Глава 5
Юрка Палей не обманывал — они действительно устроили все по высшему разряду. Похороны были организованы раздражающе дорого, с купеческим размахом, помпезно, с претенциозной роскошью. Даже кто-то с телевидения крутился на кладбище, и посверкивали вспышки фоторепортеров… В таких похоронах не хватало только одного — искренности.
Впрочем, от кого ее требовать, — не от тех ли, кто приложил руку к гибели Абалкина? Я подумал, может быть, среди этих черных фигур, темной шевелящейся массой столпившихся вокруг рыжей ямы, стоит тот, кто совершил убийство… И возможно, не одно. Вот он смотрит на дело рук своих — какие мысли посещают его в этот миг? Думает ли он о той выгоде, которую принесла ему смерть Сашки? Терзается ли запоздалыми муками совести? Или он спокоен, не думая совершенно ни о чем, ничего не ощущая, кроме редкого майского дождя, сеющегося сквозь дымку низких облаков?
Удовлетворив свою меланхолию такими риторическими вопросами, я отошел в сторону от того места, где уже минут сорок гремели гневно-скорбные речи ангажированных плакальщиков.
Я сел под березку, привалившись спиной к ее шершавому, с черными рубцами стволу, и уставился невидящим взглядом в дымчатую даль. Нет, никогда мне не узнать правды об этих двух смертях, что прошли мимо, задев меня своим черным крылом. Никогда… Да и надо ли в этом копаться?
Мой беспорядочно блуждающий взор привлекла молодая женщина с черным платочком на шее, которая, печально опустив голову, стояла немного в стороне от основной массы народа. Она была примерно такого же возраста, как я, точнее, как все мы, бывшие члены Шестой бригады, хрупкая и почему-то очень отчужденная. Это меня сразу же как-то расположило к ней. Я чувствовал себя таким же одиноким, как она, несмотря на одиннадцать самых лучших в мире друзей. «Уже десять, — с горечью подумал я. — Сашки-то нет…»
А девушка все стояла, не шелохнувшись, ее плащ то и дело вздымали порывы северного ветра. Из-под черной вуали, спускавшейся со шляпки до густых бровей вразлет, пытливые глаза исподтишка рассматривали людей, толпящихся у гроба, из которого, как и обещал Юрик, лилась печальная, вытягивающая жилы музыка.
Наверное, любовница Абалкина, решил я и автоматически отметил: ничего себе, хорошенькая…
Она действительно была красива. Черные волосы цвета воронова крыла лежали вдоль щек с налетом нежного румянца, а глаза были такие синие, что я различал их цвет даже издалека. В ней было что-то восточное, японское, что ли, но без той характерной желтизны, свойственной монголоидной расе, — мелово-бледное лицо с кожей, свойственной больше блондинкам. Яркие глаза и жгуче-черные волосы составляли привлекающий внимание контраст.
Когда началось прощание с Абалкиным, важно возлежащим в своем английском гробу за семь тысяч долларов, она подошла последней, наклонилась, едва коснулась лба покойника, легко сжала его восковую руку — и какая-то мимолетная тень легла на ее лицо. И я мог бы поклясться, что она улыбается, если бы через секунду девушка не достала из сумочки платок и не приложила его к глазам, отходя в сторону. Ее плечи чуть заметно вздрагивали.
Она стояла неподалеку от меня, прикусив зубами и без того припухлую губу, как бы пытаясь не разрыдаться. Измятый платок выскользнул из ладони, упал к ногам, и тут же его подхватил ветер, относя в сторону.
Я галантно поднял платок и приблизился ней. Хороший повод познакомиться (говорят, на кладбищах происходят самые удачные встречи). Интересно, кто она Абалкину… Судя по всему, ее никто из собравшихся не знает.
— Возьмите, — мягко произнес я, протягивая белый матерчатый комок. — Ваш платок совсем испачкался, позвольте предложить вам свой.
— Спасибо. — Она с благодарностью взглянула на меня полными слез глазами.
В уме я уже подбирал роскошные сравнения для ее синих глаз. Вот некоторые, пришедшие на ум: лазуритовый камень, оправленный в черненое серебро густых ресниц, бирюза того редкого оттенка, который можно найти только у камней, вывезенных с величественного Памира, сапфиры чистейшей воды из чилийских копей, достойные украшать только короны царей, синева вечереющего неба — в том месте, на востоке, где безоблачная дневная лазурь густеет и из-под нее проглядывает торжественный бархат ночи…
Кстати, в ее ответе был слабый, еле различимый иностранный акцент. Это меня удивило.
— Вы хорошо знали его? — осторожно спросил я, кивая на покойника. Интересно, не ошибся ли я насчет акцента.
— О да, хорошо. (Нет, не ошибся!) Очень, очень хорошо. — Она печально опустила взгляд. В голосе звучала грусть.
— Он был мой друг, — добавил я.
— Он был мой друг тоже очень много.
— В смысле очень близкий?
— Да, да, довольно близкий… Но не бойфренд, нет… Просто друг. — Английский акцент был, что говорится, ей к лицу.
— Вы из Англии? — напрямик спросил я. Интересно, откуда у Абалкина могли появиться английские друзья?
— Из Англии? О нет, нет! Я американка, город Вашингтон, штат Вашингтон.
— Извините, я не представился… Сергей Копцев. Временно не работающий литератор.
— О, вы писатель? — Она с интересом вперила в меня синий взгляд. — Всегда мечтала познакомиться с русским писателем! Но боюсь, вы пьете много водки.
— Немало, — согласился я. — Но в остальном я не Чехов, не Достоевский и даже не Лев Толстой. К сожалению… А как вас зовут?
— О, извините, я не представилась. Кэтрин Мэйфлауэр… Я работаю в русском бюро AEN. Журналистка.
— Кэтрин… Какое прекрасное имя! Жену Уильяма Блейка тоже звали Кэтрин, и, надо сказать, она его очень любила.
— Вы читали Блейка?
— А что, с трудом верится? Вот слушайте… Правда, это не слишком вяжется с похоронами…
Мама, мама дорогая! В церкви холодно зимой,
А врата земного рая отпираются в пивной.
Там приятней, чем в соборе, там всегда царит уют,
А в обители небесной даже кружки не нальют!
Слезы девушки мгновенно высохли, и, еле сдерживаясь, она негромко прыснула в кулак. Разговор становился все оживленнее. На нас уже стали обращать внимание. Неплохо было бы уйти отсюда. Кажется, эта бодяга с речами растянется еще часа на два…
— Мы с вами почти коллеги… — Я с удовольствием пожал ее узкую руку. Она была холодна как лед.
Почему-то мне не верилось, что у Абалкина была любовница — американская журналистка. Просто не хочется в это верить, подумал я, а вслух сказал:
— Вы, по-моему, совсем замерзли. Церемония заканчивается, не хотите ли выпить чашечку кофе? Я знаю приличное кафе неподалеку.
— С удовольствием.
И мы тихо слиняли под прикрытием широких спин охраны братьев Палей.
Мы сидели в маленьком кафе, у окна, за которым непрерывно змеился мокрый хвост из блестящих машин. Кэтрин грела в руках маленькую чашечку, над которой вился ароматный пар. Разговор трепыхался вокруг нелепой смерти нашего общего друга.
— А вы знали его жену? — спросила меня Кэтрин.
Я почему-то смутился и опустил глаза. Вот уж чего-чего, а не ожидал от себя подобной стеснительности! Но не рассказывать же малознакомой красивой девушке, что мы с женой покойного чуть было не сгорели в одной постели.
— И да и нет, — туманно выразился я.
— Почему и да и нет? — Она не отводила от меня пристального испытующего взгляда. Трудно было врать под таким взглядом.
— Едва мы познакомились, как она трагически погибла при странных обстоятельствах…
— О да, я что-то слышала об этом. Кажется, она сгорела…
— Можно сказать и так… — Мне не хотелось вспоминать об этом кошмаре, сидя в уютном кафе.
Было бы неплохо тактично перевести разговор на другое, например, на наше знакомство. В качестве переходного варианта никакие идеи в голову не лезли, кроме сетований на погоду, и я выдавил из себя сакраментальную фразу, которая годилась бы для абсолютно любого собеседника любого пола, национальности и вероисповедания:
— Погода сегодня не слишком радостная, дождь с самого утра… Скажите, Катя…
— Катья? — немного удивилась Кэтрин. — О да, я знаю, это фамильярный вариант моего имени по-русски… Хорошо, пусть будет Катья… Тогда как же мне называть вас? Скажите, господин Копцев, а как вас зовут ваши друзья, ваша мама?
— Ну, по-разному, — замялся я и скромно добавил: — Обычно знакомые женщины зовут меня Сережей.
— О! Серожа! — восхитилась моя собеседница. — Прекрасное имя! Такое — как это по-русски? — благозвучное! О’кей, я тоже буду называть вас Серожей! Хорошо?
Я немного нахмурился — показалось, что мое в принципе довольно приличное имя звучит в ее заграничных устах как-то примитивно деревенски.
— Нет, Сережа — это очень скучно, — возразил я, — зовите меня лучше по-французски, Серж. Или с итальянским акцентом — Сержио.
— Ну, как хотите, — уступила моя собеседница.
Она достала из сумочки пачку сигарет (я тут же щелкнул своей фирменной зажигалкой — драконом, из пасти которого изрыгалось синее пламя) и, закурив, тихо спросила, задумчиво глядя на тлеющий кончик:
— Она была красивая? — Упорный взгляд держал меня на привязи, не давая уйти от ответа.
— Инга? Ну… Да, пожалуй, красивая… Но не такая красивая, как вы. — Я был доволен, что вывернулся и сумел даже выдавить из себя комплимент.
— Мне рассказывали, что она была… как мне говорили, crazy — сумасшедшая… И очень, очень злая…
— Да ну, не верьте. — Я откинулся на спинку стула.
Почему уже третий человек за короткое время рассказывает мне о том, что Инга была, мягко говоря, стервозной особой? Я вспомнил блестящую от дождя дорогу, черной лентой уходящую в глубь леса, усыпляющее ерзанье «дворников» по лобовому стеклу, мою руку на прохладной узкой руке и тихие проникновенные слова: «Никогда не верь плохому обо мне… Никогда!» И потом — поцелуи, шуршание серебристого платья, черное забытье глубокого сна и — огненный плен пылающего дома.
Я поежился от воспоминаний и тихо произнес, мрачно глядя на размытые контуры автомобилей в сером окне:
— Нет, не надо верить всему дурному, что говорят люди… Тем более ее уже нет на этом свете…
Вечером мне позвонил Эдик Савоськин. Его голос звучал глухо и озабоченно.
— Ходят слухи, что братья предлагают тебе вступить в дело? — напрямик спросил он.
— Вроде бы был такой разговор, — туманно ответил я.
— Откажись. — Савоськин был, как всегда, груб и прямолинеен.
— Почему?
— Слушай, тебя здесь давно не было, ты же ничего не знаешь, — раздраженно начал Эдик. — Пока ты по свету шлялся, тут знаешь какие дела накрутились?! Так что поверь старому другу: откажись и живи себе спокойно.
— Какие дела? — Разговор становился час от часу интереснее.
— Какие, какие… Такие! — Эдик явно злился, что приходится мне все растолковывать. — Сам не можешь сообразить?
— Не могу.
— Ну ты, блин… Тебе того раза показалось мало? Понравился запах подпаленной шкуры? Я тебе говорю, радуйся, что ноги унес! Рядом с Сашкой лежать хочешь? Так не думай, рядом не положат, не тот калибр. В лучшем случае найдут тебя в лесу…
— А в худшем?
— А в худшем — вообще не найдут. Я-то сам по глупости с ними связался, так теперь уж не чаю уйти от них, за горло держат. Да что я тебя уговариваю! Видно, тебе белые тапочки поскорее примерить хочется!
— Стоп, Савоськин, не злись. Ты, вообще, что, меня насчет близнецов предупредить хочешь?
— Ну!
— Так я не дурак, сам давно все понял. А за заботу спасибо. Но белые тапочки мне пока еще рано покупать.
— Ну смотри… И вот еще что… Ты, я заметил, такую фигуристую дамочку сегодня подцепил…
— Ну…
— Ты знаешь, я ее недавно видел… Как бы тебе сказать?..
— Ну и что? Я тоже ее видел.
— Да ты послушай… Я видел ее! Она пыталась войти в квартиру, где раньше жила Инга. Ты же понимаешь, квартира опечатана после всего, что случилось, в ней никто не живет. Может, она из ФСБ?
— Да хоть из ЦРУ, — легкомысленно отозвался я. — А ты-то сам что делал около квартиры Инги?
— Не беспокойся, я ни за кем не шпионил. Так, заходил к одному своему клиенту, должок стребовать. Понимаешь, эту хату Инге сосватал именно я, когда они с Сашкой решили разбежаться, — одна моя клиентка сдавала недорого надежным людям. А позавчера иду мимо — смотрю женщина в замке копается. Увидела меня — отошла от двери, отвернулась и сделала вид, будто ищет что-то в сумочке. Подозрительно!
— Ты ошибся, Эдик, — сказал я почти нежно. Кажется, у Савоськина обострение недавно приобретенной болезни — мании преследования. — Это была не она. Кэтрин не могла входить в квартиру женщины, которую даже никогда не видела. Ты ошибся, Эдик.
— Не веришь, потому что не хочешь верить, — мрачно отрезал Савоськин. — Не хочешь верить — не верь. Мое дело маленькое — я тебя предупредил. А там — как знаешь.
Короткие гудки в трубке запищали остро и тревожно. Я еще несколько секунд меланхолически выслушивал их, задумчиво крутя телефонный шнур. Потом бросил трубку и побрел на кухню класть шампанское в морозилку. Скоро ко мне должна была прийти Кэтрин Мэйфлауэр.
— Катя Майский Цветок, — перевел я ее имя и фамилию и улыбнулся. Ну и дурацкие видения у этого Савоськина!
Пели автомобильные шины, наматывая километры на спидометре, гладкое пригородное шоссе расстилалось ровной широкой лентой, уходящей в темноту. Свет фар выхватывал из подступающего к обочинам мрака очертания деревьев. То и дело появлялись встречные машины, в основном длинные грузовики-фуры, слепили ярким светом. Что за отвратительное дело — езда по ночам, то и дело приходится переключаться с дальнего света на ближний — это ужасно муторно!
Эдик Савоськин прислушался. Мотор работал ровно, успокаивающе гудел — нет прекраснее музыки на свете, чем гул хорошо отрегулированного двигателя. Машина неплохая, почти новая, а досталась задешево — Колька Ломакин потер крыло и загнал ему по дешевке… А сам сейчас рассекает по городу на новой «ауди». Что ж, правильно, директор ресторана должен ездить на солидной машине… «Вот немного войду в силу и себе какую-нибудь иномарочку покруче отхвачу…» — подумал Савоськин и улыбнулся.
Он устроился на сиденье поудобнее, отцепил ремни безопасности (при его толщине это сущие муки), включил магнитолу. Шкала настройки осветилась зыбким зеленоватым светом, полилась тихая завораживающая музыка.
Савоськин улыбнулся. Сегодня пятница, трудовая неделя позади. И какая тяжелая неделя! Позади смерть Абалкина и его похороны, неприятный разговор с близнецами, мучительные два дня, отведенные на раздумья, и еще один разговор — последний. «Нет!» — сказал он им твердо.
Он был горд своим решением. Он не будет потворствовать их грязным делишкам, он не хочет вступать в конфликт с законом, а потом отсиживаться за решеткой за кого-то. У него трое детей, и он хочет, чтобы дети знали — их отец честный человек. Пусть он трудяга, простой мужик, умеющий только работать до седьмого пота, но он честный человек. И никакие посулы и запугивания не смогут его свернуть с прямого пути…
Эдик мотнул головой. Уже поздно, он устал, чертовски хочется спать… Он работал целый день — вытягивал битую «пятерку». Хозяин обещал хорошо заплатить за срочную работу. Что ж, Эдик свою работу сделал. Сделал честно и добросовестно. Честность и добросовестность — это его фирменный знак, кредо его автосервиса. Хозяин «пятерки» расскажет о нем другому, тот — третьему, и к нему потянутся клиенты. Ведь честность и добросовестность — такие редкие качества в наше время!
У него уже сейчас есть постоянные клиенты. Конечно, их пока не так много, всего-то десятка два едва наберется, но и это уже неплохо. Он работает уже чуть больше двух лет, а уже какой успех! Он почти полностью вернул близнецам свой долг — они давали ему сумму «на обзаведение хозяйством». Савоськин прекрасно помнил, как это было…
Он долго не хотел идти к братьям на поклон — интуитивно сторонился всего нечистоплотного, криминального. Жена уговорила — что ж, всю жизнь прозябать механиком в гараже, работать на чужого дядю, пора заводить собственное дело. А как заводить, если нужен начальный капитал… Короче, переломив себя, он пошел.
Разговаривал с ним Шурик. Несмотря на то что близнецы были похожи друг на друга, как серые кошки ночью, старший брат, Шурка, всегда был значительно хитрее.
— Не переживай, Савоськин, — сказал он. — Войдешь в полную силу — отдашь. Мы подождем, сколько нужно… Сколько? Ну пять лет, семь… Я знаю тебя, ты не обманешь старого друга… А встанешь на ноги — при случае, может быть, нам с Юркой поможешь, чего-нибудь поремонтируешь!
Конечно, радостно думал тогда Савоськин. О чем речь! Отрихтовать, покрасить машину, отрегулировать двигатель старым школьным друзьям — нет базара! Сделает все мигом и совершенно бесплатно. Эдик Савоськин никогда не забывает добра.
Тогда он еще не знал, о какого рода помощи идет разговор…
Все началось с того, что три месяца назад братья попросили его взять на работу еще одного механика. У Эдика уже работали двое — отличные парни, работящие, честные. Он пообещал им взять их в долю, когда раскрутится, — и они старались вовсю. На третьего работы просто не было. Но пришлось уступить братьям. И что тут началось!
По ночам неизвестные молодцы с опасно оттопыренными карманами подгоняли к автосервису шикарные иномарки. Днем новый механик возился с этими автомобилями, травил металл кислотой, негромко стучал молоточком — перебивал номера на кузове, шасси, двигателе. Потом загонял машины в горячий бокс на перекраску. Через пару дней приезжали те же мордатые молодцы, вешали на машину новые, с иголочки номера и забирали тачки, не сказав Эдику ни здрасьте, ни до свидания, как будто он здесь был никто.
К хозяину новый механик относился без должного пиетета, как равный, — очевидно, понимал, что ему ничего не грозит. Эдик, естественно, сразу допер, чем занимается его подчиненный и чем это грозит ему самому, Эдику. Он вызвал новенького для разговора и недвусмысленно намекнул, что пора завязывать с угнанными тачками, его сервис — не бандитская контора, и темные делишки здесь проворачиваться не будут.
— Говори с близнецами, — лениво ответил ему новый механик и сплюнул сквозь зубы. — Мое дело маленькое…
Только тогда Эдик понял, какого рода услуг от него ожидали благодетели. Понял и испугался. И возмутился. И решил прекратить все эти темные делишки на подвластной ему территории.
И сразу же, на следующий день, в сервисе появился зеленый бронированный «шевроле» близнецов. Шурка бросил ключи от машины механику:
— Посмотри-ка, сделай, что надо…
Тот мгновенно испарился, как будто дематериализовался.
— Как дела, Эдик? — ласково спросил Савоськина младший братец. — Как твой бизнес? Растет, расширяется?
Эдик настороженно молчал. Он понимал, зачем они к нему пришли…
Черт! Что за мутотень передают по радио! Можно сдохнуть от тоски или заснуть за рулем. Ничего, еще километров тридцать до поворота на дачу, где отдыхают летом жена и детишки. Дети, наверное, уже спят, набегались за день… Эдик расплылся в улыбке. Он везет им продукты, игрушки, книжки. Он знает, как только его машина запрыгает по выбоинам деревенского проселка, они пулей выскочат из постелей и со всех ног кинутся его встречать: «Папка приехал!..»
Встречная машина неожиданно вынырнула из-за горки, обдав ослепительным светом дальних фар, — Эдик вздрогнул. Что-то он совсем замечтался, расслабился. Надо покрутить гетеродин, найти что-нибудь повеселее…
Они дали ему несколько дней на раздумье. Или он будет работать на них, или пусть сворачивает свой бизнес. Ну и что, что деньги он уже вернул?.. А проценты? Знает ли он, какие набежали за это время проценты? То-то и оно… Но если только он согласится работать на них, отбоя от клиентов не будет. За работу ему будут платить хорошо. Так хорошо, что все заветные мечты Савоськина сразу исполнятся. Он сможет арендовать здание больше того, что сейчас занимает, купит самую лучшую аппаратуру, да и жене на норковую шубу останется, и детишкам на молочишко…
А если нет… Они не уточняли, что будет, если он не согласится, — зачем пугать школьного друга? Они были уверены, что он согласится. Какой дурак откажется от такого заманчивого предложения!
Но вчера, сразу же после разговора с Копцевым, он позвонил им и сказал: «Нет». Проценты он выплатит, а насчет остального — извините.
«Как бы не пришлось пожалеть, Эдик!» — предупредил его один из братьев, в голосе прозвучала недвусмысленная угроза. «Не пожалею», — уверенно ответил Савоськин.
Если бы Серега все это знал, он бежал бы от близнецов как черт от ладана. Ну кто бы мог подумать, что так повернется старая дружба… Теперь от этой дружбы недвусмысленно попахивает смертью. Да что там попахивает — несет! Недаром он предупредил Копцева насчет этой черноволосой девицы — очень подозрительная девица. Со стороны видно было, что на похоронах она специально возле Сереги все время вертелась, старалась, чтобы он на нее обратил внимание. Интересно, что ей надо было в квартире Инги? Может быть, Инга просто была ее подругой, стоит ли поднимать шум по такому пустячному поводу?
Однако смешно думать, что у Инги Абалкиной могли быть какие-нибудь подруги. Разве что такие же издерганные, капризные стервы, как и она сама. Вот «друзей» у нее было навалом!.. Она и его, Савоськина, пыталась охмурить, но он не поддался. У него жена, дети, бизнес, и его смазливым личиком не заманишь. Как только она почувствовала, что не на того напала, — и сразу же как с цепи сорвалась, попыталась перессорить его со всеми друзьями. Но мужскую дружбу не так-то легко порушить — не вышло. Он знает из косвенных намеков, это была именно ее идея — использовать предприятие Савоськина под переделку угнанных машин. Во всяком случае, ее задушевная дружба с братьями ни у кого не вызывала ни малейших сомнений.
Ну да Бог с ней… Пусть земля ей будет пухом… Хорошо, что простачок Серега не успел с ней близко сойтись. Она и ему бы жизнь изрядно подпортила…
Теперь все будет хорошо. Эдик уверен, близнецы ему ничего не сделают, побоятся… Он же не чужой, он же все-таки из своих. Он чувствует, теперь все пойдет как надо…
Скоро он будет на месте. Сначала пост ГАИ, потом поворот на деревню. Еще километров десять, не больше. При такой скорости — минут пять.
Из-за поворота выворачивала неповоротливая, тяжело груженная фура. Габаритные огни были выключены — водитель под покровом темноты объезжал по проселку пост ГАИ. Дальний свет фар выхватил крупную надпись по борту «BERNARD & СО». «Козел, дорогу перегородил», — мелькнула мысль.
Чуть сбросив газ, Савоськин вывернул рулевое колесо — справа от фуры еще оставался узкий коридорчик, метра три, в самый раз, чтобы проскочить. Но его «семерка», не меняя направления движения, неслась прямо на крупную синюю надпись «BERNARD & СО». Эдик безостановочно крутил руль, но автомобиль летел прямо в белый борт грузовика. Рука надавила на сигнал.
«Конец!» — мелькнула мысль за долю секунды до столкновения. Пронзительный вой сирены. Автомобиль врезался точно в пролет между колесами грузовика и затих. Крыша машины собралась гармошкой, разбитая голова Эдика Савоськина упала на руль. Раскрытые глаза неподвижно смотрели в одну точку. В них белым зрачком застыла полная яркая луна.
