Глава четырнадцатая
Гальского хоронили в середине ноября.
Организацию похорон по инициативе Сергеева взяла на себя спецгруппа. По официальному, подписанному генералом, письму УВД для погребения выделили четыре квадратных метра земли в одиннадцатом квартале северо-восточного квадрата — между лесополосой и ложбиной, где «Финал» закапывал свои брезентовые свертки. Сержант Шитов, который исполнял обязанности шестого номера спецгруппы, тесно контактировал с кладбищенскими работниками, устроил место во втором квартале, рядом с центральной аллеей.
Яму выкопали аккуратную, положенной глубины и, главное, к намеченному времени. С траурным салютом тоже были сложности: комендантский взвод разрывался между погребениями отставных офицеров, и время похорон Женьки оказалось уже забитым. Сергееву пришлось ехать к коменданту гарнизона, и неизвестно, решилось бы дело или нет, но комендант вспомнил атлета с угрожающей внешностью, который участвовал в задержании вооруженных дезертиров, и над могилой капитана милиции Гальского троекратно ударил резкий и сухой автоматный залп.
К автобусу возвращались медленно: впереди, опираясь на костыль, тяжело ковыляла Женькина тетка, рядом семенила его двоюродная сестра, чуть сзади Эд Тимохин и неизвестный пожилой человек вели рыдающую навзрыд Веру. Больше родственников не было: несколько школьных товарищей, институтские друзья и сослуживцы.
Гальские жили в Рабгородке на кривой и грязной улице, откуда в 1902 году пролетариат вышел на знаменитую Тиходонскую стачку. За прошедшие десятилетия там ничего не изменилось, только трущобного типа дома вконец обветшали, а бесконечные разрытия сделали дорогу непроезжей осенью, весной и зимой. В двенадцатиметровую комнату все собравшиеся поместиться не могли, и, подходя к автобусу, Попов с тоской представлял унизительную толкучку в темном коридоре коммуналки и конвейерную сменяемость за поминальным столом.
— Подожди, Валера, поедем на машине.
Сергеев придержал его за локоть и увлек к стоящей в стороне «Волге» спецгруппы «Финал». За рулем сидел Шитов, рядом Викентьев, сзади мостился Иван Алексеевич.
— Все правильно сказал этот долбаный коротышка. — Сергеев с трудом втиснулся вслед за Поповым на заднее сиденье. — Ему на кладбище работать, а не в больнице!
— Могилы копать! — встрял Шитов, хотя понятия не имел, о чем идет речь. — Только я вам скажу, они тут больше генерала нашего зашибают. Да что генерал! Кооперативщиков многих за пояс заткнут…
— А знаете что, — деловито начал Ромов, едва машина выехала на Магистральный проспект. — Давайте-ка мы заедем в «уголок» и спокойно Женечку помянем. Ей-Богу, удобней, чем к нему домой, только беспокойства больше людям…
Возражений не последовало, и через несколько минут машина свернула в знакомый тупик. Водка и спирт в точке исполнения имелись, а запасливый Иван Алексеевич припас нехитрую закуску.
— Вот чего стоит жизнь человеческая, — скорбно сказал Ромов после первой стопки. — Женечка только хорошее людям делал, пользу обществу приносил, и на тебе — за пару месяцев сгорел! А эта гадюка Лесухин наоборот — ничего хорошего никому не сделал, убил двоих, а его раз — и помиловали!
— Правда, что ли? — Сергеев недоверчиво взглянул на Викентьева.
Тот кивнул.
— Учитывая, что ранее не судим, по работе характеризовался положительно, раскаялся…
— По работе, значит… Видно, правду болтали, что он родственник Фомичева… Вот суки!
— А что, Фомичев на союзном уровне? — возразил Попов. — Его оттуда и не рассмотрят.
— Ты за них не беспокойся! — с прежней злостью огрызнулся Сергеев. — Они друг друга рассматривают… Как-то интересно получается — работягу на луну без лишних рассуждении, а как чей-то зять или сват — тогда характеристика хорошая…
— У Лунина характеристика тоже хорошая, — ни к кому не обращаясь, сообщил Викентьев.
— И что? — вскинулся Сергеев.
— Утвердили…
— А я так и знал! — Ромов махнул рукой и, посолив, отправил в рот ломтик лука. — Бучу-то какую подняли…
Сергеев будто окаменел. Лицо искривила гримаса боли.
— Отклонили?! Окончательно?!
Викентьев кивнул.
— Будем исполнять.
— Пусть им пьяный ежик исполняет! — Сергеев с остервенением выругался. — Да он же золотой мужик! Разве сравнишь с этой гнидой!
— Правильно, Сашенька, — покивал Иван Алексеевич. — Я бы тоже не стал. Пусть они сами, эти умники, пусть попробуют…
— Ай-ай-ай, что делается, — потерянно, побабьи запричитал Сергеев и взялся за голову. — Что хотят, то творят! Это же беспредел какой-то!
Неуверенно, как слепой, он пошарил рукой по столу.
— И мне налейте!
Пьющий Сергеев выглядел еще более непривычно, чем растерянно причитающий. Почти полный стакан он проглотил с такой легкостью, будто в нем, как обычно, была вода.
Лунин работал участковым в Центральном райотделе. Мужик крутой, старой, редко встречающейся сейчас закалки: сидел на одном участке двадцать лет и крепко держал его в руках. «Я на своей территории и уголовный розыск, и БХСС, и пожарный надзор, — любил говорить он. — Участковый — это представитель всей милиции, всего государства».
И вел себя соответственно. По собственной инициативе устраивал засады и несколько раз задерживал преступников, за которыми безуспешно охотился уголовный розыск. Проводил рейды по торговым точкам: обсчет-обвес, укрытие товаров, нарушение правил продажи. Опера БХСС возмущались: мол, лезет не в свое дело, нарушает оперативные планы, показатели наши из-под носа уводит… И торговые работники тоже жаловались, почему-то хотели, чтобы их проверял именно БХСС. Однажды какой-то завмаг не пускал ретивого капитана в подсобку, но тот закрутил ему руку за спину, доставил в отдел и оформил материал за неповиновение, как на рядового уличного забулдыгу. А подсобку все-таки осмотрел, нашел укрытый товар и по всем правилам составил соответствующий акт.
Понятно, что при такой манере работать Лунин имел множество врагов на самых разных уровнях. Но никого не боялся. Пистолет носил при себе, на ночь сдавать отказывался: «Тогда надо одновременно и погоны снимать. Бежать-то в случ-чего за ним некогда будет! А погибать при исполнении охоты нет». Потом, кстати, и приказ вышел о постоянном ношении, а тогда клевали Лунина и начальник и замы, в УВД тягали, до генерала дошло. А тот частенько подписывал поощрения на Лунина за задержание преступников и потому дал команду оставить участкового в покое.
В конце концов пистолет его и погубил. Вечером после работы встретил Лунин бывшего сослуживца-пенсионера, зашли в ресторан поужинать, выпили по сто пятьдесят, собрались уходить, участковый сделал замечание матерящейся компании, и те вышли следом. Молодые парни новой генерации: варенки-дубленки, стольники-полтинники, схвачено-уплачено, девочки — Тойоты", мускулы-карате, уверенность-раскованность-безнаказанность. А чего бояться?
Знали, что Лунин — сотрудник милиции, и пошли следом «разбираться». Вот бы удивился такому раскладу трижды судимый Костя Валет, оттянувший на зоне восемнадцать лет и кутающий даже летом отбитые почки. Его-то вся округа боялась, а он перед участковым шапку ломал. Как же иначе? Власть и сила!
Но времена поменялись. И трое накачанных мальчиков знали, что сейчас свобода и демократия, гуманность и либеральность, и адвокаты, и поддержка, и связи, и закон на их стороне. Да и где он, этот закон? Вокруг кабака место тихое и темное, а хоть и людное и светлое — все равно никто не влезет, да и в свидетели не пойдет. Что он сделает, этот ментяра, со своим дружком-доходягой? Уже потом позвонит, а пока приедут… Пойди найди… А нашел — докажи… А доказал — осуди… Действительно: чего бояться? Новая формация. И ведь все правильно прикинули, только одно не учли: Лунин-то из старой гвардии…
Когда налетели, то пенсионера сразу сшибли, как и задумано, а участковый устоял, переднему нос расквасил, да пушку выдернул: «Стоять, мать вашу!» А им-то что? Не будет же ментяра стрелять! Сейчас по тыкве и «дуру» заберем, пригодится, за нее десять штук дают…
Отскочил Лунин, вверх шарахнул: «Ложись, сволочи, перебью!» А те еще азартней прут. Пугает мент, значит, боится, с трех сторон его и ногой — вот так!
Бах! Бах! Бах! Тупая девятимиллиметровая «пээмовская» пуля на близком расстоянии отбрасывает человека, как удар тысячекилограммового молота. Раскинулись на асфальте вареночные фигуры, даже не успев удивиться тому, что произошло, побежали по пыльной мостовой темные ручейки, зп трезвонили телефоны в дежурке Центрального раиотдела, потом в городском УВД, в областном, в квартирах начальства… ЧП по личному составу! Пьяный участковый перестрелял в ресторане трех человек! Надо давать спецсообщение в Москву! ЧП! ЧП! ЧП! Кому отвечать? Кто руководил пьяницей, кто проводил политико-воспитательную работу, кто доверил оружие, кто контролировал? То-то паника началась!
А виновник этого переполоха делал все, как положено по инструкции: вызвал «скорую», сообщил в отдел, перевязал пострадавших разорванными рубашками, хотя двоим перевязка была уже не нужна. Но как положено после применения оружия оказать первую помощь, так Лунин ее и оказал. И дальше действовал по правилам: охранял место происшествия до прибытия первых машин, потом отправился в отдел, сдал оружие, написал подробный рапорт и, ожидая, как решат его судьбу, засел в кабинете, дооформляя неоконченные материалы. Это последнее было уже сверх всяких требований.
Но долго работать ему не дали: приехавший на ЧП дежурный следователь прокуратуры отобрал подробное объяснение, направил на медицинское освидетельствование, а потом наступил черед протоколов допроса и задержания подозреваемого. Так Лунин оказался в изоляторе временного содержания, а через трое суток плановый автозак перевез его в следственный изолятор, где для таких, как он, имелась специальная камера номер семьдесят два. Там участковый оказался в компании адвоката, патрульного милиционера и инспектора вневедомственной охраны, которые сообща проанализировали ситуацию и пришли к выводу, что его дело — труба.
Действительно, первичная информация, зациркулировавшая по общим и специальным телефонным сетям, полностью подтвердилась.
Пьяный? Установлено медициной. Мало ли, что выпил сто пятьдесят при норме восемьсот, хоть рюмку, хоть наперсток — значит, пьяный!
Перестрелял троих? Факт налицо: два трупа, один — в реанимации.
А какое основание для стрельбы? Ссора на бытовой почве. Какая ругань, какое замечание, кто это подтвердит? Собутыльник не в счет!
И потом — у них что, ножи были, кастеты, обрезы? Ничего ведь не было! И какой тебе вред причинили? Никакого! Если бы избили в котлету: ребра поломали, зубы выбили, глаза, легкие отбили, тут, истекая кровью, мог стрельнуть одному в ногу… Вот тогда суд, может, и признал бы необходимую оборону. А так: по безоружным в упор… Это даже не превышение пределов необходимой обороны. Это превышение власти с применением оружия — до десяти лет! А вторая статья и того хуже: «мокрая», сто вторая — убийство двух лиц и покушение на убийство третьего. Тут, извините, вплоть до высшей меры…
Поначалу, конечно, никто «вышки» не предполагал. Думали, влепят десять-двенадцать, тоже не мед, конечно… Но механизм расследования закрутился, все набирая обороты. Потерпевшие из богатых семей, родственников, друзей, знакомых видимо-невидимо. Все со связями, при деньгах. Шум подняли страшный.
«Правовое государство строим, а пьяный мент на улице людей расстреливает!» Телеграммы во все инстанции, письма с сотнями подписей, демонстрацию перед горкомом организовали, голодовку устроили. В городской газете статья: мол, беззаконие служителей закона особенно недопустимо, дело Лунина должно стать примером отхода от произвола властей! Ну и все в таком же духе.
В любом следствии по серьезному делу, кроме видимых механизмов, есть множество скрытых рычажков, кнопочек, пружинок… Могут они незаметно затормозить машину правосудия, могут наоборот — раскрутить на полную. А Лунин инструктора райкома у черного хода промтоварной базы с сумкой дефицитных продуктов задерживал. Под Новый год масло и конфеты, для исполкома приготовленные, заставил в свободную продажу пустить. Руководителей дискредитировал: директора райпищеторга пьяным за рулем поймал, завмага, как преступника, в милицию притащил…
Много, очень много обид на Лунина накопилось и в районе, и в городе. Конечно, никто ничего не высказывал, не злорадствовал, старого не припоминал, и характеристику начальник хорошую выдал: боролся с преступностью, задерживал, раскрывал. Правда, для самостраховки дописал: склонен к самоуправным действиям, на замечания реагирует некритически, к советам не прислушивается. Но в целом характеристика нормальная, не придерешься. А маховик следственный раскрутился вовсю, потом выездная сессия суда и приговор под аплодисменты — высшая мера!
Суд вроде как мнение всего общества выразил, хотя бывало частенько, что народ одного требует, а судейская машина еле-еле поворачивается, на тормозах спускает, будто заело что-то в механизме. А тут полное единство позиций органа правосудия и граждан!
Сослуживцы было решили, что это кость толпе бросили, чтобы успокоить, а кассационная инстанция смягчит приговор втихую, так тоже часто бывало. Нет, Верховный Суд приговор оставил в силе. А теперь и центральная власть свое слово сказала…
— Это они в политику играют, — вслух рассуждал Иван Алексеевич. — Мол, люди властью недовольны, а зря — власть ни при чем, отдельные исполнители палку перегибают! Но времена, мол, сейчас другие, и мы таких негодяев беспощадно наказываем… Только если сторожевого пса за усердие казнить, то кто охранять будет? Они того не понимают, что сами под собой сук рубят!
Попов с такими рассуждениями, если бы они велись абстрактно, никогда бы не согласился. Но применительно к делу Лунина они были убедительны, и он поддержал Ромова. Тот сдержал довольную улыбку.
После поминок поехали по домам, но Сергеев вышел вместе с Поповым.
— Дело есть, Валера, — возбужденным шепотом сказал он. — Давай зайдем к тебе на полчасика…
Валентины дома не было, они устроились на кухне. Пить гигант отказался, Попов заварил крепкий чай и, переступая через ноги зажатого между шкафом и холодильником Сергеева, который явно не вписывался в размеры малогабаритки, собрал на стол.
— Я ведь Лунина с детства знаю, жил-то у него на участке, и скажу: настоящий мужик! Справедливый, смелый… Я, может, из-за него в милицию пошел, по примеру, что ли…
Сергеев медленно произносил слова, уставясь неподвижным взглядом в какую-то точку перед собой.
— Но ведь должна же быть справедливость! — вдруг быстро и горячо заговорил он. — Если Лесухина миловать, а Лунина расстреливать — значит, все наоборот, навыворот! Они там, — он указал вверх, — по-своему решают, нас в расчет и не берут, но мы-то тоже можем по-своему решить? По справедливости?
Сергеев ждал ответа. Он был пьян, и Попов не понимал, что он хочет услышать.
— Как это «по-своему»?
— Да очень просто! Они же не могут работу сделать, только бумажки пишут да печати ставят! А работу-то мы делаем!
— И что же?
— То самое! — Сергеев понизил голос. — Лично я Лунина исполнять не буду! А ты будешь?
— Буду, не буду! — озлился Попов. — Кто меня спрашивает! Что ты хочешь сказать? Давай напрямую, без выкрутасов! Ты что, можешь приговор изменить?
— Изменить не могу, и черт с ним! Я могу не исполнить — это важнее. И ты можешь мне помочь…
— Думаешь, других исполнителей не найдут? Да отправят его в Северную зону обслуживания, и тамошний «Финал» сделает все в лучшем виде! Так или нет?
— Давай его спасем, — сказал Сергеев совсем тихо. — Спасем человека, который не заслужил смертного приговора… Два суда, республика, Союз — никто не захотел ему помочь. Давай мы поможем.
— Ты что, Господь Бог? Сейчас я постелю — и спать…
— Нет, — Сергеев упрямо мотнул головой. — Мы должны быть людьми. Они, наверху, могут что угодно творить, издалека не видно, особо когда чужими руками… Но нам-то эти руки — свои! Мы-то должны справедливость творить, порядочность сохранять… Нельзя его так, как скотину… За что? Действовал как положено, жестко только чересчур… Ну уволили бы… В Штатах, наверное, премию бы получил за решительность, потому там блатные полицейских боятся, а у нас скоро будут ноги вытирать! Надо спасать человека!
— Что ты заладил: спасать, спасать… Как спасать? Саботировать приговор? Ну просидит лишний месяц, потом Кленов начнет во все концы телеграммы слать. И что дальше?
— Да нет, от Кленова мы его заберем. — Сергеев, обжигаясь, хватил из треснутой чашки глоток крепкого чая. — От Кленова надо забрать…
— Ну а дальше? Забрали, везем. Дорога-то известная. Или остановимся и отпустим на все четыре стороны? Если Викентьев нас всех не перестреляет. Ну допустим, ты и его уговорил, и Сивцева. — Попов даже с усилием не мог представить, как это может выглядеть. — А в «уголке» Ромов ожидает, прокурор, врач и этот, как его… Что ты им объяснишь? Отпустили смертника и готовы вместо него идти в камеру? Можешь быть уверен — там и окажешься. А его через пару-тройку дней возьмут и исполнят!
— Мы его просто так не выпустим. — Сергеев наклонился вперед и посмотрел Валере в глаза. Взгляд у него был совершенно трезвый. — Мы имитируем исполнение. Слышал аксакала? Он тоже не хочет его исполнять. Доктора уговорим, ему вообще все это не погуще, он поймет, согласится. А больше нам никто и не нужен! Акт составлен, приговор исполнен. Кто его будет искать? Заберем паспорт из дела, одну букву исправим на всякий случай — Лукин или Луний, уедет куда-нибудь… И все дела!
Попов отставил свою чашку.
— Ты пьяный или трезвый? Или самый умный и могущественный? Президент в помиловании отказал, а майор Сергеев с капитаном Поповым взяли и помиловали! Неужели ты всерьез думаешь, что можно провернуть такое дело? А прокурор, а начальник группы, а пятый и шестой?
— Трезвый я. Вначале ударило в голову, а сейчас отошел. Слушай: первый стреляет над головой, доктор подходит, смотрит… Он вообще-то и не глядит никогда, но на всякий случай надо с ним решить, чтобы без случайностей. На опилки надо будет краской брызнуть или бычьей крови на мясокомбинате взять… Прокурор из-за стола не встает, Викентьев тоже особо не рассматривает… Пусть пятый и шестой заворачивают или мы побыстрому брезент закатаем. А когда все разъедутся, мы пятого и шестого отпустим: сами, мол, справимся… Отвезем его ко мне, съездим яму закопаем — и все дела. Детали уточним еще, но канва такая…
Сергеев смотрел настороженно и требовательно.
— Что скажешь?
— Если все так просто, почему другие группы смертников не отпускают? Ведь тебя послушать — за спецгруппой контроля нет! Неужели же никому не пришло в голову?
Сергеев искривил губы в нехорошей улыбке.
— Может, и отпускают. Фактов таких не установлено, а информация понизу ходила: якобы в среднеазиатском регионе за миллион можно было жизнь выкупить. Вроде даже встречали в Сингапуре одного расстрелянного… А контроль тут какой… Мы уже за гранью закона действуем. Как на фронте, в нейтральной полосе. Спроси у Наполеона: какой там контроль…
Третий номер спецгруппы «Финал» стер улыбку. Лицо вновь стало бесстрастным.
— Согласен?
Попов молчал. Сказанное товарищем было слишком невероятным, чтобы воспринимать всерьез. И слишком продуманным и логичным, чтобы считать это шуткой. Да и сам Сергеев не производил впечатления шутника.
Собственно, только нереальность предложения заставила Валеру задуматься. Мысли о том, что речь идет о нарушении служебного долга, о должностном преступлении мелькали где-то в глубине сознания, но не задействовали тормозящие механизмы. Потому что четвертый номер спецгруппы «Финал» уже привык к ним во время исполнений. Конвейер, включающийся в особом корпусе Степнянской тюрьмы и выключающийся в заброшенном районе Северного кладбища, стирал в представлении обслуживающих его людей четкую грань между преступным и непреступным, запретным и дозволенным, опасным для общества и полезным для него. И блокировал в их сознании чувства, эмоции и реакции, присущие обычным законопослушным гражданам, непричастным к переводу людей из живого состояния в мертвое. Потому что без подобной спасительной для психики блокировки этот перевод воспринимался бы как убийство, со всеми вытекающими последствиями в виде необратимой личностной деформации. К тому же Попов сочувствовал Лунину и был уверен, что он не заслуживает участи обычных объектов исполнения.
— Согласен? — еще более требовательно спросил Сергеев.
Валера Попов молча кивнул. Когда делаешь какое-то дело через силу и вдруг появляется возможность уклониться от неприятной обязанности, то грех ею не воспользоваться. Особенно если одновременно своими руками исправляешь явную несправедливость, которую не захотели признать таковой ни Верховный Суд, ни высшие органы власти республики и страны.
