Книга: Блондинки начинают и выигрывают
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 9

Глава 8

Петин конечно же врал как сивый мерин, уверяя меня, что не знает, кто занимается тайными счетами в бухгалтерии. Безусловно, прекрасно знал, но даже в пьяном бреду вырвать из него информацию оказалось невозможным. Этот штатный подхалим был блестяще вышколен и предпочел бы смерть предательству интересов шефа. И я бы с удовольствием организовал ему эту смерть, да только мараться неохота!
Логика моих рассуждений была проста: если Вася занимается личными счетами Дерева, то логично предположить, что именно он контактирует с тем человеком в бухгалтерии, который и обслуживает, собственно говоря, эти счета. Может быть, Вася и не знает всех тонкостей перевода денег, но человека-то он обязан знать в лицо! Хотя бы затем, чтобы сообщить ему, что денежки перечислены и пора крутить машину денежных махинаций.
Несколько дней я провел наблюдая за стратегически важным пунктом на пересечении общего коридора и пути, ведущего в курилку. Дело усложнялось тем, что, помимо слежки, я был вынужден выполнять свои служебные обязанности, то есть встречаться с нужными людьми, висеть на телефоне и вообще вертеться как белка в колесе.
Результаты наблюдений, будучи систематизированными, выглядели так. Общительный Вася, которого хлебом не корми, дай потрепаться с кем попало о чем попало, шатался по коридорам, лестницам, служебным кабинетам и курилкам и балагурил с кем ни попадя. Непонятно было, когда он работал и работал ли вообще. Он то возникал на горизонте с очередной хорошенькой или не очень барышней (ему, кажется, было почти все равно, с кем хихикать, кому поддерживать невесомый локоток, у кого прикуривать сигарету и кого обнимать за талию), то тащил приятеля пить кофе, на ходу обсуждая результаты футбольного матча. То его раскатистый петушиный басок слышался из одного конца конторы, то из диаметрально противоположного. Вася был вездесущ и неуловим. Его круг общения был так широк, что потребовались бы годы, прежде чем мне удалось бы сделать нужные выводы. Дело требовало научного подхода.
Научного подхода и — составления статистической выборки. Тогда я накропал список встреч рыжего оболтуса с сотрудниками конторы (исключив из него великое множество людей со стороны). Список выглядел так: «Галина Валерьевна (бухгалтерия) — четыре раза, Матильда (секретарша Недыбайлы) — восемь, Петрович (материально-технический отдел) — один, Куренков (отдел кадров) — три, Наталья (бухгалтерия) — пятнадцать (!), Пащенков (менеджер по газу) — четыре, Изофедров (охрана) — пять». И еще много, много других фамилий…
С тройкой призеров можно было иметь дело. Явным лидером в этом списке значилась хорошенькая Наталья Улялякина из бухгалтерии. С ней конкурировала не менее хорошенькая Матильда (вторая ступень на пьедестале). Почетное третье место занимал некто Изофедров, охранник. Собственно говоря, каждый сотрудник конторы минимум дважды в день встречался с ним, входя и выходя из офиса, и при этом общение обычно ограничивалось приветствием и кивком головы. Вася же не только болтал с Изофедровым по нескольку минут при каждой встрече, но и пару раз за день неизменно спускался вниз, чтобы разжиться у приятеля сигаретой, справиться о последних новостях или просто поболтать о погоде.
Безусловно, страсть Пети к Изофедрову носила несколько нездоровый оттенок. Но охранник, священный хранитель огнетушителей и полновластный владелец запасных ключей от туалета, вряд ли был посвящен в таинство счетов, хранящих сокровища Кощея Бессмертного.
Хорошенькую Матильду я тоже после небольшого размышления отодвинул в сторону. Девушка она, конечно, хоть куда, но не из той конюшни.
Оставалась Наталья из бухгалтерии. Это была соблазнительная блондинка с округлыми формами и глуповатыми голубыми глазами навыкате. Казалось, умение печатать на машинке десятипальцевым методом (двести ударов в минуту), свободный английский и знание программы «1C бухгалтерия» были выгравированы у нее на лбу крупными буквами еще в материнской утробе.
Поначалу простоватый вид девушки ввел меня в заблуждение. Я решил, что она — лишь один из бесчисленных объектов Васиных любовных притязаний. Как-то не годилась она на роль доверительной хозяйки финансовых интриг и бухгалтерских пороков. С периодичностью раз в полчаса Вася ласково ухватывал ее за талию и волочил в укромный уголок. При этом он масленым взглядом ощупывал хорошенькое личико барышни и как-то особенно сладострастно изгибал на ходу позвоночник. После пятиминутного тет-а-тета с сигаретой он провожал ее обратно до дверей бухгалтерии, нашептывая на ушко нечто фривольное, отчего девушка то и дело смущенно прыскала в кулак.
За пылкими ухаживаниями нашего штатного сердцееда с осуждающим прищуром наблюдала главный бухгалтер Галина Валерьевна, строгая дама с лошадиной внешностью и мрачным лицом человека, персонально ответственного за миллионы долларов. Она была немногословна и сурова на вид. При ходьбе сутулилась, как будто груз ответственности, возложенной на нее, давил на хрупкие плечи своей многотонной массой. А как мрачно и решительно она изучала принесенные документы, пристально вглядываясь в каждую цифру, будто за ней скрывался тайный враг!
Галина Валерьевна была не замужем и потому могла отдавать службе весь свой нерастраченный пыл. Как часто, уходя домой, за приоткрытыми дверьми я видел ее голову с аккуратной шишечкой на затылке, склоненную над бесчисленными бумагами. Вот она грустно и решительно поправляет очки на переносице, укоризненно смотрит в экран компьютера, как бы не веря собственным глазам, а частокол однообразных цифр на мониторе постепенно выстраивается перед ней в неприятный узор, недвусмысленно напоминающий о тюремной решетке…
Вася же общался с главбухом холодно и как-то мимоходом. Если к смазливой Наталье он лип так, что его впору было отскребать ножом, то Галина Валерьевна удостаивалась от него лишь кивка головы и коротких фраз (содержания их я не мог разобрать из-за дальности наблюдательных позиций), брошенных вскользь. В ответ женщина лишь серьезно кивала головой с таким видом, как будто слышала несусветную глупость, и еще глубже зарывалась в кипы бумаг, испещренных цифрами, как древние свитки письменами.
Между тем после зрелого размышления я решил, что хорошенькая Наталья худо-бедно вписывается в роль недалекой, глуповатой проводницы теневых денег. Как легко между двумя игривыми поцелуями справиться о поступлении суммы, как легко между пикантными комплиментами шепнуть что-то важное в маленькое ушко! Поэтому я решил отложить в сторону скучную и правильную Галину Валерьевну и прощупать Наталью. Тем более, судя по округлости ее выдающихся форм, занятие это обещало быть весьма приятным…

 

— Ложитесь на кушетку, Александр. Что-то вы давно ко мне не заглядывали. Наверное, все дела, дела…
Через неделю после исторической встречи на Воронцовской я решил запустить, фигурально выражаясь, пробный камень и посмотреть, что из этого получится. Свой первый опыт решил поставить на самом безобидном и доверчивом человеке — моем докторе.
— Да уж, Виктор Ефимович, текучка заедает. С этой проклятой работой… Порой мне кажется, нервы постепенно вылезают из тела и начинают загибаться на концах.
— Вот как? Интересное ощущение. Опишите его подробнее. Пожалуй, с этого и начнем…
Виктор Ефимович — психоаналитик. Обратиться к нему меня вынудила жена, однажды убедившись, что от бесконечных стрессов и передряг с клиентами я начинаю ей напоминать злобного пса, который рычит даже на ветер, запутавшийся в кронах деревьев. «Психоаналитик — жутко модная штука, — сказала тогда Иришка. — И полезная. По крайней мере, за свои деньги ты так наорешься на него, что у тебя не останется сил орать на меня». И я с ней согласился.
Несколько раз я посетил Виктора Ефимовича по принуждению и неожиданно осознал, что мне понравились эти визиты. Что может быть забавнее: полулежишь в кресле, расслабив галстук, несешь ахинею, описывая, как в детстве подглядывал в сортире за соседскими девчонками, а человек напротив с высшим университетским образованием и диссертацией на труднопроизносимую тему морщит лоб наподобие роденовского мыслителя и жадно внимает твоему бреду.
Кроме того, постепенно у меня возникли кое-какие идеи. Так, меркантильные выдумки, которые поначалу имели вид отъявленно шизофренических фантазий, а потом стали постепенно оформляться, одеваться плотью и фактурой, чтобы в один прекрасный день стать обезоруживающей чудовищной явью…
Меня умиляет племя мозгоправов, весьма жидкое и не слишком сытое в нашей стране. Эти люди прикидываются вашими друзьями, чтобы за ваши же деньги доказать вам, как дважды два, что в детстве вы желали свою мать и пронесли это дебильное желание через всю свою жизнь, и теперь оно живет в вас и руководит вашими поступками самым произвольным образом. Например, вчера вы сорвались и накричали на жену. Это не вы виноваты, а ваша матушка (царство ей небесное), а еще точнее — противоестественное чувство к ней, которое все еще обитает в вашем подсознании. Чтобы услышать это радостное известие, вы платите за сеанс кругленькую сумму, которую врачеватель душ человеческих в конце посещения небрежным жестом смахивает в ящик стола, как презренную бумагу, не имеющую никакой номинальной ценности.
Однако странная штука происходит во время наших регулярных бесед. Врешь, сочиняешь, несешь ересь — а Ефимыч только важно кивает, морщит высокий, с большими залысинами лоб. А уходишь от него — и вдруг кажется, будто лучшего друга покидаешь. Долго не встречаешься с ним, затем придешь — и словно близкого родственника, сто лет не виденного, обретаешь, чувствуешь — соскучился. Такая зависимость, безусловно, кажется странной для нормально мыслящего, адекватного в своих поступках человека, но я сознательно поддерживал ее все из-за тех далеко идущих, пока непроизносимых целей.
— Не хотите о нервах? Ну тогда… В прошлый раз мы остановились на том, что…
Виктор Ефимыч честно отрабатывает свои деньги. В данный момент он ищет поле для контакта. Водрузив на нос очки, добросовестно углубляется в записи, а я тем временем внимательно изучаю скольжение солнечного луча по его яйцеобразной лысине. Он примерно моего возраста, роста и комплекции, и это нас еще больше сближает.
— Да, вот этот момент… Вы сняли с нее трусики и почувствовали, что…
— Ах, это, — брезгливо морщусь.
Речь идет об одном из тех ранних, чуть ли не детсадовских романов с девочками с крысиными косичками, имена которых безнадежно путаются в сознании, а лица сливаются в одно немое, обобщенное лицо — с бесцветными глазками, пегими волосами, цыплячьей шейкой, с руками в вечных цыпках. Такие романы, большей частью выдуманные, может припомнить каждый, если, конечно, даст себе труд вытащить событийную легковесную шелуху из-под напластования настоящих, взрослых романов с нормальными женщинами, имевшими нормальные лица и человеческие, не цыплячьи тела.
— В тот момент вошла учительница и увидела вас. Она сказала…
Я зевнул.
— Может, не будем об этом?
Беспомощный взгляд из-за толстых линз. Пациент пытается сбить врача с наезженной дорожки — как же тогда ему отработать ежедневную таксу?
Однако сегодня меня интересует нечто иное…
— Знаете, Виктор… — начинаю неохотно, почти боязливо. — Мне хотелось бы поговорить не о прошлом, а о настоящем…
— Вас что-то тревожит?
— Признаться, да… — В меру своих скудных актерских силенок демонстрирую внутреннюю борьбу, которая должна явственно отобразиться на лице.
— Слушаю вас. — Его голос мягок. Он приглашает пожаловаться, зовет уткнуться в теплую, верно, пахнущую кислым потом жилетку и выплакаться всласть.
— Мне… — С трудом выдавливаю горлом звуки, словно трудно говорить. — Мне кажется, со мной что-то не то. Что-то не в порядке…
— В чем это проявляется? — Голос доктора так мягок, что его хочется немедленно свернуть уютным клубочком, засунуть под голову, как мохеровый шарф, и сладко заснуть, причмокивая во сне.
Отвожу затуманенный тревогой взор в заоконную вечереющую даль. Мысли работают четко и ясно, как никогда. Я уже поставил себе диагноз, определил симптомы и течение болезни (прогноз неблагоприятен). А он — еще нет.
— Знаете, вот вчера, к примеру… Я сидел в своем кабинете, в кресле, смотрел в окно, а потом…
— Что было потом?
— Потом неожиданно очнулся на скамейке в парке. Представьте себе, без шапки и пальто, на мокрой скамейке, в абсолютно незнакомом месте. Это было так неожиданно…
— Вы испугались?
— Нет, пожалуй, нет. Просто удивился.
— И вы не помните, как выходили из офиса, как ехали в парк?
— Абсолютно не помню. Я не собирался никуда идти, я планировал заняться биржевым отчетом, который мне прислали для изучения.
Виктор Ефимыч решает напустить научного туману. Он не знает, куда нужно двигаться, и потому храбро шагает наугад:
— Понимаете, Александр, дело в том, что кратковременные периоды амнезии могут быть характерным симптомом при хроническом переутомлении центральной нервной системы. Пусть вас это не тревожит, потому что…
Я перебиваю его:
— Моя секретарша сказала, что я, прихрамывая, выбежал из кабинета и, ни слова не сказав ей, вылетел на улицу с диким видом.
— Возможно, ей показалось. Понимаете, перцептивное ощущение индивида…
— А потом было еще…
— Да, что именно?
— Ну еще раньше… Я не хотел говорить, думал, ерунда, обойдется.
— Слушаю вас с неослабным интересом.
— На той неделе мы были с женой в театре. Новомодная оперетта с какофонической музыкой без малейшего признака мелодических интонаций. Мне стало скучно и… Очнулся я на платформе подмосковной станции. Рубашка на мне была порвана, местами в крови. Два дюжих амбала держали меня за руки.
— Что они от вас хотели?
— Не имею понятия… Потом появился патруль милиции, и меня отпустили.
Молчание.
— А почему вы были в крови? Вас ранили?
— Нет. — Я закрываю глаза, чтобы было легче вспоминать. Точнее — придумывать. — Я не знаю, чья это была кровь. Окружающие смотрели на меня, как будто я сделал что-то ужасное.
— А потом?
— Потом я сел в вагон электрички и вернулся домой. Иришка очень обиделась. Не разговаривала со мной два дня. Сказала, что я вылетел из зала без объяснений и глаза у меня были совершенно безумные. Ей сначала подумалось, что у меня свело живот, но она не стала спрашивать — спектакль был в разгаре. А обиделась оттого, что я унес с собой ключи от машины, и ей пришлось в вечернем платье добираться на метро.
— И долго продолжалось ваше забвение, как вам кажется?
— Часа два.
— Придя в себя, вы не чувствовали слабости, легкого головокружения, может быть, подташнивания?
— Нет, ничего такого.
Задумчивый взгляд в тетрадь прямо перед собой. Недоумение, маскируемое бурной мыслительной деятельностью.
— Что со мной? — В моем голосе звучит слабо ретушируемая тревога.
— А? Что?.. Нет, ничего страшного. Пока еще рано делать выводы. Думаю, это были случайные срывы, вызванные переутомлением. Ведь у вас много работы в последнее время?
— Да, очень! — Вздыхаю. — Близится конец года. Масса отчетов, надо закрывать сделки, а клиенты пассивны — со дня на день ждут падения цен на бирже.
— Не нужно отчаиваться. Надо находить и бережно лелеять все то позитивное в жизни, что удастся в ней обнаружить. Вы понимаете меня, Александр?
— Конечно, Виктор!
На этой оптимистической ноте мы расстаемся. Сеанс окончен. Я ухожу, а в глазах моего аналитика плещется недоумение.
Ну и загадку я ему загадал! Пусть помучается над ответом, прежде чем я предложу ему свое собственное оригинальное решение.
Как и было условлено, своего воспитанника я навестил на следующий день после вселения в коммунальное логово. При этом мои руки оттягивали пудовые сумки с закупленным для новопоселенца барахлом. Здесь было все: и одеяло, и подушка, и постельное белье, и даже красиво оформленный комплект носовых платков, впрочем совершенно бесполезный до тех пор, пока я не приучу этого трудновоспитуемого переростка отказаться от привычки сморкаться пальцами.
На требовательный, привычно запавший звонок в дверь никто и не собирался открывать. Я толкнул створку (дверь послушно распахнулась) и вступил в чадную темноту коммунальной квартиры. Откуда-то из ее гостеприимных глубин доносились молодецкие уханья, то и дело вспыхивал женский самозабвенный визг, сквозь хрустальный перезвон граненых стаканов журчали мужские одобрительные возгласы.
В Кешиной комнатке дым стоял коромыслом. В буквальном смысле слова. Табачные клубы сгущались в сизой полутьме, густоту которой неохотно разжижала лампочка без абажура, украшенная точечными автографами летних мух. За круглым столом, заботливо накрытым газетой, галдела дружная компания числом, на первый взгляд, около ста человек.
Я прищурился и разглядел на переднем фланге усатого армянина в обтягивающей корпусное тело тельняшке и обесцвеченную пергидролем особу в сатиновом, смело распахнутом на груди халате. Прекрасную леди сжимал в крепких объятиях дюжий работяга с красным обветренным лицом. Далее по часовой стрелке следовали: прыщавый юнец, со злым вожделением посматривающий на ту самую легкомысленную даму, робкий калмык, добродушно щурившийся на всю честную братию, совершенно осоловелый внучатый племянник хозяйки, доверчиво прильнувший щекой к тарелке с салатом, сама хозяйка Клавдия Митрофановна, скромно сидящая на стульчике возле двери с обсосанным сухариком в руке. Завершал круг гостей сам Кеша. Вольготно развалившись на диване, он икал с пьяной сытостью, неподвижно глядя прямо перед собой.
— А, Сашок! — Кеша, заметив меня, взмахнул нетвердой рукой. — Д-д-давай, подгребай к н-н-нам… М-мы тебя ждали-ждали, ждали-ждали… И устали ждать.
— Что это? — С гневным недоумением я воззрился на честную компанию, в которой царило приятное единодушие, теперь нарушенное явлением незнакомого и, что особенно неприятно, трезвого индивидуума.
— М-мы тут, эта… Эта… Эта… Н-н-новоселье празднуем, — приподнялся на хлипких ногах Кеша и тут же опять обессиленно рухнул на диван. — Это Гургеныч, — указал он рукой на кавказца. — А это Валюшка с Коляном.
— А этот? — кивнул я на злобного носителя прыщей, чей мизантропический нрав был виден невооруженным глазом.
— Этот? Не помню, — утомленно признался Кеша и махнул рукой. — Какая т-тебе разница?
Бессильная ярость мгновенно вспыхнула в мозгу, окрасив комнату в яркие черно-розовые цвета.
— Вот что, — громогласно произнес я, — попрошу господ очистить помещение.
— Шьто такое, зачем очистить, шьто такое «очистить»? Хорошо сидим, — возмутился господин, представленный как Гургеныч, нанизывая на вилку соленый грибок.
Осоловевший пролетарий Колян, отбросив жадно цеплявшуюся за него пергидроленную особу, стал было закатывать рукава в предвкушении большого мордобоя, но сил у него не хватило даже на такое простое действие. «Внучатый» продолжал доверчиво прижиматься щекой к салату, очевидно спутав его с подушкой. Лишь один прыщавый юнец с благоразумным проворством юркнул за моей спиной в коридор.
Постепенно вняв настойчивым просьбам, гости все же разошлись, унеся с собой небогатую закуску. «Внучатого» вынесли как труп — за ноги, за руки. Комната мало-помалу очистилась.
— В чем дело? — грозно обратился я к своему воспитаннику.
— Эта-та… Эта… — только и смог вымолвить он, безмятежно улыбаясь.
Рывком я принял Кешу с дивана, натянул на него замызганную одежонку, кучей валявшуюся на полу, и повлек ослушника к выходу.
Мы лавиной скатились по лестнице и вывалились на морозный воздух.
— Эта… — несколько обеспокоившись, забормотал Кеша. — К-куда эта?..
Я подтащил его к сугробу и заботливо окунул головой в снег. Белая колючая крупа мгновенно облепила разгоряченное лицо. Прозрачные холодные струйки, тая, потекли по подбородку, скользнули за ворот, щекоча кожу. Кеша постепенно, но неотвратимо трезвел.
— Эта… — произнес он (за пьяными интонациями теперь проглядывало смущение). — Надо же было отметить новоселье…
— Возможно. — Я разогнулся, брезгливо отряхнул руки и зашагал к машине.
Нечего связываться с этим имбецилом… Для того серьезного дела, которое я задумал, мне нужен вменяемый адаптивный человек, а не слюнявый идиот, от одного вида бутылки впадающий в нирвану. Стоило пачкаться с этим бомжом, чтобы в первый же день…
Машина отозвалась на поворот ключа восторженным рычанием, готовая по одному знаку рвануться с места…
Черт с ним… За квартиру уплачено — пусть пропьянствует месяц, а потом его выгонят, как миленького… Отныне я не желаю иметь с ним дел. Пусть катится к чертовой бабушке…
Тем временем Кеша, осознав, что я безвозвратно уезжаю, собрав последние силы, выпростался из сугроба и рухнул прямо под колеса. Стоило лишь нажать на педаль газа, чтобы раздавить его к чертям собачьим! Но что-то мне мешало.
Судьба давала мне уникальный шанс, но в тот момент я не понял ее прозорливой услужливости. Не осмелился пойти у нее на поводу. Не разгадал ее простой подсказки. И очень жаль. Потому что иначе не было бы Кеши, не было бы всего того непонятного и странного, что неодолимо связывало меня с ним, и не было бы тех чудовищных событий, которые воспоследовали после нашей случайной (или все-таки предопределенной?) встречи в туманный осенний день на оживленном перекрестке. Ничего бы не было!
Лапая руками по капоту, Кеша с трудом поднялся на ноги и, стоя по щиколотку в луже, смущенно пробормотал, обращаясь не ко мне, а к грозно рычащему автомобилю:
— Эта… Эта больше не повторится!.. Душа потекла… Уют, душевное размягчение, женская забота опять же… Валька пристала, стерва, давай отметим… Друзья, еда… Душа радуется. Праздник же у души… Понимать надо человека…
Сквозь прозрачное автомобильное стекло, полное черных теней и бликов от дворового фонаря, он жалобно взирал на меня, умоляюще кривя готовый к рыданиям рот. Потом на коленках, как безногий, подполз к дверце и прижался лбом к холодному металлу.
— Ну, убей, убей меня, брат! — слезливо завопил он, раздирая на груди истлевшие лохмотья того, что когда-то называлось рубахой. — Зарежь! Сокруши меня! Распни! — Бесцветные глаза с откровенной безуминкой выкатились из орбит.
Я оторопело огляделся. Припозднившиеся прохожие напрасно вглядывались в темень, пытаясь определить источник жутких завываний.
— Не понять тебе меня… Меня мать, может, в три года на улицу выпнула! — надрывался Кеша. При каждом вскрике из разгоряченного рта вырывались спутанные клубочки пара. — Может, меня отец избивал до синевы! Я, может, по-человечески и не жил никогда! И ты, давай, выбрось меня на улицу! В подворотню! К псам бездомным!
Я нервно заерзал на сиденье. Было неприятно.
— Люди! Люди! — Кеша повалился вновь на землю и принялся громко подвывать. — Помогите! Спасите своего заблудшего собрата! Погибаю!
Хлопнула дверь подъезда, зашумели в отдалении опасливые шаги, — кто-то внял тщетным призывам, более риторическим, чем рассчитанным на помощь. Праздное внимание сочувствующего незнакомца было мне ни к чему, скандалов не люблю. Да и злость куда-то ушла, и Кешу стало немного жалко…
— Ладно надрываться-то, — устало проговорил, выходя из машины. — Пошли!
(И зачем я тогда не уехал восвояси, плюнув на актерствующего попрошайку с задатками великого Мочалова?)
Пока мы шли к дому, я спросил у протрезвевшего бродяги, довольного произведенным сценическим эффектом:
— А ты и вправду актер… Где это так научился выкаблучивать?
Тот самодовольно осклабился.
— Эта… На зоне я лакея в постановке играл. Из дореволюционной жизни. Там и научился.
Я сделал вид, что поверил. Великой загадкой был для меня этот Кеша.
Заслышав шаги, Клавдия Митрофановна встрепенулась и, назидательно дребезжа, изрекла:
— Получишь ли утешение в любви своей, ибо тобою, брат, утешатся святые? Призревший змею познает истинную боль от ее укуса, кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен, кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом. Кто имеет ухо, да слышит. — Высказавшись, Клавдия Митрофановна с чувством исполненного долга, по своему обыкновению, вцепилась беззубыми деснами в сухарик.
Но тогда я не понял ее туманных пророчеств.
Кеша рухнул, не раздеваясь, на диван и скорбно захрапел.
Безумный, безумный, безумный, безумный мир… И я сам немало поспособствовал его безумию.

 

Очередную встречу с Ефимычем я предусмотрительно отложил. У меня были куда более неотложные дела с моим новым другом. К тому же хотелось слегка разжечь любопытство психоаналитика.
Наконец Виктор Ефимович позвонил сам, слегка встревоженный. Впрочем, «встревоженный» — не совсем подходящее слово для данной ситуации. «Заинтересованный» — точнее. Заинтересованный, но старающийся, чтобы эту заинтересованность ни в коем случае не обнаружил чувствительный пациент.
Мы договорились встретиться вечером.
— Знаете, Виктор, вот что я подумал… — Как обычно, я развалился в кресле. — Тот случай, когда… — Выжидательная пауза.
— Какой случай?
— Ну, помните, я снимал с нее трусики, и вдруг вошла учительница. Она начала остервенело орать, что…
Его глаза поскучнели, но он мужественно спросил:
— Что именно она кричала?
— Не помню… Но мне подумалось, что этот случай может иметь важные последствия для моего подсознания. Разве не так?
— Да, пожалуй…
Пауза. Сухой шелест переворачиваемых страниц. Холодное поблескивание очков напротив…
— Скажите, Александр… Помните, в прошлый раз вы привели мне два случая неожиданной забывчивости, которая…
— А… Вы об этом… Ну, было, было…
— Подобные случаи повторялись вновь?
— Нет, ни разу.
Недоумение на его лице. Легкий оттенок разочарования. Привкус растерянности в холодном блеске стекол.
Я не так прост, как он думает. Конечно, звонить мне на работу и допрашивать Алину, не выбегал ли я с безумным видом средь бела дня, он не станет. Пока не станет. Но с Иришкой он, конечно, поддерживает негласный контакт. Ведь это она откопала его в какой-то богом забытой академии, приволокла и насильно всучила мне. Однако единственное, что она может ему поведать, — это еще раз описать разыгранную как по нотам сцену в театре.
Тогда все получилось спонтанно, но очень удачно. Накануне мы крупно поссорились. Мелкая стычка, поводом для которой послужило не то дурное выражение моего лица, не то недостаточно почтительное вслушивание в ее бесконечную трескотню. Честно говоря, меня угнетала необходимость высиживать на этом дурацком представлении, имитируя восхищение, которого я не испытывал, и я ушел. Спокойно получил пальто в гардеробе, вышел на улицу, решил прогуляться в одиночестве. Конечно, ни в какой электричке я никуда не ездил, а что касается крови… Зашел в кафе, случайно пролил кетчуп на рубашку. Не будут же они отдавать одежду на экспертизу?
Так что с этой стороны все в полном ажуре. Иришка, конечно, непременно подтвердит и насчет моего безумного вида, и насчет странного поведения. А большего мне и не надо.
Я оставил Ефимыча несколько разочарованным и вместе с тем успокоенным.
Еще несколько сеансов мы лениво перемалывали осточертевший эпизод с учительницей, обходя стороной именно то, что больше всего интересовало нас обоих.
А потом я позвонил ему в три часа ночи — пусть привыкает к сюрпризам, то ли еще будет! Голос мой истерически срывался и звенел (кажется, во мне погиб великий лицедей).
— Виктор, это опять… Опять это случилось!
— Что случилось, Александр? — послышался сонный бас. — Ради бога, успокойтесь, объясните толком, что произошло.
— Опять… Я… Я звоню вам с вокзала. Меня только что выпустили из милиции.
— Вы попали в милицию? Вас задержали? За что?
— За мелкое хулиганство. Дело в том, что я ехал домой на машине… Где теперь машина — не знаю. Очнулся уже в «обезьяннике». Вокруг — вонь, бомжи, мат…
— Что вам инкриминировали?
— Сказали, что я толкал прохожих, размахивал руками, матерился.
— Из-за чего?
— Не имею ни малейшего представления. Они нашли при мне документы, паспорт, права, но отпускать не стали, решив, что я пьян. Потом, когда я очнулся…
— Что?
— Просто выписали штраф и отпустили.
— Весьма интересный случай!
— Да, интересный…
Растерянное молчание на другом конце провода.
— Вам нужна помощь? Я могу приехать, — наконец несмело предложил он.
Я хмыкнул про себя. Любопытно, ночной вызов мозгоправа входит в прейскурант предоставляемых услуг или оплачивается по особой таксе?
— Нет, спасибо, справлюсь сам. Как-нибудь доберусь домой.
— Давайте завтра обсудим этот случай у меня в кабинете.
— Не знаю, как у меня завтра со временем…
— Не хочу вас пугать, но положение серьезное.
— Да уж, куда серьезнее, — горестно хмыкнул я и повесил трубку.
Бессонная ночь моему куратору обеспечена. Теперь стоит продумать следующий шаг. Он будет еще более потрясающим.
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 9