Глава 2
Зигзаг судьбы
Невысокий человек средних лет уверенной походкой шел по улице. Крепкая фигура выдавала немалый спортивный опыт, а острый цепкий взгляд, как бы сказали раньше, «мог принадлежать сыщику или журналисту». Но в последние годы развелась уйма людей с такими взглядами: бандиты, мошенники, «авторитетные бизнесмены», да мало ли кто еще! Так что сейчас этот классификационный признак отпал: пронзительный взгляд мог принадлежать кому угодно. Впрочем, человек на бандита, мошенника или бизнесмена явно не тянул, скорее относился к недавно введенной модным московским автором категории «офисного планктона»: недорогой коричневый костюм с неподходящим серым галстуком, безымянные коричневые туфли, пионерская белая сорочка, скромная «Сейко» на запястье, вдобавок он шел пешком и без охраны… К тому же встречал много знакомых, которые его не обходили и не боялись, а напротив — приветливо здоровались, что характерно — по-русски: на востоке Украины нет фанатичного поклонения «ридной мове».
— Здорово, Иван!
— Как поживаете, Иван Сергеевич!
— Дядя Ваня, а когда вы сериалы показывать будете?
Внимательный наблюдатель мог сделать вывод: человек бедный, но честный и порядочный, поэтому люди к нему тянутся. Или в свете критериев оценок последнего времени расставить акценты по-другому: он честный и порядочный, а потому беден, как церковная мышь, и интересен только для таких же лохов, как и сам. Но в данный момент за ним никто не наблюдал и никаких выводов не делал.
Несмотря на это, факт остается фактом: в городе Ивана Сергеевича Черепахина все знали. Конечно, когда Хан говорил, что любой дурак с домашней камерой может открыть свою телекомпанию, он несколько преувеличивал. А вот с двумя профессиональными дивикамами «Sony» вполне можно не только компанию открыть, но и оказаться на гребне общественной жизни. Особенно если это жизнь не столицы, а тихой провинциальной Лугани. Главное, включать эти камеры в нужном месте, в нужное время и направлять их на нужных людей… Черепахин являлся владельцем и директором телекомпании, поэтому, во-первых, относился к верхнему слою «офисного планктона», а во-вторых, был заметной фигурой.
— Приветствую, Иван Сергеевич, и поздравляю! Видел, видел ваш сюжет в республиканских новостях. Это успех! — Востроносый старичок с остатками седых волос на коричневом, в пятнах, черепе, кисло улыбался. В свое время он заведовал идеологическим отделом горкома партии и до сих пор считал, что разбирается во всем на свете.
— Хотя я бы смонтировал по-другому: кадр-то вышел рваный, да и точек съемки маловато… М-да… И смысловые повторы тоже… Я вам прямо скажу, в мое время на центральный канал такое бы сырье не взяли… Да мы бы и не пропустили!
— Спасибо, Павел Семенович! У меня нет иллюзий по поводу нашей профессиональной гениальности! Просто повезло, наверное, им надо было «дырку» заткнуть, а наш репортаж по хронометражу подошел… С вашим опытом, конечно, можно еще больше огрехов найти… Спасибо, что подсказали… Хотя, знаете, все звонят, поздравляют…
Черепахин раскланялся и быстро пошел дальше, уже не вступая ни с кем в разговоры. Он торопился и, как всегда, успел вовремя: ровно в 9.00 он толкнул тяжелую, обитую внизу медным листом входную дверь независимой телекомпании «Зенит». Конечно, в таком названии имелось немалое преувеличение. Независимость компании заключалась только в том, что от нее ничего не зависело. Тем не менее директор был чрезвычайно пунктуальным и требовательным, как будто возглавлял Би-би-си или Си-эн-эн. Поэтому в «Зените» считалось неприличным опаздывать, хотя в Москве любые офисы открываются не раньше десяти, а творческие натуры в такое время еще не покидают своих постелей. Но это, конечно, отнюдь не упрек Москве. К тому же стиль работы Черепахина давал наглядные результаты: арендовать солидный офис в красивом старинном здании с лепным фасадом могла далеко не любая компания.
По заметно стершимся мраморным ступеням необычной овальной лестницы, с затянутыми проволочной сеткой пролетами, Иван Сергеевич поднялся на третий этаж, где размещался секретариат. По дороге заглянул в отдел репортажа, где в окружении коллег гоголем восседал на краю стола герой последней недели Пашка Савин.
— Надо глубже копать, сложнее проблемы ставить, — солидно вещал он. — Мы показали, что умеем работать, теперь и заказы пойдут серьезные… Можно за политику взяться. Вот американцы до сих пор войска из Ирака не выводят…
— Так что, Павел, в Ирак тебя посылать? Или прямо в Белый дом? — спросил Черепахин.
Не особо смутившись, Савин спрыгнул со стола, заправляя просторную клетчатую шведку в обтягивающие вельветовые джинсы. У него было простецкое лицо двадцатипятилетнего сельского парня, растрепанные волосы цвета выжженной соломы, круглые совиные глаза с белесыми ресницами. С такой внешностью вообще в загранкомандировки не посылают, а уж в Белый дом — тем более. Хотя «простак-Пашка» был продвинутым фанатом самой современной, «навороченной» аппаратуры, а недавно удивил коллег, заняв деньги и выложив тысячу долларов за крохотную видеокамеру, с объективом, вмонтированным в галстучную заколку.
— Зачем в Ирак? Для начала в Киев! — напористо сказал он. — Возьму интервью у депутатов Рады или в Министерстве иностранных дел…
— Может, хоть там «шпионский глаз» пригодится! — усмехнулся Олег Комов. — А иначе зачем он тебе? Курей снимать?
Все рассмеялись. Пашка свысока осмотрел товарищей.
— Я знаю, что им снимать! — гордо заявил он. — Репортаж все видели, до сих пор поздравления принимаю. А в запасе еще сенсации есть!
— Ты особо не зазнавайся! — осадил хвастуна Черепахин. — Сейчас старого идеологического работника встретил, он от твоего репортажа мокрое место оставил. Поэтому так смотри на вещи: повезло, звезды удачно сошлись, и хорошо бы хоть что-то еще отснять, пока тучи информационный небосвод не закрыли. А ты уже четыре дня почиваешь на лаврах да мечтаешь, как Манилов! Работать надо! А поздравления, оно, конечно, хорошо… Только пусть они тебя радуют, но не обманывают!
— Какой еще идеологический работник? — вскинулся Паша, но директор уже двинулся дальше.
— Здравствуйте, Светлана, — официальным тоном поздоровался он, заходя в приемную. — Почта готова?
Светлана была молода, красива, с хорошей фигурой, таких секретарш злые языки за глаза называют «секретутками», поэтому Черепахин держался с ней подчеркнуто сухо и тщательно обозначал дистанцию.
— Конечно, Иван Сергеевич, — девушка протянула толстую папку с письмами и свежей прессой.
— Там конверт из городской прокуратуры, — понизив голос, сказала она. — Я его не открывала и положила сверху…
— Из прокуратуры?! Гм…
Черепахин ощутил неприятный холодок под ложечкой, хотя никакой вины за собой не чувствовал. Он не делал ничего предосудительного, да и его компания тоже… Интервью с руководителями местного уровня, не самого верха конечно, — там свой «белодомный» пул местного разлива; репортажи об открытии торговых центров, о возвращении с юга птиц и… далее в том же духе. В общем, ничего сенсационного, острого, конфликтного… Никаких претензий — клевета, оскорбление, вторжение в частную жизнь — предъявить ему никто не может!
Он зашел в свой просторный, хорошо обставленный кабинет, плюхнулся в кресло, костяным ножом вскрыл конверт с грозными штампами. Повестка!
«…Вызываетесь в качестве свидетеля в прокуратуру г. Лугань, к следователю Крайко…»
«Слава Богу, в качестве свидетеля!» — Черепахин перевел дух. Мало ли по каким делам можно стать свидетелем! Соседей обокрали — и пожалуйста… Настроение улучшилось. Он заказал Светлане кофе и даже замурлыкал разудалую песенку:
В Кейптаунском порту, с пробоиной в борту,
«Жаннетта» поправляла такелаж.
Но прежде чем уйти в далекие пути,
На берег был отпущен экипаж…
Конечно, он не был святым. Основной доход шел от приватных съемок свадеб и других торжеств местных «государевых людишек» и полукриминальной элитки города и области. Хотя, какой там, к черту, «полу» — так говорят для самоуспокоения и соблюдения приличий, каждому ясно, что нельзя потерять невинность наполовину: либо девственная плева цела, либо порвана! Но у преступников нет явно выраженных физических признаков, а на нематериальные можно закрыть глаза, тем более что они очень расплывчатые. Во всяком случае, и на тех, и на других мероприятиях присутствуют обычно одни и те же люди. Кстати, благодаря этому Иван Сергеевич имел широкий круг знакомств, был везде вхож, и все его знали.
Хотя «вхожесть» и «знание» могут быть различными. Доставщик ресторанных деликатесов формально вхож в дом губернатора, но по-другому, чем уважаемый и любимый гость, который будет эти деликатесы есть за ужином вместе с хозяином. И знали Черепахина так же, как раньше «посвященные» знали имена водителей секретарей обкома. Поэтому в случае серьезных проблем обращаться за помощью не к кому. Хорошо, что такой необходимости нет…
Иван Сергеевич уже выпил кофе, когда позвонили с республиканского телевидения. За последние дни он привык принимать поздравления и поднял трубку с благостным и чуть уставшим лицом, как солист, переадресовывающий будто бы не заслуженную им благодарность публики аккомпаниатору. Наверняка речь пойдет о серьезном заказе…
— Иван, — резкий и раздраженный баритон заведующего информационным отделом через ухо внес какуюто неприятную истому в середину грудной клетки.
— Что за херня с твоими трубами? Нам тут яйца выкручивают, прокуратура только что диск с сюжетом изъяла, из архива программы тоже стёрли. Ты что, не знал, что объект стратегический?
— Какой стратегический? — растерялся Черепахин. — Подъехали, сняли, рассказали о круглой дате, старикана какого-то поспрашивали… И все дела!
— Международный магистральный газовый трубопровод, — разделяя дикторскими паузами слова, отчеканил завотделом. — Вот что это такое!
В голосе чиновника отчетливо слышалось благородное негодование, как будто, выпуская репортаж, он был введен Черепахиным в заблуждение и думал, что показывает газовый стояк многоквартирного дома.
— Ты нас серьезно подставил. У нас большие неприятности. Поэтому запомни: ничего общего у нас нет! Мы тебя забыли, ты нас! Все!
В трубке щелкнуло, и вместо ожидаемых коротких гудков Черепахин слился слухом с полной тишиной, как будто на другом конце провода зияла бескрайняя Черная дыра, уходящая в жуткие ледяные просторы дальнего космоса. И вдруг стервозный, как у исполнительниц отрицательных ролей в старых советских фильмах, истеричный голос прокаркал:
— Гражданин Черепахин, вы опаздываете к следователю! Поторопитесь, иначе мы доставим вас приводом!
* * *
Через пятнадцать долгих и нервных минут запыхавшийся Иван Сергеевич входил в запущенное здание городской прокуратуры. Здесь пахло сыростью, пыльными бумагами, чужим горем и страхом. Подавленные люди сидели у высоких, обитых дерматином, дверей, которые, наверное, еще помнили таблички «Оперуполномоченный СМЕРШ Иванов И.И.» Хотя нет, это совсем другое ведомство…
Черепахин вновь сильно озаботился — со свидетелями так строго не разговаривают и приводом не пугают… Он лихорадочно перебирал в голове варианты своих прегрешений и ничего не мог понять. За легкий пересып с ненасытными женами ненасытных чиновников вряд ли будет карать столь серьезный орган. Неоприходованные гонорары за съемки милых семейных торжеств? Ну, так это и не работа, а так, дружеская услуга. У него же частная компания. Не с чего государственной казне клювик помочить. Да и при чем тут прокуратура? Он же не «Останкино»! Этот никчемный репортаж с газовой станции? Чушь какая! Он же не со шпионского спутника снимал газопровод! Кстати, если кому-то нужно, так действительно — из космоса уже давно отсняли во всех подробностях…
В конце коридора, перед высокой дверью с красноречивой цифрой «2» Иван Сергеевич остолбенело замер. Он чувствовал себя двоечником, вызванным к директору школы. Пришлось сделать усилие, чтобы постучаться и перешагнуть стертый другими двоечниками порог.
— Можно? Меня вызывали… И повесткой, и по телефону… Но я ее только получил…
«Черт, почему ты начинаешь с оправданий?» — одернул он сам себя.
— Здравствуйте, господин Черепахин, проходите. Меня зовут Петр Васильевич Крайко, следователь по особо важным делам городской прокуратуры, — представился округлый, склонный к полноте хозяин кабинета. На вид ему было около тридцати.
«Особо важным! — Черепахин втянул голову в плечи. — В чем же я таком особо важном замешан?»
Черепахин не числил себя ни принципиальным правдолюбцем, ни продажным журналистом, ни преступником, ни трусом. На чем основывались его умозаключения, трудно предположить — ни с кем в конфликты не вступал, никто и никогда не пытался его купить, ни с кем не приходилось враждовать, никто не угрожал, на допросы тоже не вызывали, поэтому такое представление основывалось не на реальном фактическом опыте, а на зыбких предположениях.
— Присаживайтесь, — следователь указал Ивану Сергеевичу на простой жесткий стул перед своим массивным полированным столом и по-свойски спросил, будто свидетель преодолел огромное расстояние, а он терпеливо ждал его много дней: — Как добрались?
— Спасибо, хорошо.
— Ну, рассказывайте. — Крайко облокотился сложенными на груди руками о стол и лучезарно посмотрел на Черепахина, как почитатели таланта Петросяна и Степаненко смотрят на своих кумиров.
— О чем? — после короткой паузы задал Иван Сергеевич осторожный вопрос.
— Ай, бросьте, неужели не о чем?
Тон следователя был какой-то игривый, не соответствующий занимаемому положению, да и сам он не походил на серьезного, облеченного властью человека. Губы то и дело расплывались в ухмылочке, зализанная прядь жидких волос на ранней блестящей лысине слегка сбилась, как после танца, который нижняя, не видимая Черепахину, часть туловища еще продолжала выплясывать под столом, так неспокойно он сидел. И вообще, Крайко был похож на развязного конферансье сборного чесового концерта. Хотя солидная должность, мебель, дорогой ноутбук, добротный костюм и аромат хорошего одеколона говорили о другом.
— Конечно не о чем! — как можно тверже сказал Черепахин. — У меня безупречная биография, я никогда не был замешан ни в чем предосудительном…
— В целом, да, биография неплохая, — скосив глаза, следователь отряхнул перхоть сначала с одного, потом с другого плеча. — Хотя претензии к вам имелись…
— Какие претензии?! — даже подскочил Иван Сергеевич, будто из стула выскочила пружина и подбросила его атлетическое тело.
— Например, героизация бандеровщины, — тонко улыбнулся следователь. — Помните такой факт?
Черепахин обмяк.
— Опять про деда Миколу? Ну, написал очерк о сложной человеческой судьбе, что с того? Тем более обстановка-то изменилась, он сейчас ветеран, пенсию хорошую получает…
— Неужели жив курилка?! — искренне изумился Крайко, и лицо его выразило живейшую заинтересованность. — Это сколько ж ему натикало?
— Тридцать шестого года. За семьдесят. Когда я последний раз его видел, был в прекрасной форме: сухой, жилистый, поллитру легко принимает… Самогонку не любит, настоящую заводскую уважает, — продолжил Крайко. — Вы с ним даже подружились, частенько баловали старика горилкой с перцем…
«Откуда он все это знает?» — не на шутку встревожился Черепахин. А вслух сказал:
— Ну и что? Разве это запрещено?
Голос прозвучал неуверенно и напряженно.
— Да нет, конечно, Иван Сергеевич, я к другому… Часто замечал: чем больше у человека испытаний, тем он здоровей. И этот ваш Проховыч тому лишнее подтверждение. Он ведь сколько отсидел?
— Тринадцать лет.
— Вот видите! Да в лесах больше десяти годков — без воды, газа, электричества… НКВД с собаками облавы проводит, если поймают — сразу к стенке поставят, без всяких формальностей… И ничего, выжил, держится огурцом, водочку попивает… Потому что трудности и тело закалили, и нервы укрепили… И дай Бог ему здоровья!
Крайко наклонился вперед и впился в Черепахина многозначительным, высасывающим взглядом.
— А вот взять благополучного современного человека, бизнесмена, руководителя, любителя муз, — и посадить его на нары, на тюремную баланду. Как думаете, сколько выдержит?
Иван Сергеевич пожал плечами.
— Не знаю, я в таких делах не разбираюсь…
Следователь иронично скривил губы.
— А вы бы сколько выдержали?
Сердце опустилось куда-то в область желудка, Черепахин вспотел.
— При чем здесь я? За что меня в тюрьму?
— Иван Сергеевич, ну, теперь, когда мы лучше узнали друг друга, расскажите мне о вашей противоправной деятельности в виде сдачи в аренду двух видеокамер «Sony DSR-PD150P», «камкордеров» или «дивикамов», как вы их называете, — с замечательной улыбкой Бендера-Юрского при разговоре с Корейко-Евстигнеевым попросил Крайко. — Только, как говорил герой известного фильма, не оскорбляйте мой интеллект увертками и ложью. Деньги, которые вы получали от коллег, они проводили через свою бухгалтерию, а вы — нет. Плюс «левые» съемки, уклонение от уплаты налогов… Ох, как это нехорошо и мелочно. Разве же можно так не любить свою страну?
* * *
Потом, в камере, уже без галстука, ремня и шнурков Иван Сергеевич все не мог прийти в себя от виртуозного напора следователя, не дававшего ему ни сосредоточиться, ни попытаться что-либо объяснить, да и что тут объяснять-то: было, конечно, но не в криминальных же масштабах. Да-да, ваша правда, и один проступок уже криминал, так я готов все компенси… Да как же вы не понимаете, гражданин Черепахин, что это не проступок, как вы квалифицируете, а противоправная деятельность, направленная на подрыв благосостояния и обороноспособности нашей державы. Это вам не хулиганство какое-то, поэтому разговаривает с вами не постовой милиционер Тютькин, а следователь по особо важным делам. Вижу, не хотите понимать. Ну так посидите и подумайте!
Бред, да и только! Но ведь он прекрасно подготовился к разговору, даже Проховыча раскопал, а Черепахин уже и фамилию деда Миколы забыл. Зачем так обкладывать мелкого нарушителя? Зачем обволакивать его сетями словоблудия и страха?
И тут Иван Сергеевич вспомнил скомканный конец разговора с киевским теленачальником: «У нас большие неприятности. Мы тебя забыли, ты нас! Все!»
Так, может быть, это и есть отголоски тех неприятностей? Их продолжение? Но зачем задействовать такие силы? Или у тех, кто управляет Черной дырой, меньшего калибра просто нет? Понять происходящее Черепахину пока не было дано. Это уже не бред, это — приглашение в бездну.
* * *
— И за что, я вас спрашиваю? — донеслось до Ивана Сергеевича. — За продажу книг. Причем…
— Простите, я в этом не понимаю, — рассеянно сказал Черепахин, сознанием «вплывая» туда, где уже находилось его тело.
А находилось оно в тесной камере предварительного заключения со сплошным деревянным настилом вдоль стены, окном, через которое не проникал ни свет, ни воздух, облупленной раковиной с ржавым, капающим краном, железным стульчаком в углу и желтой лампочкой под высоким, покрытым плесенью потолком. И с соседом — разговорчивым, вполне доброжелательным человечком, который освободил для него крючок вешалки, выделил половину своего одеяла и даже предложил бутерброд с колбасой. Но Ивану одна мысль о еде была противна.
— Чего не понимаете, батенька? — спросил сосед. — Вижу, вы здесь впервые?
— Естественно! — Черепахин сжал пульсирующие виски ладонями. — Простите, я перебил вас.
— Пустое, со мной — это не страшно, а вот с другими советую вести очень осторожно. Здесь настоящие звери попадаются. Без преувеличений: людей едят…
Он сказал это настолько буднично, что Черепахина аж в пот бросило.
«Господи, что же происходит? Куда я попал?!»
— Так вот, взяли меня за продажу книг без лицензии, — прежним обыденным тоном продолжил сосед. — Причем, прошу отметить, собственных книг. Не из домашней библиотеки, а написанных мною. «Лингвистические задачи применительно к курсу „Введение в языкознание“».
Он сделал паузу, очевидно ожидая удивления или похвалы. Но Черепахин был настолько выбит из колеи, что не смог продемонстрировать ни то, ни другое.
— Позвольте отрекомендоваться: автор, Сушин Аристарх Матвеевич, честь имею, — человечек встал и, закрыв глаза, резко кивнул головой, будучи, видимо, в полной уверености, что именно так, по-старокиношному, должен представляться интеллигентный человек.
Росту в нем было немного: метр шестьдесят пять максимум. В ширину — чуть меньше. Лысину обрамляли пышные кудрявые русые волосы. Большие серые глаза под обиженно наморщенным лбом гневно, но в то же время как-то по-детски прищурились. Румяные щеки и тонкий горбатый птичий нос завершали картину. Всем своим обликом господин Сушин напоминал крупную сову, которая вместо ветки по случаю присела на нары.
— Черепахин Иван Сергеевич.
— Очень приятно, хотя, лучше бы, конечно, в другой обстановке. — Аристарх Матвеевич театрально взметнул глаза к потолку камеры, но тут же остыл и сел на отполированный сотнями тел деревянный помост.
— И что, вы думаете, они мне инкриминируют? Противоправная деятельность, направленная на подрыв благосостояния и обороноспособности нашей державы! Во как! Это пара гривен не уплаченного мной налога разорит страну? Приехали!
— Да-да, — встрепенулся Черепахин. — И мне то же самое сказал следователь.
— Ну, видите? Никакой фантазии! Сатрапы! Им не законность нужна, а план. Вас ведь тоже не иначе как за три копейки мытарят?
— Я, честно говоря, и сам не знаю, за что. Следователь Крайко как раз о налогах и говорил, но как-то странно это все.
— Вот-вот! Да вы не волнуйтесь, для меня эти тенеты как второй дом уже стали. Не волнуйтесь, утро вечера мудренее, поедим, поспим и пощелкаем все ваши загадки. Думаю, совет бывалого человека вам не помешает.
— Буду очень благодарен.
— Кстати, адвокат-то у вас есть?
— Ну, есть знакомые, но так чтобы личный… Пожалуй, нет.
— Так же нельзя, Иван Сергеевич. Деловой человек без надежного адвоката, как автомобиль без тормозов. Так занести может! Ну, так и быть, я вам своего посоветую. Голова! Марин Игорь Владимирович, для своих — просто Гарик. Завтра же и переговорю с ним. А домашние знают, что вы здесь?
— Да, следователь разрешил позвонить…
— Разрешил! Благодетель… Это его обязанность!
— Я предупредил супругу, что срочно уезжаю в командировку, пока суть да дело, может, и обойдется все.
— Это вы очень правильно решили, — Сушин одобрительно покивал головой, — зачем женщину тревожить. Я вам сейчас такую историю расскажу, как один сиделец три месяца…
Перенервничавший за этот долгий ужасный день, Черепахин, не вникая в смысл, слушал убаюкивающую болтовню Аристарха Матвеевича. Он немного успокоился, и положение уже не казалось безнадежным. Ведь есть же закон, есть надзорные организации, да и он не последний человек в городе! Разберутся… И с соседом повезло — человек явно приличный, мог же оказаться и какой-нибудь ужасный уголовник: убийца-людоед, например. И адвокат завтра, дай Бог, появится. Иван Сергеевич и сам не заметил, как уснул.
* * *
Черепахин проснулся среди ночи. Словно кто-то резко позвонил прямо в мозг и все мысли тут же разбежались и улеглись по своим полкам.
«Какие, к черту, налоги, какие „дивикамы“? Сюжет о трубопроводе — вот единственная причина! В Киеве поднялся скандал, материал стерли, пленку изъяли. У следователя никаких бумаг на столе не было. Он хоть и спрашивал, но ответами не интересовался. Такое впечатление, что вопрос об аресте был решен заранее. Вот только зачем?»
Лежать было жестко, он расправил свой край одеяла и перевернулся на другой бок, но удобней не стало.
«Запугать, вот зачем! Других объяснений нет. Запугать, чтобы потом добиться чего-то! Но чего? Признаний, что он шпион? Бред какой-то!»
Иван Сергеевич любил почитать перед сном детективы, да и фильмы-расследования уважал и часто угадывал концовку. К тому же приходилось иметь дело с настоящей криминальной хроникой, снимать места происшествий. Так что и теоретически он подкован, и практический опыт имеется… Ну-ка, напряжемся, подумаем…
Сквозь тонкое одеяло доски врезались в ребра. Рядом храпел сосед, капало из крана, булькало в железном стульчаке, к тому же ощутимо воняло канализацией. Обстановка не способствовала размышлениям.
«И все равно, кроме газового сюжета, ни с чем нынешний „пазл“ не складывался. Так ведь в репортаже нет ничего, кроме общих слов и малоинформативных кадров! Ну, предположим, стратегический объект, который почему-то плохо охраняется. Но что такое может интересовать следователя прокуратуры, а не „постового милиционера Тютькина“? Только не копеечный налог. Видеокамеры — это явно лишь предлог. Зачем его здесь закрыли?»
Черепахин сидел, опершись локтями на колени, раскачивался, как при иудейской молитве, массировал пальцами виски и напряженно думал.
«Ну, предположим, он действительно разгласил государственную тайну. Тогда его за это и должны карать! Выяснять все обстоятельства выдачи секрета, допытываться — случайно или с умыслом это сделано, проверять связи, искать контакты с иностранцами или с кем там еще… При чем здесь бетакамы, при чем налоги?»
Конечно, тут бы посоветоваться с соседом, у того, сразу видно, голова хорошо работает… Но автор заумных филологических опусов громко сопел, причем как на коротком и судорожном вдохе, так и на длинном неспешном выдохе, словно ритмично пугался чего-то во сне и тут же брал себя в руки.
Неудобно будить незнакомого человека! Надо ждать утра… И постараться хорошо выспаться. Но на этот раз, как он ни старался, заснуть долго не мог. Только под утро пришло тяжелое забытье.
* * *
— Подъем! — рявкнул грубый голос. — Встать, кому говорю!
Черепахин вынырнул из кошмарного сна, но кошмар продолжался наяву. Жуткая, в своей убогости и неприспособленности к человеческому бытию камера, в которой можно держать только скот, да и то предназначенный на убой. Атмосфера полного бесправия и произвола, которую олицетворял молодой сержант, стоящий с широко расставленными ногами у распахнутой двери и постукивающий литой резиновой палкой по голенищу сапога.
— Построиться у стены. Перекличка! — кричал сержант голосом нечеловеческим и уж точно не предназначенным для людей. Со своими товарищами, знакомыми и членами семьи он разговаривает, конечно, совершенно по-другому.
— Сушин! — молодцевато и громко отозвался сосед, став по стойке «смирно».
— Черепахин, — вяло проговорил директор «Зенита».
Он уже давно отвык от перекличек. И от обезличенности фамилии отвык тоже. Много лет он был Иваном Сергеевичем, товарищем Черепахиным, а в последнее время — господином Черепахиным или господином директором, лауреатом двух республиканских и десятка областных премий, заслуженным деятелем культуры, победителем Всеукраинского конкурса на лучший телевизионный очерк… Его фамилия всегда была окутана флером должностей, званий, уважительных обращений… Сейчас, без них, она выглядела голой и никакого уважения не внушала, да и не заслуживала.
— Чего, не проснулся еще, чудила на букву мэ? — оскалился сержант и ткнул задержанного палкой в грудь. — Может, тебе для бодрости почки пощекотать? Фамилия, громко!
— Черепахин! — выкрикнул Иван Сергеевич. В этот момент он сам себе был противен. И отчетливо понял, что одна жизнь кончилась, и сейчас начинается другая.
После переклички они получили завтрак. Пшенная каша с детства вызывала у Ивана Сергеевича аллергию — чесался язык и начинался насморк. Он отставил сальную алюминиевую миску с воткнутой в желтый комок алюминиевой ложкой. А есть хотелось. Выручил Аристарх Матвеевич, у которого оказались принесенные женой бутерброды с сыром и колбасой. За едой Черепахин и поделился своими ночными соображениями.
Аристарх Матвеевич оживился.
— Так-так-так, вот это уже похоже на правду! Я же вам говорил — утро вечера… Газовый сюжет гораздо реалистичней, чем налоговый вариант. В конце концов, засекреченными могут оказаться самые обычные на первый взгляд вещи! А спрос по этим статьям очень серьезный!
Сушин с упоением дирижировал надкусанным бутербродом.
— А что вы там такое показали?
— Да в том-то и дело, что ничего!
Иван Сергеевич был совершенно искренен. Он просматривал сюжет перед перегонкой не один раз, текст писал сам и, естественно, помнил его от первой до последней буквы. И картинку хорошо помнил, но в ней нельзя было найти ничего предосудительного: забор, общий вид территории станции, труба с ответвлениями, диспетчерский пульт, круглые физиономии манометров с удивленно вскинутыми вверх стрелками, монитор компьютера, согнутая перед ним спина оператора, пожилое лицо с вислыми, как у запорожского казака, усами…
— Совершенно ничего! — убежденно повторил он.
Но Аристарх Матвеевич не согласился.
— Э-э-э, не-е-т, батенька! — нравоучительно произнес он. — Речь о вещах непростых. Если вы не специалист, то, извините, самостоятельно тут не разобраться! Представьте, вы сняли военный самолет: фюзеляж, крылья, хвост, — ничего особенного! А он включен в список секретной техники! Но вы же не знаете этого списка! Назначили экспертизу, а она сказала: это секретный объект! И все — десять лет!
— Неужели десять?! — охнул Черепахин.
Сосед замахал руками:
— Ну, нет, это я загнул. Может, три, может, пять… А если без умысла, то могут и условно дать! Только знаете что…
Аристарх Матвеевич многозначительно поднял палец и понизил голос:
— Я придумал, извините, совершенно гениальную вещь! Подите поближе…
Черепахин наклонился, и Аристарх жарко зашептал ему в ухо:
— Надо дать эту пленку специалистам. Пусть проверят и скажут — есть там государственные секреты или нет! И все станет ясно! Ведь пленка у вас осталась?
Наступила тишина, и Черепахин услышал, что сосед перестал дышать. Что это с ним?
— Осталась, конечно! Только на пленку уже давно не пишут. Есть так называемый «исходник», ну, оригинал, карточка памяти с материалом в цифровом формате…
Иван Сергеевич внезапно выпрямился и застыл. Вот он, недостающий пазл! Злополучная запись! Вот с какой целью его прессовали и запугивали! Хотя они изъяли материал в Киеве… Значит, враждебную Черную дыру интересует оригинал! Но почему?!
— Что с вами, Иван Сергеевич? — взволнованно частил Аристарх. — Вам плохо? Я спрашиваю: где эта карточка-то?
Черепахин пожал плечами.
— Да в ней нет никакой ценности! Я даже и не помню точно, где она.
— Так не годится, Иван Сергеевич, — нахмурился сосед. — Это со мной можно не откровенничать, а Крайко вас не поймет. Если вся заваруха из-за этого репортажа, то вам придется отвечать на вопросы четко и не мешкая. Так где же эта открытка?
— Карточка.
— Простите великодушно, я профан в этом деле. Так где же?
Черепахин напрягся. Сокамерник неожиданно разволновался и с таким интересом и напором уже третий раз в течение минуты задал один и тот же вопрос, что у Ивана Сергеевича возникло неприятное ощущение.
«Наседка»! Слово всплыло в памяти и на мгновение перекрыло все остальные мысли. Это же классическая «наседка». И «легенда» у Аристарха, или кто он там, слабовата. Сочувствует, удивляется, как это прокуратура заинтересовалась копеечным прокатом видеокамер, а его «книжным» делом на сегодняшний день даже райотдел милиции заниматься не станет.
— Да вы понимаете, Аристарх Матвеевич, у меня эта карточка может быть и дома, и на работе, но скорее всего я оставил ее на даче, потому что ничего особенного на ней не было, вернее, я не придал тому, что на ней есть, никакого значения.
Сосед неодобрительно покачал головой.
— Сегодня у меня встреча с адвокатом Мариным, он человек отзывчивый и настоящий профессионал, думаю, возьмется за ваше дело. Так вы ему все подробненько и изложите.
* * *
Встреча с адвокатом произошла в тот же день. Под диктовку Аристарха Черепахин написал заявление и отдал тому самому нечеловеческому сержанту. А после обеда его вывели из камеры и провели в напоминающий пенал кабинет, отличающийся от камеры только отсутствием нар, раковины и унитаза, да присутствием окна под самым потолком. Яркие солнечные лучи заставили его зажмуриться.
— Здравствуйте, я адвокат Марин Игорь Владимирович, — раздался густой авторитетный голос. — Можете называть меня Гарик.
Черепахин открыл глаза, но захотел зажмуриться опять.
Черный в мелкий красный горошек галстук-бабочка, серый костюм-тройка, желто-зеленая рубашка и коричневые с белыми боковыми вставками туфли делали адвоката похожим на яркого крупного попугая. Очень беспокойное «пернатое». Начиная фразу, он вставал и начинал ходить по комнате. С последним словом опять садился на стул и внимательно слушал. Птичий облик дополняли беспокойные глазки-бусинки, гладкие черные, явно подкрашенные, волосы, собранные в куцый хвостик на затылке, и острый нос, вытарчивающий из-под очков.
— Я с удовольствием займусь вашей защитой, уважаемый Иван Сергеевич! — с ходу заверил Марин, даже не заикнувшись о своем гонораре. — Во-первых, Аристарх Матвеевич за вас ручается, а во-вторых, дело у вас обещает быть преинтереснейшим…
«Пернатая» похожесть адвоката и сокамерника, а еще в большей мере сходство их поведения напомнили Черепахину не очень уместную в данной ситуации веселую строчку из старой студенческой песни: «Птицы из лета вернулись, ага, значит, пора нам валить на юга». Впрочем, она как раз очень уместна: действительно, надо валить! Не обязательно на юг — куда угодно, но подальше от Лугани, проклятого репортажа и зловещей Черной дыры!
Ведь отдельные кадры происходящего выстроились в четкую картину, имеющую определенную направленность. Запись у Черной дыры уже есть. И за второй она гоняется не потому, что ей нужен оригинал, а потому, что хочет изъять все экземпляры. А когда изымет, останется терминировать свидетелей. Ликвидировать, говоря простым языком шпионских триллеров. Устранить, убрать, зачистить. «Полная зачистка» — вот как это называется в боевиках. Если в арсенале Черной дыры имеется прокуратура, то наверняка найдутся и бандюганы, которые быстро «решат вопрос» с самим Черепахиным и с глупым Пашкой Савиным. А может, и с кем-нибудь еще, кого они посчитают опасным.
— Я согласен с вами, что причина ареста в нарушении государственной тайны, — вальяжно сообщил Гарик, для проформы выслушав сбивчивый рассказ Черепахина. — Но мы должны их опередить. Для этого надо провести экспертизу вашего репортажа, получить заключение об отсутствии в нем секретности и заявить ходатайство о прекращении уголовного дела и отмене меры пресечения. Да что там ходатайство — я завалю их жалобами!
— Большое спасибо! — Черепахин заискивающе улыбнулся. Он не обнаруживал своего знания, потому что начал контригру против Черной дыры и ее прихвостней. — Мне кажется, что флеш-карту с записью я оставил на даче… Не на сто процентов, но на девяносто — точно.
— Ну, и отличненько! — оживился адвокат, аж забурлил весь, как попугай, которому щедро насыпали семечек.
— Я ухожу и буду заниматься в основном вашими вопросами. Можете не волноваться: если Гарик взялся за дело — считайте, что оно выиграно!
О гонораре он по-прежнему не заикался. А поскольку мир не видел адвокатов-бессеребренников, такое бескорыстие подтвердило самые худшие предположения Ивана Сергеевича.
* * *
Аристарха Матвеевича выпустили под подписку о невыезде. Он настоятельно предлагал соседу передать друзьям записку или что-то на словах, но Черепахину было нечего и некому передавать.
— Держитесь, Иван Сергеевич, мы будем за вас бороться! — прослезился Аристарх и троекратно облобызал товарища по несчастью. Тот даже устыдился, что подозревал сокамерника в двурушничестве.
Остаток дня и весь следующий никто Ивана Сергеевича не тревожил и он, более-менее собравшись с мыслями, обдумывал странную чехарду, которая завертелась вокруг. Он был уверен, что в телекомпании и его квартире проведены тщательные обыски. Сейчас скорее всего умелые руки специалистов тщательно обыскивают дачу. Но, несмотря на свой опыт и умения, они ничего не нашли, да и не найдут. Не мудрено: даже если бы Ивану Сергеевичу не угрожала опасность, он никогда бы по доброй воле не признался, что оставил оригинальную запись рядового репортажа у Вероники — своей новой двадцатилетней пассии, чтобы показать свою творческую состоятельность и значимость в телевизионном мире.
Барышня приехала из такой глубинки, что провинциальную Лугань воспринимала как кипящий котел цивилизации. Разумеется, она хотела стать моделью или актрисой, именно за этим и пришла в телекомпанию, где, по ее разумению, как раз и вышлифовывают из потенциальных доярок и скотниц шикарных теледив. Иван Сергеевич, как человек чуткий, не стал разочаровывать простодушную провинциалку, а напротив, взвалил на себя нелегкое бремя шлифовки.
В снятую под этот проект однокомнатную квартирку, где, кроме скрипучего дивана и облупленного холодильника, ничего не было, он перевез из студии списанную видеодвойку, ноутбук, и процесс пошел.
Шок черепахинских молодых лет, фильм «Эммануэль», стал учебным пособием, а трудолюбивая Вероника, родителей которой очаровала в свое время героиня сериала «Просто Мария» Вероника Кастро, с головой окунулась в работу. Учеба шла круглые сутки, учитель и ученица практически не покидали аудиторию… Да и куда пойдешь: городок-то небольшой — все на виду…
Но даже в съемной квартире у них не было времени скучать, поэтому Иван Сергеевич называл девушку Вероникой Виагрой. Она думала, что это красивый сценический псевдоним, заменивший малозвучную фамилию Подтыко, и была очень довольна, хотя слегка сомневалась: не бросится ли зрителям в глаза сходство с названием московской поп-группы? Учитель при этом буквально закатывался хохотом, целовал очаровательную пейзанку в торчащие тугие соски и успокаивал:
— Не боись, те девчонки в Москве. Да и вообще — им до тебя далеко…
Конечно, тут он изрядно привирал, ибо группу «Виагра» видел только по телевизору, а Веронику Подтыко рассматривал в упор, со всеми подробностями, зато ее песен вовсе не слышал, а потому не мог сравнивать. Но, будучи все же в основном человеком серьезным, Черепахин проводил так же уроки телевизионного мастерства и раз двадцать пять показал Виагре самый удачный свой репортаж, с подробным комментарием видео- и звукового ряда.
Поэтому в тайной учебной аудитории, адрес которой был никому не известен, на аппаратурной стойке возле монитора лежала маленькая черная коробочка с видеокартой «SONY», которую, как и предполагал Иван Сергеевич, искали сейчас повсюду.
* * *
Третий день пребывания Черепахина вне привычной жизни начался со встречи с адвокатом. «Попугай» со скорбным лицом сообщил, что новости он принес, к сожалению, не самые лучшие. Дача Ивана Сергеевича вместе с хозяйственными строениями сгорела этой ночью дотла.
— Предположительно короткое замыкание, — печально сказал Гарик и вытер ярким клетчатым платком вспотевший лоб.
— Что с моей женой? — глухо спросил Черепахин, чувствуя, как стучит в железной бочке грудной клетки кузнечный молот сердца.
— Иван Сергеевич, вы же сами просили пока с ней не связываться. А на даче никого не было, это точно.
— Раз Ольга там не ночевала, кто мог устроить замыкание?
— Да те же бомжи. Может, и не замыкание это вовсе. Свечка, спичка, сигарета, да мало ли… Замыкание — первоначальная версия. У вас, естественно, есть страховка?
— Да, — зло ответил Черепахин поднимаясь, — спасибо за заботу.
* * *
Но в камеру Иван Сергеевич попал не сразу: нечеловеческий сержант, а может, его брат-близнец, отвел подследственного в комнату для допросов. Она отличалась от предыдущего пенала только тем, что вместо адвоката здесь сидел следователь. Выглядел он неважно: отекшее лицо, красные глаза с набрякшими веками, вчерашняя щетина… И настрой был совершенно другим: сегодня Крайко не походил на разбитного конферансье — это был собранный, зло глядящий исподлобья волк.
— Господин Черепахин, буду с вами откровенен, — он закрыл тонкую папку с неподшитыми протоколами и какими-то фотографиями. — Обстоятельства сложились так, что все ваши шалости с камерами, съемками и налогами мы можем забыть в один миг. Речь идет об экономической безопасности страны! И вам будет лучше, если вы добровольно выдадите оригинал записи репортажа со стратегического объекта государственной важности!
— А разве на даче его так и не нашли? — усмехнувшись, спросил Иван Сергеевич. — Зачем же было ее поджигать?
— Не забывайтесь, Черепахин, что за намеки? — набычился Крайко, и тут же, спохватившись, смягчил тон: — Я сочувствую вам, но дача, в конце концов, только дрова. Получите страховку, построитесь по-новой. Если будете сотрудничать со следствием. Иначе в ближайшие семь-десять лет у вас будет другая дача — казенная. Итак, я вас слушаю. Где оригинал?
— Господин следователь, вы могли бы спросить у меня это при первой встрече три дня назад. Думаю, я за это время обязательно вспомнил бы, где я оставил этот никому не нужный кусок пластмассы. А сейчас, после трех дней в камере, после сообщения о пожаре вы задаете мне вроде простой вопрос, но ответить вот так с ходу я на него не могу…
— Что мешает? — вцепился в последнее слово Крайко. — Или кто? Вы кого-то боитесь?
Черепахин досадливо махнул рукой.
— При чем здесь «боитесь»! Вы представляете себе, что такое для меня появление репортажа на республиканском телевидении? Я не ждал, не гадал, не надеялся, и вдруг… В наших телевизионных кругах такая удача — это шанс повернуть всю жизнь вспять, взлететь вверх. Это как… Я даже не знаю, с чем сравнить мое удивление, чтобы вы поняли. Ну… представьте, что вам сейчас по этому мобильному телефону позвонит Дзержинский!
Следователь громко зевнул и удивленно посмотрел на Черепахина.
— Помилуйте, Иван Сергеевич, Дзержинский давно умер! Да и вообще, он руководил не прокуратурой, а совсем другим ведомством!
— Ну, пусть Президент Тучка! — Подследственный опять махнул рукой. — Дело ведь совсем в другом! Я пытаюсь объяснить свое состояние! Меня все поздравляли, приглашали выпить, хвалили. Я же творческий человек. Я находился в таком летучем состоянии, что не знал, где сам нахожусь. А про видеокарту я разве думал? Ну, как вы считаете — думал?
Крайко, продолжая с удивлением разглядывать Ивана Сергеевича, очень спокойно сказал:
— Пожалуй, не думали. Но сейчас летучее состояние прошло, вопрос задан, так что подумать об этом придется. У вас есть двадцать минут, пока я выпью чашку кофе. Могу и вас угостить. Хотите?
Черепахин вздохнул, обреченно пожал плечами и кивнул.
Следователь встал, подошел к двери и выглянул в коридор. Очевидно, он зацепил тонкую папку, потому что из нее выскользнули и спланировали на грязный пол несколько фотографий. Иван Сергеевич машинально нагнулся, поднял глянцевые прямоугольники, развернул веером, взглянул. На снимках в разных ракурсах был изображен распростертый на земле молодой человек в клетчатой рубашке и обтягивающих джинсах. Вот вид со спины, вот тело повернуто навзничь, вот крупным планом залитое кровью простецкое лицо сельского парня. Испачканные светлые волосы, застывшие круглые глаза…
Черепахин чуть не вскрикнул: это был Пашка Савин!
— Петро, будь другом, сделай две чашки кофе, — крикнул Крайко кому-то невидимому. — Только из той банки, что я принес. Мне три ложки положи, а то глаза слипаются…
И, вернувшись к столу, буднично пояснил Черепахину:
— Всю ночь не спал — на убийство вызвали, — следователь кивнул на фотографии. — Вот, как раз его, какие-то хулиганы… Бейсбольной битой, ножом… За что, про что? Когда личность установим, может, что-то и прояснится… Хотя вряд ли. Спонтанные убийства если и раскрываются, то случайно…
Крайко рассказывал что-то еще, перечислял подробности ужасного происшествия, но Черепахин не слушал. Он находился в прострации. Самые худшие предположения начинали сбываться.
* * *
Внешне журналист никак не проявил охватившие его чувства. Он сидел, подперев голову руками, и вид имел глубоко задумчивый. Но думал Иван Сергеевич совсем не на заданную тему. Если бы следователь городской прокуратуры Крайко мог прочитать мысли этого, как он считал, заурядного коммерсантишки с рыльцем в пушку, удивление его было бы посильнее, чем при упоминании Дзержинского.
Облажавшийся директор доживающей последние дни зависимой ото всех телекомпании «Зенит» вдруг увидел себя со стороны: романтический мальчик, обожающий тайны, зачитывающийся Майн Ридом и Дюма, успешный студент филфака киевского университета, симпатичный, хорошо сложенный яхтсмен и боксер, баловень студенток и преподавательниц, душа компаний, увлеченный Фолкнером и Хемингуэем, когда-то мечтающий о беспокойной жизни корреспондента крупного международного издания, каждый вечер перед сном, чего греха таить, представляющий себя в зале нью-йоркского Колумбийского университета, попечители которого вручают ему Пулитцеровскую премию в номинации «За выдающуюся подачу сенсационного материала», а он произносит слова благодарности на чистейшем английском.
Где этот мировой уровень, международные связи, престижные университеты и почетные премии? Нет ничего. Лопнул мыльный пузырь несостоявшихся надежд…
Брак по любви с бывшей одноклассницей Ольгой плавно и тихо трансформировался в упорядоченные финансовые, ровные личные и размеренные сексуальные отношения. Застойное, покрытое ряской болото Лугани. Монотонная работа литсотрудника в городской газетенке, неудачные попытки писать прозу. Организация вокально-инструментального ансамбля, первые «левые» заработки. Бесплодие супруги, столь же бесплодное лечение. Переход в местный телецентр, работа на третьих и вторых ролях. Затяжной путь наверх. Удача в новых условиях «самостийности» — удалось основать первую частную телекомпанию, стать ее владельцем и директором.
То же болото, та же ряска, только он теперь не по шею в липкой жиже, а лишь по колено или даже всего по щиколотку. Декоративные съемки, не претендующие на сенсацию и начисто лишенные конфликтности, а потому никому не интересные. Провинциальная жизнь, провинциальное творчество, провинциальное признание… Короткие интрижки, ничего не значащие для сторон и известные всему затхлому мирку местной творческой интеллигенции. Естественная свежесть проекта «Вероника» сходила на нет: она только начала входить во вкус, шалея от возможностей и ощущений своего молодого тела, а ему все чаще хотелось просто поговорить, поучить молодое существо уму-разуму…
И вдруг сумасшедшая карусель, закрутившаяся вокруг! Надуманные, высосанные из пальца обвинения, нагнетание атмосферы безысходности и страха, психологический (пока, ох, пока…) прессинг, уничтожение дачи… Но убийством Пашки Черная дыра наглядно показала: она ни перед чем не остановится! Он интуитивно чувствовал, что его судьба решена, но насытится ли проклятая Черная дыра? Или и Ольга пострадает? А может, и Вероника? Хотя о ней никто не знает, но ведь профессия этих людей и состоит в том, чтобы дознаваться!
И главное, ничего не понятно! Как в романах Себастьяна Жапризо: совершенно непримечательный мсье или мадам вдруг становятся объектом манипулирования, инсценирования, покушений, шантажа, превращаются в затравленных зверенышей и рвут наброшенные сети, а в финале разъясняется, какие дьявольские ремни приводили в действие затягивающую их машину страха… В книгах всегда все складывается удачно: подоспевают на подмогу верные друзья, которые метким выстрелом, броском навахи или лассо перетягивают на твою сторону весы удачи, или обнаруживается потайной ход, через который можно выбраться из самой охраняемой тюрьмы…
Но это книги, а как в жизни вырваться из засасывающей Черной дыры и кто разъяснит тебе смысл происходящего?! Да Бог с ним, со смыслом, главное, спасти свою шкуру… Этим всю жизнь был озабочен дед Микола, в бурной молодости «проводник» боевой пятерки ОУН…
* * *
— Думайте, думайте, уважаемый! — с заметной издевкой торопил Крайко. — Призываю вас сотрудничать со следствием, Иван Сергеевич, это в ваших же интересах, поверьте! Итак, где пленка?
Черепахин отодвинул нетронутую чашку с растворимой бурдой.
— Я думаю, исходник так и лежит на даче, в подвале. Его просто не нашли.
Крайко посмотрел, как опытный психиатр на очередного пациента, отрекомендовавшегося министром или депутатом Верховной Рады. И, слегка склонив голову на бок, прищурив левый глаз, спросил:
— Будем просеивать пепел? Я думал, только рукописи не горят. А пленки вспыхивают, как порох.
Иван Сергеевич тяжело вздохнул.
— Приятно иметь дело с начитанным человеком. Только это не пленка, а вот такой прямоугольничек… Конечно, я был выпивши, но скорей всего положил его в старую железную коробку из-под конфет. Я складывал в нее деньги — «заначку» от супруги, все собирался купить хорошую машину… А в тот вечер принес пятьсот долларов и две тысячи гривен… Долг отдали… Ладно, не улыбайтесь, это был «черный нал» за «левую» съемку… Утром денег у меня уже не было, видеокарты тоже, а она болталась в пиджаке, в левом кармане… Значит, спрятал все в подвальный тайник. Значит, там она и есть. Подвал каменный, дверь металлическая, тайник и коробка — тоже. Вряд ли огонь мог ее повредить…
Следователь, испытующе глядя в глаза Черепахину, молчал, будто решая в уме непростую задачу.
— Обыщите подвал и найдете, — равнодушно добавил Иван Сергеевич. — Или, хотите, я покажу. Если, конечно, все претензии с меня будут сняты…
Крайко перестал играть в психиатра и опять превратился в волка-следователя.
— Ну, что ж… Хорошо. Есть такое следственное действие: воспроизводство показаний на месте. Утром я вывезу вас на дачу…
— И отдав материал, я буду свободен?
— Вначале отдайте, тогда и поговорим.
— Надо взять ключи от подвальной двери. Они в связке с квартирными.
Крайко оскалил крупные редкие зубы в подобии улыбки:
— И ключи возьмем, и лом, и взрывчатку. Откроем, будьте уверены! Но если вы станете водить меня за нос, то окажетесь в соседстве куда менее приятных людей, чем Аристарх Матвеевич! Это, надеюсь, понятно?
— Более чем, — смиренно кивнул Черепахин. А сам подумал:
«Ну, дед Микола, не подведи!»
* * *
Когда-то поселок «Зеленая Гора» представлял из себя несколько десятков небогатых хаток, где доживали свой век те, кто не решился в молодые годы уехать на поиски счастья в Москву, Киев, или хотя бы в Лугань. Поселок постепенно умирал: ветшали и разваливались дома, зарастали бурьяном и амброзией огороды, становились непроезжими дороги, пересыхали колодцы, наконец, завалились столбы линии электропередачи, и в «Зеленой Горе» пропал свет…
Но тем временем стали цениться чистый воздух, вода и даже красивый ланшафт, и кто-то обнаружил, что агонизирующий поселок стоит на высоком зеленом холме, над живописным оврагом, речкой и самым настоящим темным лесом… Вскоре шахта «Ленинский путь» устроила здесь садоводческое товарищество, и «Зеленая Гора» обрела вторую жизнь. Насыпали и укатали дорогу из желтой тырсы, восстановили электроснабжение, поставили аккуратные сборно-щитовые дома, приспособленные под жилье контейнеры, пробурили скважины, разбили огороды.
Поселок преобразился и постепенно стал очень перспективным местом, к нему стали проявлять интерес «новые украинцы», перенявшие новороссийскую моду на загородное жилье.
Черное, воняющее гарью пятно противоестественно выделялось среди ухоженной зелени черепахинского сада, как схваченная скобками и перепачканная йодом кожа пробитого черепа в уродливо выстриженном пятне модельной прически. Но там, по крайней мере, идет естественный процесс заживления… А тут — закопченный бетонный фундамент, над ним, как гнилые зубы, возвышаются толстенные обугленные стены, выше торчит некое подобие сложенного домиком и спешно потушенного кострища: полусгоревшие балки перекрытия, вставшие дыбом доски пола, обглоданная огнем мебель, обрушившиеся стропила… Вокруг все залито водой, многие елочки и туи сломаны, травяной газон искорежен широкими колесами, цветники вытоптаны. Пожарные причинили, пожалуй, не меньше вреда, чем поджигатели…
Еще позавчера на этом месте стоял, возвышаясь над соседскими сборно-щитовыми уродцами и над глубоким, ведущим к реке оврагом, красивый двухэтажный дом с остроконечной европейской крышей и резным фасадом. Черепахин здесь отдыхал душой и телом: качался в гамаке, приглашал друзей и знакомых, устраивал застолья, для которых самолично жарил замечательные шашлыки. Соседи, приезжающие горбатиться на своих огородах, бросали на праздных дачников недоброжелательные взгляды, друзья их замечали и делали выводы:
— Строиться надо было среди равных, Иван, зависть, она как порох — пыхнет когда-нибудь, потушить не успеешь. Чем выше твой дом, тем больше врагов!
— Знаю, знаю, — отшучивался Черепахин, разливая горилку. — Маркс писал: «Человек может построить самый хороший дом и чувствовать себя счастливым, но если рядом кто-то построит лучший, то жизнь его будет безнадежно испорчена!» А если выстроит в двух кварталах — то и ничего… Психология!
— Вот именно! — Рюмки чокались, подогревая возмущение трудяг-огородников.
— Я же его за копейки купил у деда Миколы, — объяснял Иван Сергеевич. — Он себе готовый ДЗОТ соорудил: стены из природного камня, решетки, стальная дверь… Я как увидел, понял — да это на века, его можно до неба надстраивать! Ну, пока только второй этаж из дерева сделал, ДЗОТ в цивильный вид привел да сад разбил. Короче, можно сказать, за шапку сухарей такой гарный особняк приобрел… Ну, а соседей выбирать не пришлось, уж извиняйте…
Остро пахло пожаром и бедой, но Иван Сергеевич смотрел на пепелище и разоренный сад совершенно равнодушно. В другой ситуации у него бы сердце кровью обливалось, но когда сам закован в наручники и жизненные перспективы теряются в зловонном тумане тюремных застенков, на имущественные потери смотришь со стоицизмом древних философов.
— Ничего, Иван Сергеевич, дача — дело наживное! — почти дружески похлопал его по спине следователь. — У вас же страховка есть? Ах да, конечно, есть, я же спрашивал… Ну, вот видите, можно не волноваться.
Крайко привез Черепахина под охраной двух сутулых оперативников, насупленных невысоких молодых ребят в дешевых китайских кожаных куртках, черной и коричневой. К левой руке «коричневого» была пристегнута правая рука Черепахина. Конвоир постоянно курил, как это ни удивительно, ментоловые «Мальборо», а «черный», громко чавкая, жевал резинку. Но, как опера ни старались, и табачный дым, и клубничная жвачка вовсе не забивали, а только оттеняли и даже усиливали убойную вонь вчерашнего перегара, так что все их потуги были напрасны, как в случаях, когда не особо соблюдающие элементарные правила гигиены люди пытаются «накрыть» запах немытого тела дорогим парфюмом, что всегда дает еще более отвратительный результат.
— А я и не волнуюсь, — усмехнулся Черепахин. — Страховки как раз на шапку сухарей и хватит…
— Что? — не понял Крайко.
— Да, это я о своем, — махнул свободной рукой Черепахин, и тут же стальной браслет больно врезался в запястье.
— Не дергайся! — процедил «коричневый». — Тебя же предупреждали…
Следователь остановился метрах в восьми от обгорелых развалин, на границе сухой дороги и перепаханной пожарными машинами грязи, припорошенной пеплом. Дальше ему идти явно не хотелось.
— Давайте, парни, заводите Ивана Сергеевича, — сказал, поеживаясь от утреннего холодка, Крайко. — Пусть достает свою копилку.
— Куда заводить?! — возмутился «коричневый». — Вон второй этаж на ниточке висит!
— Точно! — поддержал его «черный». — Я в новых туфлях, а там вон какая срань! И вообще, оно рухнет в любой момент!
Крайко переступил с ноги на ногу.
— Ну, пусть один пойдет. Вот, Николай, раз ты к нему прикован…
— А я перекуюсь! — живо возразил «коричневый».
— Ну, перекуйся с Фомичевым, — кивнул следователь.
«Черный» покачал головой.
— Я туда не полезу. Хотите, Петр Васильевич, мы его к вам подстегнем…
Лицо Крайко покрылось красными пятнами.
— Вы что, совсем охренели?! Я следователь, процессуальная фигура, я здесь старший! А вы приданы мне в подчинение для обеспечения следственного действия!
— Мы и обеспечиваем! — в два голоса сказали оперативники. — А лезть в развалины — это не наша функция. Для этого спасатели есть!
— А чего мы тогда сюда приехали? — раздраженно спросил Крайко. — Воздухом подышать да на пожар посмотреть?
Оперативники переглянулись.
— Ну, почему… Пусть он один спустится. А мы перекроем пути отхода…
Следователь принужденно откашлялся, явно выигрывая время.
— А если убежит?
— Кто, я?! — изумился Черепахин, который молча слушал развернувшуюся дискуссию, смиренно переводя взгляд с одной спорящей стороны на другую. — Нашли беглеца…
«Коричневый» оперативник, по-папиросному переместив сигарету в угол рта, вытащил из-под куртки пистолет. Это был «форт», созданный уже в эпоху самостийности по схеме советского «макарова», но с элементами внешнего вида «кольта». Очень красноречивый символ метаний молодого государства от старых ценностей к новым, от бывшего старшего брата к желаемому будущему… Впрочем, пользователи оружием — люди всегда предельно конкретные и над подобными сложностями не задумываются. Тем более что свою основную задачу — переводить живых существ в мертвое состояние — любой пистолет, независимо от системы, конструкции и страны-производителя, выполняет одинаково успешно.
— А куда он денется? Шаг влево, шаг вправо — побег, прыжок на месте — провокация. Огонь открываем без предупреждения!
«Черный» тоже обнажил оружие.
Крайко вновь покашлял.
— Иван Сергеевич, сейчас в отношении вас действует инструкция по конвоированию арестованных и задержанных, — доброжелательно, но строго объявил он. — А это жесткий документ. Он действительно разрешает конвоирам застрелить вас при попытке к бегству. Как говорится, без суда и следствия!
Несмотря на прохладу, Черепахину стало жарко. Неужели у них уже все решено?! Неужели прямо сейчас?! И не будет того призрачного шанса в подвале…
— Не бойся, дядя! — усмехнулся «коричневый», заметив капли пота на лбу. — Не дергайся, и все будет нормально. Главное — без резких движений. Понял?
— Понял, — кротко, как и полагается задержанному, кивнул Черепахин.
— Отстегиваю! — сказал «коричневый».
Несмотря на лоховатый вид и перегар, действовали опера грамотно: «коричневый» спрятал пистолет и расстегнул браслет наручника, а «черный» стоял сзади и целился подконвойному в спину.
«Коричневый» на миг задержал кисть Черепахина, разглядывая деформированные костяшки. У него были точно такие же.
— Боксом занимался? У кого?
— У Харламова. А ты?
— У Яковлева. Но все равно не дергайся! Давай вперед!
— Хоть зажигалку одолжите, — попросил Иван Сергеевич.
— Что, дожечь хочешь? — засмеялся «черный».
Напарник тоже закатился смехом.
— Держите! — Предусмотрительный Крайко протянул ручку-фонарик и связку изъятых у него ключей.
Иван Сергеевич, еще до конца не веря в так удачно сложившуюся ситуацию, молча повернулся и двинулся к обгорелым развалинам. Пожалуй, эти ребята — крепкие орешки, и неизвестно, как сложилось бы там внизу, если бы они пошли с ним… Вырубать охранников и отбирать у них оружие очень легко и просто только в кино…
По покрытой копотью бетонной лестнице он поднялся к двери, протиснулся между косо упавшими обугленными досками и… оказался в аду! Удушливый запах гари пропитал воздух так, что он стал горьким до тошноты, прямо над ним зловеще нависали обгоревшие конструкции второго этажа, они раскачивались легкими порывами ветра и действительно в любую минуту могли обрушиться на голову… Под ногами чавкала вонючая пепельная грязь, он то и дело оскальзывался, с трудом удерживаясь на ногах.
Долго провозившись, он нашел люк, обломком доски расчистил пространство над ним, нащупал скрытую черной жижей замочную скважину, с трудом вставил ключ, с еще большим трудом два раза повернул… Замок щелкнул. Потянув за железное кольцо, он приподнял крышку и жидкая черная грязь водопадом хлынула вниз. Откинув крышку и подсвечивая себе фонарем, он стал спускаться по крутой лестнице.
Последняя ступенька скрывалась под черной жижей. Черепахин, не останавливаясь, почти по щиколотку в похожей под ярким светом фонаря на нефть воде прошел к старому металлическому стеллажу со всяким огородно-дачным хламом. Здесь почти не было пригодного для дыхания воздуха. Фильмы, в которых герои пересиживали пожар в подполе, — полное вранье.
Из-под инструментов, мотков проводов и прочей ерунды Черепахин извлек прямоугольную металлическую коробку. Он знал, что на крышке нарисованы летящие гуси, которые гонятся за убегающей девочкой. Когда-то в ней хранились конфеты, теперь деньги — в этой части он был честен со следователем. Вынув несколько пачек — а тут были и гривны, и доллары, и рубли, — он рассовал их по карманам.
Потом на миг прислушался. Наверху сильно трещало. Будто отбросив последние сомнения, Черепахин резко отдернул от стены стеллаж и, не обращая внимания на грохот падающих инструментов, сильно ударил ногой по отсыревшей снизу штукатурке — раз, второй, третий… Прочная на вид стена прогибалась, растрескивалась и, наконец, провалилась, открывая узкий темный коридор, в котором рассеивался и растворялся направленный луч китайского фонарика.
«Якщо в нирци немае другого виходу, то не можна в ний ховатися!» — объяснял за настоящей, «заводской» горилкой с перцем дед Микола, который одиннадцать лет прятался по лесам и схронам, потом двадцать лет скрывался и еще тринадцать сидел в тюрьме, а значит, знал, что говорит.
В свое время Иван Сергеевич скептически относился к такой «мудрости», хотя грамотно устроенный потайной ход сразу привлек его внимание и сыграл немалую роль в покупке дома. Но не из практических соображений, а просто юношеская книжная романтика играла в одном месте… И вот оно как обернулось…
Отодрав напрочь, чтоб не мешал, кусок оштукатуренной дранки, Иван Сергеевич нырнул в сырую черноту потайного хода.
И вовремя. Через несколько минут то, что оставалось от второго этажа, шумно обрушилось вниз. Над пожарищем поднялось и медленно расплывалось густое черное облако, будто на многострадальную дачу сбросили авиационную бомбу. Обгоревшие куски древесины посыпались в подвал, следом просочилась часть черного облака, и там стало невозможно дышать.
— Тво-о-о-ю мать! — побледнев, выругался «черный». — Это бы нам капец пришел!
— Точно… Хорошо, что мы этого мудака не послушались…
«Коричневый» зачем-то переложил пистолет из одной мокрой руки в другую. Но «форт» все равно дрожал и норовил выскользнуть. Оперативник спрятал его в кобуру.
Следователь мигом утратил важность и впал в панику, даже «мудака» пропустил мимо ушей. Он суетливо побежал в одну сторону, в другую, потом стал отряхивать ладони, приговаривая:
— Вот гадство! Что же это делается?! Его завалило! Теперь не отпишемся… Живо звоните спасателям, чего стоите!
— Хватит командовать, у нас свои начальники есть! — зло огрызнулся «коричневый». — А прокуратуре никто не давал права милиционеров на верную смерть посылать!
Крайко с трудом достал мобильник и принялся дрожащим пальцем тыкать в маленькие клавиши.
— Алло, спасатели? Это из городской прокуратуры… Только что у нас подследственного завалило на пожаре… То есть на бывшем пожаре… На пепелище… Да я не шучу и не пьяный… Доложите Николаю Ивановичу, Крайко — моя фамилия…
Тем временем Черепахин протискивался через узкий шестиметровый лаз.
«Только бы не завалило выход!» — мелькнула тревожная мыслишка, и не без оснований: он уже давно не проверял потайной ход.
Но дед Микола сработал все на совесть, и вскоре опальный журналист вывалился прямо в густые заросли шиповника, которые сам же и насадил для маскировки на крутом склоне оврага. Продравшись через колючий кустарник, он, оступаясь и с трудом удерживаясь на ногах, сбежал вниз и, не оглядываясь, помчался на юг, к реке, за которой начинался густой Желудевый лес. У него были черные, в кровь исцарапанные руки, черный, превратившийся в лохмотья костюм и лицо наверняка черное, покрытое жирной сажей. То ли от свежего воздуха, то ли от ощущения очередного неожиданного жизненного кульбита сердце радостно стучало, он взмахивал руками, словно хотел взлететь, но не получалось. В такт бегу он опять повторял некстати привязавшиеся строчки давней песенки: «Птицы из лета вернулись, ага, значит, пора нам валить на юга…»
Никто не гнался за ним, не окликал грозным голосом, не стрелял в воздух.
Наверху «черный» и «коричневый» оперативники, усевшись на садовый столик, допивали водку из плоской стальной фляжки. Крайко нервно расхаживал взад-вперед, обдумывая масштаб предстоящих неприятностей.
Остатки дачи продолжали дымиться, как разбомбленный прямым попаданием ДЗОТ.
