7
Большая любовь требует больших жертв. В том числе и денежных. Цветы, мороженое, пирожные, поездки на такси и в общественном транспорте — все требовало наличных средств. Двести долларов, полученные Леней от неизвестного кавказца, таяли, как весенний лед на мартовском солнце. Широкая душа влюбленного не знала ограничений. За пять дней бурного романа от казавшейся большой суммы остались только сладкие воспоминания.
«Надо что-то делать, — мучился Леня. — Так жить нельзя. Я не могу достойно ухаживать за девушкой, не имея в кармане даже денег на шоколадку. Придется идти на панель побираться».
И он поехал в редакцию.
— Влада Петровна, как скоро вы меня осчастливите выдачей гонорара за мертвую голову? Неужели вам не понравилась голова?
— Голова хорошая, спору нет, — ответила редакторша. — Только вот куда ее деть, ума не приложу. На стенку, что ли, повесить…
«Портрет неизвестного» совместными усилиями был водружен на гвоздик, так что вошедшему в комнату он сразу бросался в глаза.
— Влада Петровна, мое молодое, не окрепшее после посещения морга тело нуждается в дополнительных витаминах, — уверял начальницу Леня.
— Напишите заявление на разовую материальную помощь в профком, может быть, пройдет.
Добрый профком выдал небольшую матподдержку «на нужды фотолаборатории». Леня тут же решил на свалившуюся с неба сумму пригласить Елену в ресторан. Денег хватило только на «Макдональдс».
Они сидели в уютном зале около окна и глядели на расплывающиеся в ранних сумерках деревья и памятник Пушкину, на голове которого застыли нахохлившиеся мокрые голуби.
— Интересно, — сказал Леня, нарушив молчание, — как поживает наш общий знакомый Ольшевский. Он тебе не звонил?
— Нет, — ответила Елена. — Меня же целыми днями не бывает дома, а вечерами я встречаюсь с тобой. Может быть, конечно, он и звонил…
— Значит, я просто опередил его. Ведь он тоже строил в отношении тебя какие-то планы.
— Надеюсь, не матримониальные.
— Я тоже на это надеюсь, но надежды мало.
— Могу тебя успокоить, — улыбнулась Елена. — Выйти замуж за милиционера не входит в мои жизненные планы. Мне глубоко чужда романтика ночных дежурств и вызовов. Нет, правда, дело не в этом, он, конечно, приятный человек, но я верю в любовь с первого взгляда. Если не в любовь, то в симпатию или что-нибудь в этом роде.
— А в отношении меня как у тебя с первым взглядом? — с робкой надеждой спросил Леня.
— Нормально.
— Ну, если бы было хорошо или отлично… а то нормально… Можно сказать, не оставляешь мне шансов на успех.
— Всегда есть последний шанс…
Помолчали. За окном стал накрапывать дождь, прохожие вооружились зонтиками. Только нищие у метро упорно не сходили с насиженных мест, мокли, и мелкие холодные капли мочили бумажные деньги, зажатые в их влажно-красных ладонях.
— А выйти замуж за фоторепортера не входит в твои жизненные планы? — спросил Леня и напряженно замолк.
Елена вертела в руках салфетку.
— Что-то я не понимаю, ты что, делаешь мне предложение? — наконец спросила она.
— Нет, пока просто прощупываю почву. Делать подобные предложения с бухты-барахты не в моих привычках. Я считаю, для этого нужна мощная материальная база. Но мы могли хотя бы попробовать…
— Попытка не пытка? — рассмеялась Елена. — Сначала спрашиваешь про мои жизненные планы, а потом их же и разрушаешь.
— Значит, да?
— Скорее да, чем нет.
Они вышли из ресторана и пошли по пустынному Тверскому бульвару. Поток машин ревел, заглушая речь, разбрызгивал лужи, душил редких прохожих выхлопными газами. Пришлось перейти на среднюю часть бульвара, под защиту раскидистых деревьев. Там, на островке спокойствия в бушующем океане московского центра, гуляли только унылые собачники со своими откормленными питомцами.
Леня снова вспомнил тот вечер у Женьки и стал оглядываться по сторонам.
— Ты кого-нибудь ищешь? — спросила Елена.
— Ищу, — ответил с улыбкой ее спутник. — Помнишь, мой соперник Ольшевский рассказывал о каком-то «новом русском», который по вечерам бродит и смущает одиноких женщин своим вызывающим видом?
— Помню, ну и что?
— А помнишь, Ольшевский рассказывал, что его уже два раза задерживали на Тверском?
— Помню. Что из этого? Что тебя так заинтересовало?
— Представляешь, может быть, он сейчас здесь бродит и выискивает очередную жертву.
— Ты на роль жертвы явно не годишься, он на тебя не клюнет.
— Ну, мало ли… Может, он спутает в темноте. — Леня глубоко задумался и забормотал про себя: — Новый русский в белом «Мерседесе»… Богатый эксгибиционист, боящийся огласки… Интересно…
— Мне абсолютно неинтересно. Даже было бы неприятно с ним встретиться на узкой дорожке. Больной, неизвестно, что ему в голову взбредет, — сказала, недоумевая, Елена. — И вообще, ты знаешь, я замерзла, здесь не очень уютно. Пойдем, а?
— Да, сегодня плохая погода. Он вряд ли…
— Не понимаю, что тебе в нем?
Они прошли уже весь бульвар и свернули на Никитскую.
— Поехали к тебе? — спокойно, как о само собой разумеющихся вещах, спросил Леня. Елена слегка смутилась.
— У меня дома мама и сестра. Можно, конечно, поехать, чашечку кофе и скромный ужин я тебе гарантирую, но придется весь вечер рассматривать семейные альбомы. Ты готов к такому моральному испытанию?
— Ну, тогда едем ко мне.
— Поехали, — просто сказала Елена.
Войдя в квартиру, она всплеснула руками и, пока Леня выгребал остатки былой роскоши из холодильника, кинулась мыть гору засохшей посуды.
— Понимаешь, времени нет совершенно, — оправдывался Леня, нарезая ломтиками колбасу. — Да и думаешь: зачем, к черту, тут все вылизывать, если никто не заходит.
Елена подошла к нему сзади и закрыла ладонями глаза. Леня почувствовал, как тонкие прохладные пальцы легли на веки и засветились розовым светом.
— Хватит оправдываться. Я не буду тебя ругать. Не люблю стерильной чистоты. Такие квартиры напоминают мне операционную. Сделаешь кофе? Я так замерзла.
— С большим удовольствием я привел бы тебя во дворец на берегу теплого моря, но там сейчас капитальный ремонт.
Елена улыбнулась шутке и подошла к окну. За ним гудела, как шмель, Кольцевая дорога, опоясанная пятнами фонарей. Окна соседнего дома тихо светились в темноте.
— У тебя шикарный вид: целый дом как на ладони, и в каждой квартире своя жизнь, свои радости, горе, любовь.
Они постояли у окна. Туман подползал к стеклу, угрожающе курчавился за ним, там была холодная промозглая осень, а здесь — она, ошеломляюще близко, так близко, что на щеке чувствовалось ее теплое дыхание, так близко, что тепло ее тела согревало, как тепло солнца. Леня обнял ее и зарылся лицом в пышные волосы. «Так бы стоять долго-долго и не двигаться с места». Он уже не представлял свою жизнь без нее, без ее присутствия, непостижимого, как чудо, без ее слабости, без ее узких плеч, тонкого лица, блуждающей на губах улыбки.
Зашипел на плите чайник. Он еще долго выпускал в потолок струю белого пара, пока Леня не нашел в себе силы заняться приготовлением кофе. Нагрузив поднос едой, они вернулись в комнату. Елена огляделась и подошла к большим фотографиям, развешанным по стенам.
— Как картины, — сказала она своим тонким голосом, и это было лучшей музыкой на свете.
Леня почувствовал некоторое смущение от убогой обстановки своей квартиры, от сваленного на кресле постельного белья, от общего холодного запустения. Он быстро схватил вещи и бросил их в шкаф, искоса посматривая на гостью.
Елена прошлась по комнате большими шагами. Движения ее были сдержанны и оттого красивы неброской красотой леса, красотой серого соловья, присевшего на ветку и собирающегося запеть свою июньскую мелодию, такую неожиданную в тиши московской сырой осени. Леня смотрел на нее. Она стояла перед ним — молодая, красивая, случайно залетевшая в его холостяцкую жизнь. Казалось, одно неловкое движение — и она, готовая вот-вот улететь, вспорхнет, и невозможно будет ее удержать. Между тем ему изо всех сил хотелось ее удержать, не пустить, не дать улететь, приручить. Чтобы она освещала его существование своим внутренним светом, чтобы, уходя, всегда к ней возвращаться.
Они обнялись.
— Я тебя так долго искал, — пробормотал Леня, осыпая бледное лицо поцелуями. — Так долго…
Стало совсем тихо. Умолк уличный шум. Слабый свет фонаря едва пробивался сквозь редкие ветви облетевших кленов, на полу лежали квадраты голубоватого света. Моросящий дождь, оставляющий после себя водяную взвесь в воздухе, прекратился.
Елена лежала рядом, на белой подушке лицо ее казалось восково-бледным, а волосы в темноте почти черными. Она не шевелилась, только легкое дыхание выдавало ее присутствие.
— Ты спишь? — тихо спросил Леня, приподнимаясь на локте.
Черные ресницы взметнулись и снова плавно опустились.
— Который час? — спросила Елена.
— Около двенадцати.
— Мне пора идти.
Леня лежал расслабленный и умиротворенный и только вглядывался в ее лицо. Странно, но ему не хотелось, чтобы этот вечер закончился, как добрая сотня предыдущих свиданий: торопливым поцелуем у метро и фразой «Я тебе позвоню на следующей неделе». Ему не хотелось торопить время своими движениями, разговорами, объяснениями. Хотелось только лежать рядом и смотреть на ее лицо, на черные провалы глаз, гладить ладонью горячую кожу плеча, перебирать пальцы. Хотелось молчать, молчать от полноты ощущений, от неожиданно нахлынувшего счастья.
— Ты не можешь сказать, что переночуешь у подруги?
— Зачем?
— Мне не хочется с тобой расставаться. Мне не хочется тебя отпускать.
— Я к тебе вернусь.
— Ты такая красивая, Елена Прекрасная. И, что самое странное, мне кажется, что я тебя люблю. Наверное, это сон.
— Что же в этом странного? — Ее лицо было так близко, глаза смотрели в упор, как бы изучая и допытываясь.
— Ничего, — сказал Леня и, взяв ее за руки, притянул к себе. Их захлестнула волна нежности и увлекла за собой.
Елена спала, положив голову на свою руку, как спят дети в детских садах во время тихого часа. Леня часто просыпался и смотрел на нее. Ему казалось, что если он заснет надолго, то, проснувшись, ощутит пустое, еще теплое место рядом с собой. Когда рассвело и небо подернулось серой пеленой рассвета, шум во дворе усилился, раздавалось хлопанье дверцами машин, звук прогреваемых моторов. Сон уже совершенно улетучился. Леня сначала лежал, глядя в потолок, стараясь не шевелиться, потом осторожно встал, осторожно оделся и выбежал на улицу.
Через пять минут он уже выходил из универсама с букетом застоявшихся гвоздик — единственно возможных цветов в такую рань.
Елена уже проснулась.
— Кофе готов, — сказала она, одеваясь. — Бутерброды на столе. Мне пора убегать.
— Я тебя провожу, — сказал Леня, обнимая ее и ломая при этом хрупкие стебли гвоздик.
— Бедные… Что ты с ними сделал? — Она взяла гвоздики и поставила их в первую попавшуюся банку. — Ты завтракай, а я побегу.
— Вечером я тебя жду.
Она улыбнулась и, натягивая пальто, сказала:
— Я позвоню.
