Глава 12
Лейтенант милиции Анатолий Сухоручко чувствовал себя хозяином жизни. Причем жизни своей и чужой. За время службы в органах внутренних дел он еще не успел привыкнуть к этому ощущению, потому что в милиции служил без году неделя, но правила игры и некоторые условности при общении с поднадзорным ему людом усвоил твердо. Он абсолютно точно знал, что все люди, которые ему встречаются, во-первых, по своему социальному статусу ниже его и потому обязаны ему подчиняться, лебезить и вообще всячески высказывать свое почтение, а во-вторых, склонны к разного рода правонарушениям, начиная от перехода улицы в неположенном месте, кончая криминалом средней тяжести, а потому нуждаются в контроле и поучении с его стороны. Только небольшая группа людей не входила в число его паствы. Это были очень богатые люди, начальники, местные бандиты и красивые девушки. К последним Толик относился снисходительно, позволяя даже совершать мелкие правонарушения вроде торговли в неположенном месте без лицензии.
День начался для лейтенанта прекрасно. Заглотив перед выходом из дому огнедышащий суп, он бросил матери: «На обед приду часам к двум» — и, нахлобучив на затылок фуражку, вышел из дому. Его ежедневный маршрут не отличался разнообразием: пристанционный рынок, несколько частных магазинчиков, кафе «У Реваза» и дом Ленки Бешеной — местный притон, где по вечерам собирались алкоголики.
После рынка Толик прошелся по магазинчикам. В одном затарился пивом, в другом всласть поболтал с симпатичной продавщицей Олей, у которой, правда, был молодой муж, но разве ж сравнится штатский супруг с работником правоохранительных органов? Поэтому Толик не терял надежды на взаимность.
— Как выручка? — деловито осведомился он.
— Да какая выручка, — вздохнула продавщица. — С утра только одну бутылку водки и продала. И еще пачку соли.
— Водку кому?
— Андрюхе Самойлову.
— Опять вечером будет жену бить, — деловито нахмурился милиционер, прикидывая объем предстоящей вечером работы.
Помолчали. В окно осторожно вполз косой лучик солнца, нащупал на полке стеклянную бутылку и засиял из последних осенних сил на зеркальных гранях.
— Какие новости в мире? — чтобы поддержать разговор, спросила Оля.
— Да никаких, — ответил милиционер, поигрывая брелоком. — Вчера пожар на Речной улице был.
— Что сгорело? — Оля стояла, опершись локтями на прилавок.
— Сарай у Федотьевых.
Таким образом все мировые новости были исчерпаны.
После магазина лейтенант отправился в кафе «У Реваза». От свежего воздуха и активной работы у него вдруг засосало под ложечкой, и он решил, что в кафе можно заморить червячка, а заодно и поболтать со словоохотливым хозяином на общие темы.
Реваз, пожилой кавказец с сединой в смолистых кудрях и смуглым лицом, которое не могли отбелить самые жестокие русские морозы, только что открыл свое злачное заведение. Разноцветные огоньки, которые вечером переливались всеми цветами радуги, сейчас были погашены — для кого им гореть? Посетителей в кафе не было. Пока не было — примерно через час заканчивались занятия в школе неподалеку, и школьники с потрепанными ранцами частенько заходили к Ревазу. Младшие покупали мороженое и сигареты, старшие — сигареты и водку. Никаких ограничений типа «до восемнадцати» Реваз не признавал. Он считал, что мужчина уже в колыбели мужчина и негоже указывать, что и когда мужчине пить.
— Как дела, Реваз? — Милиционер взгромоздился на высокий стул возле стойки бара и положил фуражку рядом с собой.
— Как сажа бела, — буркнул Реваз — очевидно, у него сегодня было совсем не солнечное настроение.
Перед Сухоручко появился стакан пива с махровой пеной, горой вздыбившейся над желтой жидкостью.
— Слюшай, — постепенно распаляясь, начал хозяин. — Вчера у меня санэпидемстанций был, штрафовал меня, как малчик! Шьто я им сделал, не панимаю! Говорят, пачему зелень в одном холодильнике с курами лежит? Не положено! А где же ему еще, по-ихнему, лежать? Верно, да?
Толик принялся за пиво.
— Много взяли? — немного погодя спросил он.
— Нэт, ничего не взяли, — немного осел Реваз. — У нее сын скоро женится, я буду ему свадьба дэлать.
Помолчали.
— У Федотьевых сарай сгорел, — поведал Сухоручко. — Вчера. Почти час горел. Даже пожарка приезжала.
— Вах, вах, вах, — зацокал Реваз языком, покачал головой. — Какая бэда… Слюшай, как это так сгорел, не понимаю!
Негромко стукнула входная дверь. Оба мужчины за стойкой разом оглянулись. В кафе вошла незнакомая девушка в спортивной куртке, джинсах и берете с помпоном.
Сухоручко вопросительно посмотрел на хозяина кафе. Тот молча пожал плечами. Явление незнакомой девицы на подвластной ему территории удивило лейтенанта. Как он мог проворонить такое событие?
Между тем Реваз негромко включил музыку — раз в кафе есть хотя бы один посетитель, то он должен за свои деньги наслаждаться уютом по полной программе. Девушка подошла к стойке.
— Ореховый коржик и чашечку кофе, пожалуйста, — очень вежливо попросила она и стрельнула глазами в сторону милиционера.
— Пожалуйста, — произнес Реваз, выкладывая на стойку кофе и тарелку с сиротливым коржиком.
Пока девушка за своим столом наслаждалась едой, милиционер задумчиво заметил:
— Кто такая, почему не знаю?
— У заместителя райисполкома во дворе ее видел, — негромко поведал Реваз и принялся с ожесточением полировать тряпкой деревянную стойку бара, кассу и охладитель для сока. — Может, подруга дочки?
Чтобы придать себе более солидный, официальный вид, Сухоручко напялил на затылок фуражку, одернул китель и подошел к столику.
— Не занято? — дипломатично начал разговор лейтенант и без разрешения присел на соседний стул. — Приятного аппетита!
— Спасибо. — Девушка смерила его от кончика фуражки до форменных ботинок любопытным взглядом и вновь уставилась в окно.
— А кем Виталию Васильевичу приходитесь? — спросил Сухоручко. В голосе его звучало едва ощутимое почтение, ведь упомянутый товарищ принадлежал к той незначительной части человечества, которая стояла над милиционером, а не под ним.
Глаза девушки округлились.
— Вообще-то никем, — пробормотала она. — А вы откуда…
— Служба такая, — по-приятельски улыбнулся Сухоручко. — Приехали погостить? Надолго? Откуда прибыли? В регистрации нуждаетесь?
— Нет, — ответила девица и, струной вытянувшись на стуле, ехидно осведомилась: — Разрешите доложить? Прибыла из столицы нашей родины города-героя Москвы, в настоящее время проживаю по адресу Парковая, сорок три, под судом и следствием не состою, оружие не ношу, наркотики не употребляю… Еще будут вопросы?
— Вольно. — Закинув ногу на ногу, милиционер развалился на стуле и начал разминать пальцами сигарету. — А вопросы все же имеются. Во-первых, как вас зовут?
В ответ на блестящий жирными разводами полированный стол молча лег паспорт в красной корочке. Милиционер раскрыл его и, пролистав несколько страничек, важно кивнул:
— Очень приятно познакомиться, Татьяна Юрьевна Усик, в браке не состоящая, детей не имеющая… Второй вопросик будет следующий: что вы делаете сегодня вечером?
— По всей видимости, буду умирать со скуки. — Девушка пожала плечами.
— Не надо, — попросил Сухоручко. — В нашем прекрасном городе мы никому не позволим умереть от скуки. Приходите на дискотеку в клуб. У нас бывает очень весело.
— На дискотеку? В незнакомом городе? — Девушка отрицательно помотала головой. — Кажется, это не менее опасно для жизни, чем скука.
— Да бросьте вы! — Как истинный патриот родного города, призванный охранять правопорядок, Сухоручко возмутился. — У нас тут тихо. Бандитов нет. Ну, почти… Хулиганов тоже нет. Почти совсем… У нас никогда ничего не случается!
— Никогда и ничего? Тишь да гладь да Божья благодать, значит?
— Да, вроде того.
— А наркоманы у вас есть?
— Нет, — незамедлительно послышался уверенный ответ. За ним последовало неуверенное: — Почти нет.
— А наркотики можно где-нибудь купить? — внезапно спросила девушка. — Это я так, не подумайте, из чистого любопытства…
— Н-не знаю… — ошеломленно промычал милиционер. — А зачем вам? А какие наркотики? Вы что, наркоманка?
— Я — нет! Просто спросила.
Сухоручко окинул собеседницу внимательным взглядом. На наркоманку вроде не похожа. Кроме того, кто из них в здравом уме и твердой памяти будет интересоваться такими вещами у милиции?
— Что значит «просто»! Просто так не бывает. Ишь, просто… Смотрите у меня, у нас такая статистика в городе, мы ее портить не позволим. У нас нет наркоманов! Ни одного! Алкоголики есть, наркоманов нет.
— А может быть, вы просто не знаете?
— Как это — я не знаю! Я здесь каждую собаку знаю!
— Охотно верю… — Девушка поднялась со стула и принялась натягивать куртку. — Собаку — очень, очень возможно…
Положив на стойку деньги, она вышла из кафе.
Сидя возле окна, Сухоручко наблюдал, как его новая знакомая вышла на улицу, немного постояла, как бы подумав, куда бы ей направиться, поглазела немного на стаю ворон, взвившуюся в белесое небо над монастырской колокольней, и направилась в сторону, противоположную той, куда эта особа должна была, по Толиковым расчетам, пойти.
«Очень подозрительная девица, — решил тот, прокрутив в уме недавний разговор. — Наркотиками интересуется… Очень подозрительная девица! А может быть, это проверка из области?» Обеспокоенный такой тревожной мыслью, Сухоручко поспешил в отделение, чтобы сообщить о своих подозрениях вышестоящему начальству.
Ведь у них никогда ничего не случается!
Мать пациента приехала, как только ей сообщили о возможности свидания с сыном. Это была щуплая немолодая женщина в очках с толстыми стеклами, с благообразной сединой на висках, в бедном платьице со следами аккуратной штопки на локтях и в войлочных ботинках с проржавевшей «молнией» впереди. В руках она сжимала небольшую передачку, в которой угадывались округлые контуры яблок, выглядывали ножки курицы, завернутой в промасленную бумагу. Она неслышно вошла в холл четвертого отделения и, боязливо оглядываясь, встала в дверях.
Толстая нянечка с грохотом захлопнула за ней обитую облезлым дерматином дверь и бросила посетительнице:
— Посидите здесь, сейчас лечащего позову…
Трахиров не заставил долго себя ждать. Он появился в белом несвежем халате, с трехдневной щетиной на щеках.
— Сейчас тихий час, — заявил он, оглядывая женщину так пристально, как будто она была одной из его пациенток и тоже хотела закосить «по шизе». — Пойдемте, мы с вами пока побеседуем.
Беседа продолжалась добрых полтора часа. По коридору мимо кабинета давно уже слышались шаркающие звуки тапочек, и мать с замиранием сердца ждала, что вот-вот распахнется крашенная белой краской дверь кабинета и в комнату войдет ее бедный осунувшийся сынок.
«Похудел, наверное», — думала она, автоматически отвечая на вопросы доктора. Так же автоматически несколько лет назад она отвечала сначала на вопросы следователя, а потом на вопросы комиссии в столичном институте. И эти вопросы ей были давно знакомы, ответы на них были выучены наизусть, и, разбуди ее хоть ночью, всегда последовала бы стереотипная фраза:
— Не знаю, не видела, не замечала…
А ведь на самом деле она знала, видела, замечала… Но разве можно было доверить свои беды и тайны этим людям в белых халатах, которые все, как один, желали зла ее сыночку, ее единственному чадушке, ее Ванечке? Неужели же они на самом деле думают, что она будет выкладывать им как на блюдечке его подноготную? Да если бы ее поджарили на костре, они бы от нее ни слова правды не добились!
Между тем вопросы сыпались как из рога изобилия:
— Когда вы начали замечать изменения в поведении сына?
— Не замечала.
— Стал ли он в последние несколько лет перед совершением правонарушений более раздражительным?
— Не знаю.
— Он делился с вами своими переживаниями?
— Ваня всегда был очень скрытным мальчиком. Характер у него такой…
— Он любил животных в детстве?
— Все дети любят животных.
— У него кто-нибудь был дома?
— Да, однажды мы взяли четырехнедельного щенка.
— И как он относился к нему?
— Очень хорошо. Души в нем не чаял. Кормил, поил, возился с ним целыми днями, даже забывал про уроки…
— Конечно, водил гулять?
— Нет, ведь щенок был маленьким.
— Но ведь он, наверное, вырос!
— Нет, он погиб, прожив у нас только месяц, не больше.
— От чего?
— Не знаю. Просто умер.
— Вы показывали его ветеринару?
— Нет, нам показалось, что в этом нет необходимости. Ведь он был совсем маленький и слабый.
Трахиров что-то записал на листочке бумаги.
— Как реагировал ваш сын?
— Очень плакал. Рыдал целыми днями, взахлеб. Был безутешен. Мы с отцом даже предложили ему взять другого щенка, но он отказался.
— Почему?
— Не знаю… Ничего не знаю. — Посетительница неприязненно посмотрела на врача. Она в который раз оглянулась на дверь и заерзала на стуле, теребя ручки своей дерматиновой сумочки. — Скажите, а скоро?..
Трахиров вздохнул и неожиданно ощутил внутри себя противное бессилие. Примерно такое же ощущение возникнет, если долго долбиться о каменную двухметровую стену и потом осознать, что можно еще сотни миллионов лет биться об нее, раскровенить лоб, обломать ногти, но толку не будет.
Вскоре распахнулась дверь кабинета, и на пороге, робко держа руки за спиной, возник пациент в желтовато-голубой пижаме с фиолетовым больничным клеймом на боку.
— Здравствуй, Ваня, — спокойным и размеренным голосом произнесла посетительница.
Фигура в дверях молчала, замерев.
— Я принесла тебе передачу, — продолжала мать. — Жареная курица с чесноком, как ты любишь. И еще яблоки и виноград. И немного конфет. Твои любимые, «Космические».
Пациент осторожно вошел и, повинуясь протянутой руке врача, сел на свободный стул, опустив стиснутые руки между колен. На мать он почти не смотрел.
— Ванечка, не горбись, пожалуйста, — металлическим голосом произнесла мать, поражая врача своей образцово-ровной осанкой.
Иван послушно распрямился на стуле. Его слезливый взгляд то робко поднимался на родное лицо, то перескакивал на врача и наконец замер, уставившись в видимую только ему точку на поверхности стола.
— Как у тебя дела, Ваня? — строгим невыразительным голосом спросила мать.
Сизые губы медленно разжались, глаза неохотно оторвались от стола.
— Хорошо, — еле слышно прошелестело в воздухе.
Катализатор отчего-то отказывался действовать. Реакция двух веществ в лице пациента и врача не развивалась, как было запланировано, исходя из действия «схемы» и сильных эмоциональных воздействий в лице матери. То ли ошибка в расчетах, то ли некие неизвестные до сих пор свойства исследуемых веществ оказали свое пагубное влияние на этот процесс. Но было совершенно ясно: того, на что рассчитывал Трахиров, так называемого катарсиса, не произойдет.
Трахиров понял, что этот раунд борьбы он проиграл. А был ли тогда смысл играть все остальные?
— Ладно уж, иди, — снисходительно произнесла нянечка, отпирая четвертую палату. — Мать твоя очень уж просила… Только смотри без глупостей, а не то санитаров позову! Трахиров сейчас у главного, совещание у них какое-то… Десять минут у вас.
Слегка покачиваясь после недавнего расслабляющего укола, Иван вышел в коридор и направился вдоль палат в холл, где тускло светилось недреманное око телевизора.
— Ванечка! — Мать обрадованно всплеснула руками.
Подошла, обняла его за плечи, провела рукой по шершавой щеке.
— Я уже уезжаю, вот еле упросила выпустить тебя на несколько минут, попрощаться.
— Что уж, почирикайте, — снисходительно молвила нянечка. — Вреда-то небось нет, раз вчера уже виделись. Значит, сам врач разрешил…
Махнув рукой, она, по-утиному переваливаясь на коротеньких толстеньких ножках, заспешила по своим неотложным делам.
— Ванечка…
Он увидел близко от себя родные прозрачные глаза в ореоле легких, точно карандашные штрихи, морщин и зажмурился. Зажмурился, чтобы не заплакать.
Ласковая твердая рука гладила его голову, нагибала ее к себе, требовательно тянула вниз, лаская. Его лицо прижалось к коленям матери, и из глаз быстро-быстро покатились жидкие горячие капли, оставляя на щеках блестящие полоски влаги.
— Мама, спаси меня, — еле слышно прошептал он. — Мне здесь плохо, так плохо…
— Что нужно сделать, сыночек? — прошептала мать, бессильно кусая свои обесцвеченные временем губы. — Скажи, я все для тебя сделаю… Все-все… Все, что ни попросишь!
И он знал, что для него она сделает все, что бы он ни попросил. Абсолютно все! И он на это рассчитывал…
После короткого дневного моциона я сидела в своей комнате и размышляла над тем, что еще только четыре часа, то есть ровно двадцать два часа с момента моего вступления в новую должность, а я еще не наладила контакт со своей подопечной, ничего толком не выяснила, ни с кем не подружилась. Если исключить того любопытного милиционера в кафе, я вообще сижу здесь в своей комнате как кура на насесте. Пойти, что ли, от безысходности в тренажерный зал, покидать гири?
В уме я стала прикидывать хитроумные комбинации, каким образом можно втереться в доверие к моей «подруге». Попросить Стасика, чтобы он нас запер в одной комнате на пару дней, и тогда проблемы общения будут улажены? Отправиться с ней в туристический поход по предгорьям Кавказа?
И вдруг дверь без стука растворилась, и на пороге застыла нерешительная темная фигура. Это была Маша.
— Слушай, ты меня, кажется, искала, — спросила она, мучительно нахмурив лоб.
— Что-то вроде того, — ответила я. — Только это было еще утром.
— А зачем?
— Просто захотела познакомиться. Как-никак, в соседних комнатах обитаем. Проходи, садись! — пригласила я. Этот был тот великолепный шанс наладить отношения. Шанс, о котором я мечтала.
Маша несмело двинулась вперед, как будто была гостьей в собственном доме.
— Вообще-то утром я была немного не в себе, — колеблясь, начала она. — У меня дико болела голова, и я выпила таблетку снотворного…
— Ну и как, помогло?
— Не очень, — призналась Маша. — Слушай, ты отцу не говори, ладно, а? А то еще будет на ушах стоять, к врачам меня потащит… Он так трясется из-за моего здоровья!
— Ладно. — Я позволила себя уговорить. — Не буду… Слушай, а тут всегда такая скука смертная?
— Скука? — Маша нахмурилась, и ее высокий желтоватый лоб прорезала вертикальная морщинка. — Да, наверное… Я привыкла, не замечаю.
— А чем ты занимаешься?
— В смысле? — Мой вопрос, казалось, привел Машу в недоумение.
— Ну, в смысле, вообще чем занимаешься? Твой отец говорил, что ты вроде закончила институт…
— Да, вообще-то да… Ну так, лежу в своей комнате, иногда слушаю диски, иногда… — Маша запнулась.
Любой, самый невинный вопрос, казалось, приводил ее в замешательство.
— Давай вечером пойдем на дискотеку, — неожиданно даже для себя предложила я. — Мне сказали, здесь можно даже повеселиться.
— Ты что, меня не отпустят без охраны, а с охраной я сама не пойду.
— Зачем нам охрана? — Я сделала вид, что не понимаю. — Ты же будешь со мной. Со мной можно!
— Нет. — Маша отрицательно качнула головой, и длинные волосы упали ей на лицо. — Ты не понимаешь, меня никуда одну не пускают. Боятся.
— Чего?
Маша презрительно дернула узким плечиком и не ответила.
— А с братом отпускают?
— С ним я сама не пойду. Меня тошнит от него. У него на уме одни юбки. И машины. И деньги.
— И ты все время ходишь с этими бугаями? — спросила я.
— Да, — Маша махнула рукой, — все время. Приходится. Делаю вид, что их не замечаю. Даже привыкла, как будто к собственной тени.
— С одним я сегодня познакомилась, — сообщила я. — Кажется, его зовут Валера. Мы с ним отгадывали кроссворд. Вроде бы он ничего…
— Нормальный, — подтвердила Маша.
— А второй? — осторожно спросила я. Отношение моей подопечной к Сергею мне было хорошо известно из ее дневника.
Та пожала плечами.
— Похож на орангутанга, — забросила я удочку. — Наверное, у него и объем мозга соответствующий…
— Внешность обманчива, — задумчиво произнесла Маша. — Если бы ты его знала получше…
Это заявление огорошило меня. А я-то надеялась посплетничать относительно «гориллы», перемыть ему все его косточки и заодно косвенно отомстить злословием за его неджентльменское поведение накануне.
— Если бы не он… — задумчиво продолжала Маша, наматывая на указательный палец длинную прядь волос. — Если бы не он…
Кажется, продолжение этой фразы мне было известно…
Несмотря на недавнее заявление Кати о том, что она со своим мужем больше никогда не поссорится, не прошло и трех дней, как жених и невеста вновь оказались в ссоре.
Братец Гошка был в школе, родители Кати на работе, и ничто не мешало двоим влюбленным наслаждаться друг другом.
Когда у них нашлись силы, чтобы разъединить свои накрепко слитые в единое целое тела, уже наступил полдень.
— В институт безнадежно опоздали, — резюмировал Саня, глядя на часы. — У меня теория вероятностей сейчас…
— А у меня лекция по психологии, — без малейшего сожаления поведала Катя. — Слушай, Сань, давай вместо института пойдем сегодня развлекаться! Сходим в кино, посидим в кафе… А то скоро Гошка заявится из школы, увидит нас, опять будет хихикать! Надо сматываться, пока его нет.
— Давай, — согласился Саня и стал одеваться. Прыгая на одной ноге, он пытался попасть другой в штанину.
Катя влезла в платье, натянула колготки, привычным движением нацепила на шею крестик и принялась расчесываться. Глядя в зеркало на свое бледно-розовое лицо и сияющие голубые глаза, она почувствовала удовлетворение: она сегодня отлично выглядит, с Саней помирилась, и впереди у них будет только все хорошее.
— Если мы поторопимся, то успеем на электричку на 11.50, — сказала Катя. — И тогда мы попадем на двухчасовой сеанс в «Кодак-киномир»…
— А я не хочу в «Кодак-киномир», — неожиданно заявил Саня, ныряя в свитер. — Давай лучше в «Пушкинский».
— Но я еще ни разу не была в «Кодаке», — возразила Катя. — Тем более там сейчас идет «Армагеддон».
— А я его уже смотрел, — сказал Саня. — Второй раз мне это испытание не выдержать.
— Когда? Где ты смотрел? Это же совершенно новый фильм!
— На той неделе, — буркнул Саня и отвел смущенный взгляд.
— На той неделе он еще не шел, я знаю! — Катя пристально уставилась на своего жениха.
— Ну на этой…
— И с кем ты там был?
— Да зашли мы с Петраковой после лекции. У нее билеты были, а подруга заболела…
— С Пе-тра-ко-вой?! — Катя упала на стул, бледная от гнева.
Значит, когда она страдала от их ссоры, не спала по ночам, кусая мокрую от слез подушку, он… Он развлекался с Петраковой! Ходил в кино — это теперь, кажется, так называется… Да у этой Петраковой в кровати уже весь курс перебывал, а теперь она за соседний принялась!
Саня пытался еще кое-как загладить ужас своего признания.
— Да что такого, — недоумевающе оправдывался он. — Подумаешь, в кино, что ли, нельзя сходить…
— Уходи! — заявила Катя. — Иди к своей Петраковой, она, наверное, тебя уже ждет!
— Катя, ну что ты говоришь…
Но Катя была неумолима. Преступление в ее глазах выглядело абсолютно доказанным. Она даже не повернула голову, когда Саня произнес раздраженно-обиженным тоном: «Я ухожу». Но едва за ним пистолетным выстрелом захлопнулась дверь, девушка упала на кровать и зарыдала. Так они поссорились во второй раз…
Возвращаясь поздно вечером домой в этот день, Катя прокручивала в уме утреннюю ссору и с запоздалым раскаянием думала, что надо было дать Сане шанс хотя бы извиниться перед ней. Она смотрела на свое отражение в темном окне электрички и помимо воли любовалась своими глазами, полными невыплаканных слез, автоматически отмечала заинтересованные взгляды попутчиков, особенно вон того черноволосого парня в кожаной куртке с кожаным портфелем в руках, и думала: «Ну хорошо же… Раз Саня развлекается в мое отсутствие с Петраковой, я ему отвечу тем же! Пусть он помучается, когда увидит меня с другим!» Она задумалась, кто бы хорошо подошел на роль этого «другого».
Катя оглядела критическим взглядом вагон пригородной электрички. Вагон был полон. Усталые, измученные люди ехали домой с работы и сонно дремали, при каждом толчке роняя голову на грудь. Другие люди, тоже усталые, но подкрепленные жизнеутверждающей порцией спиртного, громогласно разговаривали, обсуждая последние политические веяния. Третьи, уткнувшись глазами в газету, сомнамбулически покачивались в такт поезду. Ни одного подходящего кандидата для возбуждения ревности в Сане не нашлось. Разве что тот парень с портфелем… Очень симпатичный. И так и буравит ее взглядом!
Электричка подошла к платформе. Все, почти приехали… Катя набросила на плечо ремень сумки и вышла в тамбур. Стоя возле двери вагона, она нечаянно оглянулась назад. Честное слово, она не хотела смотреть, но так получилось… Их глаза встретились. Как ошпаренная Катя выбежала на перрон и поспешила к знакомой тропинке через лес. Еще решит этот тип, что она ему глазки строила. А ведь она не такая!
Тропинка вилась между деревьями. Утром снег прикрыл землю, потом растаял, но к вечеру подморозило, и под ногой в такт быстрым шагам звонко хрустели льдинки: хруп-хруп, хруп-хруп… Стоял предпоследний день октября, а казалось, что уже наступила настоящая зима.
Озябшая рука потянулась в карман и нащупала твердый прямоугольник бумаги. Что это? Катя поднесла ладонь к глазам. Ну и темень, ничего не видно. Хоть глаз выколи! А, вспомнила она, это визитка того парня, что подвозил ее недавно на шикарной машине. О, да это самый лучший кандидат на роль «другого»! Выглядит он ничего, и машина у него — ой-ой-ой! Санька увидит — ахнет! Как этот парень сказал ей на прощанье: «Девушка, если вы когда-нибудь поссоритесь с мужем…» Вот они и поссорились!
Сзади послышались приближающиеся шаги. Катя оглянулась. Между деревьями скользила темная тень.
Бояться нечего, успокаивала она себя, в нашем городке бояться нечего… Здесь никогда ничего не случается… Но на всякий случай она пошла быстрее.
Шаги сзади также ускорились…
Все ближе слышалось тяжелое, угрожающее дыхание. Катя перешла с шага на бег, но ей так мешала тяжелая сумка с книгами на плече…
Чужие шаги звучали в унисон ее движениям, сливались с ее шагами, как будто срастались с ними.
Горло пересохло от холодного воздуха. Сумка больно давила на плечо… Катя споткнулась и чуть было не растянулась на дороге.
Едва удержав равновесие, она разогнулась, как черная ловкая тень подскочила к ней сзади…
Горло сдавил болезненный спазм. Воздух неожиданно кончился в груди, глаза, поднятые к небу, заволокло странным туманом. В воздухе поплыли серебряные искры, похожие на звезды. Настоящие же звезды неподвижно висели в фиолетовом небе и равнодушно взирали на землю.
Катя нелепо взмахнула руками в воздухе (сумка безвольно сползла с ее плеча и упала) и стала медленно заваливаться на бок, уплывая в черную непрозрачную ночь иссиня-черного цвета…
Когда она неподвижно застыла на мерзлой земле, тень склонилась над ней, пристально всматриваясь в лицо с широко раскрытыми в пустоту глазами. Дрожащие руки неуверенно обшарили распростертое тело.
Вдалеке послышались негромкие голоса и чей-то заливистый смех.
Тень взметнулась, напряженно всматриваясь в фиолетовую ночь, потом осторожно переступила лежащее на мерзлой земле тело и исчезла, бесследно растворившись в фиолетовом сумраке.
Веселый смех звучал все ближе и ближе…
