Глава 14
Утомленный супруг Алексей Парнов имел счастье не видеть свою жену в течение двух недель и, честно говоря, все это время отдыхал душой от ее супружеской нежности.
Через две недели, к великому огорчению домочадцев, Кристина вернулась в родные пенаты. Ее глаза горели каким-то шальным огнем, ноздри раздувались от сладостных воспоминаний, а грудь вздымалась от рвущихся наружу тяжелых вздохов. С мужем она отчего-то стала обращаться ласково-пренебрежительно, как с низшим существом.
Распространяя вокруг себя обаяние томной усталости, она отмалчивалась на все вопросы супруга, желавшего знать, на что были в конце концов истрачены его кровные денежки. Но все же, судя по мечтательно-восторженному виду Кристины, в кои веки переставшей бубнить о своей неистребимой скуке, денежки были потрачены недаром.
Через несколько дней из «Нескучного сада» в офис Парнова пришел следующий счет:
«1. Аренда пирамиды Хеопса и апартаментов из тринадцати комнат во дворце Птолемеев за четыре дня.
2. Рабы и рабыни, слуги, жрецы, феллахи, благовония, верблюды, костюмы, питание клиентки.
3. Строительство римской галеры, морское плавание в Рим, аренда палаццо.
4. Наем гондолы, организация торжественного шествия с тимпанами, кимвалами, лавровыми венками; битва гладиаторов, торжественный ужин на двоих с Юлием Цезарем во дворце, включая гонорар Юлия Цезаря.
5. Похищение клиентки, перелет в Тунис, содержание ее во дворце эмира Абд аль-Кадира, включая купание в птичьем молоке, компенсацию слуге, безвинно выпоротому плеткой-семихвосткой, разбитый клиенткой в гневе уникальный кувшин IX века ручной работы, порванные в порыве страсти антикварные одежды из Музея истории Туниса. Массовые восточные танцы живота и эмирская охота на павлинов.
6. Организация смертельной битвы между дикими племенами бану хилаль и бану сулайм с участием двухсот пеших воинов-берберов и пятидесяти белых слонов, включая затраты на последующее лечение участников битвы (шестьдесят три человека ранены серьезно и более ста — легко).
7. Церемония коронации клиентки и акт торжественного дарения ей белой верблюдицы, горного плато в пустыне Сахара и рощи финиковых пальм в оазисе возле Эль-Адеб-Лараша.
8. Перелет белой верблюдицы в Москву, включая оформление сопроводительных ветеринарных документов, взятки местным чиновникам и погрузка в самолет пятидесяти килограммов верблюжьих колючек. Предупреждение: фирма «Нескучный сад» отказывается от расходов на дальнейшее содержание животного в зверином питомнике, поскольку транспортировка верблюдицы в Москву — это спонтанное желание клиентки и не запланировано сценарием ее обслуживания!»
Прочитав этот счет, Парнов в ужасе потер лоб — что это? Или он сам сдвинулся по фазе, или счет пришел не по адресу? Однако ошибки никакой не было. Конверт действительно адресовался ему, и счет был подписан Вешневым. Особенно смущали его порванные в порыве страсти антикварные одежды и белая верблюдица в зверином питомнике — куда ее теперь девать?
— Ах, верблюдица… — вздохнула Кристина, томно обмахиваясь веером из павлиньих перьев. — Я ее решила захватить с собой, она такая милая… У нее такие смешные губы…
— Зачем она нам, скажи на милость? — возопил Парнов, но жена холодно ответствовала:
— Может быть, я буду кататься на ней в Серебряном бору… Или подарю детскому дому… Я еще не решила! — сказала она и, заметив перекошенную физиономию Алексея Михайловича, добавила: — Ведь я, как особа королевской крови, должна следовать этикету, дарить дорогие подарки подданным и вообще…
— Ты особа королевской крови?! Ты?! Дочь зиловского рабочего?
— При чем тут это… Ах да, — вновь вздохнула Кристина. — Я совсем забыла тебе рассказать… Милый, мы с тобой разводимся, и я выхожу замуж за эмира Абд аль-Кадира, как только он получит согласие на брак у своего престарелого отца… Понимаешь, у них такая отсталая страна… Он должен сначала получить согласие папаши и только потом…
Парнов сначала решил, что жена его повредилась в уме и испытывает в данный момент острый приступ шизофрении. Однако, поразмышляв, ему удалось вспомнить, что в счете агентства «Нескучный сад» упоминался какой-то эмир с похожей фамилией. Небольшое мозговое напряжение, пара умелых вопросов — и картина похождений мужней жены Кристины в дальних странах стала постепенно проясняться.
Волшебные приключения Кристины в стране чудес начались с ее сладкого пробуждения в изумительной красоты дворце. Дрема постепенно улетучилась, отгоняемая шелестом фонтанных струй и серебряными звуками невидимой флейты. Около роскошного ложа стояли на коленях многочисленные длинноволосые слуги в странных одеждах и смуглые раскосые девушки с чернеными бровями в коротких туниках.
— О, царица Клеопатра, слуги твои благодарят Небеса за твое благополучное пробуждение! — возопили они на чистом русском языке, едва заметили блеск зрачков под полуопущенными веками Кристины.
— О, великий Озирис, спасибо тебе за возвращение прекрасной Клеопатры из царства теней! — тут же подхватили подбежавшие чернявые девицы с золотыми подносами и осыпали ложе лепестками нежно-белых роз.
Потом под нежное пение невидимой флейты появились три негра с повязками на глазах, за ними шествовал коротышка с разноцветными баночками на подносе. Незрячие негры раздели Кристину и принялись умащивать ее тело благовониями, делая это так искусно и осторожно, как будто в руках у них был хрустальный сосуд.
— Почему у них завязаны глаза? — спросила Кристина, сладострастно жмурясь под легкими прикосновениями умелых рук и вдыхая волшебный запах благовоний.
— О, прекрасная Клеопатра! — подобострастно поклонился ей пузатый коротышка. — Чтобы они не ослепли от твоей красоты!
Ответ Кристине, надо сказать, понравился. Чего-то подобного ей всегда хотелось в жизни — чтобы окружающие восхищались и боготворили ее. Однако спросонья она сначала плохо понимала, почему вся эта толпа странно одетых людей называет ее Клеопатрой, когда при рождении ей было дано совершенно другое имя.
— Ты царица наша, дочь царя Птолемея, владычица Египта, — пояснил тот же словоохотливый коротышка. — Ты можешь казнить нас и миловать по своему желанию, о прекраснейшая из земных дев! Приказывай, будет исполнено все, что ты пожелаешь!
Сладкая жизнь всеобщего божества еще не успела надоесть ей, как тот самый угодливый коротышках блестящей плешью на голове доложил царице о прибытии некоего Юлия Цезаря, наслышанного о сияющей красоте египетской царицы, и о желании оного мужа, по званию римского консула, предстать пред очами Клеопатры.
Юлий Цезарь оказался рыжим детиной с красивым профилем. Oн был облачен в сомнительного вида доспехи, вызывавшие в памяти раскрашенный серебряной краской картон, который обычно используется для школьных представлений. Юлий Цезарь почти без акцента говорил по-русски, а взгляд его стальных глаз ясно свидетельствовал о том неизгладимом впечатлении, которое произвела на него Клеопатра. Естественно, между двумя столь высокопоставленными особами, как римский консул и египетская царица, завязались романтические отношения, которые на фоне экзотических пейзажей Каира приняли, прямо скажем, опасное направление.
Но через два дня этого непродолжительного романа Юлий Цезарь уговорил царицу совершить морскую прогулку до Рима и обратно на двадцативесельной галере (ею оказалась быстроходная яхта, искусно загримированная под древность опытными декораторами). Кристина имела уникальную возможность воочию лицезреть тяжелый труд рабов, прикованных полицейскими наручниками к уключинам весел. На тридцатиградусной жаре двадцать атлетически сложенных мужчин (Шварценеггер отдыхает) обливались потом, исподволь бросая любопытные взгляды па смазливую особу в странном головном уборе, прогуливающуюся на палубе под ручку с высоким чудаком в серебристом картоне. Единственным минусом для компании этих «невольников» был плюгавый толстячок с плеткой в руках, то и дело охаживавший смуглые плечи рабов, едва только царица бросала в их сторону жалостливый взгляд.
В Риме все было организовано тоже очень миленько. Юлий Цезарь был в восторге от своей гостьи и целыми днями надоедал Клеопатре монотонными стонами о своей великой любви. В столице империи ее также не оставляли ни на минуту искренняя любовь и восхищение римского народа. Египетскую царицу поселили в старинном палаццо. К ее услугам были все прихоти изнеженного тела: массаж, благовония, бани, умелые руки современных визажистов в старинных одеждах.
Ночное шествие с тимпанами, кимвалами, организованное во славу Клеопатры, вызвало в Риме большой наплыв праздношатающихся туристов. Толпу зевак теснили от места действия бойкие массовики-затейники, которые кричали в мегафон на ломаном итальянском языке, что идет съемка кино. Клеопатра вместе с млевшим от ее близости императором ехала на золотой колеснице в развевающемся полупрозрачном хитоне и посылала налево и направо воздушные поцелуи. Пылкий Юлий Цезарь, измученный страстью, требовал взаимности — Кристина колебалась. Где-то в глубине ее сознания еще мелькала полустертая последними впечатлениями мысль о законном супруге, оставленном в холодной России. Но чудесные стальные глаза римского императора были так близко, впереди была пленительная ночь, полная неги и лобзаний…
Однако итальянская ночь не успела окутать своим синим покровом остывающий от дневного жара город, как несколько одетых во все черное, с черными повязками на лицах всадников на черных жеребцах с диким гиканьем ворвались в город.
Прекрасная Клеопатра в прозрачной рубашке уже всходила на любовное ложе, где, томясь от мучительной страсти, протягивал к ней руки сероглазый Юлий Цезарь… Кристина по семейной привычке уже выпятила губы для нежного поцелуя, как вдруг черные фигуры, поблескивая в полумраке кривыми ятаганами, ворвались в опочивальню. На глазах у ошеломленной царицы пал, пораженный первым же ударом, ее несостоявшийся любовник (на полу расплылась огромная, литров на десять, лужа крови), а саму Клеопатру, заткнув ей рот кляпом, неизвестные завернули в плотную ткань и умчали в темную беззвездную ночь.
До определенного времени Кристина еще понимала, что все это только занимательная игра. Но после похищения она вдруг уверилась в том, что игра закончилась из-за вмешательства каких-то темных сил и наступила неожиданная, пугающая действительность. Она даже честно кусалась, пытаясь вырваться из грубых лап похитителей, но добилась только чувствительного тумака по мягкому месту. В ее голове вертелись какие-то смутные мысли о посольстве, консульстве и прочих авторитетных институтах, но люди в черном без остановки мчали ее в ночи, обмениваясь короткими репликами на гортанном языке.
В темной таверне у подножия острозубой горы, из-за которой уже появилась парадно-розовая полоска рассвета, царицу насильно опоили какой-то горькой гадостью. Последнее, что она слышала, — был убаюкивающий рокот моря, а потом Клеопатра-Кристина провалилась в черную бездну без снов и видений…
Очнулась она в уютных покоях, украшенных затейливой восточной вязью. За цветным витражом окна виднелся внутренний дворик, пролет арки, обрамленной растительным орнаментом, и контуры пальм на лазурном эмалевом небе. Лишь вечером Кристина увидела своего похитителя — смуглого мужчину с прекрасными черными миндалевидными глазами и длинным розовым шрамом на лице. Впрочем, это совершенно его не портило, скорее даже придавало его физиономии мужественное выражение грозного воина, борца с неверными. Это был эмир берберов Абд аль-Кадир. Он приветствовал пленницу изящным поклоном, прижимая ладони к сердцу.
Из взволнованной страстной речи (эмир пояснил, что русский он выучил во время учебы в летном военном училище в Ейске) Кристине стало ясно, что никакого вреда ей не собираются причинять. Дворец, со всем своим содержимым и со всеми служителями, принадлежит эмиру, а сам эмир полностью и без остатка принадлежит прекрасной пленнице — и следовательно, здесь все принадлежит царице. Любовь — вот та единственная причина, по которой смиренный воин отважился вырвать из лап этого дешевого актеришки Юлия Цезаря прекраснейшую из подлунных дев, сладостную гурию из садов Аллаха Клеопатру.
В следующие дни жизнь Кристины во дворце напоминала дивный сон. Она была здесь полновластной хозяйкой (эмир даже собственноручно удушил шелковым шнурком двух нерасторопных слуг, которые осмелились подать госпоже чуть остывший кофе), она казнила и миловала, носила полупрозрачную чадру, купалась в птичьем молоке, охотилась со своим укрощенным похитителем на павлинов, училась изображать танец живота вместе с лучшими танцовщицами Алжира, каталась по пустыне на верблюдах, забавлялась у фонтанов, часами рассматривая в прозрачной воде свое отражение.
У нее был даже свой личный евнух. Этот смуглый коротышка с тоненькими усами, спускавшимися к заплывшему жиром подбородку, тонким голосом кастрата и широким задом, который искусно скрывали узорчатые шальвары, круглосуточно дежурил возле спальни своей прекрасной госпожи, вызывая у той вполне законное любопытство.
Специально для северной гостьи влюбленный эмир устроил что-то типа местного шоу — битвы двух местных племен, проводимой на лошадях. Изюминкой этой в общем-то обычной суеты был формальный повод — две сотни головорезов добросовестно лупцевали друг друга, сражаясь за право обладать кружевным платочком белокожей госпожи. В процессе битвы горячие южные парни разошлись не на шутку, и дело не обошлось без расквашенных носов и выбитых зубов.
— Любимая, — шептал совершенно ошалевший эмир, когда они катались на белых лошадях по барханам, — я назову эти горы твоим именем…
И он простирал руку в направлении груды серых камней, высящейся где-то возле горизонта.
В таких условиях Кристине пришлось дать свое согласие на брак со страстным эмиром. В тот момент она напрочь забыла о том, что у нее уже есть один муж, а суровые мусульманские законы не поощряют полиандрию.
После того как она произнесла решающее «да», эмир организовал что-то вроде коронации. Церемония представляла собой эклектическую смесь из свадебных обрядов народов мира, начиная с прыжков через костер, песен влюбленного джигита и скачек во имя невесты и кончая совместным распиванием чаши с «напитком любви». В конце концов Абд аль-Кадир подарил своей суженой свидетельство о переименовании горного плато, называемого теперь именем божественной Кристины (или Клеопатры), право на владение финиковой рощей в одном из глухих оазисов в Сахаре и белую верблюдицу, прекрасную, как и ее госпожа.
Когда солнце склонилось над барханами, соединились руки влюбленных. Близилась ночь страсти, но всю идиллию поломал российский посол, вдруг пожелавший навестить дворец, где незаконно удерживалась российская подданная. Посол грозил эмиру международным скандалом, войной, экономическими санкциями, ядерным оружием, отказом от поставки баллистических ракет и семью казнями египетскими. Параллельно он уговаривал Кристину вернуться на родину, чтобы не осложнять международную обстановку в Средиземноморском регионе.
— Нет! — твердо сказала Кристина. Она не торгует любовью.
— Да! — твердо сказал эмир. Он, видимо, торговал оружием.
Они сошлись на том, что Кристина пока вернется в Москву, оформит все нужные бумаги, а Абд аль-Кадир приедет за ней вместе с благословением своего престарелого отца.
— Никак без согласия папаши нельзя, — втолковывал непонятливой суженой эмир. — У нас без этого не дозволяется…
С большим сожалением объятая тоской Кристина позволила увезти себя из дворца. Но как ни уговаривал ее посол, она ни за что не соглашалась оставить берберам свою белую верблюдицу, вбив себе в голову, что такая высокопоставленная особа, невеста эмира, никак не может в повседневной жизни обходиться без этого экзотического животного. К сожалению, горное плато и финиковую рощу она не могла увезти с собой, как бы ей этого ни хотелось…
— Приключения, выцарапанные из дамского романа, — иронически хмыкнул Алексей Михайлович Парнов, выслушав сбивчивый рассказ жены, вечно путавшейся в придаточных предложениях. На самом деле он ей люто завидовал. — И эмир подставной, и дурацкую белую верблюдицу я оплатил из собственного кармана…
— Врешь! — зло вскинулась Кристина.
Муж молча сунул ей под нос счет из «Нескучного сада».
Со слезами на глазах Кристина внимательно изучала его, то и дело шмыгая носом, и вдруг радостно закричала:
— А здесь ничего не сказано про гонорар Абд аль-Кадиру! Про Юлия Цезаря сказано, а про него нет! Значит, он был настоящий!
— Такой же настоящий, как и российский посол, — скептически заметил супруг-реалист.
Обиженная в лучших чувствах Кристина гордо удалилась в свою комнату — наверное, мечтать о прекрасном эмире с мужественным шрамом через все лицо.
Детский восторг жены задел Парнова. Поглаживая окрепший за время отсутствия супруги объемистый животик, он вдруг подумал: «А что, если мне вот так? А? В самом деле, что это я живу, не зная ни отдыха, ни развлечений… Уж за свои-то кровные могу я себе позволить в конце концов? — и тут же он храбро решил: — Конечно могу!»
В грязном портовом кабачке Стамбула, набитом дешевыми проститутками, загулявшей матросней, грязными бичами и оборванцами со всего света, за кружкой мутного пива, цветом и запахом напоминавшего ослиную мочу, сидели два мрачных молодых человека европейской наружности. Они заметно вздрагивали, едва только распахивалась входная дверь и в прокуренный темный зал вваливалась новая веселая компания, гомонящая на всех языках мира.
К молодым людям никто не подсаживался, проститутки, липнувшие как мухи даже к небогатым югославским матросам, не обращали на приятелей ни малейшего внимания. Бармен же с явственной гримасой осуждения косился в их сторону, ожидая малейшего предлога, чтобы вышвырнуть их из своего заведения. На лицах молодых людей, казалось, было написано большими буквами, что у них нет ни денег, ни документов и что они очень боятся полиции. Такие люди совершенно не интересуют проституток и добропорядочных содержателей портовых кабачков, поскольку лишь создают лишние хлопоты.
На город спустилась душная южная ночь. Тускло светились фонари на набережной, как трубный глас слона в брачный период доносился далекий рев судов, проходящих Босфорский пролив. На столиках портовой забегаловки все больше было пустых липких стаканов, все громче становился многоязыкий гам, все меньше оставалось незанятых дам и полных бутылок виски. Кое-где в заведении уже вспыхивали очаги спонтанной поножовщины. Вдруг Андрей поймал на себе пристальный взгляд немолодой, ярко накрашенной проститутки, одиноко сидевшей перед пустым стаканом мутного стекла. Это была потрепанная особа из тех, о ком говорят, что на их лицах сохранились следы былой красоты. Ее очень округлые формы были обтянуты каким-то невероятно пестрым мини-халатом, навевавшим мысли о восточной экзотике, зато туфли на высоченной шпильке явно свидетельствовали о близости к европейской цивилизации.
Заметив ответный взгляд Андрея, проститутка достала откуда-то из глубины халата тюбик губной помады и, призывно прищурив темные глаза, обвела губы. Андрей отвернулся, но через секунду ощутил на своем плече острые кошачьи коготки, на него пахнуло приторно-сладким запахом плохих духов.
— Пойдем со мной, красавчик, не пожалеешь, — услышал он и от удивления вздрогнул. — С соотечественника недорого возьму.
— Сколько? — пересохшим внезапно ртом спросил Губкин, хотя совершенно не собирался никуда идти.
— С тебя только тридцать, а с твоего приятеля дороже, — подмигнула дама в Сашину сторону.
На это Саша мрачно огрызнулся:
— Отвали! Бабок нет.
— Чтобы такие парни да без денег? — не поверила проститутка и еще ниже наклонилась над столом, так что в вырезе пестрого халата заколебалась дряблая грудь.
Андрей горестно вздохнул.
— Тогда угостите девушку стаканчиком, — произнесла дама с легким разочарованием в голосе и тяжело рухнула на свободную табуретку.
Ее настойчивость была вознаграждена. В надежде на добрый совет ей поднесли порцию самого коричневого, самого вонючего и самого дешевого пойла, которое в грязных кабаках Стамбула успешно выдается за французский коньяк.
«Девушка» оказалась в самом деле русской — кандидатом философских наук Тамарой из города на Неве. Польстившись на перспективу легкого заработка за рубежом и на любовь турок к русским красавицам, она лет семь назад выпорхнула из дремучей питерской коммуналки на просторы свободного мира в надежде на карьеру фотомодели и теперь не очень успешно воплощала ее в среде разноязыкого сброда в Стамбуле. В трудной борьбе с превратностями существования ей сильно помогал философский взгляд на вещи и понимание, что деньги, как говорил добряк Веспасиан, non olet, то есть не пахнут. На жалобы и скулеж соотечественников она ответила пренебрежительным пожатием пышных плеч.
— А если денег нет, надо заработать, — заметила она, глубоко затягиваясь сигаретой.
— Как? — уныло спросили ее беглецы.
— Ну мало ли, — оценивающим взглядом окинула их кандидат философских наук Тамара. — Даже время — деньги, а вы здесь торчите весь вечер как приклеенные. Что, нет документов?
— Нету, — признались друзья.
— Подумаешь проблема, — хмыкнула Тамара. — Ладно, дам я вам адресок… Но не за так, не думайте. Не люблю благотворительности, ясно? Не унижайте человека жалостью, сказал, кажется, Горький… Короче, утром пойдете в Средний порт, там найдете лавку Биляля, он торгует старыми телевизорами. Скажете, что от меня. А вечером я здесь буду вас ждать, ясно? И чтоб как штык! Только учтите, ребятки, цена увеличится до пятидесяти долларов с учетом услуг…
— Хорошо, — покорно согласились приятели.
— Да вы, случайно, не голубые? — подозрительно прищурилась Тамара.
— Нет! Нет! — заверил ее Саша. — Мы просто вместе путешествуем. Так получилось…
Дальше они не стали распространяться.
Белозубый чернявый Биляль заверил русских, что через три дня документы будут готовы, а пока у него есть для них нетяжелая работа у одного приятеля. Он привел друзей в небольшой рыбный ресторан на набережной, где им вручили по клеенчатому фартуку, огромному ножу и заставили целый день до позднего вечера чистить вонючую рыбу. Подавляя в себе периодические позывы к рвоте, приятели три дня провели среди перламутровой рыбьей чешуи, кишок, напоминавших мотки толстых разноцветных нитей, селедочных голов с удивленно вытаращенными глазами. Казалось, даже поры кожи впитывали в себя противный рыбий запах. От жары и кухонного чада кружилась голова, от непривычной монотонной работы плыли круги перед глазами и страшно ломило спину. Спали работники тут же, в ресторане, на тонкой подстилке, брошенной прямо на земляной пол. Хозяин их злой, подозрительный турок, ни бельмеса не знавший по-русски, взял дурную манеру поступать с ними наподобие Ваньки Жукова из известного рассказа Чехова — тыкал рыбьей тушкой прямо в морду, если ему вдруг казалось, что она плохо вычищена.
Только через неделю, наконец, появился Биляль и выдал приятелям их новые «паспорта». Под паспортом подразумевался не очень чистый листок желтоватой бумаги с мутной фотографией, где по-турецки и по-английски было написано, что эти справки выданы взамен утерянных документов. От такой липы, которой не поверил бы ни один даже самый невнимательный или пьяный пограничник, у приятелей вылезли глаза на лоб. Однако Биляль, рассыпая направо и налево улыбчивые фразы «ошень караша» и «русски караша», прибавил к ксивам еще сто пятьдесят долларов, честно заработанных на чистке рыбы, вручил какую-то серую брошюру, отпечатанную на ксероксе, и, приветливо скаля зубы, сделал ручкой.
Пропахшие рыбой, как заправские моряки, приятели вновь оказались в порту. У них опять было полно времени, совсем немного денег и абсолютная неизвестность впереди. Они зорко поглядывали по сторонам, опасаясь появления Тамары, поскольку ждали от нее претензий на некоторую часть кровавым потом заработанных денег.
Андрей Губкин вспомнил было, как в какой-то давнишней песенке он с романтической тоской выводил что-то про «шумный порт — ворота в океан, и запах рыбы — запах дальних стран» и чуть не расплакался от воспоминаний. В последние дни он вообще старался запрятать в самый дальний уголок головного мозга всю свою благополучную прошлую жизнь. Теперь ему хотелось лишь в бессилии опустить руки и сдаться на милость победителя. Только неизвестно было, кто победитель.
В брошюре, врученной им улыбчивым турком, содержался призыв записаться во французский Иностранный легион и подробно расписывалось, как это сделать. Составители брошюры особенно упирали на то, что легион «дает реальный шанс начать абсолютно новую жизнь для тех, кто по каким-либо причинам находится не в ладах с законами своей страны». Наемникам капитала обещалось ежемесячное денежное вознаграждение и через несколько лет беспорочной службы — французское гражданство.
Приятели переглянулись. Ежемесячное вознаграждение — это отлично! Обнадеживали также слова об абсолютно новой жизни для тех, кто не в ладах с законом. Ребята чувствовали, что их нелады с законом не только не уменьшились за последнее время, но как будто даже увеличились.
«Легион — гарант неприкосновенности и анонимности перед любыми органами и странами, — уверял отдел информации Иностранного легиона. — Это достигается полной сменой имени, фамилии и национальности».
— А что, — сказал Саша, — они нам настоящие ксивы выдадут, а потом делай что хочешь… Может, рискнем?
Андрей с тоской смотрел, как за черную кромку горизонта опускался разбухший, как марокканский апельсин, ослепительный шар солнца. И тут же он представил того старика на полу сберкассы, и как под ним расплывалось огромное багровое пятно… Вспомнил, как Гарри открестился от него, уверяя всех, что настоящий Андрей Губкин находится в Москве и за пределы оной и не думал выезжать, а сам, наверное, уже вовсю раскручивает Смоктунова. Представил, как его находят за ограбление банка и за убийство, как выдают правительству Украины, представил скандал на всю страну, на весь мир, аршинные заголовки газет: «Известный певец Андрей Губкин — убийца!» А потом суд, приговор, отбытие наказания в местах не столь отдаленных… Интересно, где он будет сидеть? У себя дома, в России, или в сопредельном государстве?
Андрей тяжело вздохнул и ответил Саше:
— Если можно сменить имя, то давай…
Брошюра рекомендовала нелегальным путем проникнуть во Францию, прямым ходом направиться в любое отделение жандармерии, где будущих легионеров препроводят в нужное место, в один из семнадцати вербовочных пунктов в Страсбурге, Тулузе или Париже. А дальше — им остается только выбрать одну из военных специальностей — снайперы, парашютисты, подрывники, десантники или, может быть, вертолетчики. Да, еще придется сдать кое-какие физические нормативы и проверку на психиатрическую вменяемость. А дальше — романтическое звание бойца Иностранного легиона, неувядаемая слава, лавры борца за интересы Франции…
Дело оставалось за малым — проникнуть каким-то образом в эту самую Францию. Это представлялось затруднительным — пересечь почти пол-Европы без денег и нормальных документов. Саша вспомнил, что лет в шестнадцать он путешествовал на «собаках» (на электричках) по всей стране, иногда не брезговал и товарными поездами. Однако как определить без знания турецкого, какой состав куда пойдет, — расспросы на ломаном международном эсперанто вызовут лишь обоснованные подозрения у местных жителей. Еще примут их за шпионов… Андрей предложил было автостоп, но, вспомнив о своем не уменьшающемся рыбном амбре, быстро увял.
В конце концов был выбран компромиссный вариант. Приятели решили отыскать грузовую фуру, едущую куда-нибудь в сторону северо-запада, и воспользоваться своими скудными деньгами, чтобы договориться с водителем.
Так они и сделали. Засев в кабачке на трассе Стамбул — Текирдаг — Кишан, они быстро свели знакомство с бородатым типом европейского вида, согласившимся впустить путешественников в свой грузовик, который шел, по его словам, на север Италии, в Турин. А там до Франции было уже рукой подать.
Облегчив свой карман на сто кровно заработанных долларов, приятели забрались в кузов, залегли среди картонных жестких коробок с кошачьими консервами и, обрадованные близким определением своей судьбы, заснули как убитые на жестком неудобном ложе.
