародыше заверениями правительства. Теперь те люди, которые давали согласие на операцию, занимают крупные Должности и не позволят правде выйти наружу, Даже в такой вызывающей сомнения форме, как бульварные откровения второсортной актриски.
— Когда должна выйти книга?
— В начале следующего года. Но теперь они поторопятся, ведь смерть автора позволит сильно взвинтить тираж и будет способствовать популярности книжки. До меня первая волна, поднятая этим камнем, докатилась уже вчера. Я имею в виду взрыв. Но до гибели Евгении еще можно было все спасти — изъять те главы, в которых говорилось о поставках урана и плутония. Тогда, до ее смерти, меня не столько волновала потеря моей коммерческой репутации, перемывание косточек и карикатурный образ на страницах этой книги, сколько потенциальная возможность очутиться на том свете из-за вот этих тетрадок, наполненных самым отборным ядом, по сравнению с которым даже яд кураре показался бы легким слабительным!
Барыбин еще не потерял способности шутить — его мужество в ситуации, когда он висел на волосок от смерти, с одной стороны, и на волосок от тюрьмы — с другой, вызывало уважение.
— И вы воспользовались помощью специалистов?
— Вы имеете в виду наемных убийц, киллеров? — лиловым обескровленным ртом улыбнулся Барыбин. — Скажу вам как на духу. Я не раз думал об этом. Сначала мне не позволили прибегнуть к этому безотказному средству какие-то остатки совести и остатки порядочности, а потом… Потом было уже поздно. Конечно, я мог нанять людей, которые вскрыли бы квартиру, перевернули в ней все вверх дном и разыскали бы эти тетради. Но в то время, когда такой метод был еще эффективен, я не мог оценить всей грозящей опасности. Понадеялся на то, что она побоится замахиваться на влиятельных людей. А когда понял, что она решилась на все, то было уже поздно — Евгения передала часть рукописи в «Бест бук», и даже ее смерть ничего не могла бы изменить в сложившейся ситуации. Напротив, ее смерть стала для меня еще более невыгодной — поскольку ускорила бы выход книги. Только ее добровольное согласие могло спасти меня или хотя бы облегчить мою участь. Его-то я и пришел добиваться в тот день. В день ее смерти…
Барыбин замолчал, морщась, потянулся к стакану с водой, сделал несколько крупных глотков и обессиленно откинулся на подушку. Часы с золоченым купидоном захрипели, заскрипели и начали бить, медленно, неровно, старчески подкашливая и шипя.
— Я пришел к ней, — глубоко вздохнув, как будто готовясь уйти под воду, продолжал Барыбин. — Она не хотела впускать меня в квартиру. Сказала, что ждет кого-то, что нам давно уже не о чем разговаривать. Я настаивал. Пытался пройти мимо нее. Она отпихивала меня руками, ругаясь, как уличная торговка. Создалась глупейшая ситуация. Наш скандал могли увидеть соседи, могли услышать совершенно посторонние люди. Я с силой оттолкнул ее и прошел в спальню. Сел на кровать и твердо сказал, что не уйду без ее положительного решения.
«Хорошо же, — сказала она. — Раз так, я тоже буду действовать силой». И вышла из комнаты.
Я продолжал сидеть.
У нее был небольшой пистолет, браунинг. Дамский, крошечный, почти игрушечный. Она купила его, когда мы только поженились, и часто носила в сумочке, довольная тем, что у нее есть средство защиты. Я сам учил ее стрелять, чистить, заряжать оружие. Иногда за городом мы уходили в глубь леса и стреляли по воронам и галкам. Евгения стреляла очень метко, у нее была твердая Рука прирожденного стрелка, и даже такой пистолет был в ее руках грозным оружием.
Я сидел на постели, схватившись руками за голову. Послышались ее шаги. Потом раздался щелчок взведенного курка. Я поднял голову. Прямо на меня смотрело черное дуло браунинга.
«Пошел вон отсюда», — сказала она с такой злостью, что я понял: ей ничего не стоит разрядить пистолет прямо мне в лицо.
«Послушай, — примирительно сказал я. — Ты ведешь себя как ненормальная. Я не отниму у тебя много времени. Давай поговорим».
Ее лицо было бледно от бешенства, руки дрожали. Я испугался, что она не справится с собой и нечаянно нажмет на спусковой крючок.
Я встал.
Она взвизгнула: «Не подходи!» — и стала пятиться к двери. Я решил выбить у нее из рук пистолет, чтобы обезопасить себя, и резко дернулся. Она испугалась и выстрелила.
Пуля пролетела, наверное, в сантиметре от моей головы, пробила картину, которая висела над комодом, и застряла в стене.
Пока она не успела снова взвести курок, я выбил у нее из рук пистолет и отбросил его подальше, почти в угол, — она могла накинуться на меня, чтобы отнять его, а драка с женщиной меня не прельщала.
Пока она поднимала пистолет, я выбежал из комнаты, закрыл за собой дверь спальни и сказал в щелку: «Я приду вечером, когда ты уже успокоишься. Выпей валерьянки, чтобы держать себя в руках».
Как взбешенная кошка, она еще что-то шипела за дверью, пытаясь открыть, а я уже вышел из квартиры. На ходу поправляя костюм, я поспешил в банк — мои полчаса истекли…
Барыбин замолчал. Рассказ походил на правду. Странно в этом было только то, что живой Барыбин в своем рассказе выглядел жертвой нападения, а погибшая Шиловская — нападающей стороной.
— Вы, уходя, закрыли за собой входную дверь? — задумчиво спросил Костырев.
Барыбин нахмурил лоб.
— Не помню, — сказал он. — Наверное, нет. Я так спешно ретировался, что, скорее всего, даже не вспомнил об этом. Она, не задумываясь, послала бы мне пулю вдогонку.
— Сколько раз она в вас стреляла?
— Один раз.
— Вы уверены, что только один раз?
— Конечно. Второго выстрела я не допустил.
Костырев и Ильяшин переглянулись. Они оба прекрасно помнили, что в протоколе осмотра квартиры упоминались два пулевых отверстия в стене, а баллистическая экспертиза показала, что выстрелы сделаны из одного и того же оружия. Тип пистолета, указанный экспертами, — мелкокалиберный браунинг — точно совпадал с тем, который, по словам Барыбина, принадлежал Шиловской.
— Итак, вы утверждаете, что оставили Шиловскую с пистолетом в руках и ушли? Как вы тогда можете объяснить, что на месте происшествия пистолет не обнаружен, домработница о его пропаже ничего не знает и даже о его существовании не подозревает?
— Не знаю, — обреченно пробормотал Барыбин и тут же спохватился: — Может быть, его забрал преступник… А насчет домработницы, так ведь она могла и не знать о нем…
— Пистолет был зарегистрирован? Вы помните его номер? Вы сможете его опознать?
— Конечно. На нем есть некоторые памятные мне приметы.
— А у вас есть оружие? — Костырев смотрел в глаза Барыбину немигающим холодным взглядом.
— Конечно есть, — спокойно ответил Барыбин. Прямо, честно глядя в глаза. — Газовый пистолет и разрешение к нему. Я стараюсь дружить с законом.
— Да, когда вам выгодна эта дружба… Покажите.
Барыбин достал из-под подушки небольшой газовый пистолет, холодно сверкнувший оружейной сталью, и протянул его. Его рука едва заметно дрожала.
Костырев взял пистолет и стал внимательно осматривать металл, тщательно отмечая все царапины, — он искал следы переделки пистолета под боевые патроны.
— Поехали дальше. Вы видели в тот день на ней кольцо с бриллиантом?
— По-моему, да. Она почти никогда не снимала его… Да, помню точно, — встрепенулся Барыбин. — Она держала пистолет двумя руками почти перед самым моим лицом, и перстень сверкал на среднем пальце, кажется, левой руки. Эта картина до сих пор у меня перед глазами. Может быть, в невменяемом состоянии, в котором я ее оставил, она покончила с собой? — с надеждой спросил Барыбин.
— Да, ударила себя в висок, а потом встала, выбросила пистолет, спрятала кольцо и опять легла на ковер, — усмехнулся Костырев, вставая и пряча в карман тетрадь Шиловской. — А кроме того, у нее нет огнестрельных ранений на теле. Ну хорошо, вы пока выздоравливайте. А за вашей квартирой присмотрят наши сотрудники. Вы будете в безопасности.
Это «пока», видимо, резануло слух Барыбина, он еще больше побледнел, обмяк, откинувшись на подушки. Он понимал, что полной веры ему нет и его удел — оставаться в числе главных подозреваемых. Пока.
Сыщики вышли из квартиры и, сев в машину, поехали на Петровку. Дождь, уныло сеявший с самого утра, уже прекратился, и между тучами стали проблескивать лазурные куски чистого неба. Вымытые дождем тротуары влажно блестели, по ним струилась вода, стекая в колодцы. Через лужи перепрыгивали прохожие, вооруженные мокрыми зонтами. Становилось душно.
— Ну, что ты обо всем этом думаешь? — спросил Костырев, устало отирая лоб носовым платком.
— Даже и не знаю, — с сомнением сказал Ильяшин. — Похоже на правду, с одной стороны, а с другой — совершеннейший бред.
— Вот именно, похоже, — сказал Костырев, открывая окно. Сразу же в салон ворвался свежий сырой ветер и зашевелил волосы на макушке. — Меня волнует пистолет Шиловской. Обыск у Барыбина ничего не даст. Вряд ли он станет хранить такую опасную улику, как пистолет убитой. Он не дурак, хотя и пытается иногда прикинуться простачком.
— Да. Но ведь признался же он, что отнял пистолет у нее. Он мог с ней покончить одним махом.
— Возможно, Барыбин скрыл один маленький нюанс: например, он откинул пистолет и между ними завязалась борьба, которая печально закончилась для Шиловской. Таким образом объясняется появление второго пулевого отверстия и рана на виске погибшей.
— А куда делся браунинг? И перстень?
— Да-а… — протянул Костырев. — Пистолет он мог выкинуть, а перстень спрятать до лучших времен. Нет, логическая неувязочка получается, зачем ему прятать пистолет, а потом рассказывать нам о его существовании?.. Что-то не складывается картина… Предположим, он унес вещи, чтобы инсценировать ограбление и запутать следствие. Но если уж инсценировать, то до конца — разбить посуду, разворошить платяные шкафы, изобразить следы взлома. Может быть, когда он понял, что его пребывание в квартире Шиловской установлено с точностью до минуты, решил рассказать нам часть того, что произошло между ними?
— Но ведь дамочка его, Тишина, говорила о том, что Шиловская кого-то ждала…
— Говорила… — проворчал Костырев. — Мало ли что она говорила. Да, показания мужа и жены в этом пункте сходятся полностью. Не сам ли Барыбин говорит ее устами? Муж да жена — одна сатана, как известно.
— А Кабаков?
— Кабаков, — задумался Костырев. — Кабаков слишком стар для того, чтобы воровать бриллиантовые перстни и носить пистолеты. А может быть, мне только так кажется. Во всяком случае, скоро у нас рандеву с ним. Попробуем его пощупать. Если он там был, то точно позже Барыбина.
— Попробуем пощупать, — согласился с ним Ильяшин. — Только щупайте его посильнее, а то скоро начальство нас пощупает.
— Да, — печально согласился с ним Костырев. — Я уже чувствую его холодные жесткие руки на своем горле…
В разрывы иссиня-черных туч ворвалось жаркое солнце и облило весь город слепящим горячим светом. Заискрились мокрые листья деревьев, посверкивая на солнце каплями воды, стекающими по глянцевой зеленой поверхности. Сразу же стало жарко. Мокрые голуби сидели на широких карнизах окон и чистили слипшиеся перья.
— И кроме того, — задумчиво произнес Костырев, — мы с тобой упустили из виду одну деталь. Если все происходило действительно так, как он рассказывает, то у него не хватило бы времени на инсценировку самоубийства. На все про все у Барыбина было минут двадцать плюс дорога. А найти письмо, достать его? А таблетки, опять-таки… Не заставил же он ее выпить всю лошадиную дозу…
— А если он угрожал ей пистолетом?
— Вопрос в том, чьим пистолетом. Что ж, надо искать и оружие, и перстень. В них должна быть разгадка.
— Вы думаете, все же убийство с целью ограбления?
— Скорее инсценировка. Только доказать это будет трудновато. Почти невозможно. Да и мало верю я в эту версию. Слишком уж она противоречит письму и факту приема Шиловской таблеток.
— А если вещи похитил хорошо известный Шиловской, но незаинтересованный в ее смерти человек? Например, соседка. Зашла за солью, прихватила пистолет, кольцо и незаметно вышла. Конечно, «соседка» в фигуральном смысле.
— Незаметно сняла с пальца? Нет, очень маловероятно. И опять-таки как «соседка» зашла, почему зашла? Была ли Шиловская жива в это время? Если была, то почему не воспротивилась похищению?
— Воспротивилась и была убита! — воскликнул осененный догадкой Ильяшин.
— В таком случае как насчет письма? Глупая «соседка» в этом случае получается. Подкладывает письмо при явных признаках убийства. Зачем? Чтобы запутать следствие? Молчишь… То-то. Продолжаем рассуждать дальше. Если Шиловская к тому времени была уже мертва, то вполне объясним тот факт, что «соседка» не стала вызывать милицию — чтобы не навлечь на себя подозрения.
— Предположим, так, — сказал Костя. — Шиловская по какой-то причине решает покончить Жизнь самоубийством. Выпивает таблетки. Таблетки начинают действовать. Ей становится плохо, она падает. Дверь остается открытой. Приходит тот, кого она ждала, видит, что она не способна сопротивляться, но еще жива, добивает ее и похищает кольцо и пистолет. Тихо смывается. А Шиловскую находит Тюрина, отчего и получает мозговой удар.
— Неплохо, — задумчиво протянул Костырев. — Как умственное упражнение хорошо выглядит. Логично. Все есть, все факты объясняют друг друга. Остаются детали, которые разрушают логическую картину.
— Какие детали?
— Зачем «соседке» пистолет? Перстень — понятно, но пистолет… Нельзя не понимать, что опасно иметь такую игрушку при себе. Тем более, взяв ее около трупа. Это улика, да еще какая улика! И потом, милый мой, самоубийством с бухты-барахты не кончают. Без повода, я имею в виду. Но идея интересная. На всякий случай возьми ребят и еще раз внимательно осмотрите всю квартиру, может быть, чего-то упустил Буркин. Поищи-ка какие-нибудь необычные вещи. Обрати внимание, нет ли замытых пятен крови и т. д. Короче, покопайся. В спешке при осмотре места происшествия могли что-нибудь пропустить. Конечно, вряд ли тебе удастся найти что-нибудь новенькое…
Боевой пыл Ильяшина разгорелся. Он перероет всю квартиру, но откопает что-нибудь дельное!