Обстановка в городе накалялась. Проявлялось это очень своеобразно: стали меньше стрелять. Афганцы носят оружие с двенадцати лет и используют его не только по прямому назначению, но и для выражения чувств: радости на свадьбе, горя на похоронах, восторга от выигрыша любимой команды, торжества от встречи друзей, да и просто от хорошего настроения. В обычных условиях стреляют каждый день или ночь, при этом наметанный слух легко отличает автоматный или пистолетный салют от злой перестрелки. Но теперь стрельба стихла, и это было не к добру. Вторым признаком обострения является внезапное закрытие дуканов. Замки на дверях и окнах вечно открытых лавок — это почти официальное объявление тревоги. Сейчас наблюдалось как раз такое затишье торговли.

Шаров отмечал все эти признаки и делал свои выводы. Но в отличие от дипломатов и других сотрудников посольства он не мог отсиживаться на огромной тенистой территории.

На своем «рабочем» раздолбанном «мерсе» он попетлял по центру, потом выехал за пределы города и минут через десять добрался до полузасыпанных песком развалин древней крепости. В жидкой тени чахлого деревца, к которому была привязана невзрачная лошадка, сидел не менее невзрачный человечек, безучастно смотрящий куда-то вдаль. Возможно, он наблюдал мираж, причем без всяких стимуляторов — ни опиума, ни анаши Касым не употреблял. На каменистой земле трава не росла, поэтому лошадь прилежно смотрела в ту же сторону, что и хозяин. Не исключено, что в дрожащей оптической причуде эта пара видела светлое будущее своей страны…

А вот подъехавшую машину они будто и не замечали.

Шаров посигналил. Человечек и лошадь вздрогнули. Афганец вскочил и, оббежав большого железного «коня», открыл переднюю дверь и поздоровался. У него было узкое худое лицо, близко посаженные глаза, большой орлиный нос с горбинкой. Одет в традиционные белые штаны, пирану, и длинный, явно очень старый жилет, из-под которого выглядывали ножны ножа с широким клинком. На голове белая чалма, на ногах сандалии из автомобильной резины.

Шаров замахал рукой:

— Быстрее, Касым, быстрее, дорогой, садись! В такую жару каждую каплю прохладного воздуха беречь надо.

Придерживая чалму, афганец сел на переднее сиденье, захлопнул дверь и блаженно улыбнулся:

— Скажи, Безбородый, когда у меня будет такая машина с кондиционером?

— Вот буду уезжать, тебе и оставлю! — бодро сказал Шаров. — И чего тебе так нравится эта развалюха?

— Вот потому и нравится, что с виду развалюха, а всё работает отлично, — рассудительно ответил афганец. — Царапать глаза завистникам — все равно, что ковырять палкой в змеином гнезде.

— Ладно, Касым, об этом потом. Сейчас хорошо запоминай! Скажешь лично Шах Масуду: Хекматияр послал смертника — ему примерно двадцать пять лет, зовут Муфид, невысокий, заторможенный, будто опиума накурился.

Всю простоватость Касыма будто ветром сдуло, сейчас Шарова сосредоточенно слушал, запоминая каждое его слово, совсем другой человек, которого «человечком» назвать уже и язык бы не повернулся. Прищурив неожиданно ставшие злыми глаза, Касым стал похож на нахохлившуюся хищную птицу, от которой лучше держаться подальше. Резидент вспомнил, что однажды к агенту уже подсылали убийцу, но он оказался быстрее и перерезал наемнику горло.

— У этого Муфида синие кроссовки, — продолжал Шаров. — В левом взрывчатка. Запомнил?

Касым мгновение помолчал, потом утверждающе кивнул. Губы его были плотно сжаты, будто боялся, что открой он рот — всё услышанное тут же вылетит обратно.

— Хорошо, Касым, — Шаров хлопнул его ладонью по плечу. — Спеши, на счету каждая минута!

Касым кивнул, пулей вылетел из машины, сильно хлопнув дверцей. С ходу вскочил на лошадь, которая тут же сорвалась с места. Теперь ни у кого бы не повернулся язык назвать её невзрачной. Они унеслись к линии горизонта, именно в том направлении, куда совсем недавно так внимательно всматривались.

Шаров, качая головой, посмотрел вслед.

— Удачи, Касым! — тихо пожелал он. — Слишком многое поставлено на карту…