Глава 20
АЛЕКСЕЙ БАРЫБИН

Барыбин плюхнулся на заднее сиденье машины и молча тронул шофера за плечо: поехали! Говорить ему не хотелось, он был слишком взволнован беседой… Сколько крови попортила ему эта женщина и, надо же, продолжает портить даже после смерти!

За окном плавно убегали кривые улочки центра. Барыбин смотрел вбок, охватывая взглядом скорбные фигурки стариков в вытертых пальто, молодежь, рассекавшую Тверскую в принципиально драных джинсах, и немногих прилично одетых людей, в уверенной походке которых угадывалось твердое основание в жизни. Ему всегда нравились такие люди. Он сам принадлежал к их числу.

Пальцы Барыбина нервно теребили край папки с деловыми бумагами, кончики их мелко дрожали на весу.

— Надо выпить и взять себя в руки, — решил он. В машине пить не хотелось, хотя в ней находился маленький бар, запасы которого регулярно пополнялись лучшими сортами дорогих вин и коньяков.

Заметив яркую вывеску, Барыбин так же безмолвно тронул шофера за плечо, и «сааб» мягко притормозил у маленького кафе на пересечении тихих пустынных улиц.

В кафе народу было немного. В основном приезжие, гости столицы, забежавшие перехватить бутерброд, чтобы заполнить паузу между посещениями ГУМа и ЦУМа, куда народ теперь заходит по привычке или с экскурсионными целями, а не с намерением что-либо купить.

На Барыбина сразу уставилось семейство, жующее сосиски, — он не был похож на завсегдатая забегаловки. На их взгляд, наверное, он выглядел как человек с другой планеты — дорогой костюм, шикарные ботинки, золотые массивные запонки, но главное — сытый холеный вид. Вид человека, не знающего финансовых затруднений. Правда, у него сейчас немного растерянное лицо. Но ничего, сейчас он выпьет, и это пройдет. Ему нужно немного времени, чтобы прийти в себя. Совсем немного времени.

Семейство, мерно двигая челюстями, глядело во все глаза на его «ролекс».

«Черт с ними, зато здесь не встретишь ни одной знакомой рожи», — мрачно подумал Барыбин и сел за столик у самого окна, спиной к залу. Столик был весь в пятнах от пролитого пива, в крошках хлеба, в сухих колбасных шкурках. Сидеть за ним было противно, но Барыбин был так погружен в себя, что не замечал убогости обстановки.

Подбежала официантка.

— Рюмку водки, — бросил он ей и, насупив брови, уставился в окно. За окном догорал жаркий день, один из тех драгоценных теплых дней, на которые небогато короткое московское лето. Но на горизонте собирались тучи, и начинал накрапывать мелкий тягучий дождь, грозивший зарядить на неделю.

Принесенная водка была опрокинута в желудок одним махом. Барыбин, не жуя, отправил ей вслед переперченную сосиску. У него было немного времени, чтобы в одиночестве обдумать ситуацию.

Ситуация складывалась неоднозначная. Жутко даже себе признаваться, а тем более признаваться в желании смерти чужому человеку, тем более следователю, или кто он там есть… Он и понять его не сможет, поскольку ни самого Барыбина, ни Евгении, ни их жизни не знал, не видел и представить не сможет, какие между ними сложились запутанные и непонятные им самим отношения.

Да, за последние год-полтора у него часто мелькала мысль о ее смерти. То ему грезилось, как она переходит улицу, погруженная, как всегда, в свои мечты и фантазии, и внезапно ее сбивает вынырнувшая из-за угла машина. Как в замедленной съемке, он представлял ее тело, от удара взлетевшее высоко над мостовой, тело, падающее на серый, едва припорошенный снегом или сухой листвой асфальт, тело, медленно катящееся по дороге под колеса наезжающих машин…

И тогда все — спокойная жизнь, без оглядки на нее, жизнь без ожидания новых подвохов, совершенно новая жизнь! Он честно пытался откупиться от Евгении, и за такую цену можно было купить десяток подобных ей женщин. Но аппетиты восходящей звездочки были совершенно непомерными.

И тогда, на важных совещаниях или тихой ночью, лежа рядом с Ириной, он снова представлял. Она приходит к нему. Сначала она олимпийски спокойна и сдержанна — чувствует свою силу. Он не уступает. Она поднимает голос — он тверд как кремень. Она кричит, глаза у нее совсем бешеные, густо накрашенный, как сочащийся кровью, рот искривляется (в моменты, когда ее охватывала истерика, она была способна, кажется, на все, даже на убийство, она не сознавала себя) — он ей отвечает спокойно и немного насмешливо, потому что он сильнее ее.

Она бросается на него в порыве ненависти, все сметающей на своем пути, и пытается вцепиться ему в лицо алыми, остро заточенными ногтями. Он ее отталкивает… Нет, не так! Она в ярости бросается на него, у нее в руках кухонный нож, она замахивается и изо всей силы опускает его, целясь прямо в его сердце. Он чудом, в сотые доли секунды, успевает отскочить и перехватить ее руку. Нож выпадает из ее слабеющих пальцев. Она вырывается, чтобы снова броситься на него. Он отталкивает ее. От сильного толчка она летит в угол комнаты, зацепляется за трюмо и падает. Он подходит, чтобы помочь ей подняться и предотвратить новые попытки нападения. Она лежит на полу и не двигается. Из рассеченного виска медленно ползет почти черная струйка густой крови. Она не встает. Ее глаза неотрывно смотрят в потолок. Кажется, она мертва. Немного помедлив, он уходит, осторожно прикрыв за собой дверь. Он свободен.

Барыбин оглянулся. Семейство с сосисками закончило свой обед и расплачивалось с официанткой. Другая официантка болтала с приятелем, перегнувшимся через стойку так, чтобы удобнее было заглядывать в вырез ее платья.

— Еще рюмку водки, пожалуйста. И чего-нибудь поесть…

Давно он так плохо не ел. Мусорная еда, как называют ее американцы. Было бы хоть чисто. Барыбин достал белый носовой платок, смахнул со стола крошки. Официантка не спешила. Он поставил локти на стол (ему было плевать на хорошие манеры), сцепил пальцы и опустил на них тяжелый подбородок, к концу дня покрывшийся белесой щетиной.

Следователь, кажется, почувствовал все его подспудные мечты. Как он смотрел на него! Как на преступника, которого отделяет от камеры лишь несколько пустых формальностей. Спросил, какие отношения были у него с покойной женой. Кажется, спросил только для проформы — он и так все понимал.

— Плохие, — честно ответил Барыбин и улыбнулся. Улыбка, наверное, вышла жалкой, перекошенной. Таким улыбкам не верят. Но неужели кто-то может иметь столько самообладания, чтобы говорить о смерти своей жены, пусть даже и бывшей, с улыбкой? А ведь он сейчас, как никогда, должен был быть уверен в себе. Если человек уверен в себе, то другие люди тоже начинают в него верить.

Они равнодушно спрашивали его, где он был и что делал в то утро. И как будто знали, что ответ Барыбин приготовил за несколько дней до разговора. Подробный ответ. Правдивый. Его видело в тот день множество людей, готовых подтвердить встречу с ним. Шофер чуть ли не по минутам опишет, где он был, кого посещал. Но то, чего он не знает, он не сможет рассказать. А он не знает…

Барыбин в то утро был у своей жены. Бывшей жены. Он приехал к ней не на машине, как обычно, когда заезжал поговорить по делам развода, а пришел пешком. В последнее время ему особенно трудно было с ней встречаться. Исчез азарт борьбы, опьянение схватки с сильной женщиной, с сильным врагом. Наступила усталость. Иногда он был готов пойти на попятный, сдаться. Черт с ней, с этой безумной бабой. Пусть ей этот миллион баксов поперек горла встанет. Но его силы в этой изматывающей гонке поддерживала другая женщина. Не просто женщина — любимая, друг, соратник.

— Почему ты должен кормить ее всю оставшуюся жизнь? — резонно спрашивала Ирина, возмущенно поднимая брови, отчего ее глаза становились особенно большими и лучистыми. — Только потому, что она в течение года именовалась твоей женой? С нее и одной чести достаточно.

— Понимаешь, Иришка, — устало мямлил Алексей, растирая пальцами покрасневшие от бессонницы и напряжения глаза. — Справедливость здесь ни при чем. В сложившейся ситуации есть истец и есть ответчик. А все остальные доводы, кто кому должен и кто кому честь оказал, от лукавого.

— Нет, я не понимаю, почему она получит деньги, твои деньги, деньги, которые не зарабатывала? Она ведь и пальцем не пошевелила, чтобы помочь тебе! Почему ты хочешь позволить ей себя ограбить, разрушить дело, которое строил столько лет?! Из-за формальности? Из-за закорючки в брачном контракте?

— Это все, конечно, верно, — обреченно повторял Алексей. — Но за минуту слабости приходится расплачиваться. И час расплаты настал.

— Ерунда, надо нанять адвокатов, заплатить им много, очень много, так много, чтобы все получилось! Не может быть, чтобы ее позиция была абсолютно неуязвима.

— Адвокаты только разводят руками.

— Значит, надо подкупить судей!

— И сесть за это в тюрьму?

— С ней может что-то случиться!

— С ней никогда ничего не случается, кроме того, что она сама задумала.

— Значит, с ней должно что-то случиться! — запальчиво крикнула Ирина, от ненависти сжав кулаки.

Их глаза встретились. Алексей молчал. Между ними на один короткий миг установилось взаимопонимание — диалог без слов, разговор без голоса. Два больших черных зрачка на дне карего озера посылали телепатические сигналы. Алексей мотнул головой. Аккуратно зачесанная прядь темных с проволокой ранней седины волос упала на его высокий лоб с бороздками едва наметившихся морщин.

Протянув тонкие руки, Ирина подошла к нему, прижалась горячей щекой к груди. Он обнял ее плечи. Как бы ему было плохо без нее! Ради нее, ради их будущего он готов идти до конца.

— Когда все это закончится, мы поженимся, — тихо сказала она, поднимаясь на цыпочки, чтобы прижаться губами к его впалой щетинистой щеке.

— Да, дорогая, — одними губами подтвердил он.

— У нас будут дети.

— Конечно.

— Мы будем счастливы.

— Обязательно…

…Барыбин опрокинул в себя вторую рюмку. Иришка расстроится, когда поймет, что он выпил. Она ничего не скажет, но по ее виду он поймет, что она огорчена. Но ему сейчас так хочется напиться!

Какой он молодец, что оставил в тот день машину около банка и, пока оформлялись нужные бумаги, вздумал прогуляться пешком! Семеныч ковырялся в моторе и не заметил, как шеф осторожно прошел мимо него. Если бы он все-таки видел его, то непременно доложил бы милиции. Семеныч хороший шофер, но голову в петлю из-за своего хозяина совать не станет.

Дом, в котором жила Шиловская, находился неподалеку. Он дошел до него минуты за три. Кстати, около ее дома на обратном пути из банка они чуть не влипли в дурацкую историю — какой-то шизик выскочил на улицу прямо перед грузовиком, который ехал по соседней полосе. Шофер «КамАЗа» стал выворачивать руль в последнюю секунду перед столкновением и задел крыло его «сааба». Ерунда, конечно, но неприятно. Милиция, «скорая», разбирательства… А шизик-то вроде жив остался, как в рубашке родился, благо скорость была небольшая.

Барыбин оглянулся:

— Еще рюмку водки, пожалуйста.

— Может быть, вам целую бутылку принести? — предложила официантка.

Барыбин окинул тяжелым ненавидящим взглядом ее усталое, равнодушное лицо с растекшимися от пота пятнами дешевой косметики (такое же лицо было и у Евгении после вечернего спектакля) и твердо сказал:

— Не надо. Одну рюмку водки, пожалуйста.

Он не хотел напиваться. Напиваются только слабые люди. А он не слаб. Он не даст этой бабе портить ему жизнь даже из могилы. Если ему принесут целую бутылку, он не удержится и выпьет ее до дна. А ему этого не надо. Он сильный человек.

Барыбин улыбнулся. Несмотря на вызовы в милицию, все идет прекрасно. Его дела в полном порядке. Его заводик по переработке нефти работает отлично, и никакие кризисы ему не страшны. Люди всегда будут покупать машины, а машинам всегда нужен бензин. «Его» заводик — потому что у него почти половина акций этого предприятия. Именно эту лакомую половинку и требовала Евгения при разводе. Да, она была не дура, совсем не дура. Вот именно, была. Наконец-то о ней можно говорить в прошедшем времени.

И губа у нее была не дура. И сама она была недурна, пытался каламбурить Алексей. Молодец была баба, хваткая. Она не захотела ни дачу в Барвихе, ни квартиру, ни машину, даже обещала вернуть подаренный на свадьбу белый «мерседес». Нет, ей не нужны были внешние атрибуты благосостояния. Ей потребовалось обеспечить себя надежным куском хлеба на всю оставшуюся жизнь. На века.

Заводик был именно тем ключиком, который открывал ей врата в рай. Он приносил неплохой ежегодный доход, и на него давно зарились могущественные конкуренты. Эти конкуренты плели интриги, искали подходы, натравливали налоговую полицию, подкапывались, но все было безрезультатно — такую махину, как Барыбин, им не побороть.

Барыбин их всех затолкал под лед, образно выражаясь. Но, когда он уже почивал на лаврах, довольный результатами многолетней борьбы, еще одна акула разинула пасть на его состояние — Шиловская. Он ей предлагал десять процентов, это много для человека, который и пальцем не шевельнул, чтобы заработать. На эти деньги можно не богато, но достаточно безбедно жить. Но она не захотела. Ей надо было все. И сразу.

Это не от жадности, думал Барыбин, она к деньгам всегда относилась легко, не отчаивалась, когда их катастрофически не хватало. Нет, ей просто хотелось сломать его, победить, унизить — не перед людьми, а перед самим собой. За время их недолгой совместной жизни она прекрасно изучила все его слабые места и теперь била по ним отточенными, хорошо рассчитанными ударами, почти всегда достигавшими цели.

— Ты думаешь, мне нужен этот миллион или твои акции? — Она расхаживала перед ним, заломив руки над головой, как большая белая птица, готовая вот-вот взлететь. — Ничего подобного. Мне кажется, ты должен меня понять. Когда ты принесешь мне эти деньги…

Барыбин следил за ней тяжелым ненавидящим взглядом. Он видел, что она была стопроцентно уверена в своем успехе.

— Так вот, когда ты принесешь мне мой миллион, я могу порвать его или сжечь — на выбор — перед твоими глазами. Он мне не нужен. Деньги я всегда смогу найти, в крайнем случае, проживу и без них — не это ли полная свобода, свобода от власти денег?

— Зачем тебе тогда судебный процесс?

— Ты думаешь, что я хочу власти над тобой лично? — пытливо взглянула на него Евгения. — Ничуть не бывало. Если бы мне нужна была власть, я нашла бы способы удержать тебя. Просто я хочу, чтобы ты выкупил у меня свою свободу. Свобода продается. Она стоит миллион. Это немного, если учесть, что это Свобода. Это ужасающе много, если знать, что, чтобы заработать эти деньги, ты потратил десять лет жизни, нажил язву желудка и седину в сорок лет. Мне нравится видеть тебя в роли буриданова осла, который не знает, какую охапку сена выбрать. Я хочу посмотреть, что ты выберешь.

— Ты очень верно понимаешь ситуацию, — криво усмехнулся Барыбин.

— Ты даже не представляешь еще, насколько верно. Сейчас поймешь. Хочешь купить у меня свою свободу? Гони деньги, будешь бедным и счастливым со своей серенькой мышкой, выбившейся из секретарши в любовницы (она намекала на Ирину). Правда, я не уверена, что для нее подойдет рай с тобой и в шалаше. Если бы шалашик был трехэтажный… Впрочем, это ваши дела. Хочешь быть богатым — оставайся несвободным. Я прекрасно знаю, что если ты изымешь эти деньги из дела, то потеряешь в два раза больше. Не правда ли, я здорово рассчитала? И момент удачный, когда у тебя нет возможности для маневра!

— Да, ты здорово умеешь рассчитывать, жаль, что я раньше об этом не подозревал. Но предлагаю отставить в сторону прошлые обиды, — миролюбиво предложил Алексей. Он чувствовал, что загнан в угол. — Худой мир лучше доброй ссоры. Давай по-хорошему договоримся. Предположим, я беру обязательство выплачивать тебе ежегодное содержание, достаточное для того образа жизни, что ты привыкла вести, а ты отказываешься от своих требований.

Евгения отрицательно мотнула головой. От резкого движения ее волосы, собранные в тяжелый узел над головой, рассыпались и упали на плечи пышной волной, сверкающей темным золотом. Раньше Барыбин часто любовался ее роскошной гривой. Но теперь, посреди делового разговора, этот театральный прием показался ему искусственным, нарочитым.

— Я еще не все сказал. — Он, раздражаясь, повысил голос. И тут же одернул себя — он обещал Ирине быть сдержанным, не поддаваться эмоциям. Где же его хваленое хладнокровие? — Я оставлю тебе дачу, машину и все, чего ты пожелаешь. Что ты еще хочешь? Чего тебе еще надо? Не трогай моего дела, я тебя прошу, и ты будешь иметь в несколько раз больше, чем тебе надо.

— Откуда ты знаешь, что мне надо… Я сама не знаю, что мне надо… Но мне не нужны деньги, — с улыбкой, с которой разговаривают с маленькими бестолковыми детьми, повторила она.

— Брось пороть ерунду, я уже сыт по горло твоей доморощенной философией!

— И кроме того, ты не знаешь еще одного важного обстоятельства.

— Ну?

— Как, разве я тебя не посвящала в свои творческие планы? — деланно удивилась Евгения. — Мне казалось, что уже все об этом знают, а ты, мой муж, один остаешься в неведении.

Она сделала паузу, которая вывела бы из себя даже более сдержанного человека, чем Барыбин. Прошла по комнате, как ходят манекенщицы по подиуму, склонила голову к плечу и, изучающе глядя на супруга, тщательно разделяя слова, произнесла:

— Я сейчас дописываю книгу…

— Поздравляю, — ехидно произнес экс-супруг.

— Она будет называться… — Евгения следила за реакцией. — «Голая правда».

— Что-нибудь эротическое, в твоем стиле? — поддел ее Алексей.

— Ничего подобного. Доминанта в этом названии слово «правда», а не слово «голая». А тебе везде мерещится секс.

Барыбин решил отмолчаться. Такая перепалка была совершенно ни к чему. Сейчас надо выяснить, что еще она придумала.

— Я слушаю.

— В своей книге я хочу описать всю подноготную, всю правду этого грязного мира. Как ты понимаешь, книга автобиографическая, иначе ее никто не будет читать. К сожалению, люди любят сплетни, и приходится им в этом потакать…

— Ради Бога, пиши все, что тебе заблагорассудится, тем более что я сомневаюсь в твоих литературных талантах и в том, что кто-нибудь захочет прочесть.

— Напрасно сомневаешься, дорогой муж. Я неплохо знаю людей и их тягу к чужому грязному белью. Они прочитают. Хотя бы для того, чтобы узнать некоторые не очень чистые способы сколачивания капиталов…

Барыбин побледнел. Он понял ее намек. Это был удар ниже пояса. Когда между ними еще оставались какие-то чувства, в минуту глупой откровенности, о которой он сразу же пожалел, он рассказал ей о некоторых деталях своей коммерческой деятельности. Там было несколько не очень чистых, а то и просто криминальных эпизодов.

— Тебе никто не поверит, — глухо сказал он внезапно охрипшим голосом. — Не осталось ничего: ни документов, ни свидетелей, а слова — это пустой звук.

— Поверят. Хотя бы потому, что захотят поверить. Запачкаться легче, чем потом отмыться. А тебе это будет трудно вдвойне.

— Чего ты этим хочешь добиться?

— Ничего. Правды. Голой правды.

— Ты свихнулась. Ты рискуешь нажить себе кучу врагов.

— А тебе не кажется, что именно к этому я стремлюсь?

— Ты давно была у психиатра? Тебе пора провериться.

— Схожу. После выхода книги. Тебя приглашаю обмыть получение гонорара. Придешь?

— Сколько ты хочешь за то, чтобы мое имя в твоей книге не встречалось?

— Нисколько. Это благотворительная акция. В целях просвещения человечества.

— Назови сумму. Естественно, сумма, назначенная при разводе, сюда не войдет.

Закинув голову, Шиловская звонко расхохоталась. Белая тонкая шея вытянулась, грудь задрожала — она выглядела очень соблазнительно и хорошо это знала. Еще несколько месяцев назад Барыбин не удержался бы, чтобы не впиться губами в ее шею, в то нежное место, благоухающее духами, которое обычно скрыто копной волос. Но сейчас… Глухая ненависть толчками стучала в висках. Хотелось вскочить, заорать на нее, швырнуть на пол, ударить изо всех сил…

— Ты удивительно глуп, мой дорогой супруг, поражаюсь, как я этого раньше не замечала, — неожиданно спокойно и холодно произнесла Шиловская. — Я уже устала повторять тебе, что я не продаюсь. Ты привык к тому, что все в этом мире можно купить за деньги. А то, что нельзя купить за деньги, можно купить за очень большие деньги. Ты думал, что и меня купил. Так вот, я — редкое исключение из правил. Я не продаюсь. Боюсь, что тебе будет это трудно понять…

— Я постараюсь, — сказал он, вставая.

Дальнейшие переговоры были бесполезны. Она упряма как ослица, и чем больше с ней споришь, тем больше она заводится.

Она всегда была такая, просто раньше он не замечал в ней недостатков, был опьянен сильнее, чем алкоголем, вниманием этой красивой, умной, безумно интересной женщины.

А теперь он вообще жалеет, что встретился с ней. Если бы он обладал даром предвидения, то постарался бы спрятаться от нее, как от урагана, который все крушит, все сметает на своем пути, одержимый одной болезненной страстью крушить.

…Они впервые встретились на каком-то банкете. Его вытащила из-за стола полупьяная Величко и потащила знакомиться со своей лучшей подругой. Он был тогда, после развода с первой женой, сбежавшей в Штаты с его компаньоном, ужасающе, потрясающе одинок. Тогда его жизнь скрашивали только веселые ночные девочки, приезжавшие по вызову в любое время, когда он ощущал потребность в компании.

Она стояла с бокалом шампанского в руке среди солидных мужчин, вившихся вокруг нее, как мухи около блюдца с вареньем. Если бы она захотела, любой из них почел бы за честь оказаться ее спутником жизни. Когда ее выбор пал на Барыбина, как он гордился и был счастлив — какой он был тогда дурак!

Она была в тот вечер бледна и почти без косметики на лице — только серые глаза с тревожно расширенными зрачками выделялись болезненным лихорадочным блеском (после того как он ее хорошо изучил, Барыбин знал, что блеск в ее глазах означал всего лишь чрезмерную дозу спиртного). Волосы были подняты надо лбом в высокую прическу, отчего шея казалась тоньше, длиннее и беззащитнее.

Они разговорились. Неожиданно у них оказалось много общего во взглядах. Точнее, она тогда умело изображала родство душ. Ему показалось, что он встретил близкого человека. И все, коготок увяз — всей птичке пропасть.

Он был горд знакомством с ней и ее вниманием. Он казался себе избранным. Естественно, ведь Евгения могла выбрать себе любого из когорты людей, счастливых одним знакомством с ней. Но она выбрала его. Почему? Этот вопрос он часто задавал себе и не находил ответа, приписывая выбор своим личным достоинствам.

Теперь, после того как ее жизнь стала для него открытой книгой, в которой он читал без труда ее тайные желания, видел ее интриги и несбыточные планы, Барыбин понимал, что выбор Евгении был во многом случаен. Он просто подвернулся в тот момент, когда ей в голову пришла очередная идея под названием «в жизни есть место романтике», и Шиловская решила поразить весь театральный мир головокружительным браком, в который он внесет деньги, а она — собственную красоту, ум, талант. И этот сплав даст ей то, о чем она, не признаваясь себе, страстно мечтала, мучительно вожделела — славу.

Влюбленный в Евгению Барыбин сначала с непонятным удовольствием чувствовал себя игрушкой в ее руках и выполнял малейшие прихоти невесты. А она была умелой сценаристкой. Все, все мелочи, начиная от белого «мерседеса» и кончая цветом шнурков на его свадебных ботинках, были продуманы ею. Она же уговорила подписать его брачный контракт, проповедуя цивилизованные отношения между супругами, и она же подкинула ему одну соблазнительную идейку.

Как всегда, она точно все рассчитала. Шиловская не обучалась в экономических колледжах, но была умна невероятным, иезуитским умом, который жаждал поля деятельности и области приложения. Альянс искусств с бизнесом сложился еще и потому, что она была уверена, что сможет играть сразу две партии — и черными, и белыми. И сначала, пока Алексей, в упоении первых месяцев счастливого супружества, позволял ей это делать, она играла.

Тогда дела у него были не столь блестящи, как сейчас. Он только что выпутался из сомнительной аферы с банковскими авизо. С другой стороны напирали жадные конкуренты, стремящиеся отхапать кусок, который он вполне закономерно считал своим — тот самый симпатичный нефтеперерабатывающий заводик. Плюс ко всему зашевелился УЭП, посылая в его фирму одну проверку за другой. Прелестное заведение с архитектурными излишествами в виде решеток на окнах, казалось, уже готовилось гостеприимно распахнуть двери перед новым сидельцем.

Барыбин не ощущал твердой почвы под ногами. Конечно, он был почти уверен, что в конце концов выпутается, но оставался маленький шанс на неудачу, и нельзя было сбрасывать его со счетов. Надо было подстраховаться.

Запасной выход нашла Евгения. Идея ее была гениально проста: они подписывают брачный контракт, по которому в случае развода она получает свою долю капитала в виде акций завода. В случае, если Барыбину будет грозить тюрьма и конфискация имущества, то неординарный метод спасти нажитое принесет свои плоды. Они формально разведутся (по человеческому закону, как объясняла Евгения, по Божьему останутся супругами навсегда, что бы ни случилось, ведь они венчаны), и тогда в случае ареста акции отойдут ей, конфисковать их уже не смогут. Барыбин, отсидев пару лет, выйдет на свободу, и даже при самом неблагоприятном стечении обстоятельств они останутся при деньгах.

Тогда Барыбин с радостью ухватился за ее предложение и с готовностью подписал брачный контракт, который теперь висел пудовым камнем на его шее.

Ружье было заряжено. Не прошло и двух лет, как оно выстрелило. Сначала их жизнь действительно превосходила самые смелые мечты. Евгения была нежна, весела, с удовольствием заботилась о супруге дома, а на людях сверкала, как ослепительный бриллиант в дорогой оправе.

Барыбину многие завидовали. И когда более-менее утряслись его неприятные дела с УЭПом (пришлось кое-кому дать на лапу), он почувствовал себя на вершине блаженства, коротая долгие зимние вечера вдвоем с женой на даче у камина. Гудел огонь, выбрасывая вверх оранжевые языки пламени, а за окном протяжно завывала вьюга, швыряя в стекло колючие пригоршни снега. Зарывшись ногами в волчью шкуру, брошенную на пол, цедя коньяк цвета мореного дуба, они наслаждались уютом и покоем, болтали обо всем на свете и только под утро засыпали в объятиях друг друга.

Впрочем, Евгении подобная идиллия быстро надоела. Ей захотелось более сильных ощущений, чем жизнь обожаемой жены уважаемого человека — жизнь, регламентированная строгими рамками приличий. Она стала выкидывать такие фортели, что Алексей сначала растерянно молчал, когда досужие языки доводили до его сведения, как развлекается добродетельная супруга, веселясь на вечеринках со своими многочисленными друзьями.

То доносились слухи, что она танцевала в костюме Евы на столе и ее обливали шампанским, а потом кавалеры пили шампанское из ее туфельки. То Барыбину рассказывали, что ее видели в обществе высокопоставленного любовника. То она просто пропадала неделями, так что он не знал, что и думать, а после появления, усталая и разбитая, пахнущая табачным дымом, чужим одеколоном и вином, она загадочно молчала, нагло щуря свои стальные глаза, как бы говоря: «А тебе какое дело?»

Он и верил, и не верил порочащим ее слухам. Пропасть между ними стала расти, углубляться, пока не переросла в открытую и непримиримую вражду. Так могло продолжаться Бог знает сколько времени. Алексей был терпелив и сохранял верность еще не истраченным нежным чувствам к этой женщине, если бы Евгения позаботилась хотя бы о формальном соблюдении приличий.

Но нет, ей хотелось эпатировать всех до такой степени, чтобы и злые языки немели в изумлении от ее выкрутасов. Она уже открыто высказывала презрение некогда обожаемому мужу. Чашу терпения Алексея переполнило ее появление в их доме с каким-то сопливым мальчишкой, которого она представила как «мой новый любовник». Она явно третировала этого сосунка, счастливого, кажется, одной возможностью дышать с ней одним воздухом. Этот случай явился поводом для разрыва изживших себя отношений. Алексей настоял, и они разъехались.

Шиловская вернулась в свою квартирку, потом переехала в центр, наняла домработницу и неожиданно стала вести скромную жизнь несправедливо оставленной жены. На людях она горевала о своем браке, неожиданно давшем трещину, а на самом деле была довольна свободой и возможностью изобразить угнетенную невинность. О юридическом разводе речи пока не заводилось.

Пока… Пока Барыбин не встретил другую женщину и не информировал Евгению о том, что настала пора оформить документы.

Они встретились в ресторане.

— Я вовсе не хочу с тобой разводиться, — спокойно произнесла Евгения, выслушав решение своего супруга. — Как бы то ни было, я все еще твоя жена, даже если ты не хочешь меня видеть.

Барыбин был удивлен. Он не ожидал такого постоянства со стороны Шиловской. А та, как только узнала о новой кандидатке в заводовладелицы, выпустила остро отточенные когти и заартачилась.

— Я не привыкла, чтобы меня бросали, как использованную тряпку, — сказала она угрожающе. — Даже если ты и разведешься со мной, то это будет тебе дорого стоить. Ты придешь к своей суженой облупленный, как яйцо. Посмотрим, будешь ли ты ей тогда нужен…

Тут-то и всплыли давно забытые условия брачного контракта.

Шиловская как кремень стояла на своем: или деньги, или акции. Свобода означала для Барыбина полную капитуляцию и бедность на всю оставшуюся жизнь. Уступать не хотелось, но борьба не принесла бы никаких плодов, кроме выброшенных на суды денег и вконец испорченных нервов.

Он был в растерянности. К бывшей жене у него оставалась только бесплодная, иссушающая ненависть, обещавшая гореть всю жизнь, как Вечный огонь на могиле Неизвестного солдата. Иногда Алексею казалось, что только смерть способна развести их. Иногда он даже мечтал о смерти. О ее смерти.

Эти видения захлестывали его в самое неподходящее время — во время важных деловых переговоров или когда он наслаждался телом своей новой жены (он уже считал Ирину своей женой), во время просмотра телевизора, когда он натыкался на Шиловскую, с милой улыбкой дающую интервью очередным акулам пера, при чтении утренних газет, когда его беглый взгляд выхватывал ее имя, то и дело фигурирующее в разделе светской хроники (он знал, что она иногда платит репортерам за выдуманные сплетни о себе).

От нее не было избавления.

От этого наваждения было одно лекарство — смерть.