– Я не сделаю вам ничего плохого, успокойтесь, пожалуйста.

Черноволосая смуглая девушка осторожно продвигалась ко мне. Шаг, еще шаг – расстояние между нами все уменьшалось, секунда, другая – и его совсем не останется, она прикоснется ко мне, и тогда… Мне не придется вешаться на люстре, я просто умру от ужаса.

– Господи, как вы напуганы! Чем же вы так напуганы?

Она, конечно, пришла отомстить за Любину смерть. Как ей объяснить, что я не виновата? Я не смогу объяснить!

– Ну успокойтесь.

Я не смогу успокоиться.

– Перестаньте кричать.

Я не смогу перестать. Она приближается. Закрыть глаза… Я не смогу их закрыть, я буду смотреть и смотреть на нее, как тогда смотрела на Любу. У Любы сестра, она пришла отомстить. Скорей бы все кончилось!

Мне удалось зажмуриться, но от кошмара это меня не спасло: она приблизилась ко мне, она до меня дотронулась, она меня обняла. Неужели я не умру, сейчас, сию же секунду? Я забилась, словно в эпилептическом припадке, в ее ужасных объятиях.

– Тише, тише, тише, – ласково стала она меня уговаривать. – Ну что вы, моя хорошая, не бойтесь. Я сестра Любина, я не сделаю вам ничего плохого. Я ваш друг, а не враг. Он просил меня о вас позаботиться.

Позаботиться? Купить торт и цветы – устроить праздник. Они, значит, все еще не отказались от этой идеи, Люба передала ее по эстафете своим родственникам. Сколько их, знать бы?

– Кто просил позаботиться? – еле слышно проговорила я. Она меня не выпускала, ни за что не хотела выпускать, боялась, наверное, что я повторю подвиг Любы: брошусь на нее, свяжу и повешусь, и опять праздник сорвется.

– Так брат мой, Любен.

– Ваш брат? Любин брат?

Значит, их трое. Нет, четверо, есть еще мать: доченька, доченька.

– Нет. – Она засмеялась. – Брат мой. Зовут его Любен, не Любин, а Лю-бен. Любен Караджов. Я его сестра.

– А Люба?

– Люба тут совершенно ни при чем. Да я и не знаю никакой Любы. Любен, его зовут Любен, имя такое, болгарское. А я Каролина.

Люба и Любен. И еще Каролина. Нет, Каролина не в счет, вероятно, она только посыльный, курьер – курьер смерти, посыльный мести, черная тамада на празднике. Сейчас ничего не случится, надо дождаться Любена.

– Его зовут Любен? – Я произнесла его имя на французский манер – так мне казалось правильней.

– Ударение на первый слог, – поправила она меня и опять засмеялась. – Звучит действительно как Любин. Вы что, его не помните?

– А я должна его помнить?

– Ну как же? Он вас подвозил на машине сегодня утром. Вспомнили? Вы сказали, что очень хотите домой, назвали адрес: Мира, семьдесят пять, он мне рассказывал. А потом как-то странно себя повели, словно дома своего не узнаете, и куда-то пошли. Любен подумал, что вы не в себе, и двинулся за вами. Вы шли, шли, а потом вдруг рухнули как подкошенная. Он подумал, потеряли сознание, а вы просто заснули.

– Водитель? Так его зовут Любен? Вот оно что! – Простое объяснение, которое я так жаждала услышать, нашлось. Мне стало легче, и девушка уже не так пугала. Реальный мир, привычный мир возвращался. Я знала, я верила: стоит только зайти за линию горизонта, попадешь в новый, сказочный мир. Мой сказочный мир – реальность, давно и, казалось, безвозвратно утерянная реальность. – Как же я здесь оказалась?

Пусть подтвердит мою догадку про горизонт, пусть окончательно утвердит меня в реальности.

– А это надо знать нашего Любчу. Мы его Любчей зовем, – прибавила она и расхохоталась – страшная хохотунья, удивительно, до чего смешлива. Но она мне вдруг понравилась и с каждой секундой нравилась все больше и больше. – Другой бы на его месте прошел мимо и не стал связываться или, в крайнем случае, вызвал скорую и руки умыл, а Любен, он не такой. Вы отключились в двух шагах от его дома, вот он и решил вас к себе перенести и за Пономаревым съездить.

– За Пономаревым?

– Сережа Пономарев – его одноклассник, очень хороший врач. Сейчас как раз в отпуске, сидит дома. А так знаете какая к нему очередь? Он в областной больнице работает, так к нему за месяц вперед талон не достанешь. Молодой, а такой популярный доктор. – Девушка гордо откинула голову – в прямом смысле слова задрала нос, – как будто успехи одноклассника ее брата распространялись и на нее. – Но до Сережи Любен не доехал. Представляете, в аварию попал! И это – первый раз в жизни, столько лет ездит – и ничего, а тут как нарочно. – Она печально на меня посмотрела, словно искала сочувствия. Да я ей сочувствовала и брату ее сочувствовала. Сочувствовала и была благодарна за возвращение в реальность. – Перелом ноги и сотрясение мозга, такие вот дела! В шоковом состоянии его доставили в больницу. А я об этом только два часа назад узнала! Брат позвонил сразу, как в себя пришел, и мне все рассказал про вас, он очень беспокоился, как вы тут. Но я сначала в больницу поехала, сами понимаете – брат, мне нужно было своими глазами увидеть, что с ним. А ничего страшного не оказалось. Он неплохо сейчас себя чувствует, только за вас волнуется и ругает себя, что запер в своей квартире вместо того, чтобы скорую вызвать. Но он же не знал, что все так получится! Разве мог он подумать, что в аварию угодит? Вы на него не сердитесь?

– Нет, – я ей улыбнулась, – совсем нет, я ему благодарна, он правильно поступил.

– А на меня не сердитесь?

– За что?

– Ну, я вас так напугала. И не сразу сюда поехала, а сначала к брату в больницу.

– Что вы, совсем не сержусь!

Мне было легко и хорошо и девушка Каролина очень нравилась. Любен – не Любин брат, просто болгарское имя. И черные волосы и смуглая кожа Каролины – просто болгарская внешность. Никакой она не курьер смерти, она посыльный радости. Можно спокойно выпить с ней чаю, поболтать немного, оставить свой адрес, пригласить заходить в гости и пойти домой. Моя улица Мира, конечно, тоже исправилась, перестала быть чужой, незнакомой.

– Как вас зовут?

– Алена Озерская. – Я с наслаждением произнесла свое имя – оно вернулось ко мне вместе с реальностью, теперь оно только мое, единолично мое, и больше меня не подведет.

– Пойдемте, Алена, на кухню, я что-нибудь приготовлю и покормлю вас, вы ведь, наверное, весь день ничего не ели.

Я огляделась: мы, оказывается, все это время просидели на полу в прихожей, а я и не заметила. Царапнуло какое-то воспоминание, но я не поняла – какое. Прихожая, я сижу на полу – совсем недавно со мной уже было такое, но с чем это связано? Прихожая, пол… Нет, не могу вспомнить!

– Пойдемте, вам нужно покушать. – Каролина легонько потянула меня за руку. – Я купила по дороге кое-каких продуктов – в основном мясо. Вы любите мясо? Я обожаю, без мяса совсем не могу. И Любча любит. Мы с вами сейчас поджарим свиные отбивные, мне достались отличные куски. Пойдемте.

Я с трудом заставила себя встать: воспоминание билось в голове и никак не давалось в руки, я так сосредоточилась на том, чтобы его поймать, что совершенно обессилела: прихожая, пол – вспомнить нужно обязательно, от этого зависит… Что, черт возьми, от этого зависит?

Каролина усадила меня за стол и принялась хлопотать – чувствовалось, что это доставляет ей удовольствие: отбила мясо, вымыла овощи. Надо бы ей предложить свою помощь…

Прихожая, я сижу на полу. Это моя прихожая. Почему я сижу на полу?

Отец! Это был мой отец! Он обвинил меня в убийстве той женщины, кажется, Аристовой. Обвинил, ударил и ушел, напоследок грохнул дверью. А до этого стучал железным кулаком. Я фильм смотрела и не хотела открывать. Я «Амадея» смотрела…

«Амадея» я хотела подарить Маше Новиковой.

Как же я опять забыла?! Маша в заложницах, я шла ее спасать. Почему я все время об этом забываю?

Я шла спасать Машку, а оказалась в этой квартире. Мне нужно срочно позвонить тете Саше!

Я сорвалась с места и метнулась в прихожую. Каролина что-то испуганно прокричала мне вслед. Телефон никак не отыскивался. Куда я его дела? Я ведь уже пыталась звонить, но пришла Каролина – и реальность, хотя бы относительная, от меня опять ускользнула. Я пыталась дозвониться, я вытащила телефон из кармана куртки и…

Да вот же он, на полу! Наверное, выронила, когда появилась Каролина. Не дай бог, сломался!

Телефон работал, но тети-Сашин номер так и не отвечал, ни домашний, ни сотовый.

Мне нужно ехать к ней, срочно ехать! Нет, сначала зайти домой, найти телефоны Бородина и Никитина, позвонить, а потом ехать к тете Саше. Да я ведь и шла домой, я ведь так и собиралась сделать.

Совершенно забыв о Каролине, я схватила с вешалки куртку и начала одеваться. Ужасно грязная куртка, и туфли не лучше.

– Куда вы, Алена?! – Каролина стояла в проеме кухни и с испугом смотрела на меня. – А как же ужин?

– Мне нужно идти, у меня несчастье. Я забыла, а теперь вспомнила. Простите, пожалуйста, мне действительно нужно.

– Я вас провожу. – Она решительно сорвала с себя фартук, бросилась на кухню – наверное, чтобы выключить газ, – и тут же вернулась. – Мне кажется, вы все еще неважно себя чувствуете.

– Да нет, все в порядке, я сама прекрасно дойду.

– Я за вас отвечаю перед братом, так что, извините, но я все-таки доведу вас до дома. Вы одна живете или с родственниками?

– Одна, но честное слово, не стоит, – запротестовала я, но она уже надевала плащ.

– Идемте.

Мы вышли из квартиры, спустились на лифте вниз. Уже совсем стемнело, горели фонари.

– Мира, семьдесят пять, я правильно запомнила? – Каролина взяла меня под руку.

– Правильно.

– Это совсем близко, через три дома. Как странно, – Каролина засмеялась, – вы с Любеном живете бок о бок, в одни и те же магазины ходите, наверняка не раз стояли в одной очереди и не обращали внимания друг на друга, разве кто-нибудь из вас мог предположить, что однажды ваши пути пересекутся?

– Да, действительно странно, – пробормотала я подавленно.

Странно было совсем не это. Мы вышли на улицу Мира – улицу я не узнала, чужая, незнакомая была улица, не моя родная Мира, опять не моя. Город не мой, чужой город. Ничего не изменилось! Ничего не изменилось, реальность не вернулась ко мне. Мир продолжает пребывать в сумасшествии, я никогда не найду дорогу домой. И телефон тети Саши молчит. Да он потому и молчит! Из этого чужого, больного мира нельзя дозвониться.

– Вам плохо? – Каролина с участливым беспокойством всматривалась в мое лицо. Кто она, эта Каролина? Призрак другого мира или все-таки я – чей-то призрак? Я не знаю, что со мной произошло. Меня увезли, затолкнули в машину и увезли – куда меня увезли? Есть я или нет? – Послушайте, Алена, я вижу, вам совсем плохо, давайте вернемся.

Вернемся! Ей легко говорить! Она-то в этом мире чувствует себя прекрасно, Каролина – старожил этого мира, вернуться куда угодно ей ничего не стоит, а как вернуться мне?

– Господи! Да вы сейчас сознание потеряете! Что я тогда буду делать? Я не Любен, мне вас не донести.

Чужие фонари так ярко горят, освещая чужую улицу, выставляя напоказ погрешности моего сознания. Сознание мое давно дает сбои, чего она так волнуется?

– Точно сейчас упадет в обморок! – Каролина крепко обхватила меня двумя руками, оберегая от падения. Наивная девочка! Обморок морочит меня давно, удержать меня уже никому не удастся.

– Пустите! – Я попыталась освободиться, но она не отпускала, совсем как тогда, в прихожей ее призрачной квартиры. Вернее, призрачной квартиры ее призрачного брата Любена. – Да пустите же! Не бойтесь, сознания я не потеряю, терять больше нечего!

– Вам надо к врачу.

– Мне надо домой, только это, как выяснилось, совершенно невозможно.

– Почему невозможно? – Она так по-детски доверчиво это спросила, что мне даже жалко ее стало. И в то же время я ей позавидовала: с ней-то уж точно никогда ничего подобного не произойдет.

– Да потому что город этот – не мой город.

– Не ваш? Вы разве не здесь, не в Северске, живете?

– В Северске? При чем здесь Северск?

– Как при чем? – Каролина совсем растерялась. – Это Северск. Наш город – Северск.

– Северск?

Я еще не до конца осознала то, что услышала, но блаженство накрыло меня как теплое, мягчайшее пуховое одеяло – можно кутаться, кутаться, отогревать замерзшую насмерть душу. Я еще не до конца осознала, но страстно, до сладкой боли, полюбила эту почти незнакомую девушку Каролину. Мне плакать хотелось и ее целовать – зацеловать до полусмерти. И этот чужой город Северск я полюбила, и улицу Мира – побратим моей улицы Мира, и брата Каролины, Любена, полюбила и за что-то, не до конца осознанное, почувствовала к нему благодарность, великую благодарность, такую, что захотелось немедленно сделать что-то для него очень важное и делать потом это важное всю оставшуюся жизнь – религиозные люди в таких случая поминают человека в своих молитвах и ставят свечки в церкви за его здоровье. Я еще не до конца осознала, но поняла, что все плохое кончилось, впереди теперь только хорошее – счастье, счастье без границ, молодость и красота на всю оставшуюся жизнь, любовь, которой ни у кого никогда не было, семья и дети, много, целая куча детей, умных, красивых, любимых. Не знаю, почему я об этом подумала, не могу объяснить, не было никакой связи с тем, что я наконец осознала: этот город не мой город, потому что он Северск. Меня завезли в этот самый Северск, только и всего. А Любен подобрал, а Каролина… И впереди – безграничное счастье.

– Пойдемте домой, Каролиночка, – я сама взяла ее под руку, хотя вообще-то не люблю так ходить, – вы приготовили замечательный ужин. – Я ей улыбнулась, я засмеялась, я хохотала, как сумасшедшая, всю дорогу. Как это просто: Северск.

Если я когда-нибудь снова состарюсь, умереть в одиночестве мне не даст Каролина. Стоит только протянуть руку к трубке (прикроватная тумбочка, а на ней телефон), набрать ее номер, и она сразу приедет. И спасет: сменит нечистое белье, уберет в комнате, ослабит хватку глухого ворота фланелевой рубахи – и одиночество отступит, спасует, убежит, поджав хвост. Прирожденная сестра милосердия, моя девочка Каролина. Она-то никогда не состарится.

Я ни разу в жизни не встречала такой по-детски прекрасно наивной, такой открытой души и такого стремления помочь во что бы то ни стало. Я ей все рассказала – полгода своих мытарств и несчастий, включая последние события. Как она слушала мой рассказ, как трогательно ужасалась, как сопереживала, как смешно возмущалась поступкам Валерия! Но что странно: мне Каролина очень сочувствовала, просто душой изболелась, но Любе она сочувствовала больше, тут ее просто проняло до слез.

– Бедная, бедная, как она мучилась! – всхлипывая, приговаривала она. – Зря ты на нее напустилась. – Мы перешли с Каролиной на «ты» еще во время ужина.

– Да понимаешь, я была ужасно напугана, я совершено не понимала, кто она такая и что делает в моей квартире. А тут еще этот паспорт.

– Понимаю, конечно, понимаю. Ты не виновата. И все же не стоило… Теперь уже ничего не исправишь.

Мне стало обидно, что она так убивается по Любе, я ведь не Каролина, я обычный человек, и значит, эгоистка. Мне хотелось единоличного сострадания, любви и сочувствия, тем более что эта девушка мне очень, очень нравилась. Я нуждалась в близком человеке. Раньше у меня было много друзей, но во-первых, я их давно растеряла, а во-вторых, это были друзья вообще, скорее знакомые – одноклассники, однокурсники – люди для совместных развлечений и праздников, но совершенно не для души.

– Что же мне теперь делать? – потянула я одеяло на себя, но Каролина снова вернулась к Любе:

– Навещай ее мать, представляю, как ей невыносимо. Помогай ей, вместе ходите на кладбище. Может быть, ты ей отчасти заменишь погибшую дочь. Но главное, нужно узнать, что же все-таки случилось с Любой, почему она так поступила. Господи, как мне ее жалко! И маму ее жалко. Не оставляй ее, ладно?

– Не оставлю, – пообещала я вполне искренне: я и сама, когда все закончится, думала съездить на Февральскую, а может, и к Любе заглянуть, принести ей цветы, посидеть на могиле, попросить прощения.

А потом мой рассказ дошел до самых последних событий – убийство Валерия, Маша, мое похищение, ужас неузнавания города, в котором я прожила всю жизнь, – и Каролина, наконец, отвлеклась от Любы.

– И вот я никак не могу ни до кого дозвониться, – заключила я, – а главное, до тети Саши. Боюсь, с ней тоже что-нибудь случилось.

– Не знаю. – Каролина грустно покачала головой – я ее совсем расстроила. – Завтра с самого утра мы поедем в больницу к Любену, я уверена, он обязательно что-нибудь придумает.

– Да что тут можно придумать?

– Ты просто не знаешь нашего Любчу! – Каролина вытерла слезы ладонью, по-детски шмыгнула носом и легко рассмеялась. – Он что-нибудь да придумает.

– Нет, – покачала я головой, – мне нужно ехать домой, и чем скорее, тем лучше. Маша…

– Если с ней что-то плохое произошло, ты ей все равно уже не поможешь. А ехать вот так тебе просто нельзя. Неужели ты не понимаешь, что тебя могут убить, ну и… да что угодно может произойти! Тебе помощь нужна, тебе защита нужна. И одной тебе больше быть нельзя.

– А я больше не одна, ты ведь мне не позволишь уйти в одиночество, да, Каролинка? – шутя спросила я, но я нисколько не шутила, я действительно очень хотела этого.

– Конечно! – совершенно серьезно заверила она меня. – Конечно не позволю. – Милая, наивная девочка!

– Знаешь, я так устала! – пожаловалась я – мне ужасно хотелось ей жаловаться, жаловаться, жаловаться, плакать на ее плече, и чтобы она меня утешала – никогда и никто меня не утешал и не жалел, разве что мама, да и то не так, совсем не так, не страдая изо всех сил душой, а так, будто я сильно ударила коленку.

– Я знаю. – Она погладила меня по голове – удивительно ласково, удивительно нежно. – Это пройдет. Все будет хорошо, все будет просто замечательно.

Да, я знаю: возрождение молодости, любовь, семья и много детишек – я сегодня все это уже увидела. А теперь вот еще и Каролина прибавилась.

– Пойдем-ка спать, ты ужасно измучилась, а уже очень поздно, глубокая ночь.

– Пойдем, – с удовольствием согласилась я – мне была так приятна ее забота.

– Ты ляжешь на кровать, а себе я постелю на диване. Надеюсь, у Любчи найдется запасной комплект белья.

– А тебя дома не потеряют? – вдруг озаботилась я.

– Нет, родители уехали в отпуск, вернутся только через десять дней. Это хорошо, а то бы мама с ума сошла из-за Любена, а папа с ума сошел бы из-за нее.

Вот-вот, именно такая семья у меня будет. Мы все по цепочке сойдем с ума, даже если кто-то из нас всего лишь ударит коленку.

У Любена оказался не один запасной комплект, а целая стопка – аккуратно сложенная стопка чистого, отглаженного белья – удивительная хозяйственность для одинокого мужчины. Каролина постелила себе на диване, воровато оглянулась на меня, отчего-то смутилась, извинилась и выключила свет – наверное, стеснялась при мне раздеваться, смешная девочка. А она, как выяснилось, на три года старше меня, никогда бы не подумала, на вид Каролине не дашь и восемнадцати.

В темноте мы разделись и улеглись. Мне казалось, усну сразу же, как только завернусь в одеяло – не тут-то было! Сон не шел и не шел. Наверное, оттого, что я и так слишком много проспала. Каролинка тоже ворочалась на своем диване и тихонько всхлипывала. Переживала Любину смерть? Или из-за меня так расстроилась? Мне хотелось ее утешить, подойти, погладить по голове, как она меня гладила, но я отчего-то не решалась.

Уснули мы с ней уже утром, когда совсем рассвело, загалдели воробьи и энергично захлопали дверцы лифта – в доме Любена, видно, встают спозаранку: надо много успеть – постирать и погладить белье, сложить его в шкаф аккуратными стопками, отыскать одиноко бредущую девушку, заблудившуюся в чужом мире, привести ее в дом, прислать к ней сестру милосердия…

Сестра. Сестра брата, не Любина сестра. Полюбить как сестру, она так мечтала, но ничего из этого не вышло – сестры у Любы нет и никогда уже не будет. Полюбить как сестру – Каролину. Полюбить как сестру – и в семью, где все сходят с ума от любви друг к другу.

Я проснулась в слезах. Глаза Каролины опухли. Зеркальное отражение – сестры. Я ей улыбнулась, она тоже мне улыбнулась.

– Доброе утро, Каролинка!

– Доброе утро, Аленка!

Осталось только поцеловаться. Но целоваться мы, разумеется, не стали. Синхронно сели каждая в своей постели, синхронно посмотрели на часы.

– Ого! Двенадцатый час! – Каролина вскочила, забыв, что надо стесняться, и стала одеваться. – Мне к двум на работу, а я хотела еще к Любену в больницу заехать.

– Мы же собирались поехать в больницу вместе.

– Вместе и поедем. – Каролина замерла, недозастегнув джинсы, задумалась. – На работу я не пойду, позвоню, отпрошусь.

– А где ты работаешь?

– В Центре охраны материнства.

Подходящая для нее работа!

– Я вот что вспомнила! Ночью никак не могла уснуть и все думала, думала, и мне в голову пришла одна мысль. Это может быть очень важно! Ты пыталась дозвониться только со своего мобильника?

– Ну да.

– А с другого телефона не пробовала?

– Нет, а что?

– А как ты звонила? Набирала номер или по записной книжке?

– По книжке, у меня память на цифры плохая, номера запоминаю туго, все важные телефоны внесла, а остальные…

– Вот-вот! – Каролина непонятно чему обрадовалась. – Очень возможно, подтверждается моя теория. Давай-ка попробуем с моего телефона позвонить. Ты хоть какой-нибудь номер помнишь, ну хоть один?

– Не знаю. – Я стала судорожно вспоминать. Сначала ничего не получалось, а потом вдруг сам собой всплыл домашний телефон тети Саши. – Один помню, и, кажется, самый важный. А в чем дело? Думаешь, мой телефон не работает? Так вроде гудок нормально проходит.

– Не в этом дело. Телефон твой работает, но дозвониться ты не можешь не поэтому. Любен рассказывал, что они однажды так над одним парнем подшутили. Поехали компанией за город на шашлыки, а он всех достал, каждые полчаса звонил жене и отчитывался, чем в данный момент занимается, подробно так объяснял. Ребята его подпоили, телефончик изъяли и переправили номер. Нажимает он «Люда», а его соединяет со скорой помощью. И его номер тоже заблокировали, так что и жена дозвониться не могла. Так вот, я подумала, может, и с твоим телефоном проделали нечто подобное.

– Но ведь я ни в какое другое место не попадаю, я просто не могу дозвониться: идут гудки, как будто никто не отвечает. По всем номерам так.

– Ну и что! Переправили на несуществующие номера, вот и все.

– Тогда бы шло: номер не значится.

– Может, эти номера в принципе существуют или, скажем, один номер, но хозяин его не берет трубку, они знали, что не возьмет, – например, один из них и есть хозяин. Можно сделать по-всякому, тут много разных хитростей имеется. В любом случае попробуй позвонить с моего телефона.

– Попробую, – сказала я не очень уверенно – Каролинина теория меня не убедила. А впрочем, почему бы не попробовать?

Трубку сняли сразу, после первого же гудка – не сняли, нетерпеливо сорвали. Но даже когда я услышала голос тети Саши – взвинченный до предела – я не смогла поверить такой удаче.

– Тетя Саша? – недоверчиво переспросила я. – Александра Новикова? – зачем-то еще уточнила.

– Кто это? – Она меня тоже не узнала. Или боялась, что ошибается?

– Алена. Алена Озерская. – Голос у меня был чужим и каким-то официально холодным – я очень волновалась.

– Алена?! Господи! Аленка? – Тетя Саша как-то подозрительно задышала. Неужели заплакала? Не может быть, никогда не плачет моя тетя Саша. – Аленушка! Где ты? С тобой все в порядке?

– Да. Что с Машей?

– С Машей все нормально. Они, эти люди, тебя обманули, Машку никто не выкрадывал, она все время была дома.

Трубка выпала у меня из руки и грохнулась на пол. Я не смогла ее поднять. Нагнулась и бессмысленно шарила по полу. Каролина ее взяла и стала сама разговаривать с тетей Сашей. Новость про Машу меня просто раздавила, я даже обрадоваться была не в силах. Что-то случилось со слухом, что-то случилось с глазами, невыносимо затошнило. Ярко-красная Каролина на черном траурном бархате…

Невесомое тело. Мне так хорошо – эйфория легкости. Ласковый теплый воздух. Щеке тепло, душе блаженно. А у Каролинки убитое лицо, совсем убитое. Из-за чего она переживает, дурочка?

– Алена! – Наклонилась надо мной еще ниже. Хочет поцеловать? Я ее с удовольствием поцелую. Полюбить как сестру – явно из этой оперы. – Как ты меня напугала!

– Значит, мы с тобой квиты. – Я ей улыбнулась. – Помнишь, началось все с того, что ты меня напугала?

– Я не знаю… О чем ты? Этот твой обморок… Ты очень больна. Они тебя довели. Довели, довели. – Каролина судорожно вздохнула, лицо ее исказилось. Да она сейчас заплачет!

– Ну, что ты! – Я протянула к ней руку – невесомую руку, погладила по щеке, нежной теплой щеке. – Я совершенно здорова. – Села на полу. А она, оказывается, мне под голову подушку подложила, успела подложить, хоть и растерялась – смешная заботливая моя сестра милосердия. Сестра, сестра. Любимая сестричка. Как же мне повезло! А с Машей все хорошо, эти ублюдки меня обманули. Теперь уж точно только радость и счастье. – Машка дома, – поделилась я радостью со своей сестричкой, – они ее и не думали брать в заложницы.

– Я знаю, – Каролина кивнула, – я ведь разговаривала с твоей тетей Сашей. Представляешь, – она вдруг рассмеялась, легко и весело рассмеялась, совсем как вчера смеялась, когда ничего еще не знала о моих приключениях, – я ведь ее так и называла – тетя Саша. От растерянности, наверное.

Все правильно, все так и должно быть: моя тетя Саша – теперь, конечно, ее тетя Саша, раз мы сестры, все у нас теперь общее.

– Она сказала, что приедет за тобой, вот сейчас сразу же и выедет, и просила обязательно ее дождаться, никуда не уходить, на этом она просто настаивала. Она жутко за тебя переживает! И так обрадовалась, что ты нашлась! По-моему, тетя Саша тебя очень любит. Она твоя родная тетка?

– Ага. Родная. Мамина сестра, – невольно соврала я – в моем блаженном состоянии мне очень хотелось, чтобы все были сестрами. А может, просто синдром сироты. Сироты, внезапно обретшей родственников.

– Ну вот, а говорила, что у тебя совсем никого нет! – Каролина опять рассмеялась.

– Это я так, прибеднялась, чтобы ты меня больше жалела. – Я подмигнула Каролинке и тоже рассмеялась.

– Как ты себя чувствуешь? – Она озабоченно посмотрела на меня, вся ее веселость в момент улетучилась. – Получше?

– Не то что получше, прекрасно. Настолько прекрасно, что начинаю замечать голодные позывы в желудке. Как там у нас, еще осталось мясо?

– Осталось, осталось!

– Тогда пойдем завтракать.

Есть на самом деле мне не очень хотелось, но я не знала, как по-другому показать Каролине, что я абсолютно здорова и умирать по моему поводу не стоит. Мы ели и болтали о том о сем, без всяких тем, просто так – сто лет я ни с кем так не болтала. А потом Каролина уехала к брату в больницу, пообещав вернуться не позже чем через час и взяв с меня торжественное обещание обязательно ее дождаться, даже если тетя Саша прибудет раньше.

Я почистила свою грязную одежду, приняла душ, заправила постели. В книжном шкафу Любена нашлась «Иностранка» – все журналы за последние десять лет. Вытащила наугад три, отправилась с ними на кухню, сварила кофе, закурила и стала просматривать оглавление. Оказалось, с выбором я ошиблась – ни в одном из журналов не нашлось ничего интересного. Я уже собралась вернуться в комнату и взять другие, но не успела – в дверь позвонили.

Я бросилась открывать, совершенно почему-то уверенная, что приехала тетя Саша, хотя для нее было еще слишком рано. На пороге стояли два милиционера в форме.

– Озерская Алена Юлиановна? – грозно вопросил один, а другой, даже не дождавшись моего ответа, схватил меня за руку повыше локтя, крепко схватил – и захочешь, не вырвешься.

– Да, я Озерская. А в чем дело?

– Пройдемте с нами.

Они ничего не захотели мне объяснять и слушать не стали мои растерянные лепетания на тему того, что здесь я в гостях, квартира не моя, мне нечем закрыть дверь, а хозяйка у брата в больнице и вернется только через час. Грубо втолкнули в лифт, вывели под руки, посадили в машину и повезли.

Вслед нам отчаянно лаяла пятнистая дворовая собака.

Мне так ничего и не объяснили, не предъявили никаких обвинений, привели в комнату с зарешеченным окном и заперли. Объяснения мне предоставили искать самой. Этим-то я и занялась. Опустилась на один из многочисленных стульев – вдоль стен в ряд стояли стулья, скрепленные для чего-то между собой, – и стала искать объяснения.

Нет, не так! Кого я хочу обмануть? «Опустилась на стул и стала искать объяснения» – притворство перед самой собой, вот что это такое. Да, я пыталась сыграть роль этакой рассудочной женщины, которая ни при каких обстоятельствах не теряет самообладания и способна думать, анализировать. Зачем я стала играть роль, совершенно мне не свойственную? Зачем, зачем? Меня трясло – я даже дрожь побороть не смогла! – а мысли… какие там к черту мысли, все мысли мои трусливо пустились в бега.

Я правильно сделала, что взяла на себя такую роль. Пусть эта роль – только роль, она мне поможет. Слишком уж в последнее время часто я от малейшего недоразумения теряла рассудок и поддавалась панике. Теперь я панике не поддамся, теперь я постараюсь найти…

Как же здесь холодно! Они совсем не заботятся о здоровье своих арестантов. Тут можно замерзнуть насмерть. Куда это они меня привели? Это не камера – уж как выглядит камера, я хорошо знаю! – это скорее какой-то тюремный зал ожидания. Стулья в ряд – множество одинаковых стульев – и больше ничего. Деревянные, гладкие, ужасно холодные стулья. Вот я и снова в тюрьме. А тюрьма – это старость. Это старость и одиночество. Такое одиночество, от которого даже Каролина не сможет спасти.

Каролина! Первая связная мысль! Меня арестовали в квартире ее брата. Меня арестовали, когда она ушла. В больницу ушла, к брату. Она ушла, а они пришли.

Нет! Только не Каролина! Пусть уж лучше меня приговорят к расстрелу. Если Каролина… Нет, нет! Каролина тут совершено ни при чем, она к брату ушла, она сестра милосердия – моя сестра.

Как же здесь холодно! Я не успела надеть куртку. Вычистила, но надеть не успела. Только Каролина и брат ее Любен знали, где я нахожусь. А больше никто не знал, никто не знал…

Тетя Саша! Каролина дала ей адрес. Она не знала, не думала, не могла предположить, моя наивная девочка Каролина, моя доверчивая девочка из семьи, где все сходят с ума друг по другу, где царит только любовь, где о подлости не имеют понятия. Откуда ей знать? Откуда ей знать, если я и сама не знала?

Тетя Саша. Итак, тетя Саша. Обидно и больно, но почему-то ее я предпочитаю Каролине, ею я еще могу пожертвовать, пусть уж лучше будет тетя Саша.

Ну да, тетя Саша. На ней все сходится. Она участвовала с самого начала. А ведь я ее еще тогда заподозрила… Но потом она так искренне, так искренне… Приняла живое участие и развеяла подозрения. Тетю Сашу я тоже любила, с детства любила, всегда любила. Я верила ей. Да, главное – верила.

А теперь вот все на ней замыкается. «Но круг замкнулся, и в сыром подъезде…» Что это, что? Откуда это выплыло? Я не хочу, не хочу, не хочу вспоминать! Я знать не знаю, откуда выскочила эта строчка!

Я помню, я знаю: эта строчка из первого стихотворения Валерия, которое он мне посвятил. Он мне много посвящал стихов! Он постоянно мне посвящал стихи! Он только и делал, что писал и посвящал мне стихи, когда мы только с ним познакомились. А потом он предал меня…

Я не хочу вспоминать!

А потом его убили.

Не хочу, не хочу!

Убила его тетя Саша. То есть наняла людей, и они его убили. Они его убили, а меня завезли в город Северск, выманив из квартиры Машей. Это она, тетя Саша, придумала, что Машку взяли в заложники, это она, она! Какая же тварь!

Но зачем ей все это понадобилось? Я не вижу никакого смысла, не вижу, не вижу! Хоть ты тресни, а смысла нет! Ну, допустим, она решила убить Валерия и подставить меня. Какая ей-то от этого выгода?

Скорее всего, об этом я никогда не узнаю. А впрочем, так ли это важно? Не все ли равно, почему именно она так поступила, важно лишь знать, что она так поступила.

Лучше вообще ничего не знать! Не знать и не думать. Закрыть глаза, отключить мозг и вернуться в блаженную нереальность. Зачем я так стремилась из нее выбраться? Реальность-то хуже. Подлее и гаже. Реальность вообще перенести невозможно.

За дверью то и дело раздаются шаги. Мне все кажется, что это за мной, но шаги проходят дальше. Но за мной все равно придут, здесь не оставят, перевезут в наш город, подальше от Каролины, чтобы уж точно никто не смог спасти. Что она подумает, когда придет из больницы и увидит: дверь открыта, а меня нет? Испугается? Расстроится? Как бы ей сообщить, что я здесь, что я не предавала ее, что меня саму предали?

Никак. Позвонить мне не дадут, это точно. Да если бы и дали, телефона ее я все равно не знаю.

Снова шаги – и снова мимо. Отключиться, не слушать.

Я закрыла ладонями уши, зажмурилась и долго-долго так сидела, пока руки не затекли на весу. Я думала, успокоюсь, но стало еще тревожней, стало еще страшней. В зарешеченное окно бьет яркий апрельский день. Почему же здесь так холодно? Скорей бы уж пришли за мной, скорей бы уж повезли, скорей бы уж предъявили обвинение, скорей бы уж хоть что-нибудь произошло. Холод убивает, неизвестность убивает, ожидание убивает. Время длится и длится, и нет ему конца…

Ну вот и дождалась – это, кажется, за мной! В коридоре целое шествие. И голоса – множество голосов, все звучат одновременно: мужские, женские – сумасшедшая разноголосица. И что-то еще, тревожно-страшное: ток-ток-ток, словно кто-то бежит на костылях. Это за мной, это за мной! Сейчас дверь откроется – и они все ворвутся сюда. Неотвратимость, оказывается, хуже неизвестности.

Но не нужно показывать им, как мне страшно. Тот, кто боится, – конечно же виноват. Сделать независимое лицо, встретить с достоинством.

Лязгнул замок. Дверь распахнулась.

Первой влетела тетя Саша и бросилась ко мне. А я растерялась, а я так обрадовалась, я совершенно забыла, что она предательница и враг.

– Аленушка! – Она обняла меня, а я крепко-крепко прижалась к ее груди, изо всех сил ощущая родство и тепло. – Я чуть с ума не сошла! Думала, уже никогда… А ты позвонила… А эти болваны… Но слава богу, все кончилось!

У двери томились остальные – Каролина с моей курткой в руках, Илья Бородин, чем-то ужасно рассерженный, Андрей Никитин, совершенно измученный, какой-то смутно знакомый парень на костылях… Да это же Любен! Я осторожно высвободилась из тети-Сашиных объятий и подошла к ним. Каролинка мне улыбнулась и стала озабоченно надевать на меня куртку.

– Представляешь, – затараторила она, смеясь своим легким жизнерадостным детским смехом, – мы приехали с Любеном, а тебя нет! Его из больницы выпустили всего на два часа, а тут такое! Я думала, тебя снова похитили, не знала, что делать! Хорошо, что тетя Саша позвонила. Мы здесь у самого входа все и встретились!

Любен улыбался совсем как его сестра – они вообще были очень похожи.

– Я за вас беспокоился. Так потом себя проклинал, что вас к себе затащил, запер и бросил. Эта авария! Ну мог ли я предположить, что все так паскудно выйдет? Простите меня, хорошо?

– Ну что вы! Наоборот, большое вам спасибо.

Вышло сухо и холодно, а ведь я действительно была ему благодарна, но как выразить, не знала.

– Спасибо, – еще раз сказала я, так и не придумав ничего другого.

– Да в общем-то не за что! – Любен рассмеялся – совершенно по-каролинински. – Если что, всегда обращайтесь.

– Обязательно! – Я тоже попробовала вот так рассмеяться, но, по-моему, у меня это не очень получилось.

– Ладно, граждане, – вмешался необыкновенно раздосадованный чем-то Бородин, – давайте на выход. Здесь вести разговоры не очень-то удобно.

– Мне тоже можно на выход? – Я уже прекрасно понимала, что можно. – Я ведь вроде как арестована? – Я уже прекрасно понимала, что нисколько не арестована.

– Это недоразумение, – буркнул Бородин и еще больше раздосадовался, а я так хотела, чтобы он тоже принял участие в нашем веселье. – Эти идиоты все перепутали. Испорченный телефон получился. Я позвонил начальнику областного ОВД, когда Александра мне сообщила, где вы, чтобы к вам охрану приставили и сдали мне с рук на руки, а тот передал по цепочке, и, пока до низов дошло, информация исказилась. До этого ведь вас в федеральный розыск объявляли по подозрению в убийстве мужа, вот они и решили, что это в связи с этим. Хорошо, хоть не сподобились в камеру вас затолкать! С вами, Алена Юлиановна, обращались грубо? Можно ведь и жалобу на них написать.

– Не грубо! – Я засмеялась, все подражая фамильному смеху Караджовых, брата и сестры. – Они со мной вообще никак не обращались: привезли сюда, заперли без всяких объяснений.

Мы вышли из здания милиции. Никто нас больше не задерживал, даже никаких расписок писать не пришлось.

– Ну и куда теперь? – Андрей Никитин распахнул все четыре дверцы своей машины.

– Домой? – Тетя Саша обняла меня за плечи. – Бедная моя девочка, как ты измучилась!

– Как, вы уже уезжаете? – расстроилась Каролина. – Я думала…

– А поехали в ресторан, – предложил Любен – конечно, из-за Каролинки. – Это дело нужно отметить, и потом, нам ведь с сестрой тоже интересно услышать, чем там все кончилось. Имеем право, между прочим, мы тоже приняли участие и повлияли на ход событий.

– Еще как повлияли! – развеселился наконец Илья Бородин. – Предложение принимается. Только я не знаю, как вы, мой покалеченный друг, вам ведь, наверное, пора возвращаться в больницу?

– Ничего, все нормально. В больницу я позвоню, чтобы меня не потеряли.

– Тогда поехали!

– Но мы здесь все не поместимся, – забеспокоилась Каролина. – Тем более Любен с костылями…

– Займет места за двоих? – засмеялся ее брат. – Не волнуйся, сестренка, мы с тобой возьмем такси. А кстати, вон там, на остановке, что-то такое маячит. Едем в «Аэлиту», это очень приличное заведение. Давайте следом за нами, вы ведь не знаете города.

Довольно долго все препирались, кому ехать на такси, а кому на никитинском «опеле». Бородин, горячась, доказывал, что Любену с его перебитыми членами до остановки дойти будет трудно. Тетя Саша ни за что не хотела отпускать меня от себя, а Каролина металась между братом и мной, не зная, кому сейчас больше нужна ее забота. В конце концов ее разлучили и с тем и с другой, решив, что лучше отправить на такси их с Бородиным, а пострадавших, морально и физически, доверить Андрею. Уходя, она бросила на нас такой тоскующий, такой страдающий взгляд, что мы все рассмеялись.

– Ну что ты, Каролинка, мы через десять минут снова все воссоединимся, – сказала я ей, чтобы оправдать наш глупый смех. – Не обижайся, хорошо?

Она и не обиделась, она по-настоящему страдала, наивная моя девочка. А нам отчего-то все было смешно, так смешно, что остановиться никак невозможно. Мы и смеялись всю дорогу до ресторана, а потом в ресторане, пока рассаживались и заказывали блюда, а потом…

– Слово предоставляется частному детективу Андрею Никитину, он вчера ночью прибыл из Парижу, – все еще шутовски ломаясь, объявил Бородин, но все разом, как по команде, перестали смеяться.

– Ты так пышно меня объявил, – Андрей устало улыбнулся, повернулся к Илье, – что я буду вынужден толкать свою речь стоя.

– Да ладно, чего там, сиди, – разрешил Бородин. – Набегался, налетался, наездился. Шутка ли, за сутки такое дело провернуть!

Андрей покивал задумчиво, соглашаясь: не шутка, не шутка, напряженно посмотрел на меня, словно хотел сообщить ужасную новость, но не был уверен, выдержу ли, опустил глаза, нацелился вилкой на горку овощей в тарелке, воткнул ее в самую середину, будто вилы в стог сена, откашлялся и сказал:

– История, в которую все мы так или иначе оказались замешаны, довольно некрасивая.

– Некрасивая! – Бородин хмыкнул. – Ну ты и выразил! Тут преступление, а он – некрасивая!

– Да суть-то не в том! – Андрей нетерпеливо махнул рукой на Бородина. – Некрасивая история или преступление – какая разница, как назвать? Тем более что изначально никакого преступления и не задумывалось. Это было просто издевательство над семьей, замаскированное под раскаяние и восстановление справедливости. Согласен, члены этой семьи не очень достойные люди, но то состояние, до которого довел их Роман Иконин, многое объясняет.

– Еще скажи, оправдывает! – фыркнул Илья.

– Я этого не говорил и не скажу. Оправдать их нельзя, и они понесут наказание – уголовное и моральное. Мария, жена Иконина, и сейчас уже раскаивается. Сын Филипп… Он вообще не очень-то при делах был. Он, конечно, тот еще типус, но… Буду рассказывать с самого начала, в хронологическом, так сказать, порядке, иначе трудно понять. В общем, так. Немногим больше двадцати лет назад Роман Иконин решил уехать за границу, женившись на француженке Марии Гюбер. Но дело осложнялось тем, что он уже был женат и жена его, Зоя, ждала ребенка. Марии он об этом не сказал, разыгрывал великую любовь. У нее были связи в консульстве, с разрешением на отъезд проблем не возникло бы, но оставалась Зоя. Если бы она уперлась рогом, развода Роману ни за что бы не получить, но с ней сладилось на удивление легко и быстро: Зоя отпустила его на все четыре стороны и даже компенсации не потребовала – гордая женщина и со своими принципами! – Андрей усмехнулся. – Уехал, значит, наш Роман во Францию, завел свое дело – открыл русскую блинную (у новой его жены было немного денег, то есть по их понятиям – немного, по нашим – нормально) и постепенно раскрутился. И как раскрутился! Теперь у него обширная сеть русских ресторанов по всей Франции. Человек он не просто обеспеченный – о-очень обеспеченный. Я бы даже сказал: богатства его несметны. Но насколько ему везло в бизнесе, настолько же не повезло с семьей. Его девятнадцатилетний сын Филипп уже дважды был судим, причем первый раз его осудили в четырнадцать лет за изнасилование и попытку убийства. Жена занята исключительно собой и своими романами: изменять она ему начала чуть ли не в первый год их брака.

Около года назад Роман Иконин заболел. Заподозрили рак. Весь этот год он попросту измывался над женой и сыном, вдруг вспомнил, что в России у него остался ребенок, изображал раскаяние, рыдал, проклинал себя и свою семью, за обедом устраивал спектакли – якобы у него кусок в горло не лезет, потому что его сын – настоящий сын, а не этот ублюдок – или дочь (он и не знал, кто у Зои родился), может быть, в эту минуту голодает. Но это была только прелюдия. Добивать Иконин их стал завещанием. Он говорил, что, конечно, они ждут не дождутся его смерти, но пусть не очень рассчитывают получить от него хоть копейку: все состояние он завещал своему русскому ребенку. Марии удалось подкупить нотариуса, и он сообщил ей текст завещания. Да, действительно, Иконин все оставил ребенку первой жены Зои Федоровны Икониной, но имелись два важных уточнения: если он, этот ребенок, окажется несудимым и если подтвердится кровное родство.

И тогда у Марии родился план: разыскать этого ребенка и запятнать его репутацию. Для этого она наняла Франца Тронша, двоюродного брата Иконина, которого он перевез во Францию восемь лет назад. На самом деле никакой он не Франц и тем более не Тронш – самый заурядный офранцузившийся Федор Трошин, авантюрист и человек с довольно темным прошлым.

Тронш (или Трошин) отправляется в Россию. Узнает, что у Зои Икониной двадцать лет назад родилась дочь. Но его смущает тот факт, что Зоя рожала в Светлогорске, а не в том городе, где жила. Может быть, это вовсе не ее родной ребенок? Насчет своей беременности она вполне могла ввести Иконина в заблуждение, как знать, может быть, сама она вообще не способна иметь детей? Потом, когда они развелись и Иконин уехал, решила свою лжебеременность продолжить, уже для родственников и знакомых, и лжеродить. В провинциальном роддоме договориться насчет таких вещей проще, потому и Светлогорск. Все это нужно было во что бы то ни стало проверить. Потому как если этот ребенок не Зои, то и не Романа, значит, и делать ничего больше не нужно, ситуация разрешается сама собой.

Франц (а вернее, Федор) едет в Светлогорск, встречается с заведующей роддомом Евгенией Валентиновной Аристовой.

Андрей замолчал, тронул пальцем вилку, опять напряженно посмотрел на меня: готова я выслушать страшную новость или еще нет? Готова, готова, давай, не томи, все равно ведь придется узнать, да я, кажется, уже и догадалась.

Я кивнула ему, подбадривая, Андрей продолжал.

– Аристова рассказала Троншу, что Зоя Иконина действительно родила дочь, но… Алена, – Андрей взял меня за руку, слегка ее сжал – да чего он так волнуется? – Алена, то, что я сейчас скажу… Вам будет трудно, вам будет больно…

– Да говорите же!

– На самом деле вы – дочь Зои Икониной, родная ее дочь, а Люба…

Нет, этого я не ожидала! Никак не ожидала! Мне действительно стало не по себе. Я совсем не о том думала, я об Аристовой думала, мне казалось, он хочет сказать, кто и почему убил любовницу моего отца. А к этому я не была готова!

– Зоя Иконина – ваша мать.

Зоя Иконина – «доченька, доченька». Вот оно что!

– А Роман Иконин – ваш родной отец.

С отцом у меня всегда были сложности. До недавнего времени я считала, что отец мой – Юлиан, но потом выяснилось, что отец – не отец. Теперь получается, и мама – не мама?

Зоя Иконина – «доченька, доченька». Осознать невозможно. Но как же так, как же так?

Андрей между тем рассказывал историю светлогорского роддома с двойным дном. Я не очень поняла, мне было не до того, чтобы вникать во что-то. Уяснила лишь, что нас с Любой поменяли местами.

Вот оно что, вот оно что! «На самом деле я – Алена Озерская» – так Люба мне тогда говорила. Ну да, ну да, Алена Озерская – она, по рождению она. А я…

Февральская улица, хмурое небо – вечный вечер, брейгелевские уродцы – друзья, знакомые, родственники, необитаемая собачья будка, плененное животное в сарае – не прожитая по недоразумению мною жизнь. А ведь все это мое, мое. Я – Люба Иконина.

– Франц заочно знакомится с вами и с Любой, – рассказывал Никитин, и голос его меня мучил, – разузнает все ваши семейные обстоятельства и тайны. У него начинает созревать план: произвести обратный обмен. Ситуация складывается самым благоприятным для него образом: Юлиан Озерский скорбит по погибшей жене, обвиняет в ее смерти вас, Алена, и потому отношения между вами, мягко говоря, натянутые. Если сейчас ему открыть, что вы вовсе не дочь Валерии, и предъявить настоящую дочь, то есть Любу, он с радостью ее удочерит. Тем временем Тронш накручивает Любу и Юлиана. До удочерения дело бы не дошло, не успело бы дойти, да ему и не нужно было никакое удочерение. Суть заключалась в другом: во-первых, предъявить вас как родную дочь Романа Иконина, а во-вторых, и это главное, Тронш полагал, что, как только вы узнаете о том, что некая Люба метит на ваше место, захотите от нее избавиться. Навсегда избавиться, а не откупиться. Убийство, безусловно, раскроют, вас посадят, и таким образом условия, при которых вам по завещанию достается наследство, будут нарушены.

– Да я бы ее в любом случае не стала убивать! Что за дичь!

– Такой вариант Тронш тоже предусмотрел. Если бы вы ее не убили, он бы сам сделал дело, а вас подставил. Мотив налицо, а улики он бы подбил. Но планам его не суждено было сбыться. Всю игру поломала Люба. Ни с того ни с сего она вдруг сама покончила жизнь самоубийством (Тронш так и не узнал, что повесилась Люба в вашей квартире). Зоя Иконина рассказала всем, что нашла ее в сенях. У милиции не было никаких оснований сомневаться в этом: больная девушка-инвалид, которую к тому же постоянно травят на работе, самоубийство для нее – ужасный, но вполне, по их мнению, естественный выход.

Но что же делать теперь Троншу? Возвращаться во Францию, так и не выполнив задания, нельзя. Он приходит на похороны, чтобы разведать обстановку: можно ли все-таки как-то подстроить, чтобы на вас пало подозрение в убийстве?

– Он был на похоронах? – Мне стало не по себе: запоздалая реакция на не распознанную вовремя опасность.

– Был. Я даже успел его сфотографировать. Снимок получился не очень, но нам он помог.

– Как! И вы там тоже были?

– Я все время был рядом с вами, до самого похищения, которое, кстати, тоже произошло на моих глазах, я только не успел ничего предпринять, потому что не ожидал. Меня наняла Александра.

– Тетя Саша? – Я посмотрела на нее с укором. – Как же так, почему вы мне ничего не сказали?

– Ты же категорически отказалась привлекать Бородина и Никитина, чуть ли не истерику мне закатила. Что я, по-твоему, должна была делать? Пустить все на самотек?

– Но без моего ведома… – начала я возмущенно, но Андрей меня перебил:

– Обиды свои выскажете друг другу потом, а сейчас дайте мне договорить. – Он отпил из стакана минеральной воды, как лектор в сельском клубе, и продолжил: – Так вот, на похоронах Тронш окончательно убедился, что свалить на вас Любину смерть не удастся. И тогда у него родился другой план: свалить на вас убийство вашего мужа. От Валерия так и так пришлось бы избавляться – он вмешался в дело и успел предпринять ряд опасных шагов: познакомился с Любой, раздобыл каким-то образом домашний телефон французских Икониных и даже позвонил, но трубку тогда взяла Мария.

– Но как он узнал, Валерий?

– Валерий получил письмо, которое предназначалось вам. Аристова вдруг испугалась, что допустила непоправимую ошибку, продав сведения о вашем рождении иностранцу (его все почему-то упорно принимали за иностранца), и написала вам письмо, но она не знала, что с мужем вы не живете, и послала его на тот адрес.

– Да, она мне говорила о каком-то письме и очень убивалась, что я его не получила.

– Три месяца назад Валерий ездил во Францию отдыхать. У него остался проспект от поездки – видимо, совершенно случайно, не мог он тогда ничего такого предполагать. Возможно, Валерий посетил один из ресторанов Иконина, может, еще как-то запомнил эту фамилию. Во всяком случае, ему удалось сопоставить факты из письма и фамилию французского владельца ресторанов. Он понял, что вы, Алена, можете стать очень богатой наследницей, и начал действовать. Тем самым ваш муж подписал себе приговор.

Мне нужно, Алена, сказать вам еще одну вещь, неприятную для вас. – Андрей как-то робко, словно извиняясь, на меня посмотрел. – Валерий… В общем, у него была любовница.

– Да мне все равно, – соврала я. – Мы же с ним уже полгода в фактическом разводе.

Мне действительно стало неприятно и отчего-то больно, странно, странно, я ведь сто лет как его разлюбила!

– Это хорошо, – бодро сказал он и тоже соврал: он мне совсем не поверил. – Так вот, Галина Ермакова…

– Его секретарша? – Я была поражена: такой банальщины от Валерия никак не ожидала.

– Да, секретарша. С Галиной у Валерия произошла крупная ссора. Он ее не любил и постоянно унижал, а тут оскорбил смертельно. Троншу опять повезло: он попал на благоприятную почву, с Галиной ему легко было договориться – Валерия секретарша своими руками готова была убить, в прямом смысле слова, ну а вас ненавидела всегда. Новый план был таков: Валерия убивают, Ермакова вызывает милицию и разыгрывает сцену с рыданиями и заламыванием рук, рассказывает, что вы ворвались, застали их вместе, бросились на Валерия, ударили его по голове тяжелой статуэткой…

– Статуэткой? Это которой… Вот оно что! А я думала, что статуэтка нужна им сама по себе. Они ведь заставили меня принести статуэтку.

– Да, я знаю. Статуэтка – орудие убийства. Если бы на ней не обнаружили ваших отпечатков пальцев, история о невменяемой ревности дала бы трещину.

– Зачем они меня увезли в таком случае? Я не понимаю. Они со мной ничего плохого не сделали, просто вывезли из нашего города и оставили в лесу.

– Инсценировали побег. Вы убили и сбежали, все очень просто. Три дня вас продержали в наркотическом сне…

– Три дня?! Я думала… Какое сегодня число? Я ничего не помню.

– Четырнадцатое апреля. Да, да, из вашей жизни выпало целых три дня. В общем-то я все рассказал. – Андрей улыбнулся. – Есть какие-нибудь вопросы?

– Есть! Аристова – любовница моего отца? Я имею в виду, Юлиана.

– Да нет, что вы! С чего вам такое пришло в голову?

– Он приходил ко мне вечером, после того как ее убили. Заявил, что это я виновата в ее смерти.

– А! – Андрей засмеялся, хотя, на мой взгляд, смеяться было совершенно не над чем. – Вы его не так поняли, Юлиан обвинил вас в убийстве Любы. Тронш все-таки сделал попытку свалить на вас ее гибель и позвонил Юлиану.

– А отец, конечно, сразу поверил! Это в его духе!

– Он очень переживает, – попробовал примирить меня с Юлианом Андрей.

– Только не за меня! – зло отрубила я. – Ну и ладно, ну и пусть. А что с этим Троншем, вы его арестовали?

– Арестовали. Сегодня утром, в аэропорту. Марию французская полиция вынудила связаться с Троншем и отозвать его в Париж. Она во всем призналась, раскаялась, активно помогает следствию. Очень боится попасть в тюрьму. Впрочем, у нее отличный адвокат, думаю, выкрутится. Подельников Тронша взяли тремя часами позже. Обыкновенные, я бы даже сказал, самые заурядные бандиты. Один из них – одноклассник Трошина.

– А Иконин?

– Он ваш отец! – укоризненно произнес Бородин, до сих пор хмуро молчавший.

– Это вы уже говорили.

– Роман Иконин очень хочет с вами, Алена, встретиться, – заступился за него и Андрей. – С вами и с вашей матерью.

– С моей матерью?

– С Зоей Федоровной.

– Ну да, ну да, – я тяжело вздохнула, – с матерью. – Новый отец, новая мать – осознать это было трудно.

– Он очень раскаивается, – вылез Бородин.

– Да, я поняла: и все они раскаиваются! – Я расхохоталась – мне было ужасно грустно.

Каролина поднялась, подошла ко мне и обняла за плечи. Тетя Саша прильнула с другого бока. И тут я не выдержала и разрыдалась, бурно, в голос, в ресторане, при скоплении публики, наплевав на всех и никого не стесняясь.

– Он сказал, что не станет переписывать завещание, – произнес Андрей тихим, проникновенным голосом, и тогда Каролина и тетя Саша крепче прижались ко мне и тоже отчего-то заплакали.