Глава 20
С сыщиком из «Острого глаза» мы встретились в кафе возле дома. Незаметный юноша неопределенного возраста со стертой внешностью профессионального соглядатая и умным взглядом одиноко возвышался за дальним столиком в углу. Перед ним дымилась чашечка черного кофе, возле правого локтя лежала свернутая в трубочку газета — опознавательный знак, по которому мне предлагалось его узнать.
— Ну, в общем, так, — без вступления начал сыщик, предпочитая конспективно-телеграфный стиль повествования, — Пал Григорич, очевидно, уже пояснил вам основные моменты?
Я молча кивнул. Не стоило выказывать особой заинтересованности в результатах работы, чтобы не спровоцировать деньголюбивое агентство на новый виток бесконечного расследования.
— В общем, так… В Сыктывкаре следов вашего родственника не обнаружено. Я перелопатил кучу архивов, если Стрельцовы и попадались, то или неподходящего возраста, или неподходящей внешности. Ходил по адресам, но все вхолостую. Полный отчет о проделанной работе хранится в конторе, можете прочитать, если хотите…
— Обязательно прочту, — кивнул я.
— Ага… Но был один момент… В общем, так, остановился я в гостинице. Значит, снял номер, стал жить. Девица одна там коридорной работала. Ну, как-то я с ней разговорился о том о сем со скуки…
«За мой счет он с девицами болтал!» — возмутился я, но все же благоразумно промолчал.
— Она мне про всех своих товарок выложила как на духу. Мол, хотя у них романы на рабочем месте строго запрещены, но все же случаются сердечные истории время от времени. Одна ее подруга, завзятая театралка, завела с приезжим трогательные отношения определенного рода, так ее сразу с работы поперли. К ним столичный театр на гастроли приезжал два года назад, труппа в номерах на четвертом этаже останавливалась. Ну, актеры народ экспрессивный, влюбчивый, а еще расслабляющая атмосфера гастролей, отсутствие женской ласки… Ну, один товарищ стал строить этой девице куры, та ответила ему взаимностью — и понеслась душа в рай… Начальство про все это со временем прознало, беременную администраторшу культурненько в декрет выперли, она, кажется, родила кого-то…
— Ну и? — нетерпеливо перебил я. — При чем здесь какая-то администраторша в положении?
— Отношение самое непосредственное. Так вот… Собеседница моя говорит: актер такой из себя был симпатичный, что и говорить. Небось известный, спрашиваю? Да нет, отвечает. Не то из разряда «кушать подано», не то кордебалет. А как звали его, спрашиваю? Я вообще-то по театрам не ходок, но жена моя этим делом очень увлекается. Сплетни про артистов, хлебом не корми, дай послушать… Девида отвечает: фамилии, говорит, не помню, а звали его красиво, Иннокентием. Он, говорит, гриба-боровика в детском спектакле играл. И тут меня как током дернуло…
В этот момент кто-то словно сжал властной рукой мое горло.
— Достал я снимок, показываю ей… Она сомневается. Вроде похож, говорит, только очень уж тут у вас клиент упитанный получился. И прическа совсем не та, и свитерок незнакомый. Но что-то есть… Тут я, конечно, спрашиваю адресок подруги. Повидать, расспросить и все такое… Мол, будто бы я на самом деле корреспондент одного столичного издания, специализирующегося на сплетнях о знаменитостях. Авось материальчик про этого коварного соблазнителя состряпаю на тему: «Как развлекается театральный бомонд на гастролях»…
— Ну и? — произнес я с замиранием.
— Дала она мне адрес. Но только выбыла женщина эта…
— Как выбыла?
— Да так, уехала на заработки куда-то на Север и там умерла. Производственная травма. Ребенок остался у родителей.
— Ну и что? Что все это значит? — тупо спросил я. — Мне ничего не понятно. То ли он, то ли не он. То ли похож, то ли не очень…
Мой собеседник кивнул:
— Вот-вот, я сам хотел вас спросить об этом… В общем, если хотите, я бы мог еще покопаться в этом деле. Труда большого не составит. Театров в Москве, конечно, много, и артистов в них служит порядочно, но, глядишь, и найдем вашего брата…
— Вряд ли только моего, — мрачно подытожил я.
А чего его искать, если Кеша в данный момент сидит под розовым абажуром в своей комнатушке и корпит над учебником экономики, штудируя вечную как мир формулу «товар — деньги — товар»?
Я уже было хотел отказаться от дальнейшего расследования, но что-то меня остановило. Что именно? Интуиция? Природная подозрительность? Недоверие?
— Впрочем, ладно, — обреченно махнул я рукой. — Ищите дальше. Может, чего-нибудь отыщете…
— Отыщем непременно! — повеселев, пообещал сыщик. И, растворяясь в весеннем гаснущем сумраке, прошелестел, затихая голосом, как дальнее эхо в лесу: — О ходе расследования будем вас информировать…
Я продолжал сидеть за столом, тупо уставясь на собственные сцепленные в замок руки. И зачем я ввязался в это? Вот теперь сиди и гадай, Кеша ли заделал ребенка безвестной администраторше или нет?
Что-то тревожило меня, не давало покоя… И тот спектакль в достопамятный вечер после новоселья, и упорное нежелание моего приемыша говорить о своем прошлом, и многозначительные намеки Клавдии Митрофановны о «видимом» и «невидимом», о возможности остаться одетым, но в то же время без платья, — все это встревожило меня неожиданно сильно. Сильнее, чем я мог себе позволить. Сильнее, чем об этом стоило тревожиться.
— Ну, Золушка, — ухмыльнулся я, стягивая пальто на пороге комнаты. — Сегодня твой выход.
Я ожидал чего угодно — волнения, отнекиваний, торговли, наконец, тщательного обсуждения гардероба, но только не того, что произошло.
Кеша опустил газету «Коммерсантъ», которой зачитывался в последнее время, и сухо осведомился:
— Я готов. Куда идем?
— Для начала ко мне домой. Жена приревновала меня к телеграфному столбу, то есть к тебе, поэтому придется предъявить твое тело для опознания.
— Как я должен себя вести?
— Разумный вопрос… Ты должен вести себя свободно.
Кеша достал из шифоньера парадно-выходной костюм от Хьюго Босса (точная копия моего), хозяйски оглядел его, смахнул невидимую пушинку. Мимоходом любовно погладил ладонью шикарное пальто с котиковым воротником на вешалке (один к одному с моим)…
— Кстати, рекомендую особенно налегать на лобио, — инструктировал я, — жена приготовит лобио, так что даже если ты его терпеть не можешь, то…
— Обожаю лобио, — произнес Кеша, сосредоточенно подбирая галстук. — Это мое любимое блюдо.
Я удивился, но не слишком. Каких только удивительных совпадений не случается в жизни! Я хочу сказать, вот у вас есть, к примеру, жена, которая превосходно готовит лобио, а потом появляется друг, который, оказывается, это лобио обожает. И все довольны, все смеются. Жена — оттого, что ее стряпня будет пользоваться повышенным спросом на рынке, друг — оттого, что наконец до отвала наестся любимого кушанья. И я останусь в выигрыше, потому что в этом случае все они будут спокойны и счастливы. Жена перестанет ныть, будто я пренебрегаю семьей. Кеша перестанет ныть, что он засиделся в четырех стенах и ему хочется простора, общения и — жениться!
Мы вышли в общий коридор. Из кухни выглянула лохматая голова Валентины в жидких кудерьках. «Красавчик!» — томно выдохнула бурно вздымаемая грудь. Комплимент относился к моему подопечному, но мне было приятно. Пигмалион гордился творением своих гениальных рук. Фея радовалась при виде своей любимицы Золушки в бальном платье. Меня радовал Кеша, самый элегантный из всех московских попрошаек, моя усатая копия.
Старушка Митрофановна встрепенулась на стуле и, вынув пряник изо рта, изрекла, как всегда кстати:
— Отпущаеши на подвиг духовный, аки на ратную брань. И сказал ангел: что ты дивишься, я поведаю тебе тайну жены сей и зверя, носящего ее, имеющего семь голов и десять рогов.
А я задумался: что за тайна у какой-то жены? Уж не настырную ли Валюшку имела в виду старая пророчица? И что за зверь ей привиделся в образе Кеши?
Услышав про зверя с семью головами, Кеша опасливо поежился, но промолчал. Разгадывать ребусы не было времени. Мы погрузились в машину.
Удобно расположившись на сиденье и не выпуская из рук газету «Коммерсантъ», которая недавно стала его любимейшим изданием, мой питомец погрузился в чтение. Когда недавно я поинтересовался, что он там находит интересного, неужели в «Коммерсанте» печатают неприличные анекдоты, Кеша с достоинством — парировал: «Нет, меня интересуют аналитические статьи» — и обидчиво замолчал на целых три дня, отделываясь лишь односложными «да» и «нет». Такой ответ свидетельствовал о серьезной перемене, происшедшей с ним в последнее время. Кеша посерьезнел, возвысился духом — короче, из гадкого утенка превратился в степенную птицу.
Я, правда, считал, что он несколько перегибает палку, строя из себя делового человека, но сказать об этом не решался, предвидя неминуемую обиду и новый бойкот.
— Что пишут? — осведомился я. — Что новенького в мире?
— Меня беспокоит кризис на Ближнем Востоке, — озабоченно нахмурился Кеша. — На фоне спада производства и застоя мировой экономики это может грозить падением цен на нефть.
— Ну и что?
— Как что! Годовой бюджет нашей страны целиком формируется за счет нефтедолларов. Падение доходности бюджета неминуемо сократит и его расходную часть, уменьшатся социальные выплаты и зарплаты бюджетникам. С другой стороны, люди станут покупать меньше товаров — начнется стагнация отечественной экономики. Приходится признать, мы заложники недостатков западной экономической системы, однако, к сожалению, ее достоинства обошли нас стороной.
— Ценное замечание, — ошеломленно проронил я.
— И потом… Не хотелось тебя расстраивать сегодня… Но… В бассейне Амазонки ведется варварская вырубка леса!
— В самом деле? Ты знаешь, я не слишком расстроен.
Кеша бурно возмутился:
— Ну конечно, планета гибнет, надвигается всеобщее потепление климата, а нам на это наплевать! Мы зарываем головы в песок, как страусы, а между тем… — Он не на шутку раскипятился. Глаза его гневно сверкали, а кончики усов подрагивали. — Конечно, нас это не волнует, лишь бы нам зарплату платили.
— Нет, что ты! — заверил я его успокаивающим тоном. — Очень волнует, очень. Это не может не волновать.
Кеша нахохлился, как замерзший воробей на ветке, зарылся носом в пушистый шарф и после минутного молчания заметил уже более спокойно:
— Между прочим, Гана и Нигерия объявили о сокращении в этом году экспорта какао-бобов в связи с неблагоприятными погодными условиями.
— В самом деле? — заметил я, сворачивая в переулок, ведущий к дому.
— Да. Ты представляешь? — Его тон был таким взволнованным, как будто речь шла по меньшей мере о высадке разведывательного корабля марсиан в окрестностях Останкинской телебашни. — А между тем какао-бобы — это важнейшее сырье для производства шоколада. Ты знал об этом?
— Более или менее, — ответил я, паркуясь во дворе. — В общих чертах.
— Если закупить несколько тонн какао-бобов сейчас, когда цены на сырье еще не выросли, и продать их через пару месяцев, когда они возрастут многократно, — произнес Кеша, хлопая дверцей, — можно неплохо заработать.
— Блестящая идея, — согласился я.
— Понимаешь, я читал газету, и тут меня как молнией ударило… А что, если, подумал я…
— Забудь! — небрежно бросил я ему через плечо. — Конечно, меня радует твоя заинтересованность в жгучих проблемах современности, но в данный момент забудь о мировой экономике. В данный момент нас ждет тихий семейный вечер в кругу семьи. Горит огонь в камине, тихо мерцают свечи. Детки играют на ковре, кот дремлет на батарее, хлопотунья-женушка, накормив гостей калорийным ужином, несет альбом семейных фотографий для всеобщего просмотра.
— Да-а, — боязливо протянул Кеша. — А вдруг я ей не понравлюсь?
— Этого и не нужно, — легкомысленно ответил я. — Это лишнее.
Тихой семейной идиллии не получилось. В прихожей до мелочей продуманный интерьер портили чьи-то расхожие боты, потрепанная дубленка цвета детской неожиданности висела на вешалке, еще сохраняя смутные очертания чьего-то (по всей видимости, массивного, как у мастодонта) тела.
— Здрасте, — робко проговорил Кеша, пробираясь в гостиную.
— А, проходи, брателла! — послышался знакомый гнусавый голос, в котором я без труда узнал голос шурина. — Располагайся, будь как дома.
Картина семейного счастья демонстрировала высшую, завершающую стадию домашнего уюта. За празднично накрытым столом восседали мои ближайшие и возлюбленные родственники. Братец жены Толик, выставив вперед округлое пузо, на котором пуговицы с трудом соединялись с петлями рубашки, полулежал в кресле, сыто сцепив руки на животе. Рядом с ним восседал мой папаша и, недовольно хмурясь, ковырял вилкой отбивную, уже успевшую подернуться тонким белым жирком.
— Я хотела, чтобы все было совсем по-семейному, — объяснила Иришка, застыв в дверях с парадным блюдом коллекционного фарфора. И смущенно опустила ресницы на мрачного цвета и ужасного вкуса фасолевую похлебку — пресловутое лобио.
Кеша уставился на нее во все глаза. Он даже приоткрыл рот в безмолвном восхищении. Конечно, по сравнению с бронебойной Валентиной, исповедовавшей знаменитое изречение «Пуля — дура, штык — молодец» как непреложную формулу любовной жизни, Иришка выглядела неким эфирным созданием, спустившимся на землю, дабы скрасить жизнь простым смертным. Она была в изобилии экипирована традиционными женскими прелестями — большими глазами с поволокой, каскадом каштановых, слегка волнистых волос, нежно-розовой кожей, словно светящейся изнутри, а также всякими прочими округлостями и впадинами, столь любезными мужским очам.
— Иннокентий Иванович, — представил я гостя. — Мой сотрудник. В некотором роде.
— Очень приятно, — встрял папаша, гневно дернув кадыком. — Нынче всех, кого попало, за столы с собой сажают, а своих почтенных родителев ни в грош не ставят, между прочим, на кухне пользуют…
— Проходи, братан, — расплылся Толик, сыто отрыгнув. — Не дрейфь, не в театре небось!
Сели за стол. Запертые дети бушевали в одиночку в детской комнате, их спорадические вопли изредка докатывались до нас, как волны далекого бурливого моря. В молчании слышалось дружное позвякивание ножей и вилок.
Чувствуя себя не в своей тарелке, Кеша смущенным взглядом буравил стол прямо перед собой. Изредка он вскидывал глаза на окружающих, но тут же вновь испуганно загонял взор под скатерть. Я принялся рассказывать легкий изящный анекдот, но на половине дороги слова отчего-то застряли в глотке. Анекдот не получился.
Про такие тягостные минуты в компании говорят: где-то милиционер родился. Или ангел пролетел. Но мы чувствовали себя так, как будто присутствовали не при рождении, а на похоронах вышеозначенного милиционера.
А потом все заговорили одновременно — и стало еще хуже.
— Эй, брателла, слышь, что расскажу… — Заглотив очередную порцию коньяка, Толик так хлопнул могучей дланью Кешу, что у того желудок временно переместился в горло. — Короче, у меня две новых продавщицы на точке, Элька и Галина. Влюбились в меня обе, как кошки. И слышь, что вчера учудили… Прихожу я, значит, вечерком к закрытию, а они…
— Вы кушайте, кушайте, — перебила его Иришка.
— Конечно, нет чтоб старому больному отцу котлетку организовать, так они его совершенно непрожеванным мясом мучают, — дрожащим от обиды голосом начал отец, ни к кому персонально не обращаясь. — Ко-онечно, они себе, может, специальных людей нанимают, чтобы те им на старости лет пищу разжевывали, а тут страдай безответно…
— Может быть, порезать на мелкие кусочки? — захлопотала хозяйка дома.
— Нет уж, матушка, поздно! — Разобиженный родитель нахохлился и вновь мерно задвигал волосатым кадыком.
— Слышь, братан… А она мне говорит… Я, говорит, того-этого, значит, вроде как в положении… А я ей…
— Вы кушайте, кушайте, — кудахтала жена.
После третьей рюмки Кеша слегка оживился. Я боялся, что, кроме своих знаменитых «эта» и «значить», он не сумеет ничего из себя выдавить, но тревога оказалась напрасной. Мой протеже развернул блестящую речь, которую следовало произносить не за столом в обыкновенной московской квартире, а, как минимум, на трибуне ООН.
— Последствия стагнации мировой экономики рано или поздно скажутся и в России, — самозабвенно вещал он. Разговевшись рюмочкой после долгого поста, он впал в эйфорическое состояние, и речь лилась из него плавным потоком (вероятно, он учил ее все утро, как стихи). — Падение индексов Доу-Джонса и НИКЕЙ ярко свидетельствует о застойных явлениях… Азиатские рынки лихорадит. Бегство капиталов…
— Кончай, брателла, сушить мозги… Я тебе про что битый час талдычу? Водку я беру оптом и толкаю ее в розницу. Навар есть? Есть. И будет всегда! Потому что водка будет всегда. А ты говоришь, азиатские рынки… На кой черт мне твои азиатские рынки?
— Вы кушайте, пожалуйста, кушайте…
— Ка-анешно… Не пущают уехать во Владимирскую область, квартиру не дают продать. Оно, конечно, у кого суп жидкий, а у кого жемчуг мелкий. Не ожидал я, между прочим, от своего сыночка такого на старости лет…
— Между тем варварская вырубка дождевых лесов в бассейне Амазонки, папаша, приводит к накоплению углекислого газа в атмосфере и к повышению среднегодичных температур…
— Этот газ мне лично доподлинно знаком. Очень уж я от него настрадался. А вот во Владимирской области, между прочим, никаких лесов не вырубают. И не желаю я потому ехать на вашу Амазонку, у нас запросы не такие, как у всяких, которые своим престарелым родителям вставляют палки в колеса.
— Вы кушайте, кушайте…
— Между прочим, брателла, эта новенькая Элька из Молдавии очень даже ничего… Очень рекомендую… Такие формы и все прочее тоже… Только намекни — познакомлю. Возьмем бутылку «шампуня», коробку шоколадных конфет, туда-сюда посидим…
— И кстати, о шоколаде… Известно, что в Гане и Нигерии в этом году ожидается неурожай какао-бобов, которые, как известно, служат сырьем для производства шоколада. Мировой подъем цен в кондитерской отрасли неизбежен. Можно получить неплохие барыши, если купить какао-бобы по существующей ныне цене и продать через несколько месяцев…
— Вы кушайте, пожалуйста, кушайте…
— Да какой там!.. Вот, брателла, твой шеф, так сказать, Сашка-то… Сволочь он еще та, скажу я тебе, как родному. Придурок, каких мало. Я ему, болвану, предлагаю такое выгодное дело, а он, обалдуй, ни в какую… Всего-то десять тонн зелени — и всю жизнь как сыр в масле катайся, даже пальцем шевелить не надо. «Белоголовка» — это же святое дело! Это же… Это же амбра и фимиам! А ты говоришь, какао-бобы какие-то… Которые у нас даже не растут!
— А еще к родителям теперь совершенно никакого почтения… Хотят сплавить их куда подальше, в отдаленный микрорайон, где старому человеку воздуху не хватает из-за угарного газа. А вот во Владимирской области…
— Да вы кушайте, кушайте, кушайте…
Очнулся я от этого внутрисемейного бреда уже за полночь. Измотанная Иришка сгребала немытые тарелки, папаша тоненько выводил носом флейтоподобную мелодию, рухнув подбородком на грудь, а Толик, совершенно осовевший и покрасневший до такой степени, будто минимум пять лет своей жизни провел в бане, засобирался домой.
Однако Кеша, главный предмет моих волнений и забот, был вменяем и почти трезв.
— Ну, как? — спросил он меня, когда мы вышли на свежий воздух. — Как я себя вел?
— Блестяще, — произнес я измученно. — Ты только один раз сказал «эта» и два раза «значит». Но штрафовать тебя не буду, не зверь же я в самом деле. Я же понимаю: стресс, напряжение, алкоголь…
— Вот спасибочки, — иронически хмыкнул Кеша.
Тон его, честно говоря, мне не понравился. Это было не робкое угодливое подхихикивание подчиненного, как обычно. Это был тон равного с равным. Но я был слишком измотан семейным вечером, чтобы достойно реагировать на тонкости всяческих полутонов и оттенков.
— Ну, и как тебе моя жена?
Кеша помолчал и задумчиво пожевал губами:
— Вкусно готовит. Отбивная ничего. А лобио…
— Оставим в покое желудочные воспоминания. И лобио тоже оставим… Как она тебе вообще? В общих чертах?
— Гораздо красивее Валюхи. Во всем ее значительно превосходнее. И умная, наверное, страсть! — вздохнул Кеша.
Я удовлетворенно хмыкнул. Так и ждал от него чего-то примерно в этом роде… Только когда он успел заметить то, чего нет?
Я закрываю широко распахнутый газетный лист и задумчиво гляжу в окно. Серебрится черная ель, протыкая острой верхушкой сиреневое от городских сумерек небо. Ах, эти ужасные сводки происшествий по городу!.. Сколько в них крови, грязи, сколько низменных побуждений, сколько алчных желаний, сколько мрачных страстей…
Представляю, как праздный читатель, на сытый желудок выкурив душистую сигарету, раскрывает пахнущий типографской краской лист и… Что он там видит?
«Ужасная трагедия на Новолесной улице! Обнаружены два мужских трупа и один женский. Наш корреспондент передает с места происшествия. Бдительная жительница дома на Новолесной улице гражданка Варвара Ферапонтовна, спускаясь рано утром по лестнице, заметила, что дверь квартиры номер 39 подозрительно приоткрыта. Почувствовав недоброе, гражданка оперативно обратилась в службу 02, и уже через несколько минут наряд милиции осматривал место происшествия. В одной комнате было обнаружено тело погибшего Анатолия К., брата хозяйки квартиры, убитого неизвестным преступником.
Сама хозяйка квартиры была найдена в мертвом состоянии в спальне на постели и, судя по отсутствию следов борьбы, была тихо удавлена во сне, не приходя в сознание. На кухне находилось третье тело, принадлежащее пожилому человеку. Владелец этого тела, ныне покойный, судя по отзывам все той же весьма осведомленной гражданки Варвары Ферапонтовны, любил позволить себе лишнего и нередко устраивал своему сыну пьяные сцены. В квартире ничего не похищено, однако ценности отсутствуют. Ничего не подозревавшие дети хозяев, мирно спавшие в своих невинных колыбельках во время кровавого побоища, отправлены на проживание к дальней родственнице.
Хозяин квартиры, он же, по предварительной версии следствия, виновник происшествия, пока не найден. Розыск ведется по горячим следам. Следственная бригада утверждает, что ужасный маньяк будет вскоре задержан и обезврежен при попытке к бегству».
Обыватель, осуждающе покачивая головой, сворачивает газету и сладко зевает. Ох уж эти бытовые преступления на почве взаимной неприязни. Скучно, противно и никакой фантазии! Такие правонарушения раскрываются за несколько часов. Обычно пьяный виновник кровавого побоища во время ареста сладко дрыхнет в соседней комнате, не ведая ни сном ни духом, что натворил. Только через пару часов, протрезвев и очухавшись, он зарыдает, размазывая по лицу крокодиловы слезы.
Но только не в этом случае, нет, не в этом…
Обыватель ложится в мягкую постельку и, счастливо улыбнувшись, засыпает. Ну их, эти ужасы. Завтра на работу…
— Вы слышали? — интересуется он на следующий день в курилке на работе. — На соседней улице зарезали троих. Прямо насмерть.
— Да не зарезали, а задушили.
— Ну как же, я своими глазами читал!
— А я своими ушами слышала!
Еще через день, в универсаме через два квартала:
— Вы слышали, убийцу-то нашли! Который на Новолесной троих на тот свет спровадил.
— Неужто нашли?
— Нашли!
— Удивительно! И кто же это был?
— Кто-кто… Конь в пальто! Муженек ихний это был, кто ж еще… Всех порезал и сбежал. Думал, что не найдут. Усишки отрастил и на какой-то хате залег у своей дальней полюбовницы. Там его и взяли тепленьким. Лыка не вязал, языком едва ворочал.
— А за что он их так-то?
— Кто их знает. Чужая семья — потемки. Видно, из-за водки и вздумал все свое семейство ухайдакать. Дети бедные сиротами остались: мать в могиле, папаша пьяный в тюрьме.
— А папашка-то кем был? Небось какой-то слесарь энного разряда на энной стадии алкоголизма?
— Да нет, приличный человек. Был. Менеджер крупной фирмы. И лицо такое… Немного обезображенное интеллигентностью. Очки опять же, шляпа. Автомобиль свежей марки. И чего ему в жизни не хватало? Право слово, эти богачи с жиру бесятся…
Обыватель со спокойной душой отправляется домой. Правосудие в действии. Преступник за решеткой, зло наказано. Детей жалко, но не очень — чужие ведь. Да и потом, как известно, яблочко от яблоньки недалеко падает…
И в голову не придет обывателю, что на самом деле арестовали… Кого же там арестовали?
Через три месяца новая заметка: «Из зала суда». Даже не заметка, а целая статья: «Напоминаем нашим читателям события недавнего прошлого. Три месяца назад Новолесной район столицы всколыхнула страшная весть о тройном убийстве, совершенном в состоянии алкогольного опьянения неким гражданином Р., 36 лет. В результате страшной семейной драмы остались сиротами двое детей, вынужденные ютиться у дальней родственницы в Ярославле. Понесет ли наказание убийца? Да, уверен прокурор! Но мы не уверены в этом.
«Мясник с Новолесной», как прозвала его пресса, — еще недавно менеджер престижной компании, — был освидетельствован авторитетной психиатрической комиссией и признан невменяемым. Несмотря на первоначальные утверждения о белогорячечной подоплеке происшедшего, версия алкоголизма была отвергнута сразу. Арестованный менеджер вел себя на допросах более чем странно. Бил себя кулаками в грудь и кричал, что он вовсе не гражданин Р., 1964 года рождения, уроженец города Москвы, а гражданин С., 1965 года рождения, уроженец города Сыктывкара, однако убедительных доказательств этому так и не представил. Комиссией были заслушаны показания психиатра, пользовавшего арестованного Р. ранее…
Специалист подтвердил, что в течение последнего года Р. был его активнейшим пациентом, поскольку страдал от так называемого синдрома деперсонализации личности. Сущность этого синдрома в том, что будто бы в больном уживаются два сознательных человека, каждый из них поочередно берет верх над другим и совершает неадекватные поступки. И будто бы больной Р. в момент совершения преступления не сознавал себя, будучи в это время гражданином С., неоднократно судимым, без определенного места жительства.
На основании показаний психиатра суд присудил гражданину Р. лечение в психиатрической клинике закрытого типа. Вся прогрессивная общественность района возмущена подобным решением нашей Фемиды, не только слепой, как ей и положено, но еще и глухой и, очевидно, тупой от рождения. Мы знаем, к чему ведут подобные приговоры. Через несколько лет «излеченный» господин Р. вернется в свои родные пенаты, и тогда жертв станет намного больше. Псевдогуманность нашего судопроизводства направлена не на страдающих от злодеяний обыкновенных граждан, а на самих преступников. Эдак каждый из нас, нарушив закон, может притвориться кем-нибудь другим, например своим соседом по лестничной клетке, и, сославшись на перманентное затмение в мозгу, избегнуть карающей длани закона.
В кулуарах суда уже ходят слухи о том, что подсудимый дал взятку за гуманный приговор вместо пожизненного заключения. Доколе наши богатеи будут содержать правосудие в бумажниках своих толстых кошельков? Доколе? — вопиет вся общественность нашего района, и журналистский коллектив нашей газеты вопиет вместе с ней».
Обыватель осуждающе покачивает головой и погружается в созерцание голубого экрана, на котором некий гражданин с челюстью неандертальца поливает всех и вся пулеметным огнем. Вскоре тихое сопение разливается по комнате, а еще через пару минут сопение перерастает в уютное похрапывание. Обыватель спит.
А в это время белокрылый красавец «Боинг», взревев моторами, отрывается от взлетной полосы, взяв курс на… например, на Кипр. Гражданин Иннокентий Стрельцов — так, кажется, зовут импозантно одетого господина, вольготно развалившегося в кресле возле иллюминатора в предвкушении приятного путешествия. У этого пассажира темные очки, густая шевелюра, пышные кавалерийские усы. Нет, пожалуй, у него окладистая старозаветная борода и шляпа, низко надвинутая на брови.
Он улыбается, глядя с высоты на город. Море огней разлилось под брюхом огромного лайнера. Вскоре, когда самолет пробьет носом облачность, мегаполис исчезнет из виду, превратившись в докучливое, не слишком приятное воспоминание из давнего прошлого.
Зачем думать о нем? Его ждет ласковое море, белоснежный, как крахмальная простыня, песок, коктейль «Пинаколада» и новенькая чековая книжка с абсолютно чистыми страницами.
Спи спокойно, гражданин обыватель. Этот человек больше не нарушит твой сон. Потому что его больше нет. Он — призрак, фантом, марево. Обыкновенная фантазия.
