Глава 1
Рядовое задание

– Примите соболезнование, капитан! – скорбным тоном произнес полковник Джордан.– Мне крайне неприятно. Особенно после того, как президент Буш произнес речь о победе в иракской войне... Этот инцидент будет иметь политический резонанс...

Капитан Джон Маккойн молчал и, с высоты ста восьмидесяти пяти сантиметров своего роста, сероголубыми глазами рассматривал бритую голову начальника штаба бригады. Он думал, что дело вовсе не в речи Буша и не в политическом резонансе, а в том, что четыре молодых парня вернутся домой в цинковых ящиках. И особенно неприятно будет тем четверым матросам, которые сопровождают погибших сослуживцев и вынужденно несут огромное горе в их дома...

Молчание капитана было явным нарушением субординации, полковник поднял голову, и их взгляды встретились. Но Маккойн продолжал молчать, только выдвинул квадратную челюсть, как непроизвольно делал в рукопашном бою. От этого его волевое лицо со шрамом на подбородке не стало мягче и добрее.

– Вы не хотите ничего сказать, капитан? – прищурился начальник штаба. В палатке было душно, и по его лицу катились капельки пота.

– Хочу, сэр. Позволительно спросить, когда я могу получить новый БТР и доукомплектоваться личным составом?

Полковник покачал своей бритой головой:

– Сейчас речь не об этом. Вам ставится задача доставить в Аль-Баар группу экспертов по химическому и атомному оружию. Четыре человека, ученые. Обеспечить их безопасность и оказать необходимое содействие. Вопросы?

– Почему бы не перебросить их вертолетом, сэр? – Квадратная челюсть выдвинулась еще сильнее.– Это гораздо безопасней, чем преодолевать 320 миль по пустынной местности, которую контролируют повстанцы.

– Верно, капитан,– начальник штаба встал из-за походного столика и, разминая короткие ноги, подошел к окну.– Но все вылеты запрещены по метеоусловиям. Поднялся сильный ветер, ожидается песчаная буря. Вот видите!

Он показал на квадрат из прозрачного пластика, за которым пока ярко светило солнце.

– Ваш взвод будет усилен танковым отделением!

Последние слова прозвучали весьма внушительно.

– Одним танком,– конкретизировал Маккойн. Другие офицеры называли его Мако. И сержанты тоже, но за глаза. И в бою.

– Танк «Абрамс» под командованием лейтенанта Палмана. А на месте вас ждет отряд десантников. Думаю, осложнений не возникнет.

– Я тоже так думаю, сэр! – Челюсть Мако стала на место. В конце концов, это задание нравилось ему куда больше, чем подавление беспорядков в городе. А ведь именно этим предстоит заниматься их бригаде.

– Ну и отлично,– привычно улыбнулся полковник Джордан.– Получите все, что вам нужно для выполнения задания. И помните – эксперты люди штатские, но они связаны с НАТО и ООН, постарайтесь обеспечить им возможный комфорт...

– Комфорт, сэр?!

Губы Маккойна скривились в едва заметной улыбке.

– Ну или, по крайней мере, удобства...

Джордан подошел, выбросил вперед руку и сильно стиснул ладонь капитана. Тот сдержал силу ответного пожатия и вышел из штабной палатки.

– Ну и жара! – сказал Макфлай. Выглядел он, как и положено профессору: среднего роста, грузный – за центнер весом, бейсболка с длинным козырьком, клетчатая красно-сине-зеленая рубашка с засученными рукавами, легкие широкие штаны и растоптанные сандалии на босу ногу. Три его штатских коллеги из группы поиска ОМУ не захотели покидать кондиционированный «Хаммер» и остались на площади. Они вообще держались как-то отстраненно и немного подозрительно.

Макфлай остановился посреди огороженного низкими глинобитными строениями двора, вытер платком шею и улыбнулся хозяину. Сопровождающий его Ахмед вежливо пробормотал «салям алейкум». Староста искривил губы в ответной улыбке, пытаясь скопировать выражение лица профессора, и даже погладил длинную седую бороду, как бы подчеркивая их общность, хотя узкая щеткообразная бороденка пришельца никак не годилась в качестве общепризнанного на Востоке символа возрастной зрелости и душевной мудрости. Но и с такой ничтожной растительностью, незваный гость являлся частицей вполне реальной военной силы, поэтому ссориться с ним не следовало.

Технику оставили на площади, у колодца. За дувалом царили обычные для облавы шум и суматоха: морские пехотинцы быстро рассредоточивались по узким деревенским улочкам, а айраки в панике разбегались впереди них и прятались по своим хижинам, уверенные, что американцы будут варить из них плов. Морпехи же, всего-навсего хотели убедиться, что в Эль-Куфе нет террористов. Подобные акции проводятся перед привалом в любой иракской деревушке. На фоне средневековых декораций и нищих одежд жителей солдаты казались инопланетными пришельцами.

Хотя слово «солдаты» для морских пехотинцев оскорбительно, но сейчас их экипировка практически не отличалась от снаряжения сухопутных вооруженных сил. Каски, пылезащитные очки с солнечными фильтрами, бронежилеты, винтовки «М-16» наперевес, подсумки, фляги, пистолеты у сержантов и офицеров, ножи или штыки на поясе, бело-желтый, в пятнах неправильной формы камуфляж, высокие ботинки на толстой ребристой подошве, которые поднимали облака сухой выжженной солнцем пыли... Они быстро двигались по узким улочкам, страхуя друг друга, заглядывали в глинобитные домишки, осматривали тесные комнатки, ворошили винтовочными стволами подозрительное тряпье, под которым могло быть оружие.

Но это там, снаружи. А здесь, во владениях старосты, тихо. Жгучий пятак в небе, так не похожий на то, что в родном Массачусетсе ласково зовут «солнышком», наполнял зноем каждый атом пространства. Единственный худосочный островок тени образовывала фигура хозяина, однако лукавый старик каждый раз специально становился так, чтобы не находиться между гостями и солнцем. Правда, скорей всего, это не лукавство, а почтительность. Заслонять солнце или бросать свою тень на гостя – значит, по местным меркам, проявлять неучтивость.

Под ногами с хрустом раскалывались похожие на пепел белесые катышки, происхождение которых Теодор Макфлай, доктор истории и археологии, профессор Массачусетского университета, весьма известный и уважаемый в научных кругах человек,– определить не мог. И это ему даже нравилось, как нравится любая еще неразгаданная загадка тому, кто привык разгадывать. Плоские крыши покрывало нечто, на первый взгляд похожее на хворост, хотя это могли быть и кости животных. По крайней мере – вот два овечьих черепа. А вот явно собачий... Пожалуй, смахивает на жилище первобытного человека. И хозяин – в потертом, неопределенного цвета халате, торчащими из-под него засаленными шароварами и чувяками без задника с узкими, задранными вверх носами, будто выскочил из немыслимой древности, которую привык раскапывать профессор...

За границей двора виднеется огород, утыканный шестами с подвешенными на них сорочьими трупами. Одна сорока, еще живая, время от времени встряхивается на веревке и издает хриплые протяжные звуки, призванные, видимо, уберечь насаждения от посягательства других пернатых.

– Поразительно! Такое впечатление, что время в этом городке остановилось еще в пятнадцатом веке! – довольно объявил Макфлай.– И не нужно изобретать никакую машину времени, достаточно просто прилететь на самолете...

Старик-хозяин ничего не понял и посмотрел на Ахмеда. Ахмед издал короткий мычащий звук, в переводе с арабского означающий, видно, «угу».

Макфлай подошел к висящему над ведром тусклому медному колоколу, который наверняка был не колоколом, а чем-то другим, более прозаическим и утилитарным. Благоговейно дотронулся до покрытого зеленой окисью бока, уставился на свои испачканные пальцы, вытер их о брюки.

– У моей бабушки под Ворчестером был похожий рукомойник,– сказал он.– Только им никто не пользовался.

Ахмед бегло перевел. Старик-хозяин опять сморщил лицо в улыбке,– то ли издевательской, то ли подобострастной, леший его поймет,– и что-то пролопотал в ответ.

– Карим аль-Басри желает ваш бабушка долгих лет,– перевел Ахмед.

Макфлай усмехнулся. На самом деле кроме долгих лет старый хрен, кажется, присовокупил еще что-то про бабушкиных потомков, которых бабушка, по идее, должна пережить... что-то в этом роде. Макфлай не был уверен, что понял все правильно. Он неплохо знал староарабский – во всяком случае, настолько, насколько необходимо для работы с архивными документами, рукописями и старинными летописями. На научных конференциях узкие специалисты даже разговаривали на языке, давным-давно канувшем в Лету, неплохо понимая друг друга. Читал он вполне прилично и писать худо-бедно мог, благо со времен написания Корана литературный «араби» практически не изменился. А вот современную разговорную речь на слух воспринимал плохо, да и ленился, честно говоря. С переводчиком он чувствовал себя гораздо комфортнее.

– Моя бабушка умерла в 89-м,– сказал Макфлай.– Это можешь не переводить.

Ахмед все равно перевел. Смерть бабушки Макфлая привела старика в состояние ребячьего восторга. Раздвинув беззубый рот до ушей, он принялся мелко трясти головой.

– Я сказать ему, что ваш бабушка будет рада видеть Карим аль-Басри и его семейство у себя в Ворчестер. Это такой форма вежливости,– пояснил Ахмед.– Если ваша желают здоровья, ваша должен пригласить его в гости.

– А я подумал, он желает всем нам подохнуть,– хохотнул Макфлай.

Ахмед вытаращил на него свои газельи глаза.

– Нет-нет, подохнуть нельзя!

– Вот и хорошо,– Макфлай помотал головой, передразнивая старика, и рассмеялся.– Нет, но как все это сложно! Реликтовые фигуры общения! Единый устав обращения к гостю! Какая прелесть! В Европе уже во времена Реформации в ответ на пожелание здоровья могли послать подальше... А здесь – здесь ничего не меняется со времен Арабского халифата!

– Да-да! – засуетился Ахмед.– Я быть в Европе, видеть это близко. Европа – очень прогрессивный страна. Ирак – страна отсталый, страна дикий традиций.

Макфлаю почудился в его словах скрытый сарказм, ирония... хотя – с какой бы это стати? Школьный учитель из шиитской общины, что в местной табели о рангах означает «лентяй» и «неудачник», мелкий активист проамериканской партии «Зарааль», кормящейся из рук ЦРУ и тихо презираемой каждым уважающим себя мусульманином – Ахмед вдобавок ко всему еще подрабатывает переводчиком у морских пехотинцев, значит, он ничтожество, пес бездомный, изгой. Высокий, худой, с изможденным лицом, и хотя на нем иракский халат и тюрбан, но ботинки американские, с высокой шнуровкой. И, главное, он по-настоящему предан так называемым западным ценностям, более предан, чем многие коллеги и друзья Макфлая, более предан, чем сам Макфлай,– иначе не пошел бы на все эти жертвы.

– Бывать, что река течет быстро, там все меняется-меняется. А в какой-то место, за большой коряга, вода стоит, только слегка кружится,– частил Ахмед.– Но там, где тихий вода, живет самый крупный рыба, хищник.

– Понимаю. У русских говорят: «В тихом омуте черти водятся»,– рассеянно кивнул Макфлай.– Я несколько раз бывал в Москве на конференциях.

– Да. Там опасный место. Воду брать нельзя.

– Где, в Москве? – сострил профессор.

– Нет, там где омут...

Профессор не спорил.

– Нельзя-нельзя! – повторил Ахмед.

– И что? – буркнул Макфлай.

Ахмед вздохнул.

– Ничего,– сказал он покорно, словно слуга, который не хочет докучать туповатому хозяину.– Вы говорить, здесь медленный время. Я с вами соглашаться.

– Тогда в какой же век мы с вами попали? – спросил профессор.– Десятый? Двенадцатый? Может, в эпоху Аббасидов? Или Сасанидов?

Ахмед пожал плечами. Из дома вышла укрытая чадрой женщина, сказала что-то хозяину и скрылась. Хозяин, делая суетливые приглашающие жесты, повел гостей в глинобитный сарай, который оказался гостиной, где их ждал обязательный кофе.

– Думать, это все-таки середина-конец тринадцатый век,– неожиданно изрек Ахмед, когда они уже уселись на ковриках перед низким столиком с ароматно пахнущим кофейником и свежими лепешками.– Время великий монгольский нашествие.

Макфлай сперва не понял, а потом расхохотался.

– Неужели мы так похожи на монголов, Ахмед?

Ахмед робко, по-девичьи, взглянул на Макфлая, на его большое безгубое лицо, будто вдавленное с размаху в мощное основание из жира. Место, где заканчивалась шея и начиналась голова, было обозначено у профессора (видно, специально, чтобы не перепутать) черной щеточкой бороды.

– Нет, не похожи. Не очень,– сказал Ахмед.

Макфлай отхлебнул обжигающий, горький кофе, прищурил глаза и блаженно улыбнулся. Сквозь неплотно прикрытые веки он видел, что хозяин внимательно следит за его реакцией. Потом откусил свежую лепешку и опять изобразил наслаждение. Староста удовлетворенно отвел взгляд. Ритуал был выдержан. Можно было переходить к делу.

– Спроси его, какие древности есть поблизости,– сказал он Ахмеду.– Какие старинные легенды он знает? – И зачем-то пояснил: – Старые сказки часто помогают выбрать места раскопок...

Старик заговорил. Макфлай понял, что никаких достопримечательностей поблизости нет. Потом речь пошла о каком-то чудовище, пожирающем всех подряд. Он вопросительно посмотрел на переводчика.

– Железный Змей прилетел с неба и сожрал целое войско,– начал Ахмед, но тут раздался резкий сигнал штабного «Хаммера».

Почти одновременно со двора послышался топот шагов, и в гостиную вбежал рядовой Прикквистер. У него был вид студента или даже аспиранта, не хватало только круглых очков в стальной оправе. А винтовка в руках явно не подходила к его облику.

– Капитан Маккойн дал команду «по машинам»! – выдохнул он, запыхавшись.– Вроде бы есть связь с десантниками! Взвод отправляется ровно через минуту!

Макфлай беззвучно выругался, положил очередную надкусанную лепешку и встал. Он знал, что капитан Маккойн не мыслит отвлеченными категориями: минута для него – это ровно шестьдесят секунд. С сожалением посмотрел он на полочку с глиняной посудой ручной лепки, изготовленной никак не позже середины прошлого века, на низкий ящик в углу, где по восточной традиции наверняка бережно хранится какая-нибудь прадедовская пищаль времен османского сопротивления с перламутровой инкрустацией на тяжелом прикладе или кремневый пистоль с медным набалдашником на рукоятке... Для него, археолога, любая хижина здесь является островом сокровищ, пещерой чудес, страной Оз, Эльдорадо, Лас-Вегасом, всеми борделями Роттердама... О-хо-хо, чем только не является! Только разве объяснишь это им, воякам? Не объяснишь. Легче Ахмеда выучить кембриджскому произношению... Ну и ладно. Остается надеяться, что впереди ожидает множество других пещер.

Человек может играть в футбол, ничего не зная о законе всемирного тяготения и свойствах скелетных мышц. Может петь, не ведая о частоте колебаний голосовых связок. Может водить машину, не понимая принципов действия двигателя внутреннего сгорания. Может прожить долгую и счастливую жизнь, не задумавшись ни разу о теории относительности и квантовой механике. Человек устроен хорошо. Если он нормальный человек, хомо сапиенс, большинство населения планеты Земля, ее соль.

Но есть люди, устроенные иначе. Их не так уж и много, всего несколько тысяч. Они разбросаны небольшими горстками по университетским городкам, исследовательским институтам, научным центрам – это своего рода особый этнос, нация физиковэкспериментаторов, физиков-фундаментальщиков, лучших из лучших в своей области знания. Они говорят на разных языках, живут в разных странах, обладают чувством юмора и независимым характером. Да, еще по статистике у них высок процент разводов и бездетных пар. Они не могут прожить долгую и счастливую жизнь хотя бы потому, что окружены загадками, как параноик окружен призраками и чудовищами. Ну да и ладно, дело не в этом.

Похоже, в последние годы у этого рассеянного по всей планете этноса появилась своя столица. Место, куда физики тянутся всей душой, как мусульмане в Мекку, как евреи в Израиль. И многим из них удается туда попасть. Это расположенный в западной части Европы научный центр, однажды прозванный неким злобным околонаучным журналистом «Witch Copper» – «Ведьмин Котел». Сокращенно – WC, то есть ватерклозет, или по-простому – уборная. Что только в этом котле (или в уборной) не варилось! Здесь ловили и сортировали нейтрино, создавали антиматерию, здесь в конце ХХ века изобрели всемирную сеть – Интернет... Каждый из проектов центра вызывал бурю дискуссий, скандалов и даже что-то вроде истерий планетарного масштаба. Что неудивительно, поскольку люди, работающие здесь, мало похожи на обычных хомо сапиенс, и задачи они перед собой ставят самые смелые и – лучше слова не подберешь – фундаментальные.

Колонна, подобно гусенице, растянулась на дороге, ведущей на запад. Впереди двигался бронетранспортер «Лейви», за ним, как привязанный, шел штабной «Хаммер», потом грузовик песочного цвета с грязно-серыми разводами камуфляжа, белой армейской звездой на дверцах и брезентовым верхом, потом еще один «Лейви», тупорылая массивная туша топливозаправщика и, наконец, покачивающий на рытвинах вверх-вниз стопятимиллиметровой пушкой танк «Абрамс». И бронетранспортеры, и огромный джип, и автоцистерна, и танк были, как и грузовик, раскрашены серо-желто-белыми пятнами пустынного камуфляжа, поэтому гусеница хорошо сливалась с местностью.

В передвижном штабе Салливан вел переговоры с конечным пунктом их маршрута:

– «Балтимор» на связи! Как слышите?

– Я «Хьюстон», слышу вас хорошо.

– В десять ноль-ноль прошли отметку 40. У нас без происшествий. Что у вас?

– Тихо пока. Общаемся с местными. Требуем у начальства «ночь победителей»... (Смех.)

Короткая пауза. Что хотел сказать незнакомый «Хьюстон»? Напомнить, что победу в Ираке одержала 82-я воздушно-десантная дивизия, а бригаду морской пехоты перебросили уже потом, когда все было кончено, для выполнения полицейских функций – подавления вспыхнувших в Фаллудже волнений? Или он ни на что не намекает, а просто шутит? Радист решил, что лучше выбрать второй вариант объяснения.

– С погодой что? На базе всю авиацию зачехлили, обещают сильную бурю.

– Нет, у нас пока еще не завертелось. Но на западе вполнеба черный столб стоит, к полудню здесь будет. А вечером и вас накроет.

– Никак сам старина Саддам на нас проклятия шлет, а?

– Хорошо, что проклятия, а не штурмовики. Но, кроме проклятий, у него ничего не осталось! (Смех.)

– Объект осматривали?

– Да тут все на виду. Одни руины... Может, скрытый вход где-то есть, подземелья – не знаем. Пока не нашли ни атомной бомбы, ни фосгена с ипритом ... Но взяли все под охрану, как положено...

– Ничего, с нами как раз несколько специалистов, которым за эти поиски немалые деньги платят.

– Вот и хорошо. Когда вас ждать?

– Завтра после полудня, если все нормально пойдет.

– Удачи вам, «Балтимор».

– И вам удачи. Следующая связь после отметки 55.

– Вас понял, «Балтимор». Связь после 55. Кстати: лейтенант Морган распорядился насчет праздничного обеда в честь победы. И в честь вашего прибытия тоже. Срубите нам по паре пива, морпехи. За десантом не заржавеет.

– Пива нет, остался чистый бурбон.

– Сойдет и бурбон. (Смех.)

– О’кей. До связи, «Хьюстон».

– До связи, «Балтимор».

Салливан переключил диапазон выйдя на связь с капитаном Маккойном.

– У десантников все спокойно, сэр, они не обнаружили ОМУ и ждут нас! – доложил он. Потом обернулся к международной группе поиска, которая расположилась в просторном, кондиционированном чреве «Хаммера» вполне комфортно, как в купе вагона первого класса.

Грох и Макфлай вольготно развалились на заднем сиденье, а Кенборо и Чжоу – на среднем, лицом к ним.

– А что там за руины...

Из-под «Лейви», что идет впереди, вылетел здоровенный камень, водителю пришлось нажать на тормоз и резко принять влево. Эммануил Грох, эксперт по химическому оружию, кувыркнулся вперед и упал головой на колени австралийцу Томасу Кенборо, которого за глаза называли Кенгуру. Тот охнул и раздраженно зашипел.

– Извините,– буркнул Грох, задом заползая на свое место. Сейчас «Хаммер» уже не казался ему первым классом.

Теодор Макфлай усмехнулся. Он крепко держался за ручку над окном своей бревноподобной лапищей, а потому остался на месте.

– Хорошо, что я не упал на Люка! – пошутил он.

– Да, очень хорошо, большое спасибо! – вежливо разулыбался Люк Чжоу, который весил втрое меньше, чем Макфлай. Он уже двадцать лет жил в Штатах, но так и не избавился от восточных привычек.– Вы бы меня раздавили!

– А вам, Эммануил, спасибо, что не разбили мне головой яйца! – явно передразнивая китайского коллегу, сказал Томас Кенборо – эксперт по атомному оружию.

– Что за руины в Аль-Бааре? – закончил свой вопрос Салливан.

– Крепость 12 века,– добродушно пояснил Макфлай.

– А-а,– сказал радист. Подумал и спросил: – Но это ведь древняя крепость, верно?

– Да,– сказал Макфлай.

– А ведь тогда, в древности, химического оружия еще не было, верно?

– Верно.

Салливан подумал еще.

– А при чем тут тогда эта крепость?

Кенборо и Грох захохотали. Макфлай что-то ответил, что-то наверняка язвительное,– но его никто не услышал, потому что как раз в эту секунду загудела земля, оглушительно загрохотало железо и «Хаммер» подбросило вверх, словно игрушку.

Последнему проекту «Ведьминого Котла» по части скандалов, видимо, предстоит переплюнуть все предыдущие. На стометровой глубине под комплексом зданий центра свернулся кольцом самый большой в мире протонный ускоритель протяженностью в 27 километров. Некоторые из хомо сапиенс убеждены, что это и есть тот самый зверь Апокалипсиса, лютый многоголовый змей, коему суждено положить конец истории человечества. Восемь голов зверя – это восемь малых ускорителей, которые разгоняют частицы, прежде чем запустить их в главную магистраль; четыре всадника Апокалипсиса – это четыре многоцелевых детектора, которые будут отслеживать процессы, происходящие с протонами во время столкновения...

Выражаясь обычным языком, существует опасение, что некие неконтролируемые физические процессы, происходящие в ускорителе, могут спровоцировать цепную реакцию, которая при определенном стечении обстоятельств уничтожит нашу планету. Какие процессы? Выработка антивещества, например, или образование «черной дыры», или возникновение так называемых «монополей Дирака», способных к поглощению окружающей материи... Некоторые ученые пророчат даже появление пространственно-временных «крысиных нор», в которые вслед за отважными исследователями может провалиться немало и куда более ценных вещей, например Эйфелева башня вместе с Парижем, а может, и с Европой, или даже со всей планетой Земля... Некоторые не дают конкретных прогнозов, но пугают некими непредсказуемыми «отдаленными последствиями».

Теоретическая и экспериментальная физика частенько входили в антагонизм, и это был как раз такой случай. Экспериментаторам из «Ведьминого Котла» волей-неволей приходилось создавать специальные комиссии, демонстрировать расчеты и писать отчеты о несостоятельности той или иной катастрофической теории. Теоретики же в ответ извлекали на свет божий свои формулы, опровергали доводы оппонентов и находили новые подтверждения своим опасениям... Как в тренировочном фехтовании: укол – защита, ответный выпад – уход, контратака – блок, встречный выпад...

Дискуссия тянулась долго, шумно выплескиваясь на страницы газет и в псевдоинтеллектуальные телевизионные ток-шоу, где номинированные красавицы демонстрируют ноги, бюсты и свое видение проблем физики высоких энергий. Угроза человечеству была даже неоднократно воплощена в постановках высокобюджетных блокбастеров, приносящих немалый доход своим создателям.

Но в отличие от тренировочного поединка, настоящая дуэль гораздо убедительней расставляет все по местам: вот победитель – он стоит со шпагой в руках, вот побежденный – он лежит убитый или раненый, все ясно, понятно, и судейские оценки выпадов и защит уже никому не нужны.

Ускоритель строился, отлаживался, и вот время дискуссий закончилось. Сегодня особенный день – проводится первый пуск гигантской установки.

В Бозонель съехались журналисты и ученые, политики, любопытствующие светские бездельники, околонаучные шарлатаны и аферисты... Узкая двухрядная дорога, ведущая в Центр, впервые оказалась запруженной машинами, среди которых выделяются, увенчанные тарелками спутниковых антенн, фургоны с логотипами известных телекомпаний.

Операторы снимают пока общие виды. Живописная равнина в альпийском предгорье, аккуратно подстриженные газоны, ухоженные деревья. Добротный трехметровый забор из дюралевого профиля окружает территорию в 76 квадратных километров. Кое-где из-за верхнего среза невзначай выглядывает виток режущей колючей проволоки, тянущейся вдоль всего периметра. Но это так, для порядка. «Ведьмин Котел» – не какой-нибудь военный полигон, он устраивает экскурсии для посетителей, и будьте уверены – очередь выстраивается на несколько месяцев... И сейчас аккредитованные журналисты получат доступ на территорию, чтобы развеять досужие домыслы об опасности предстоящих экспериментов.

Те, кто не получили аккредитацию, пытаются поймать хоть какую-то сенсацию снаружи:

«Взгляните-ка: к стальной полусфере контрольно-пропускного пункта торопится, чуть ли не вприпрыжку бежит высокий, всклокоченный мужчина. Он одет в хороший костюм, чисто выбрит, но при этом явно забыл причесаться. Типичный физик. Ба, да это сам Жан-Жак Плюи, научный руководитель проекта „Большой Протонный Ускоритель“! Он очень торопится, он нервничает, ведь сегодня главный день в его жизни. Ему то и дело звонят на мобильный телефон, Плюи раздраженно отвечает и жмет „отбой“, но тут же раздается новый звонок...Что ж, не будем ему мешать...»

В основном, поток проходящих через КПП людей имеет нарядный и официальный вид – ведь сегодня торжественный день. А смуглого черноволосого юноши эта торжественность вроде бы не касается: он как всегда в желтой маечке, узких джинсах, с наушниками в ушах буднично ныряет в приземистый блок КПП. Над входом красуется серебристая эмблема, чем-то напоминающая китайский иероглиф,– это эмблема научного центра. Ходили слухи, что художник пытался изобразить здесь два встречных потока протонов, удерживаемых магнитными полями. Правда, юноша, как ни пытался, ничего такого разглядеть ни разу не смог. Да и не разбирался он в тонкостях физики высоких энергий...

Он предъявляет охраннику пропуск третьей категории, где на пластике, рядом с цветной фотографией выбито: «Клод Фара, 28-й уровень, сектор 3-2, блок очистки». Это означает, что он работает на Ускорителе обычным уборщиком. Ведь и на самой крупной экспериментальной установке мира нужно время от времени вытирать пыль и делать влажную уборку. В ушах у юноши крохотные наушники, на лице отсутствующее выражение – для него сегодня обычная рабочая смена.

Вдоль ореховой аллеи, по которой идет уборщик, тянется причудливый бетонный нарост, под которым прячется Малый Линейный Ускоритель. Он что-то вроде первой передачи в автомобиле, с которой начинают свой разгон заряженные протоны. А вот еще один КПП и еще один охранник. Юноша снова предъявляет свой пропуск и проходит в просторную лифтовую с шестью порталами. Здесь в ожидании кабины собралось несколько человек, среди них и профессор Плюи. Рядом с ним задумчиво перекатывается с пятки на носок белый как лунь человек, очень строгий на вид – это мсье Фурналь, шеф отдела младшего обслуживающего персонала. Он тоже нервничает. Юноша-уборщик, предварительно достав из ушей наушники, почтительно здоровается. Мсье Фурналь отвечает легким кивком головы. Звучит мелодичный джингл – прибыла кабина лифта. Все заходят внутрь, нажимают кнопки своих уровней. Лифт летит вниз стремительно и бесшумно. Трое парней-электриков в комбинезонах с желтыми молниями выходят на восьмом подземном уровне, где сейчас разгоняется протонный бустер. Вслед за ними, на четырнадцатом уровне, кабину покидает миловидная брюнетка из команды техников, обслуживающих один из многоцелевых детекторов.

– Удачи вам, мсье Плюи,– говорит она на прощание.

Плюи любезно улыбается в ответ, но едва двери лифта закрываются, как на его лицо возвращается озабоченное выражение.

Лифт летит еще ниже. На 26-м уровне находится главный пульт управления Большого Ускорителя. Здесь выходят Плюи и Фурналь. Клоду Фара предстоит опуститься еще на два этажа. Секунда, вторая – и он на месте. Опять вставляет капсулы наушников в уши, выходит. Перед ним – огромный, набитый железом и пластиком зал, где снуют техники вспомогательной службы: здесь генераторы, электрощиты, отопление, циклопические турбины вентиляции.

Клод пересекает зал, проходит в дальний конец, и заходит в отгороженный угол, это его «рабочий кабинет»: небольшой, оклеенный постерами французских и арабских поп-музыкантов закуток, где стоит уборочная машина-пылесос, напоминающая миниавтомобиль с открытым верхом, а также стеллаж со всевозможными мастиками, пластиковый резервуар с жидким мылом, допотопный шкаф, где хранятся ведра, швабры и прочие орудия труда. Хотя это и «блок очистки», здесь не очень уютно и не очень опрятно. Вон, валяется на полу открытая туба, откуда рассыпался по комнате белой поземкой чистящий порошок – юноша не торопится его убирать.

А сверху, сквозь толстые бетонные перекрытия, доносится неприятное жужжание, поднимающееся временами до дикого разбойничьего посвиста. Это работают электромагниты в Большом Ускорителе. Кольцо Ускорителя проходит как раз над этим участком вспомогательной службы, и с этим юноша-уборщик уж точно ничего поделать не может. Даже при всем желании. Этот шум и оправдывает его привычку не расставаться со своими наушниками.

Он не спеша переодевается, берет пачку сигарет и идет в курительную комнату, снабженную мощной «вытяжкой», кондиционером и огнеупорными стенами. Эта курилка – единственная на шесть или семь уровней, вообще-то с курением в «Ведьмином Котле» строго.

На стене рядом с обычными часами висит электронное табло, отсчитывающее в убывающем порядке время, оставшееся до пуска Большого Ускорителя. Когда его три с лишним месяца повесили сюда, оно показывало где-то в районе 2300 часов. Сейчас на нем мигают цифры 1 : 56. Почти два часа до пуска. Клода Фара это не очень волнует. Он докурит свою сигарету, выкатит моечную машину из каморки и начнет работу. Работа тут непростая. Например, его машину специально сконструировали где-то в Японии. В тоннеле ускорителя должна царить идеальная чистота, что-то в районе одного миллиграмма пыли на кубический метр. Этот аккуратный миниавтомобиль одновременно и пылесосит, и моет, и сушит, и обрабатывает антистатиком, и сам себя проверяет – у него спереди и сзади стоят электронные анализаторы, которые каждую пылинку в радиусе десяти метров чуют и даже точно знают, где она находится... И это только – вы вдумайтесь, вдумайтесь – только машина для уборки!..

А сам ускоритель! Двадцать семь километров первоклассной стали и самой совершенной электроники, какая только существует в мире... Говорят, тут несколько тонн золота и платины. И какой-то ультрапластик, над созданием которого бились несколько лабораторий и который по стоимости вышел все равно что золотой. Говорят, если нарезать эту трубу на кружочки толщиной в сантиметр, как колбасу, то даже один-единственный такой кружок потянет на тридцать тысяч долларов! Как новенькая «Ауди» в хорошей комплектации...

Да, повезло ему с этой работой, что и говорить. Во всем Флердюви – арабском районе Бозонеля, где Фара родился и прожил без малого двадцать шесть лет, никто не работает в научных институтах – устроиться туда непросто даже белым, не говоря уже о марокканцах, пусть даже натурализованных. Но одна из тетушек Клода служит прислугой у мсье Плюи, причем очень давно, еще с 80-х, вот она и замолвила словечко за племянника, а Главный ученый в нужный момент поставил свой росчерк на нужной анкете...

Да, вот так все оно и вышло. И Клод, конечно, старается не ударить лицом в грязь – во всех смыслах. Старается, видит Аллах. Единственное, что он себе позволяет «не по уставу», так это слушать музыку во время работы. Наушники здесь запрещены, как и синтетическая одежда, и металлические пуговицы, и даже почему-то контактные линзы. Но восемь часов тишины – а тишина здесь, в тоннеле, просто мертвая – это для Клода слишком. Да и ничего тут такого нет, ну наушники, и что? Вон, Люси, уборщица из соседнего сектора, она постоянно в линзах ходит, только никому не говорит об этом. Прячет их в кармане, а когда идет в тоннель, тогда и надевает. Клод тоже старается не попадаться начальству на глаза в наушниках, и все друг другом довольны. А мсье Плюи он очень благодарен и даже каждый день обещает себе за него молиться, но потом забывает...

...Ну а что касается Жан-Жака Плюи, то он сейчас обуреваем совсем другими чувствами. Нервы напряжены до предела, по спине стекают капли пота, его сжигает нетерпение и желание поскорей приступить к эксперименту. Когда начнется работа, нервничать некогда. Семь из восьми предварительных ускорителей уже запущены, на восьмом – двухкилометровом суперсинхротроне,– заканчиваются последние проверки, через несколько минут можно будет начать разгон.

Плюи даже не сел за пульт управления, на который каждые полминуты поступают сведения о результатах тестирования сверхпроводящих магнитов, он обходит его нервно-задумчивыми кругами и грызет ногти.

Все идет хорошо. И все получится. Плюи никогда не относился всерьез к истеричным выдумкам о «черных дырах», взрыве сверхновой и конце света. Детский лепет. А что касается отдаленных последствий, то тут никто и никогда не сможет все предугадать заранее. Откуда знают первопроходцы, что откроется за очередной горной грядой?

Заботили его другие вещи, куда более приземленные: модернизированная в марте электросеть на одном из детекторов, а также капризная криогенная система Большого Ускорителя... и удача, конечно. Без удачи проект стоимостью в несколько десятков миллиардов долларов, даже выверенный до последнего знака после запятой, может... Впрочем, нет, не может! Все будет нормально, он даже вчера сходил в костел и зажег лампадку...

Снаружи потемнело, поднялся горячий ветер, бросающий пригорошни песка в пулестойкое стекло, значит, ничего хорошего – скоро разыграется настоящая буря... Ну а внутри пятитонного «Лейви» и так сущий ад. И получаса никто не высидит в этой раскаленной стальной коробке. Никто, кроме рядового первого класса Шона Смита-младшего, прирожденного водилы, парня на все руки из штата Кентукки. Капитан Маккойн, и Санчес, и Фолз, и Прикквистер, все давно ушли – кто на броню, под не приносящий прохлады ветерок, кто в грузовик, а Смиту хоть бы хны: сидит потный, лоснится, скворчит, как бостонский окорок с фасолью на сковородке, и только знай себе рычаги двигает да жрет свое печенье. В таком же положении еще Барт, который двигает рычаги в раскаленном нутре «Абрамса», да Джелли, который ведет второй БТР. Они водители, им так положено, да и деваться, в общем, некуда. Ничего, скоро ветер усилится, закрутятся колеса жесткой, как наждак, пыли, и все остальные перцы полезут обратно внутрь, еще и люки задрают...

Чем дальше они забираются на запад, тем хуже дороги. Если приглядеться, то видно, что когда-то здесь был хороший бетон на гравийной подушке, еще при короле Фейсале укладывали, наверное. Сейчас просто яма на яме, уж лучше бы обычная грунтовка. Сразу видно, что западное направление в этих краях, мягко говоря, не востребовано. Если в Европе запад ассоциируется с пятизвездными гостиницами, хорошими автомобилями и автобанами, то здесь, в арабском мире, это всегда глушь и пустыня, задворки мира, и в общем, понятно становится, почему они нас так терпеть не могут... Хотя, может, вся штука в том, что они идут не точно на запад, а на северо-запад! Это меняет дело... Шон усмехнулся.

Теоретически Смит, конечно, мог бы стараться объезжать ямы и рытвины, но на практике это нереально: невозможно крутить руль каждую минуту и ехать не по прямой, а «змейкой». Иногда сверху стучат прикладами: ты совсем охренел, что ли, нельзя полегче? А Смит знай себе жрет печенье и улыбается. Да и «Лейви» любые ямы нипочем, у него независимая подвеска, конечно, не для удобства экипажа, а для точности стрельбы на ходу.

Справа показалась раскачиваемая ветром финиковая роща, за ней – назидательно поднятый белый перст минарета, как предостережение: сидели бы вы, янки, у себя дома!

«Броник» аппетитно хрустит остатками дорожного полотна, дрыщет из-под колес бетонной крошкой прямо в морду штабному «Хаммеру» и знай мчит вперед. Ну чисто коняка... Заметив впереди подходящий булыжник, Смит спецом наехал на него правыми колесами, прогнал через весь ряд, а потом увидел в заднюю камеру, как суетливо дернулась в сторону лупатая морда «Хаммера».

– Не будешь под ногами путаться, крысиный хвост,– сказал Смит, хотя это он «путался под ногами» у «Хаммера», и это показалось ему настолько смешно, что он захохотал, точнее, раскрыл рот, но тут же подавился смехом...

« Что-то сегодня они суетятся, как муравьи, эти лысоголовые»,– думал Клод Фара, проезжая на своей моечной машине вдоль огромной серебристо-синей трубы ускорителя. Потолочные светильники отражались в хроме и полированной стали, бросали пульсирующие блики на стены изогнутого бетонного тоннеля, уходящего в ослепительную бесконечность. В ушах звучал сладчайший голос Зуйры Айяль, поющей о дождях любви, что омывают сады вечности. Глаза у Клода Фара слезились – то ли от резкого света, то ли от восхищения.

Он работает здесь полгода, время вполне достаточное, чтобы привыкнуть к чему угодно. Но каждое утро он замирает, пораженный размерами этого чудовища. Чтобы обойти его – просто обойти быстрым шагом, ничего больше не делая,– ему понадобился бы весь рабочий день, а то и два. Если не три...

Доехав до шестого стыка на трубе, где он развернулся в прошлый раз, Фара включил вакуумную установку. Никакого гула он не услышал – во-первых, он был в наушниках, а во-вторых, вакуум работал практически бесшумно, и его можно заметить только по трепетанию резиновых полосок внизу кожуха.

На табло анализатора светилась литера «D» – это означает, что еще грязно. Когда загорится «C», можно будет переходить к следующему участку. Всего он должен убрать тысячу двести квадратных метров площади – это сектор «3-4», его зона ответственности, как выражается мсье Плюи, начальник по науке, один из этих лысоголовых. Фара уже успел раз пройтись с машиной по всей площади, но пыль собирается быстро, и, чтобы не дать ей расплодиться, приходится делать, как минимум, четыре рейса в день.

Фара развернул машину, включил режим мойки и направился обратно к шестому стыку, откуда недавно начал свой маршрут.

Сидя в открытой кабине машины, он передвигался по бетонной дорожке, ограниченной со стороны трубы ускорителя предупреждающей желтой линией (Зуйра поет о маленьком доме на восточном склоне горы), а с другой стороны узкоколейкой, по которой разъезжают техники. Здесь много закоулков, где любит собираться пыль и всякий мусор, но для этой машины нет ничего невозможного, она, если надо, высосет сигарету изо рта у дежурного, который сидит по ту сторону бетонной стены. Техника космического уровня, ничего не скажешь... Да. Как и все здесь. Загвоздка лишь в том, что назначение всех этих технических чудес остается для Клода Фара загадкой. Ну, понятно, например, если это «Ауди» – сел и поехал. Понятно, если это ракета, на которой можно куда-то улететь или, что еще лучше, обрушить ее на голову каким-нибудь отморозкам вроде американского президента. А это многокилометровое чудище, свернувшееся кольцом на стометровой глубине, словно стальной змей, кусающий себя за хвост,– оно зачем?

Мсье Плюи говорит о каких-то протонах, которые будут разгоняться и сталкиваться внутри ускорителя. Разгоняться и сталкиваться. Да. Не смейтесь, он именно так и сказал. И больше ничего этот змей делать не будет – вообще. Обычный человек до такого не додумается, это уж точно. Это надо быть лысоголовым, окончить два университета и, в конце концов, свихнуться на своей науке, чтобы потратить сотни миллиардов долларов на такую игрушку. Разгоняются, понимаете ли, и сталкиваются... Видно, ученые, которые строили эту штуку, были парнями чудаковатыми, «с ромашкой в ухе», как выражается тетушка Эйнаб,– только на самом деле не в ухе, конечно, а сами понимаете где. Попробовали бы лучше помыть столько метров, сколько он моет! Нет, только языками горазды чесать!

За тридцать минут до старта – контрольная видеоконференция всех подразделений, участвующих в испытаниях. Все на местах, все готовы. Плюи пригладил рукой растрепанные волосы, улыбнулся в экран команде Малого линейного ускорителя:

– Загоняйте шары в лузу, ребята. Поехали!

Все время, пока шел предварительный разгон частиц, он провел в дальнем углу операторской, у кофейного автомата, что-то тихо обсуждая с Главным конструктором и вливая в себя чашку за чашкой крепкий эспрессо. Иногда от пульта доносился голос дежурного инженера:

– ...Пошла инжекция в синхротрон!

– ...Пошла инжекция в бустер!

– ...Инжекция в суперсинхротрон!..

Он вернулся к пульту за три минуты до старта. Дежурный молча кивнул: все идет как надо.

– Обратный отсчет,– объявил Плюи в микрофон.

Стало тихо. Только механический голос синтезатора, с преувеличенной четкостью отмеряющий оставшиеся секунды, прыгал в тишине, словно мячик.

– ...два... один... ноль.

Началось. Открылись невидимые шлюзы инжекторов, поток частиц ворвался в левый контур кольца Большого Ускорителя, постепенно разгоняясь до околосветовой скорости. Через двадцать секунд открылся второй шлюз, наполняя правый контур, где частицы неслись в противоположном направлении. Пол под ногами загудел. Плюи увидел, как волосы на затылке дежурного инженера зашевелились и встали дыбом. Это не страх, не ужас, это поле сверхпроводящих магнитов, которые яростно ревут сейчас за бетонными стенами тоннеля. На шкалах энергодатчиков начинается свистопляска цифр: значения вырастают на целый порядок каждые четверть минуты.

Но еще рано.

– Ноль восемьдесят четыре ускорения,– объявляет дежурный.

Главный конструктор мсье Жераль вдруг поднимает указательный палец: что-то не так. Скачок температуры в системе охлаждения. Плюи, сложив руки на груди, мрачно наблюдает за показаниями приборов. Нет, кажется, температура опять вошла в норму...

– Ноль девяносто восемь ускорения.

Плюи командует в микрофон:

– Всем детекторам приготовиться... Первый, ваш выход.

– О’кей,– ответили на первом детекторе.

– Есть единица,– произносит дежурный внезапно севшим голосом.

Есть.

Частицы на противонаправленных контурах разогнались до проектной скорости, приближающейся к скорости света. В напряженной тишине истекают последние секунды, возможно разделяющие две эпохи в истории человечества. Плюи морщится, словно тяготясь невольной торжественностью момента, и голосом спокойным и твердым говорит:

– Открыть контуры в зоне первого детектора. Пошел контакт. С Богом, дети мои...

На восточной стене зала вспыхнула панель, где дублируются показания приборов первого детектора. Побежали цифры. Зал взорвался криками и аплодисментами: есть! Мы смогли! Мы сделали это! Кто-то из женщин восторженно завизжал, словно это поп-концерт... Потом все взгляды как-то сами собой устремились на Жан-Жака Плюи. В этот исторический момент, момент своего триумфа, он стоял у пульта, сунув руки в карманы брюк и угрюмо... нет, даже мрачно, убийственно-мрачно смотрел поверх голов на восточную стену, где сияла панель первого детектора. Кто-то обернулся, следуя за взглядом Плюи. Последовал удивленный возглас. Обернулись еще несколько человек. Аплодисменты постепенно стихли. Вся научная и техническая обслуга Большого Ускорителя вперилась взглядами в приборы детектора. Там творится что-то непонятное. Страшное...

– Куда? Куда оно ползет? – воскликнул кто-то.

Литера «D» на дисплее замигала, оповещая Клода о том, что анализаторы готовы принять его работу. Спустя секунду, ясным мусульманским полумесяцем загорелась литера «С». Клод развернулся у шестого стыка и поехал к себе. В конце концов, никто не может запретить ему выпить чашечку кофе. Времена рабского труда на плантациях давно ушли в прошлое!

Когда он подъезжал к своему закутку, потолочные светильники вдруг погасли и тут же снова зажглись, но уже вполсилы.

«Опять сбой в электросети,– подумал он.– Или перегрузка...»

Светильники мигнули снова.

Он не успел додумать, потому что через наушники, заглушая нежный голос Зуйры Айяль, прорвался нарастающий вой. Он поднимался выше и выше, переворачивая внутренности и выталкивая глаза из орбит. Весь тоннель, сверху донизу, сотрясли одна за другой несколько волн мелкой дрожи. Клод увидел, как заходили ходуном на бетонных основаниях опоры трубы ускорителя.

«Может, землетрясение?!..»

Но землетрясений в этой части земного шара не бывает.

Он сорвал наушники и непроизвольно открыл рот, чтобы не лопнули барабанные перепонки. Машина наехала на стеллаж, покорежив анализатор. Клод затормозил. В тревожно мигающем свете его лицо с широко открытым ртом и выпученными глазами казалось лицом безумца. Он мертвой хваткой вцепился в руль.

Далеко позади тоннель прорезала долгая синяя вспышка. В ее свете Клод увидел, как из трубы ускорителя пополз тяжелый, тянущийся к полу дым. Надо бежать! Но он не мог оторвать руки от руля. Вой достиг, казалось, высшей своей точки, и в этот момент тоннель тряхнуло так, что моечная машина ударилась о бетонную стену.

Застряв между машиной и стеной, он лихорадочно пытался выбраться, и в то же время отчетливо видел, как провисает и надламывается участок трубы между двумя стыками, расположенный прямо перед ним. Истончившаяся от нагрузки сталь словно набухает внутренним светом, выпячивается вперед тонким пузырем... и с невероятным грохотом лопается. Оттуда под давлением прет густой и блестящий, как брюхо сардины, кисель.

«Гелий»,– проносится в мозгу у Клода.

Он инстинктивно вжимается в бетонную стену и вдруг видит рядом, на расстоянии вытянутой руки, разлом, ощеренный разорванными прутьями арматуры. Из разлома бьет яркий белый свет, и кажется...

Нестерпимый вой стал тише и словно прозрачнее. Клоду показалось, что за ним, словно в другом – звуковом – разломе он услышал знакомый шелест жестких пальмовых листьев.

Женский голос в дальнем конце зала тихо выдохнул: «Боже мой!..»

– Не понимаю,– произнес над самым ухом Плюи главный конструктор, с близоруким прищуром вглядываясь в панель.– Так не бывает. Шестьсот тераэлектронвольт!..

– А мы рассчитывали всего на сто шестьдесят,– кивнул Плюи.

– Но это же...

– Уже семьсот восемьдесят тэв,– сказал Плюи, с убийственным спокойствием следя за показаниями приборов.– И значение непрерывно растет. Очень быстро.

– Может, эти ваши протоны, вместо того чтобы столкнуться и разлететься подобру-поздорову, решили в звездные войны поиграть? – резко спросил Жераль. Он заметно побледнел.– Вы понимаете, что это жесткое излучение? Что мы с вами практически в открытом космосе – только без скафандров?

– Будь это так, при таких значениях мы с вами уже успели бы лишиться всей слизистой и кожных покровов,– ответил Плюи.– Да и кровяных телец, пожалуй, тоже... Следовательно, мы не могли бы с вами разговаривать.

– Но что тогда?.. Приборы врут?!

– Потрудитесь взглянуть на наши энергодатчики. Те же значения. Приборы в порядке.

– Так в чем же дело? – воскликнул мсье Жераль.– Куда уходит энергия?

– Не знаю,– отрывисто сказал Плюи.– Восемьсот сорок тэв. Нет, уже восемьсот пятьдесят... Отключайте магниты. Ускоритель на холостой ход.– Он сглотнул и добавил: – Эксперимент закончен.

В операторской началась сосредоточенная работа: бесшумно нажимались кнопки, щелкали тумблеры, отдавались короткие команды и поступали столь же короткие доклады, гасли дисплеи, с тяжелым вздохом умолкали отключаемые приборы. Все шло четко – действия персонала во время срочной остановки ускорителя были хорошо отрепетированы.

Научный руководитель проекта похлопал себя по карманам, потом посмотрел на пульт, где оставил записную книжку. Книжки на месте не было.

– Эй, кто взял мою книжку? – крикнул Плюи.

В штабном «Хаммере» кроме кондиционера есть также холодильник с содовой и бурбоном, а в перчаточном ящике лежат две или три сигары, оставшиеся от полковника Гамильтона, большого любителя красивой жизни. Заманчиво, ничего не скажешь. Командир взвода капитан Маккойн мог бы сидеть здесь, в прохладном салоне, даже должен был сидеть, поскольку там рация, местная связь, да и новое предписание вышло в апреле, запретившее офицерам передвигаться в составе колонны на виду у возможных снайперов.

Но капитан любил сидеть на броне или в продуваемом кузове грузовика, как сейчас, под защищающим от солнца тентом, так он чувствовал себя привычней: обзор лучше, к тому же личный состав под рукой, а значит, и за дисциплиной следить сподручнее. Мако – бывалый морпех, морской дьявол с перепонками между пальцев, как здесь говорят, и плевать ему на это предписание. Две военные кампании, больше полусотни боевых операций на выезде, в большинстве из которых он командовал группой и, кстати, ни разу не облажался. В обычном армейском подразделении этого послужного списка ему, пожалуй, хватило бы, чтобы именоваться полковником Маккойном и даже, возможно, командовать бригадой. Но в морской пехоте сделать карьеру гораздо сложнее... Потому что здесь постоянно смотришь в лицо врагу и, без всякой там дипломатии и хитроумного политеса, надираешь ему задницу, чем Маккойн и занимался последние восемнадцать лет. И, надо признаться, ему эта работа нравилась.

– Матрос Прикквистер! Сержант Санчес! – гаркнул Мако так, что грузовик тряхнуло.– Что там у вас опять такое?

Из угла, где сидит сержант, давно уже доносится характерный тонкий реготок, на который в общем-то можно и не обращать внимание. Как говорится, пока солдат смеется – враги плачут. Но смех Санчеса раздражает капитана. Мако никак не может взять в толк, откуда у этого грубоватого парня шести с половиной футов росту, абсолютно здорового и нормального, без всяких модных отклонений, к тому же одного из лучших снайперов в дивизии,– откуда у него такой визгливый бабий смех. Когда сержант Санчес не смеется, он говорит обычным голосом, как все мужики, басит даже. А стоит его рассмешить... ну, будто в животе пищалка какая-то дурацкая включается. Очень раздражает.

– Что там у вас? – повторяет Мако.

– Прикквистер опять травит свои байки, сэр! – чеканит с места Санчес обычным голосом.– Разлагает боевой дух в отделении и спорит со старшим по званию!

– Какие еще байки?

– Будто бы айраки лучше американцев!

– Матрос Прикквистер!

– Да, сэр! – отзывается Карл Прикквистер, худощавый яйцеголовый новобранец, неведомо как ухитрившийся пройти жесткий отсев в калифорнийском лагере подготовки. В отделении у него кличка Студент или Умник.

– О чем вы говорили с сержантом Санчесом?

– Я сказал, что на территории Междуречья зародилась человеческая цивилизация, сэр,– в своей тихой неторопливой манере объясняет Прикквистер, так что невольно поворачиваешься к нему в профиль, чтобы расслышать.– И первые города появились именно здесь, сэр. Когда наши предки еще жили в пещерах, здесь уже торговали на бирже, сэр. И здесь были очень сильные и смелые воины – марбеки, они могли биться один против ста врагов...

– Какое еще Междуречье, матрос Прикквистер? Какие марбеки? Может, еще Персию вспомните? Самураев? Или сказки тысячи и одной ночи? – недовольно сказал капитан Мако.

– Персия – это Иран, сэр,– робко поправил Умник.– А самураи жили в Японии...

– Отставить разговоры! – рявкнул Маккойн.– При чем здесь Иран и Япония? Мы находимся в Ираке! Запомнили? Повторить!

– Так точно, сэр! Ирак, сэр! – выкрикнул Прикквистер.

– Еще раз!

– Ирак, сэр!

– Когда мы в Штатах тратим миллиарды долларов, чтобы спасти людей на другом конце земного шара, в Ираке травят и губят собственный народ! Вам понятно, матрос Прикквистер? Повторить!

– Так точно, сэр! Травят и губят собственный народ!

– И хотя мы пришли к ним на помощь, три дня назад они убили четверых наших парней и чуть не переколошматили всех остальных!

– Так точно, сэр! Они убили наших ребят и должны за это ответить!

– Вот так-то. А когда вы еще сосали мамкину грудь, матрос Прикквистер, сержант Санчес уже стрелял окурки в школьной уборной и носил кличку Бульдог,– сказал Маккойн, уже мягче.– Вспомните это, когда в следующий раз захотите с ним поспорить, хотя, возможно, он и не очень силен во всяких книжках...

Морпехи с готовностью заржали.

Санчес по кличке Бульдог, оскалившись, в упор рассматривал худосочного Прикквистера, словно прикидывая, с какого края его начать есть. Маккойн знал, что тот у сержанта в «черном списке», и совет, который он только что дал, на самом деле был добрым советом, его следовало принять всерьез. Только Прикквистер, к сожалению, не хочет это понимать...

Впереди взвизгнули тормоза. Маккойн увидел, как штабной «Хаммер» вильнул в сторону, чтобы не угодить под камень, вылетевший из-под бронетраспортера. Он успел подумать что-то о местных дорогах и об уровне местной цивилизации... а потом внизу, под самым грузовиком, с ревом и гулом вздыбилась земля.

«Фугас»,– молнией промелькнуло в голове капитана Маккойна.

Такой выдалась для «Ведьмина Котла» и его Большого Ускорителя минута славы, а может, и позора. Сейчас здесь воцарилась неразбериха: физики лихорадочно обсчитывают полученные данные, технари проверяют оборудование, Главный конструктор пытается найти причину утечки энергии. Плюи до трех пополудни держал ответ перед советом директоров, потом убил час с лишним, обтекаемо выступая перед прессой в конференц-зале.

– Да, можно считать, что эксперимент приостановлен, но это не означает неудачи...

Только после этого он, совершенно вымотанный, смог вернуться в свой кабинет, куда уже были доставлены все готовые к этому времени результаты расчетов и проверок. Он запер на ключ дубовую дверь, отключил все телефоны, кроме телефона секретаря, и воткнулся в бумаги.

Рабочий день для большей части персонала закончен, люди переодеваются, созваниваются с детьми, спрашивают об оценках в школе и спешат, спешат домой.

– ...До сих пор не могу прийти в себя. Люк сказал: еще секунда-другая, и мы все взлетели бы на воздух...

– И я тогда подумала, что все-таки правы были, видно, эти сумасшедшие, которым мерещился конец света.

– Вот едва и не накликали на нашу голову... Кстати, чуть не забыла: у моей младшей послезавтра день рождения, она просила пригласить твою Софи. И ты бы заодно заглянула в кои-то веки... Ты как?

В половине девятого вечера к Плюи зашла секретарь:

– Со мной разговаривал начальник отдела охраны, мсье. Один из наших работников не вышел из корпуса после окончания рабочего дня. Какой-то уборщик, Клод Фара...

– И что? – буркнул Плюи.– Я должен заниматься этим вашим уборщиком?

– Конечно, нет. Я уже поставила в известность мсье Фурналя.

– Вот и прекрасно.

– Он вернулся сюда вместе с несколькими своими служащими и обыскал все уровни с 26-го по 28-й. Его нигде нет. Вдобавок пропало кое-что из его инвентаря.

Плюи внимательно осмотрел девушку, заглянул в ее стального цвета глаза, затем громко выдохнул и откинулся на спинку стула.

– Я не понимаю,– сказал он, сдерживаясь.– Какое отношение все это имеет ко мне? Именно ко мне, и именно сегодня?

– Мсье Фурналь просит вас спуститься к нему на 28-й. Он говорит, это очень важно.– Секретарь помолчала и повторила: – Мсье Жераль уже там...

– Вот даже как!

Через четверть часа Плюи нашел Фурналя в каморке уборщика. Рядом с ним находились Главный конструктор мсье Жераль и двое сотрудников охраны.

– Осторожнее, пожалуйста,– предупредил Фурналь. В его обычно безукоризненном белом проборе сейчас имелись кое-какие нарушения.– Не наступите.

Плюи посмотрел себе под ноги. На полу каморки когда-то, видно, был рассыпан моющий порошок или что-то в этом роде. Сейчас эта россыпь прерывалась широкой дугой, словно порошок сгребли какой-то длинной рейкой или очистили пылесосом.

– Здесь даже пылинки не осталось, мсье,– сказал Фурналь, подсвечивая пол фонариком.

– Что за глупости...– начал было Плюи.

И осекся.

У правой стены, там, где заканчивалась дуга, стояла уборочная машина. Плюи видел ее раньше: похожий на футуристический автомобильчик агрегат лимонно-желтого цвета, партия которых была заказана в Японии несколько лет назад специально для нужд Центра. Корпус машины пересекался с траекторией дуги, и... собственно говоря, там, где прошла дуга, от машины не осталось ничего. Ровным счетом. Корпус оказался аккуратно располовинен плавной вогнутой линией.

– А где вторая половина? – спросил Плюи. И тут же понял, насколько глупо прозвучал вопрос.

Второй половины не было. Нигде. На срезах не осталось ни малейшей заусеницы, словно здесь хорошо поработали напильником, на пластмассовых деталях – ни трещины. Даже колесо, попавшее под обрез, выглядело так, словно его специально готовили для изучения внутреннего устройства. Черенок швабры, тоже оказавшийся в зоне дуги, был срезан так же плавно и безукоризненно.

И, главное – нигде никаких следов уборщика. Охрана успела обзвонить всех его домашних и друзей. Уборщик как сквозь землю провалился.

– Чертовщина какая-то,– сказал Фурналь, словно оправдываясь перед начальством.

Плюи обессиленно присел на корточки, провел рукой вдоль вогнутой границы исчезнувшего порошка и зачем-то понюхал испачканный белым палец.

– «Дуга исчезновения»,– негромко произнес он. Он любил придумывать новые термины. И тут же уточнил:

– «Окружность исчезновения»...

– Я попытался вычислить центр этой окружности,– сказал месье Жераль.– Правда, размер дуги очень мал, погрешность велика, но предварительный вывод сделать можно... Она находится в зоне Ускорителя, проецируемой, конечно. Кольцо проходит как раз над нами, и центр окружности почти совпадает с его осью...

– Что ж,– проговорил Плюи.– Вот и фундамент под еще одну бредовую теорию конца света...

– Вообще-то, все это очень странно,– задумчиво сказал Главный конструктор.– Эта бесконечная череда препятствий и неполадок... Иногда я думаю, что, может быть, Ниномия и Нильсен не так уж и неправы...

Японец Масао Ниномия из института Юкавы в Киото и датчанин Хольгер Нильсен из института Нильса Бора пару лет назад написали статью «Законы природы препятствуют опасным открытиям». И всерьез предположили, что во Вселенной существуют некие силы, которые не дают происходить чудесам – тем явлениям, которые противоречат законам природы или представляют опасность для всего человечества. В первую очередь они имели в виду БАК . Тогда научный мир отнесся к экстравагантной выдумке как к очередному курьезу, но постоянные погрешности, мешающие запустить БАК, укрепили эту идею. В газетах появились заметки «Бог против БАКа», а теперь и сам Главный конструктор Ускорителя задумался над обозначенной проблемой.

Жан-Жак Плюи пожал плечами:

– Жаль, что эти ребята не подсказали, под каким предлогом закрыть эксперимент, и как списать чертову уйму денег, которые на него затрачены! Мы же не может теперь просто закопать нашу трубу!

– Да-а-а,– неопределенно протянул мсье Жераль, почесывая затылок.– Какие у нас еще имеются потери?

Потери имелись. У самого Главного конструктора, большого любителя сладкого, куда-то задевались несколько коробок с монпасье – весь его запас на текущую неделю. У Научного руководителя проекта пропала записная книжка. Но это мелочи.

В нескольких местах – причем не только в секторе «3-4», но и в находящемся на противоположной стороне Ускорителя секторе «11-12» – исчезли, соответственно, пять и восемь метров многожильного кабеля. На отдельных участках ускорителя и в прилегающем к нему тоннеле отмечено незначительное повышение радиационного фона, в связи с чем были приняты меры по дезактивации помещений.

Необъяснимым образом оказался поврежден электронный блок стабилизации поля сектора «3—4», который находится в техническом отсеке. Сразу после аварии один из сотрудников обратил внимание, что в центральной консоли блока зияет сквозная круглая дыра размером с футбольный мяч. Отсутствующий фрагмент со всей начинкой найти не удалось.

И так далее и тому подобное...

Совещание у мсье Жераля продолжалось два часа. Были созданы две комиссии – одна для расследования причин аварии, вторая для устранения ее последствий. Совместными усилиями участники заседания составили текст заявления для прессы, где выражалось сожаление по поводу переноса официального пуска ускорителя, связанного с дополнительной – во избежание некоторых отдаленных последствий – отладкой оборудования.

Сразу после заседания мсье Жераль отправил секретаря в буфет, где тот пополнил запасы своего шефа, купив несколько коробок с монпасье и две плитки шоколада в придачу. О судьбе коробок, исчезнувших из ящика стола, мсье Жермаль никогда больше не задумывался, у него хватало других забот.

Так же, как Научный руководитель проекта, у которого тоже забот хватало и который в тот же вечер обзавелся новой записной книжкой.

Так же, как и одна молодая сотрудница сектора «3—4», у которой из гардероба исчезли начатый тюбик помады, неполный флакончик духов, пакетик с прокладками, запасные колготки и несколько мелких монет, оставленных на полочке. Возможно, она просто не заметила пропажи.

Тем более никто не заметил, как исчез тощий черный кот, неведомо как приблудившийся на сороковом уровне лаборатории. Его территория включала в себя просторный зал котельной и мусорный блок, где было сравнительно безлюдно и можно было поживиться мышами и остатками обедов...

А вот сотруднику охраны, у которого в тот день прямо из кобуры пропал табельный пистолет, пришлось гораздо хуже, чем остальным. Он понятия не имел, как это произошло, тем более что кобура была застегнута, и даже предохранительный клапан на ней оказался цел. Несмотря на это, его сразу отстранили от работы, приостановили действие лицензии, заставили писать уйму объяснительных, вдобавок было начато служебное расследование, которое обещало затянуться надолго.

Были и другие потери, которые вряд ли кому-то пришло бы в голову связывать с аварией в секторе «3—4» Большого адронного коллайдера. Мир слишком велик, он просто дьявольски огромен. Здесь каждую секунду что-то пропадает неизвестно куда и появляется неизвестно откуда – собственно, вся человеческая жизнь вполне исчерпывается этими двумя процессами. Но нет ни времени, ни хотя бы толики внимания, чтобы попытаться связать между собой все потери и приобретения, расплести спрятанные здесь логические цепочки, прочертить прямые и ясные линии, соединяющие между собой самые разные события, которые сложились бы в понятные всем нам слова.

При всем огромном желании полковник Армии освобождения Ирака Амир Хашир не мог освободить Ирак. Не мог он и остановить продвижение на Фаллуджу батальонов морской пехоты США. Он даже не мог уничтожить хотя бы один взвод этих батальонов. Потому что, положа руку на сердце, вся его «армия» состояла из двадцати солдат разбитых вооруженных сил Хуссейна, шести дезертиров, трех беглецов из военной тюрьмы и пяти гражданских негодяев. И сам он никогда не был полковником – пехотный капитан, разжалованный накануне американского вторжения за воровство казенного имущества. Если бы не пришли американцы, он бы наверняка загремел под трибунал, и уж во всяком случае не смог бы нашить на мундир полковничьи погоны и возглавить армию под святым лозунгом борьбы с захватчиками. Но благодарности к амерам Хашир не испытывал, совсем напротив, хотел с ними воевать.

В его распоряжении было достаточное количество оружия и боеприпасов, которые полковник без особого труда сумел вывезти из оставшихся без охраны армейских складов. Но то были не ядерные и даже не химические склады, а его солдаты не были терминаторами. Поэтому планировать широкомасштабную борьбу с американцами не приходилось. Патрули, малые колонны, случайно отбившиеся от основных сил группы и заблудившиеся одиночки – вот все, на что мог рассчитывать Хашир. Да он и не собирался выигрывать эту войну.

– Это правда, что один американец стоит триста тысяч долларов? – спросил Бахри по прозвищу Куцый.

– Кто тебе сказал это?

– Да все говорят. Муса, Фарид, все парни.

– Тогда ты – миллионер, Куцый. Ты их завалил уже штук десять.

Куцый погружается в раздумья...

Они сидят в засаде у дороги на Эр-Рутбу, ожидая сигнала с первой «лежки», расположенной за полмили к югу. На «лежке» всего два человека, остальных Хашир собрал здесь – дело будет серьезное, нужен боевой кулак. Информатор – староста из Эль-Куфи, вполне надежен и не должен врать: от основных сил американцев отделился взвод, усиленный танком, он сопровождает каких-то экспертов из ООН. Танк – это, конечно, плохо, но международные спецы стоят риска!

– У моей сестры был жених,– Куцый ударяется в воспоминания.– Хороший парень, веселый... Помер в Назирии, ступни ему оторвало. Так он работал когда-то на одного человека, который тайно провозил шимпанзу в Саудовскую Аравию.

– Кого перевозил? – спрашивает Хашир.

– Шимпанзу, обезьяну такую, знаешь. Очень умная обезьяна.

– Правильно называется – шимпанзе.

– Ну да. За одну такую саудовцы давали по сто тысяч долларов. Очень выгодно. Только будет плохо, если попадешься. Двадцать лет тюрьмы...

Куцый носит синие тренировочные брюки, которые нашел в вещевом мешке одного американского сержанта. Сержанту они все равно уже не были нужны: Бахри срезал ему полголовы из «калашникова». Никто из отряда Хашира не носит форменную одежду, в условиях партизанской войны это совсем не нужно и даже вредно. Сам Хашир, правда, ходит в десантном комбинезоне, но он командир, ему можно.

– Про обезьян не знаю, может, и правда,– говорит он.– Среди саудовцев есть очень богатые люди, а у богатых людей бывают странные причуды. Но вот американцы могут стоить и дороже...

Хашир смотрит на Куцего из-под сросшихся бровей, и не понять: шутит он или говорит серьезно.

– И если у нас все получится, будем богатыми людьми, как нефтяные короли. Ну а не получится – двадцатью годами не отделаемся. Убьют нас. Так что выбирай, Бахри, что тебе больше по нраву: быть королем или быть мертвецом...

– Конечно, королем,– быстро определяется Куцый.

– Тогда смотри в оба и не болтай всякую ерунду,– говорит ему Хашир прежним тоном.

Куцый все понял и заткнулся. Через минуту с «лежки» пришел сигнал: идут. Шесть единиц: один танк, два бэтээра, грузовик, топливозаправщик и штабная машина. Старый Карим не наврал.

Полковник Хашир глянул на часы – два ровно – и коротко кивнул головой: охота началась. В ответ дружно лязгнули затворы автоматов. Больше никаких разговоров, каждый хорошо знал свое место и свое дело.

Хашир смотрел вдоль дороги на восток, где из низины вот-вот должны были вынырнуть лупатые морды американских автомобилей. Полковник был невысок, крепок и довольно молод, что подчеркивал его щегольской комбинезон песочного цвета, надетый на голое тело. Он держал руку на плече Сирхана, который должен был привести в действие оба фугаса, блокирующие конвой – передний и задний. Рука лежала камнем, спокойная, давящая, и, хотя полковник Хашир был таким же человеком, как все в его бригаде, от руки исходил не жар, а могильный холод – так, по крайней мере, казалось подрывнику в этот момент.

Сирхан был натянут, как струна: управлять шестью зарядами очень нелегко. Между двумя блокирующими зарядами заложены еще четыре, и каждый должен сработать с максимальной эффективностью. Нажал кнопку радиовзрывателя на секунду раньше или на две позже – и мина ценой в триста долларов взорвется без пользы... Значит, Хашир вычтет их из твоего жалованья. Это в лучшем случае... А может, вообще пристрелит.

...Хоть колонна небольшая, грохоту от нее много. Рычание двигателей, черные выхлопы, вонь отработанной горючки, даже земля дрожит... Припудренный пылью бэтээр прет первым, прет нахально, похозяйски, за ним огромный джип, потом грузовик с солдатней, еще один бэтээр, похожий на огромного жука заправщик, танк замыкает колонну, рвет гусеницами святую землю Ирака...

Хашир вырос в этих местах, он доподлинно знает, что до прихода амеров здесь никто не поднимал такого наглого шума, не кромсал землю, которая веками лежала в тихом, неспешном раздумье, не отравлял кристально чистый воздух... И ярость ударила в голову, как заряд направленного действия: что же, будет вам, будет и грохот, и дым, и смерч огненный, и трупная вонь будет – получите под завязку все, что заслужили!

Так и вышло. Он сжал плечо Сирхана, тот нажал кнопку, и первый взрыв расколол землю, будто великан вонзил в нее огромный кетмень. Бэтээр отбросило назад, одновременно в хвосте колонны сработал заряд: фонтан огня и вздыбленной земли приподнял и развернул громаду танка. Сирхан, как опытный дирижер, в третий раз нажал кнопку, и опять удачно: оранжевая бритва рассекла «Хаммер» и опрокинула на бок.

– Огонь! – рявкнул Хашир.

С двух сторон ударили гранатометы и пулеметы. Взорвался и загорелся высоченным дымным факелом топливовоз. Вспыхнул и запылал второй бронетранспортер, в нем стал рваться боекомплект. Подбитый танк чадил, распространяя смрадный запах паленого мяса. Пулеметные очереди обрушились на грузовик, из кузова посыпались солдаты, часть бросилась к обочине, но наткнулась на плотный встречный огонь, другие просто метались по дороге, не зная, куда им деваться. Поврежденный взрывом первый бэтээр стал пятиться назад, но дорогу перегородил куцый перевернутый «Хаммер». В нем оставался кто-то живой: обгоревшая рука высовывалась из разбитого окна, пытаясь открыть дверцу снаружи.

– Бахри! К джипу, быстро! – Хашир ударил его в плечо, подгоняя.

Подбежал к гранатометчику, наводившему свою трубу на грузовик, в кузове которого уже никто не шевелился. Хашир молча показал в сторону ожившего бронетранспортера. Высунувшийся из люка солдат возился с пулеметом. Гранатометчик все понял, развернул ствол. Граната ударила в башню, проломив борт, взрывная волна и осколки, как ножницами, срезали часть головы пулеметчика и вдребезги раскурочили пулемет.

И тут сработал четвертый заряд, разворотил переднюю часть бэтээра, вздыбил и швырнул его о землю так, что из открытого башенного люка вылетели какие-то полужидкие ошметки. С этого момента американскую колонну можно было считать уничтоженной...

На дороге оставались только убитые и раненые. Бахри как истукан застыл над двумя телами в штатском, которые только что извлек из «Хаммера». Непонятно было, живы они или нет, ну да сейчас не до них, позже разберемся. Дважды рвануло – это Муса и Фарид закинули по осколочной гранате в люк танка и кузов грузовика. Остатки колонны дымили так, что, наверное, даже с их поганых космических спутников видно. Что ж, пусть любуются. Жаль только, запах горелого мяса до космоса не поднимается...

Вдруг заглох двигатель, просто умер безо всякой причины. Бронетранспортер резко остановился, присев на передние колеса. Рядовой Смит уставился на приборную панель, вспыхнувшую тревожными красными огоньками: масло, генератор, тормозная... Откуда-то сверху капала кровь. Смит дотронулся до лба – да, он здорово расшибся, и волосы тоже все в крови. Но, хоть убей, он не помнил, когда это произошло. «Лейви» дернулся еще раз, словно в агонии. Смит в панике ударил раскрытой ладонью по включателю зажигания – ноль реакции!

Переключился на запасной генератор, опять ударил. Ничего. Все это время со лба и носа капала кровь, а снаружи шел низкий мощный гул, от которого пятитонная машина дрожала и звенела, как рождественская елочка. Он попробовал откинуть водительский люк, но обнаружил, что его намертво заклинило и даже вдавило внутрь, словно кусок растаявшего шоколада. Он на корточках перебрался во второй отсек, где в нос ему шибанул дикий запах скотобойни. Верхний люк был откинут, из него свешивалась вниз какая-то тряпка, по которой медленно сбегала густая черная жидкость. Вверху виднелось неестественного фиолетового оттенка небо. И где-то гудело и гудело. Смит осторожно приблизился к люку, уже зная, что это никакая не тряпка, и что там, снаружи, ему предстоит узнать и увидеть еще очень много ужасного – если он, конечно, наберется духу. Обогнув лужу на полу, он на четвереньках добрался до второго люка, откинул его и осторожно высунулся наружу.

Опрокинутый «Хаммер» лежал поперек дороги, правая часть салона вмята внутрь, зад вместе с колесами будто срезаны ножом. Грузовик уткнулся в обочину, матерчатый верх изрешечен в лохмотья, из кузова наполовину вывалилось чье-то тело, словно несчастный в последнюю минуту своей жизни пытался выполнить заднее сальто. Второй БТР представлял собой обгоревший железный остов на голых ободьях. Заправщик пылал своими двумя цистернами, как погребальный костер: бензин давал гудящее, рвущееся в небо пламя, а солярка – густую жирную копоть. Чуть дальше стоял танк с перебитой гусеницей, даже не стоял, а каким-то непонятным образом полулежал, похожий на мертвую толстую женщину, у которой съехали чулки. Смит вылез из бронетранспортера, приблизился на несколько шагов и увидел воронку прямо под разорванными траками. Перекошенную башню украшало большое звездообразное пятно сажи. А на дороге лежали тела в морпеховском камуфляже «дезерт», лежали на удивление упорядоченно, будто их выстроили в цепь и срезали длинной пулеметной очередью. Смит боялся подойти ближе, боялся узнать в ком-то из них бесстрашного капитана Маккойна или Прикквистера... Или кого-то еще.

И здесь тоже гудело. От гула собиралось в тревожные складки фиолетовое небо, и бежала мелкая рябь по ярко-желтому, будто нарисованному песку, и финиковая роща вдалеке бесновалась, тряся пыльно-зелеными шапками, хотя ветра не было и в помине, и белый минарет многозначительным перстом указывал в низкое небо...

У Смита задергалась нижняя челюсть. Саддамовцы, подумал он. Боевики. Укрылись на обочине, рванули противотанковую, расстреляли взвод... И он почему-то единственный остался жив.

Но когда они успели?

Почему он ничего не слышал?

И куда они подевались в таком случае?

И... Что вообще здесь происходит?

Смит дотронулся рукой до танковой брони. Холодная. Жирная сажа осталась на пальцах.

Он ничего не понимал.

А вдруг они вернутся?

Он повернулся кругом, на негнущихся ватных ногах поковылял обратно к своему «Лейви». И здесь увидел вторую воронку от взрыва. Рядом с «Хаммером». Именно этот взрыв срезал его заднюю часть и сплющил салон, словно удар огромного молота. Смит вспомнил о камне, на который он наехал перед тем, как...

До него дошло. Это был не камень.

Не камень, черт его дери! И он сам на него наехал, спецом...

Смит заорал благим матом, хотя не услышал собственного крика. Он обхватил руками голову, вцепился в волосы... Волос не было. Головы не было. Вернее, что-то осталось, но темя и затылок оказались снесены начисто, а внутри бултыхалось уже остывшее месиво.

Рядовой первого класса Шон Смит-младший, прирожденный водила, парень на все руки из штата Кентукки, покачнулся, лицо его исказил ужас не грозящей, а уже наступившей смерти, и бездыханное тело тяжело рухнуло на дорогу.

Сквозь изрешеченный пулями и взрывами пейзаж Ирака души морских пехотинцев тяжелыми каплями просачивались в мертвые воды Стикса, и душа Шона Смита булькнула последней.

Плюи вернулся домой около полуночи. Детей у него не было, как, впрочем, и жены. Не раздеваясь, Плюи прошел в гостиную, открыл бар, налил себе половину стакана джина, разбавил тоником, насыпал лед. Со стаканом в руке он опустился в кресло, отхлебнул и надолго задумался. Очень надолго. Со стороны можно было подумать, что он впал в ступор или спит с открытыми глазами. Но это было не так. Спустя какое-то время Плюи пошевелился и пробормотал:

– Вниз. Вся энергия уходила вниз... Будто ее излучало кольцо Ускорителя... И получилась «окружность исчезновения»? И все, что в нее попало, бесследно исчезло? А еще локальные пропажи... «Брызги исчезновения»? В самом деле, бред какой-то!

Он рассеянно глянул на стакан, словно забыл, откуда он здесь взялся, поставил его на крышку бара и встал. Затем подошел к телефону, набрал номер. К трубке долго не подходили – видно, Главный конструктор уже спал. Наконец раздался хриплый голос:

– Слушаю.

– Это Плюи,– отрывисто произнес ученый.– Извините за поздний звонок. У меня есть вопрос. На какое значение отклоняется центр той вашей окружности от проецируемой оси Ускорителя?

Мсье Жераль удивленно подышал в трубку, собираясь с мыслями.

– Шестнадцать и восемь десятых градуса. Можно считать – семнадцать. У вас появилась какаято версия?

– Возможно,– сказал Плюи.– Вы не знаете, какая точка находится в проекции Ускорителя на противоположной стороне земного шара?

– Что?! – потрясенно спросил Жераль.

– Извините, это я сам себе! – быстро поправился Плюи.– Доброй ночи.

Он положил трубку. Наполовину осушил стакан с джином. Достал из кармана новую записную книжку и ручку, что-то подсчитал. Потом принялся ходить по дому, открывать дверцы шкафов, выгребать из стеллажей книги и бумаги. Он что-то искал. Потратив на бесплодные поиски полчаса, он, в конце концов, спустился в подвал, где среди старой мебели и прочего хлама обнаружил то, что ему было нужно. Старый школьный глобус.

Плюи вернулся с ним в гостиную, прихватив по дороге из кабинета циркуль, линейку и старинный, еще прадедушкин стилет – с витой костяной рукоятью, витым набалдашником, витым перекрестьем и потемневшим от времени трехгранным клинком... Уселся в кресло. Поставил рядом недопитый джин. Пристроив глобус у себя на коленях, он отмерял какие-то расстояния циркулем на линейке, а затем прикладывал его к маленькой модели земного шара.

– Семнадцать градусов, десять или тридцать – принципиальной разницы нет,– бормотал он себе под нос.– От этого зависит только площадь измененной зоны... Главное – подтвердить сам факт! Вот здесь наш излучатель...

Он отметил карандашом на глобусе черную точку, потом обвел еще раз, и еще – так что получилось жирное пятно.

– Вот отсюда пошел сноп энергии...

Плюи встал, кряхтя, положил глобус на пол, приставил к пятну острие стилета и, навалившись, проткнул толстый картон.

– И где же мы, в конце концов, оказались?

Он перевернул глобус. Трехгранное острие вытарчивало из западной части Ирака, недалеко от Сирийской пустыни.

– Хорошо, что там безлюдная местность,– сказал Плюи и стал потягивать оставшийся джин, рассматривая торчащий из глобуса кусочек острой стали.

Уцелевшие амеры повели себя по-разному: кто-то попытался убежать в степь – тех перестреляли, как зайцев; кто-то поднял руки и сдался. Времени возиться не было, «вертушки» могли подоспеть. Поставили америкосов в шеренгу на колени, шлемы скинули, вколотили две очереди в бритые затылки. Даже раздевать не стали.

Ну а потом случилось это.

Хашир нутром почуял неладное. Он побежал... нет, все-таки пошел, бежать уже не было смысла,– к разбитому «Хаммеру» с дымящим капотом. Он еще не видел подробностей, но по застывшей фигуре Бахри, напоминающей повешенного на невидимой веревке, понимал – что-то случилось.

Гражданские исчезли! Их не было! Только что лежали два тела, недвижные и, казалось, бездыханные. А теперь исчезли без следа. За кого теперь брать выкуп?!

– Бахри! В чем дело?

Бахри стоял, нелепо задрав голову вверх, по выгнутой шее бегает кадык.

Вверху, над дорогой, бесшумно парило что-то. Огромный, взглядом не охватить, правильный овал. Словно капля повисла над дорогой – в ней, как в сферическом зеркале, полковник увидел свое перевернутое отображение с поднятой головой и рядом Бахри с выпученными в ужасе глазами, шевелящимся ртом. С первого взгляда казалось, оно зависло высоко, метрах в пятнадцати—двадцати над дорогой, но Хашир видел себя так, будто совершал утреннее омовение перед зеркалом в ванной: видел осевшие на щеках частицы копоти, шевелящиеся от дыхания волоски в ноздрях, видел разбитую дорогу под своими ногами и каждый камешек на ней, видел, как дорога загибалась и утоньшалась к краям зеркала, уходя в лиловое, будто нарисованное небо...

Полковник потерял дар речи и застыл. Бахри и другие бойцы тоже превратились в соляные столпы. Издалека, словно из другого мира, доносились звуки выстрелов: Муса и Фарид обходили поле боя и добивали раненых амеров. Любимое занятие увлекло их настолько, что они не обращали внимания на страшное видение.

И тут по гладкой, выгнутой поверхности, пробежала едва заметная рябь.

Хашир сглотнул, не в силах оторвать взгляд от зеркала. Там все осталось как прежде: небо, дорога. Только ни его, ни Бахри больше не было. Там стоял целехонький «Хаммер», рядом с ним топтались два типа в гражданском – один толстый, бородатый, с сигарой во рту, второй невысокий, похожий на мальчишку-подростка. И грузовик стоял на обочине, целый и невредимый, рядом прохаживались американские солдаты, и на самом изгибе, с краю – вытянутый искривлением зеркала танк, который вот-вот свалится на голову!

– Бежим! – истошно заорал Хашир и, что было сил, помчался в степь. Его бойцы бросились следом, как стая волков, спугнутая медведем.

– Ложись! – заорал Хашир, когда они отбежали на сотню метров. Армия освобождения Ирака залегла, взоры солдат устремились назад. Они с удивлением увидели, как из разбитого бэтээра вылез окровавленный амер и, покачиваясь, подошел к танку, зачем-то потрогал броню и двинулся назад. Самое удивительное и противоестественное состояло в том, что у него был срезан затылок! Через несколько шагов он упал, Муса, радостно скалясь, бросился к очередной жертве. За ним, меняя магазин, побежал Фарид.

– Полковник! – хрипло позвали сзади.

Хашир встряхнул головой, будто муху отогнал.

Дорога была пуста. Его люди, до предела задрав головы, смотрели в небо – растерянно и даже испуганно, как только что смотрел сам Хашир. Но, кроме легких перистых облаков, там ничего не было. И на дороге ничего не было. Амеры исчезли, испарились вместе со своей техникой. Ни танка, ни бэтээров, ни заправщика, ни грузовиков, ни трупов.

– Что это было, полковник?! – Глаза Бахри округлились от ужаса.

Хашир вздохнул. Командир должен знать больше, чем его подчиненные, иначе это не командир.

– Амеровский дирижабль, оклеенный зеркальной пленкой, для невидимости. Хорошо, что они нас не разбомбили!

– А куда делись эти... Ну, которых мы убили? Куда делся танк, грузовик? – не успокаивался Куцый.

– Ясно куда! – невозмутимо отвечал командир.– Амеры их забрали.

– А зачем они забрали Муссу и Фарида? – спросил Большой Али.

Действительно, двух бойцов нигде видно не было.

– В плен взяли! – рявкнул Хашир.– Потому что они не послушались меня и не выполнили приказ!

Больше вопросов никто задавать не рискнул.

Его быстро привели в чувство, плеснув в лицо холодного бурбону. Смит оскалился, заскрипел зубами и открыл безумные глаза.

– Спецом! – хрипло выкрикнул он и дернулся.

– Тихо,– сказал капитан Маккойн и воткнул ему между зубов горлышко фляги.– Пей.

Смит глотнул, дернулся опять, в глазах появилась осмысленность. Он очень внимательно посмотрел на небо, перевел взгляд на склонившиеся над ним лица и мучительно вытянул губы – то ли просил еще пить, то ли хотел что-то сказать. Ему дали еще бурбону. Смит резко отвернулся, виски потекло ему за ворот. Он приподнялся на руках, сел. Осторожно потрогал голову, она была цела, только появилась здоровенная шишка на лбу. Обнаружил, что находится на обочине дороги, на заботливо расстеленном кем-то куске брезента. Вокруг – командир, Прикквистер, фельдшер Руни, еще чьи-то лица. Все выжидательно смотрели на него.

– Не помню,– сказал он еле слышно.– Ничего не помню... Что это было?

– Матрос Смит! – окликнул его капитан.– Вы в порядке?

– Да, сэр,– пробормотал в ответ Смит.– То есть... Так точно, сэр!

– Вы можете встать?

Он кивнул. Его подхватили под руки, помогли подняться. Смит встал и огляделся.

Танк, целый и невредимый, стоял у края дороги, сердито дымя выхлопами, на башне верхом сидел лейтенант Палман и широко зевал в раскаленное голубовато-молочное небо, обычное иракское небо. Буря развеялась, так и не начавшись. Рядом застыли бронетранспортеры и грузовик, целые и невредимые. Солдаты кучковались в тени машин небольшими группками, слышался смех, чей-то плеер наигрывал «Hero» Иглесиаса, тянуло табачным дымом; возле «Хаммера» возился коротышка Фил Шарки, отдирал с лобового стекла налипших насекомых и что-то бурчал под нос; за спиной у него стоял переводчик Ахмед и наблюдал, как Шарки орудует своей щеткой; размахивая зажатой в толстых пальцах сигарой, прохаживался профессор Макфлай, свободной рукой он сгреб в охапку маленького Гроха и что-то по обыкновению втолковывал ему. Кенгуру раскуривал свою трубку, а китаец, подогнув под себя ноги, сидел на куске брезента с закрытыми глазами – медитировал. Обычная картина – но было в ней нечто странное и нелогичное, и жуткое... а что именно, Смит никак не мог ухватить. Может, все дело в том брезенте на обочине, из-под которого торчат две пары ног в легкомысленных гражданских кедах?

– Я в порядке, сэр! – гаркнул он в лицо капитану Маккойну.– Просто... Мне показалось, что на нас напали саддамовцы... Наверно, я ударился головой. Этот проклятый камень...

– Все в порядке,– Маккойн ободряюще похлопал его по плечу.– Действительно, были два террориста с автоматами, наверное, смертники. Вон они лежат. Отдыхай. Через пятнадцать минут отправляемся.

Он окликнул Руни и направился вместе с ним к радистам. Кто-то похлопал Смита по плечу и сказал непонятно: «Ну, судьба твоя...» – а потом все разошлись. Один только Прикквистер остался рядом, щурился на Смита и загадочно молчал. Гудела голова, и на душе было тоскливо, вдобавок ко всему Смит не знал, что ему сейчас делать, куда девать руки-ноги и всего остального себя. Будто его подняли со страшного перепоя, а он толком и не помнит, что вытворял накануне пьяный.

– Ну, что уставился? – буркнул он.

– У тебя башка разбита,– сказал Прикквистер.

– Знаю,– огрызнулся Смит, с опаской потрогал затылок, зачем-то оглянулся.– А ты помнишь, как в нас стреляли, и все горело?

– Ты что, матрос? – Прикквистер покрутил пальцем у виска.– Неужели совсем с катушек съехал? Эти двое выскочили откуда-то, но их сразу срезали. Одного капитан, а второго – Санчес. Они даже ни разу выстрелить не успели! У тебя, наверное, в штанах горело...

– Да нет... Это я пошутил...

Шон Смит хотел было по привычке убраться в свой водительский отсек, сожрать в тишине и спокойствии пару-другую печенья, но тут только до него дошло, что ни водительского отсека, ни его бронетранспортера рядом нет. Как это так? Непорядок. Смит повертел головой и увидел свою машину почему-то в самом конце колонны. Он молча потопал туда. Прикквистер увязался за ним.

– Ты что, в самом деле ничего не помнишь? – допытывался Прикквистер.– Вообще ничего?.. И как из машины тебя доставали?

Смит не ответил. Он мог бы ответить, конечно, но ему не хотелось. Он ничего не имел против Прика, оба они здесь новобранцы желтобрюхие, обоим им тяжелее, чем другим, но Прик при этом еще зануда. Ну или не зануда, а просто парень, который любит задавать слишком много вопросов. Как прирожденный водила и механик, привыкший иметь дело со всякими железками, Смит и людей часто представлял себе в виде набора деталей, где каждая железка имела свое место и назначение, каждая крутилась или качалась, как ей было предназначено, и даже злобный мудак Санчес в этой картине мира занимал свое место – скорее всего в каком-нибудь ударноспусковом механизме. Ну а Прикквистер здесь был чем-то вроде стопорного винта: маленький и упертый. Как человек такого склада мог попасть в морскую пехоту, для Смита, как и для остальных, оставалось загадкой... Хотя, если разобраться, у Прика были и хорошие качества – например, он был умный, и всегда знал, чего он хочет, и вообще...

Но тут Смит подошел к своему «Лейви» и остановился как вкопанный.

Перед бронетранспортером, прямо поперек дороги, зияла широкая и глубокая трещина, скорее даже пропасть, в которую жидкими ручейками все еще продолжал осыпаться песок. Она начиналась у левой, западной обочины и, разрезав дорожное полотно под идеально прямым углом, уходила вдаль, выворотив с корнями несколько огромных финиковых пальм. «Лейви», верный железный коняка, застыл у самой пропасти, будто выполнял норматив на экстремальную точность.

Приоткрыв рот, Смит уставился в темный провал. Дна не было видно.

– Это что? – спросил он.

– Землетрясение,– спокойно пояснил Прикквистер.– Всего раз тряхнуло, шесть баллов как минимум. Ахмед говорит, здесь такое часто бывает, местные привыкли. А мы подумали – фугас на дороге...

– А как же я? – спросил Смит.

– Что ты? – не понял Прикквистер.

– Что! Что!.. Вот это все! – Смит пнул ногой песок и взмахнул руками, в самом деле не зная, как выразиться точнее.

– А-а... Ну, ты молодцом. Мордой в панель, отключился, ничего не помнишь. Хорошо, хоть двигатель заглушить успел...– Прикквистер подумал и добавил: – Хотя, скорее всего, он сам заглох. Все машины заглохли, когда тряхнуло.

Он выковырял носком ботинка камешек, столкнул его в пропасть и опять посмотрел на Смита:

– Кстати, у тебя никаких таких ощущений... необычных, скажем... в организме не возникло?

– Возникло... Еще как возникло! – рявкнул Смит.– Не дай бог еще раз такое привидится! Отвали от меня, Умник, а то врежу!

Прикквистер рассмеялся. Он всегда смеется, если ему пригрозить, такой уж человек.

– А вот Мако хочет на твою машину Хэкмана посадить,– сказал он.– Уж больно хорошо ты, по его мнению, головой приложился...

– Какой еще Хэкман? – Смит возмутился.– Какой Хэкман? Вон пусть на «Хаммер» его сажает, раз приспичило! Я в свою машину никого не пущу. Тоже мне, придумал!..– Он еще раз окинул взглядом трещину и обочину, уже по-деловитому, спокойно.– Здесь спуск градусов сорок, надо объехать аккуратно. А Хэкман на нос машину поставит, гарантию даю.

Он решительно подошел к бронетранспортеру, откинул боковой люк и на мгновение застыл, словно озаренный каким-то воспоминанием или неожиданной идеей. Провел ладонью по броне, потыкал ее пальцем. Но потом махнул рукой и забрался внутрь.

Свист электромагнитов Большого Ускорителя в какой-то момент усилился, а потом над головой Клода разразился гром. Тысяча громов. С таким звуком могли рваться в клочья тяжелые бетонные перекрытия или раскалываться земля. Клод попытался разжать сведенные судорогой на руле руки и... Вместе с машиной провалился в воду!

Ледяная вода была всюду – сверху, снизу, снаружи и внутри него, заполняя легкие и глотку. Удивляться было некогда. Он инстинктивно разжал пальцы, отпуская руль, который тянул его вниз, отчаянно заработал руками, стараясь всплыть к поверхности. Руки были непослушными, каждое движение отдавалось болью. Лишенное кислорода тело бунтовало, а перед глазами плыли зловещие красные круги.

Потом был мучительный миг, когда, казалось, жизнь стала выходить из него с кашлем и рвотой. И далеко не сразу юноша понял, что это не жизнь, это всего лишь вода извергается наружу горькими потоками. Что он все-таки выплыл на поверхность, барахтается там, беспомощно хлопая руками, словно пытаясь взлететь. И ничего не видит, ничего, кроме метущихся вдали тусклых огоньков, которые, возможно, и не огоньки, а только отсветы боли в его мозгу.

Он поплыл наугад, отмечая про себя, что тело стремительно окоченевает на ходу, и понимая, что надолго его не хватит.

Скользкие камни.

Капельный звон, разбегающийся бесконечным эхом.

Глухая темень.

Уборщик лежал на твердой каменной поверхности, содрогаясь в кашле. Он не помнил, как выбрался из воды. Он сам был водой, пропитавшей его всего, включая хлопковый форменный комбинезон и ботинки, ничего больше не было, кроме воды, которая вытеснила его из собственного тела.

Огни пропали, потом появились снова, гораздо ближе, вместе с ними появились длинные пляшущие тени. И какое-то представление об окружающем пространстве.

Он находился в огромной пещере. Пещере? Нет, пещеры быть не могло, потому что считаные минуты назад это был 28-й уровень Ускорителя, сектор «3-4», блок очистки... Сухие и теплые тоннели, температура 20 градусов по Цельсию, чистота, как в операционной...

Или Ускорителя больше нет? Взрыв? Катастрофа?

Дрожащие огни вынырнули из-за какого-то бесформенного нагромождения – уже совсем рядом! – обратившись тремя фонарями, только не электрическими, а со свечками внутри, и тремя же приземистыми силуэтами в гномьих колпаках, которые несли эти фонари в руках. Они двигались прямо на него, двигались осторожно, словно прислушиваясь к чему-то.

«Наверное, один из них – мсье Фурналь,– почему-то решил юноша.– Это спасатели! Они ищут меня. Значит, действительно произошла катастрофа...»

Раздался крик. Его увидели?

Он надеялся, что так.

Силуэты с факелами почему-то остановились и стояли как вкопанные. Огонь – это тепло. Идите же сюда, чего стоите? Пусть даже среди вас нет мсье Фурналя, пусть даже вы гномы или черти... Хоть в пекло тащите, чтобы только немного согреться! В котел с кипящим маслом, а потом обсохнуть на горящих углях...

Просто он очень замерз.

Юноша собрался с силами и поднял одеревеневшую руку.

Фигуры отшатнулись, словно он навел на них пистолет. Кто-то снова издал сдавленный вопль.

– Сюда...– тихо позвал он. А потом уронил голову на камень.

...Теперь он был привязан к двум жердям, как подбитый на охоте медведь, руки и ноги опутывала грубая веревка, во рту торчал кляп. Нижний конец жердей волочился по каменному полу, верхний удерживали и тащили за собой два типа в серо-зеленой одежде. На головах у них в самом деле были какие-то островерхие капюшоны совершенно дурацкого вида. Третий шел впереди, освещая дорогу. И, кажется, были еще и четвертый, и пятый, и еще, и еще. Потому что света было больше, а значит, и фонарей, и рук, держащих их,– тоже. Уборщика волокли через просторную пещеру, по крайней мере так казалось из-за глухого эха, звуков капающей воды и собачьего холода, царящего здесь.

Откуда-то спереди вдруг подул теплый воздух. Жерди тут же бросили, уборщик больно ударился головой о камни. И послышалась человеческая речь, впервые за все это время.

– Ну, чего тащить-то,– сказал один голос.– Какой нам с него прок?

– Чего, в самом деле, тащить-то,– отозвались другие, сразу несколько.– Какой прок?

Язык, на котором они говорили, был похож на французский примерно так же, как сам уборщик походил на своего двоюродного прадедушку, умершего в Рабате в самом начале 50-х. Тем не менее какое-то сходство имелось, юноша с пятого на десятое понимал, о чем речь. Хотя лучше бы он не понимал.

– Как это чего тащить? Тащить надо,– вдумчиво возразил второй голос.– Господин все одно прознает. Обидится, бить станет.

– Тащить не хочу,– сказал первый голос.

– Правильно, правильно. И не надо,– вторил ему невидимый хор.

– Пробить ему бошку-то киркой, здесь прямо. И бросить под камушком, сказать, что так и было. Руки-то давно чешутся.

– Чешутся, чешутся,– подтвердил хор.

Замерзший уборщик, лежащий вниз лицом на камнях, вдруг понял, что в его незавидной ситуации возможны серьезные ухудшения. Но тут опять засомневался второй голос:

– Некроманта не так просто убить, как ты думаешь. Бошку продырявишь, ага. А ему только того и надобно: обернется себе каменным змеем, будет силу из нашей земли тянуть. Ты-то, Жан Простак, рудокопом, ты в шахте работаешь, а вот сестра твоя с мужем как проживут без урожая? Кто семью ихнюю кормить станет?

– Кто? – задумался тот, кого назвали Жаном Простаком.– Да никто. Я-то уж точно не стану, своих ртов хватает.

– Верно, не станет,– согласился хор.

– А если вместе с урожаем и марганец, и медь уйдут отсюдова? Вытянет их поганый змей – что делать тогда?

– Да помирать, видно, придется,– нехотя признал Жан Простак.

– Вот-вот. Правильно. Потому тащи его наверх, к господину, дурья твоя голова.

– А господин-то чего? – опять заупрямился Простак.– Думаешь, ему ведомо, как с некромантами обращаться?

– Да уж поболей твоего знает. Вот свезет его в Женеву, а там отец Игнасий священным огнем любое некромантово колдовство побеждает. Прочтет молитву, окропит святой водой, хворосту по самые колени ему набросает. И кончится наша беда на этом, и снова наполнятся колодцы в округе. Вот так-то.

«Что это еще за священный огонь? – забеспокоился уборщик, забыв, что несколько минут назад готов был добровольно отправиться в пекло.– Какой еще хворост?!»

Кто-то засопел и закашлял над ним, зашаркали ноги. Его перевернули вверх лицом, так что уборщик разом увидел и говоривших – вон тот, с землистым лицом и носом картошкой, наверное, Простак, и выщербленный ударами кирок закопченный потолок пещеры, и уходящий ввысь колодец шахты, откуда свешивались цепи и веревки с огромными бадьями и откуда тянуло блаженным теплом.

– Ну, Маттеус, смотри,– пригрозил Жан Простак своему оппоненту, из-под капюшона которого выглядывал востренький лисий носик.– Коли не вернется в наши колодцы вода, несдобровать тебе. А я первый скажу тогда: да, это я нашел некроманта у подземного озера, это я хотел прикончить его на месте, чтоб порчу его сничтожить. Но Маттеус, скажу, не дал мне этого сделать, и теперь весь спрос только с него... А господину-то нашему начхать на все, ему воду из самого Парижа, если надо, привезут...

– Да трави наверх! Чего смотришь! – перебивая его, крикнул кому-то Маттеус.

Уборщик почувствовал, как дернулись жерди, заскрипела цепь, он опять больно ударился затылком. Потолок вдруг исчез, на его место встал грязный мокрый пол, где стояли, задрав головы, люди в странной одежде с коптящими фонарями в руках. Они угрюмо, с опаской, смотрели на него, подвешенного вниз головой и уплывающего вверх под лязг цепей. Потом чей-то факел неожиданно ткнулся уборщику в самое лицо – он едва успел отвернуться.

– Не нравится, га-а! Черный басурман! Гля, какая страшная рожа!

«Расовая сегрегация! – подумал Клод.– Так вот у них до чего дошло! Не выйдет: я в суд подам, в газеты напишу, самому президенту или даже в ООН!»

Он поднимался выше и выше. Он видел груженные породой полуразвалившиеся тележки, и штабеля просмоленных бревен, и всякий инструмент, ржавеющий в деревянных ящиках... А еще берег подземного озера, где ломались и играли отражения фонарей и где он едва не утонул минуты или часы назад. Только совершенно непонятно было, как он там оказался, в этом озере, и что все это значит.

Но очень скоро и озеро, и люди – все превратились в пятно дрожащего света посреди колодезного мрака, в котором уборщик плыл навстречу неизвестности.