В кабинете посла шторы были задернуты и верхний свет выключен. Только яркий круг от допотопной настольной лампы, а вокруг абажура по всей комнате разливался зелёный полумрак. И лицо откинувшегося на спинку кресла Погосова было зеленоватым, как у Фантомаса, а руки, наоборот, ярко освещены, так же, как и зажатая в них очередная шифрограмма. Посол смотрел на листок с красной полосой так пристально, будто пытался рассмотреть, что находится за этим листом бумаги. А за ним находился Шаров, который сидел напротив и, покачиваясь на задних ножках стула, отрешённо смотрел в потолок. Лицо его тоже было зелёным.

Посол сконцентрировал взгляд на телеграмме и снова вслух прочитал засекреченный текст:

— Сегодня, до полуночи местного времени, вам единой колонной, не привлекая внимания местного населения, следует выдвинуться в район аэропорта и дождаться прибытия трех самолетов для эвакуации на Родину. Погрузку осуществить быстро и организованно. Напоминаем, что следует вывезти из Кабула сотрудников полпредств известных вам государств. Желаем удачи…

Шаров дипломатично молчал.

— Что скажешь? — не выдержал посол.

— Что я могу сказать? — Шаров был почтителен и серьезен. — Очень ценные указания: следовать в аэропорт мы должны не разрозненными группами, а единой колонной, при этом не привлекая внимания, хотя с нами будут еще несколько посольств… Согласитесь, что сами мы бы не додумались до такого!

— Время для шуток прошло, — раздраженно бросил Погосов. — Предупредите Масуда, чтобы нас не перестреляли его патрули.

Шаров пожал плечами. Его лицо было неживым — как маски противников Фантомаса.

— Он же мне не подчинён. И кто знает, что у него на уме. К тому же, кроме его людей, Кабул кишит неуправляемыми бандами. Выдвигаться без охранения — чистая авантюра.

— Не вам давать такие оценки указаниям Центра! — резко отреагировал посол и даже хлопнул ладонью по столу.

Шаров бесцеремонно отмахнулся, встал и, выходя из кабинета, сказал:

— Мои оценки, ладно… Вот как оценят эти указания душманы…

Смена внешней охраны посольства состояла из шести — восьми человек. Набросав мешки с песком, масудовцы устроили пулеметное гнездо прямо у кирпичной стены посольства, чтобы нельзя было подойти с тыла. Значит, на шурави они еще надеялись. А может, это означало совсем другое… Сейчас у пулемета дежурили трое, еще трое сидели на корточках в стороне и тихо переговаривались.

— Где начальник? — поздоровавшись, спросил Шаров.

Молодые охранники, придерживая автоматы, вежливо встали.

— Вот он идет, — сразу несколько пальцев указали на приближающегося человека постарше.

Подогнанная советская форма, ловко сидящий чуть набекрень паколь, открытая кобура с кольтом на бедре — все это безошибочно выдавало командира. А расхлябанная походка и небрежные манеры подсказывали, что, несмотря на советское обмундирование и американское оружие, это именно афганский командир.

— Салям алейкум, — поздоровался резидент и, доверительно взяв человека под локоть, отвел в сторону.

— Меня зовут Безбородый, — сказал он, понизив голос. — Передай Шах Масуду, что через несколько часов посольство выезжает на Баграм и улетает в Россию. Я прошу его обеспечить нам спокойную дорогу. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— А говорят, вы снова вводите армию, — удивленно то ли спросил, то ли констатировал командир.

— Я не командую этой армией. Я отвечаю за безопасность посольства. Ты меня понял?

Командир колебался.

— Я не могу так запросто обращаться к Панджерскому Льву…

— Так обратись к тому, к кому можешь! — начал раздражаться Шаров.

— Но…

— Послушай, я сказал тебе, как меня зовут! Ты слышал мое имя?

— Приходилось… Но все равно…

— Шах Масуд знает, кто я такой. И если ты не сделаешь то, что я сказал, то с тебя сдерут кожу! Ты меня понял?

Этот язык был здесь привычным.

— Я понял тебя, Безбородый!

Командир подтянулся и, отойдя в сторону, стал вызывать кого-то по рации.

Ночь в Кабуле наступает рано, темнота падает очень быстро, небо из лилового мгновенно становится чёрным. И сейчас неправдоподобно огромные звёзды, чуть подрагивая от поднимающегося нагретого воздуха, с любопытством рассматривали, что происходит во дворе российского посольства.

А там шла лихорадочная подготовка к отъезду. Своих пассажиров ждали автобусы, но сотрудники не спешили занимать места — они были заняты более важным делом: загружали имуществом стоящие здесь же три «КамАЗа».

Завхоз Семеняка бегал вокруг и приговаривал:

— Товарищи, по сто килограмм на человека! Придерживайтесь нормы!

Но слушать про нормы никто не хотел: бросать нажитое нелегким трудом и дефицитное в России имущество люди не собирались. Два грузовика уже были забиты под завязку и накрыты брезентом, в третьем на гору чемоданов, ящиков и узлов грузили электронику — коробки с телевизорами, музыкальными центрами, магнитофонами и прочий нежный товар, который так легко раздавить и повредить.

— Вы что, не понимаете: все это никак не войдет в самолет?! Там же будут еще солдаты, может, и техника, — не унимался завхоз. — А с нами поедут дипломаты других государств! Вы хоть подумайте, как будете смотреться со своими мешками и узлами!

Завхоз уже сорвал голос и теперь просто сипел. Но на него не обращали внимания. Двое афганских рабочих принесли тщательно упакованное трюмо Индиговой, и теперь, под бдительным руководством самой Веры, устраивали его поверх всего остального груза.

— Куда вы эту одороблу тянете?! Хотите мне телевизер разбить?! — возмущенно заверещала Титова.

Она всегда была похожа на тихую обезьянку, однако сейчас эта обезьянка взбесилась. Но тут же получила достойный отпор.

— Ты что, одна здесь такая цаца?! — закричала Индигова. — Значит, тебе телевизор тащить нужно, а мне антикварную мебель выбросить?! Ты вообще в списках на второй самолет, а это груз для первого! И я в списках на первый!

— Не твоего ума дело, я сама разберусь, в каких я списках!

Казалось, сейчас они вцепятся друг другу в волосы. Но в этот момент во дворе появился посол. Отчаявшийся Семеняка бросился к нему:

— Не слушают, Владимир Иванович! Может, вы подействуете своим авторитетом?

Тот скептически вздохнул, но все-таки подошел к «КамАЗу».

— Товарищи, есть норма, сто килограмм… Мы же в боевой обстановке…

— Это я, что ли, виновата в вашей боевой обстановке? — пошла в атаку взбесившаяся обезьянка. Она уже не разбиралась, с кем можно связываться, а с кем нельзя… — Почему, как что, так это я крайняя?!

— Да, но есть приказ из Москвы, — начал объяснять Погосов, однако Титова слушала только себя:

— Из-за чего я в этом пекле ишачила? Из-за интернациональной солидарности? Нет! Вот из-за этого телика, стиралки, из-за ковров! А теперь все брошу?! Нетушки! Все заберу!

Титова зло подбоченилась, ее сморщенное лицо покрылось красными пятнами. Но за свое имущество она была готова биться до конца. Хоть с Верой Индиговой, хоть с послом, хоть со страшным Хекматияром — все равно!

— Да вы поймите, Петровна, мы на войне! По дороге нас могут обстрелять…

— А если я оставлю телик, то не обстреляют? Может, тогда золотой самолет подадут?

Вера Индигова, презрительно улыбаясь, смотрела на распалившуюся обезьянку.

— Ну никакого воспитания, Владимир Иванович! — она скорбно развела руками. — Люди просто озверели! Из-за каких-то шмоток готовы товарищей разорвать, руководителя оскорбляют…

Посол перевел взгляд с озлобленной замухрышки Титовой на интеллигентную красавицу Веру, на трюмо, которое трудолюбивые афганцы старательно закрепили поверх всего скарба и теперь накрывали тентом, махнул рукой.

— Заканчивайте с грузом и обеспечьте посадку в автобусы, — бросил он Семеняке, уходя. — На аэродроме будем разбираться!

Тут появился высокий, худой Василий Титов, прилежный и исполнительный замнач секретариата. За ним двое подчиненных несли плоскую коробку еще с одним телевизором. Он растерянно уставился на уже закрытый брезентом кузов.

— Нина Петровна, — елейным голоском пропела Индигова. — Куда вам столько теликов? Глаз не хватит…

— Умная больно! — парировала Титова. — У меня в отличие от тебя дети есть! — И, повернувшись к мужу, рявкнула: — Чего стал, как засватанный? Тащи в автобус!

— Так автобусы вроде для людей, — тем же тоном продолжила Вера.

— Ничего, найдем место! — буркнула Титова. — Не твоя печаль!

Погосов зашел в свой кабинет с раскрытым пустым сейфом и выдвинутыми ящиками стола, тяжело опустился в кресло. Считалось, что посольство «законсервировано». А значит, через некоторое время его «расконсервируют», и все пойдет так, как раньше. Но сейчас самый неискушенный взгляд мог определить, что никакой «консервации» нет: посольство брошено, и неизвестно: вернутся ли хозяева в него когда-нибудь…

Послу было до боли грустно. Здесь он провел несколько последних и напряженных лет своей жизни. Он много работал в этой стране и, Бог свидетель, старался сделать так, чтобы ее бедный, малограмотный и горячий народ мог жить лучше, чище, современней. Но ничего не вышло. И вот теперь он и его люди вынуждены ночью тайком бежать из Кабула… Еще пару лет назад такое не могло присниться даже в кошмарном сне… А что развалится великий и могучий Советский Союз, разве могло присниться? Что так упадет дисциплина и ему, послу, дипломатическому генералу, придется выслушивать дерзости от озабоченной только своим имуществом технической сотрудницы?

Ну да это ладно! Сейчас главное — благополучно добраться до аэродрома Баграм. Всего пятьдесят километров, но в нынешней обстановке каждый километр можно умножать на десять. А может, и на сто… И хотя он пытался договориться о беспрепятственном отъезде, использовал все свое влияние и связи еще вчера крупных руководителей и политических фигур, хотя получил десятки успокаивающих заверений, уверенности в том, что они будут исполнены, не было. Как говорится: «Восток — дело тонкое…»

Посол встал, в последний раз окинул взглядом свой бывший кабинет, который уже успел приобрести вид заброшенного нежилого помещения, и вышел в тревожную кабульскую ночь.