М и ф № 88. Тухачевского на допросах в НКВД избивали, подтверждением чему являются пятна крови на одной из страниц его следственного дела.

Действительно, одно время было модно «глубокомысленно», но мимоходом замечать, что на одном из протоколов допроса Тухачевского были обнаружены бурые пятна, похожие на пятна крови. Намек понятен — били. Но в том-то все и дело, что никто и никогда не сообщал о том, что эти пятна были обнаружены на третьем экземпляре машинописного текста показаний Тухачевского! Между тем, в 1937–1938 гг. такой был порядок — перепечатывать собственноручные показания особо важных подследственных, тем более по особо важным делам. Совершенно естественно, что ни одному «реабилитатору» и в голову-то не пришла мысль о необходимости проведения анализа этих пятен на предмет установления, во-первых, что это за пятна конкретно, и, во-вторых, если это действительно была кровь, то чья конкретно. Но даже если бы и оказалось, что кровь принадлежит Тухачевскому, то и это не означало бы, что его показания из него выбивали силой. Ведь пятна были обнаружены на третьем машинописном экземпляре, а не на собственноручно написанных Тухачевским показаниях, тем более что последние написаны ровным, четким почерком, с применением всех знаков препинания русского языка. После битья ровного почерка не бывает, не говоря о четкости и ясности изложения, которое интеллектуально точно соответствует уровню самого Тухачевского. Тем более что это все-таки 143 страницы рукописного текста. Не говоря уже о том, что перепечатка осуществлялась с рукописного оригинала собственноручных показаний, который в соответствии с действовавшим тогда (и сейчас тоже) уголовно-процессуальным законодательством был подписан лично Тухачевским! Если оригинал протокола допроса или собственноручные показания подследственных не были ими подписаны, то никто ничего не перепечатывал. Это элементарное правило следствия. Оно не зависит от политических режимов!

Объективности ради должен заметить, что в последнее время опять стали муссировать это обстоятельство. Некая сотрудница Государственного Эрмитажа Юлия Кантор в своей книге «Война и мир Михаила Тухачевского» (М., 2005) уделила этому обстоятельству слишком большое внимание, приведя даже фотокопию этой страницы. Со ссылкой на ее книгу это же фото приводится и здесь. «Естественно», что г-жа Кантор вновь вытащила на свет старинную присказку времен Хрущева: «В процессе изучения дела М.Н. Тухачевского на отдельных листах его показаний обнаружены пятна буро — коричневого цвета. В заключении Центральной судебно-медицинской лаборатории Военно-медицинского управления Министерства обороны С С С Р от 28 июня 1956 г. говорится: "В пятнах и мазках на листках 165,166 дела… обнаружена кровь… Некоторые пятна крови имеют форму восклицательного знака. Такая форма пятен крови наблюдается обычно при попадании крови с предмета, находящегося в движении, или при попадании крови на поверхность под углом…"…»

Как видите, нагло врать начали уже тогда, умышленно смешав два понятия: показания Тухачевского, что сугубо в процессуальном смысле, всегда понимается юристами в первую очередь как собственноручные показания, и третий экземпляр машинописной копии этих показаний. Однако г-же Кантор до этого дела нет. Впрочем, нет ей дела и до того, что за такое, в высшей степени идиотское — в силу своей политической ангажированности — заключение Центрально судебно-медицинской лаборатории Военно-медицинского управления Министерства обороны СССР ее экспертов следовало бы примерно наказать. Потому как первейшая их задача состояла не в пресмыкании перед Хрущевым, а в следующем:

— в точном выяснении природы этих пятен — ведь совершенно непонятно, на каком основании «пятна буро-коричневого цвета» превратились в однозначные «пятна крови»;

— в безукоризненном выяснении, кому принадлежит обнаруженная кровь, — это же самое главное!

В архивах были медицинские данные и Тухачевского, и следователей, которые его допрашивали, а следовательно, проще пареной репы было сравнить эти данные и с уверенностью точного знания сказать, чья эта кровь, если, конечно, это кровь! Вместе этого рассуждения насчет «формы восклицательного знака, предмета, находящегося в движении и попадании крови под углом»! Зачем нужна такая судебно-медицинская экспертиза? Имелся «политический заказ»!

Эксперты это прекрасно понимали — не исключено, что их даже и припугнули, ибо при Хрущеве это было в порядке вещей, и уж, конечно же, с них взяли подписку о неразглашении того, чего они «нароют» своей экспертизой. Но, понимая это, эксперты осознавали и то, что, как эксперты, они не имеют права столь нагло врать — отсюда и идиотические рассуждения насчет «восклицательных знаков, предметов в движении и угловом попадании крови на поверхность». В сущности-то, если вдуматься в то, что написали эксперты, то получается, что они исподволь, но явно умышленно дезавуировали свое же заключение, поскольку не имели возможности послать по известному всей России адресу политический заказ лысого подонка Хрущева. Вот почему на самый главный вопрос — кому принадлежит эта кровь — эксперты и не ответили! Ну что ж, если они этого не сделали, сделаем это за них. Методом обычного, житейского, элементарно здравого рассуждения. Иных прав у автора нет. А присваивать полномочия судебно-медицинского эксперта — тем более негоже.

Итак, раз эти пятна были обнаружены на третьем экземпляре машинописной копии, то вот самое простое, но потому и не приходящее на ум ни экспертам, ни Кантор объяснение — сам следователь порезал руку (или палец) и едва замотав ее (его), продолжил работу с документами. Но скорее всего именно палец. Потому что смазанные пятна с левой стороны страницы означают что порезана была левая рука, скорее всего палец на левой руке, потому что именно левой рукой следователь придерживал раскрытое на этой странице следственное дело Тухачевского, а правой что-то писал или делал. Если бы то была кровь Тухачевского, на что намекает заключение экспертов, то эти пятна должны были бы быть в районе подписи

Тухачевского, то есть ближе к правой стороне листа. Потому что сами же эксперты написали — «…такая форма пятен крови наблюдается обычно при попадании крови с предмета, находящегося в движении, или при попадании крови на поверхность под углом…». Следовательно, находящимся в движении, к тому же под углом, предметом могла быть только рука самого Тухачевского, подписывавшего этот экземпляр. В соответствии с самой примитивной логикой должно быть именно так. Обратите внимание, что его подпись как раз под углом. Но она-то справа, а пятна — слева! Вот и весь фокус экспертов, выполнявших политически крайне ангажированный заказ! Перебинтованная левая рука следователя скользила по странице — вспомните, как любой из нас, если, конечно, он правша, придерживая левой рукой раскрытую на нужной странице книгу, скользит ею по ней, дабы не потерять текст, который необходимо либо запомнить, либо переписать (как правило, такая ситуация бывает именно в последнем случае).

И вот еще что. Если бы эти пятна были бы действительно пятнами крови непосредственно Тухачевского, которого, как подловато намекает заключение экспертизы, избивали, то следователь в обязательном порядке перепечатал бы эту страницу, дабы не провоцировать руководство на ненужные вопросы, — ведь материалы следствия по всем важнейшим делам докладывались не только Ежову, но и Сталину. Кому из следователей хотелось выглядеть неряхой перед большим начальством?! А раз это третий экземпляр машинописной копии, предназначавшийся, как правило, только для подшивки в дело, то, естественно, его и не стали перепечатывать — ведь всегда докладывался только первый экземпляр. И еще. Подозревать кровь Тухачевского в данном случае нет оснований еще и потому, что есть его фотография на суде — выглядит он, конечно, мрачно, радостного, само собой разумеется, ничего не было, коли попал под трибунал. Но нет и следов побоев — ни на лице, ни на руках, нет никаких повязок или порезов. При анализе таких дел экспертам, очевидно, не грех было бы взять в расчет приведенные выше рассуждения и факты. Как, впрочем, и г-же Кантор тоже.

Составив почти 600-страничную книгу, г-жа Кантор сочла более целесообразным уподобиться тем же экспертам, явно не понимая, что ее потуги со всякого рода экспертизами могут вызвать глубоко ироническую улыбку. Прежде всего потому, что перед ней стоял серьезный заказ — исходя из содержания книги, об этом можно говорить едва ли не с абсолютной уверенностью, — любым способом дезавуировать собственноручные показания Тухачевского. Но как это сделать? На серьезный анализ политических, экономических, геополитических, военных и иных обстоятельств автор явно не тянет. Порукой тому — все содержание ее книги. Ведь одно дело искусствоведение и совсем иное — квинтэссенция данных разведки и контрразведки о тайных сторонах политики, геополитики и экономики.

И там, где не хватает ни здравого смысла, ни тем более аргументов, — в ход идут публицистические выверты, рассчитанные только на эмоции. На них ни энергии, ни чернил, ни бумаги г-же Кантор не жаль. В результате читателям ее книги преподнесен еще один «перл» казуистики зоологического антисталинизма — результаты новоявленной графологической экспертизы собственноручных показаний Тухачевского. Полюбопытствуйте, пожалуйста, что же написали графологи — ведь без смеха читать невозможно.

«В результате почерковедческого исследования представленных рукописных текстов и сравнительного анализа их с образцами почерка рукописных текстов 1917 и 1919 гг., представленных на 4-х листах, установлено следующее:… При анализе почерка, которым исполнены исследуемые рукописные тексты «Заявлений», "Показаний Тухачевского М.Н.", в каждом из исследуемых документов наблюдаются:

— тупые начала и окончания движений, извилистость и угловатость штрихов (большая, чем в свободных образцах, несмотря на преобладающую угловатую форму движений); наличие неоправданных остановок и неестественных связей, то есть признаки, свидетельствующие о замедленности движений или — координации движений.

Кроме того, в почерке исследуемых рукописных текстов наблюдаются нарушения координации движений 2-й группы, к которым относятся:

— различные размеры рядом расположенных букв;

— отклонение букв и слов от вертикали влево и вправо;

— неравномерные расстояния между словами — от малого до среднего;

— неустойчивая форма линии строк — извилистая;

— при вариационном направлении линии строк: горизонтальному, нисходящему внизу, восходящему вверх;

— различные расстояния между словами — от малого до большого.

Указанные выявленные признаки в совокупности свидетельствуют о необычном выполнении исследуемых рукописных текстов, которое может быть связано:

— либо с необычными условиями выполнения — выполнение рукописных текстов непривычным пишущим прибором, в неудобной позе, на непривычной подложке и т. п.;

— либо с необычным состоянием исполнителя рукописных текстов — состояние сильного душевного волнения, опьянения, под воздействием лекарственных препаратов и т. п.

Совокупный анализ исследуемых признаков почерка с анализом письменной речи исследуемых документов говорит о доминирующем значении второй причины и позволяет предполагать исполнение исследуемых рукописных текстов лицом, находящимся в необычном состоянии».

Это, так сказать, основополагающая часть выводов графологической экспертизы. В других цитатах из этого же заключения, которые особенно приглянулись г-же Кантор, говорится о следующем:

— «В заявлении от 26 мая 1937 года — с обозначениями 8–9 — наблюдаются признаки необычного выполнения, которые значительно большее выражение нашли на листе 8».

— «В Заявлении от 27 мая 1937 года наблюдаются признаки выполнения в необычном состоянии. При этом манера изложения — авторская и присутствует практически неприкрытый сарказм, который свидетельствует пока еще о моральном превосходстве автора над адресатами».

— «Все фамилии выполнены не одномоментно (различный наклон в каждой из фамилий, различные расстояния между словами, а также различный рисунок знаков препинания, в частности, запятых), то есть такое выполнение возможно под диктовку другого лица».

— «В тексте Заявления от 10 июня 1937 года наблюдаются те же признаки, свидетельствующие о необычном состоянии исполнителя. При этом данный текст также мог быть выполнен под диктовку, особенно в части фамилий (в них также наблюдаются: в обозначениях фамилий — более дуговые движения, более вертикальный наклон по сравнению с рядом расположенными записями, а также между собственно выполненными фамилиями. "Казенный стиль" изложения, особенно в последних двух абзацах (например, в части уточнения: "то есть по существу, пораженческой деятельности")».

Итак, прежде всего, отметим, что любая экспертиза, проведенная без соответствующего постановления суда, рассматривающего данное дело, — незаконна! Более того, она ангажирована. В данном случае — политически ангажирована. Хуже того — она просто не имеет законной юридической силы! «DURA LEX — SED LEX», — говаривали еще в Древнем Риме. «Закон суров — но это закон!»

Поэтому ссылки г-жи Кантор на Заключение по результатам графологического анализа рукописных текстов показаний Тухачевского М.Н., которое подготовлено главным экспертом ЭКЦ ГУВД СПб. и ЛО Сысоевой Л.А., в принципе безосновательны! Проще говоря, они незаконны, как незаконна и сама эта экспертиза. Закон для всех обязателен — даже при попытке восстановления справедливости, чего в данном случае нет. Почему же эксперты согласились провести и без того всегда сложную и, как правило, неоднозначную в своих выводах графологическую экспертизу, имея в качестве образца документы двадцатилетней, по сравнению с текстом собственноручных показаний, давности? Неужели им, профессиональным экспертам-графологам неизвестно, что с возрастом почерк меняется, а нередко и очень сильно? Как можно было браться за такую экспертизу при столь недоброкачественном характере образцов? Да и получившей каким-то странным образом доступ в ЦА ФСБ г-же Кантор тоже следовало бы озаботиться поиском не стародавних образцов почерка Тухачевского, а непосредственно накануне его ареста, максимум за полгода до его ареста. Тогда экспертиза хоть чего-нибудь да стоила бы. Это обычное правило. Неужели и это непонятно?! Впрочем, миль пардон, «демократия» и искусствоведы от «демократии» еще и не такое могут.

В экстазе «необъяснимого рвения» г-жа Кантор выступила… в роли той самой унтер-офицерской вдовы. Потому что, приведя отстоящие друг от друга на расстоянии двадцати лет образцы почерков, она наглядно показала, что все написано действительно рукой Тухачевского. Что же до некоторой разницы в почерке, так, извините, эксперты и так перстом показали на подлинную причину: необычные условия выполнения, то есть непривычным пишущим прибором, в неудобной позе, на неудобной подложке, в состоянии сильного душевного волнения. Опьянение и лекарственные препараты в расчет не беру. Водку пить в тюрьме Тухачевскому был недосуг, да и не входила она в рацион питания заключенных. Лекарственными препаратами тогда не баловались даже следователи, ибо никаких «сывороток правды» тогда еще не было. Да и многие свидетели судебных процессов начисто отрицали даже саму вероятность применения каких-либо специальных препаратов.

И что же в итоге? Ну, так ведь все верно написал эксперт. В каком еще состоянии должен быть человек, тем более Маршал Советского Союза, который только что слетел с поста первого заместителя народного комиссара обороны, а теперь еще и с поста командующего округом, с которого спороли все знаки воинского различия и отправили в кутузку по обвинению в государственной измене? Только в состоянии сильного душевного волнения! Тюрьма, тем более лубянская, — чай, не санаторий с «курортным романом»! Угодив в кутузку, любой человек, даже имеющий не один десяток «ходок» закоренелый рецидивист и то будет в таком состоянии, особенно в первые дни! Обидно же — свободы лишили. При всем том, что арест, конечно, далеко не самое лучшее событие в жизни любого человека, это никому не дает права делать из этого факта политически ангажированные выводы, да еще и со ссылкой на заключение графологической экспертизы.

Не менее права графологическая экспертиза и насчет непривычного пишущего прибора. Могу подтвердить на собственном примере — до сих пор не могу писать шариковой ручкой, только чернильной. Шариковой только расписываюсь. Так что вполне естественно, что, оказавшись в тюрьме и получив обычную ручку с пером, которую надо макать в чернильницу — других в тюрьме тогда не было, — Тухачевскому действительно было непривычно. У него-то, поди, была прекрасная самописка-авторучка — сколько его «корешей» перебывало за границей. Уж сувенирчик такой хоть однажды да привезли. Поэтому и с этой точки зрения нет никаких оснований для политически ангажированных выводов, которые г-жа Кантор преспокойно делает. Даже если он и привык обращаться перьевой ручкой и чернильницей, то все равно он же не своей пользовался. Едва ли «открою Америку», что, даже взяв в руки практически аналогичный собственному письменный прибор, любой из нас все равно в первый момент будет испытывать некоторое неудобство — не своя же ручка.

Столь же права графологическая экспертиза и в выводе о неудобной позе. Едва ли нужно объяснять, что в тюрьме удобного кресла первого заместителя наркома обороны не было — была привинченная к полу обыкновенная табуретка, кстати говоря, не очень-то и высокая. Был небольшой столик, тоже не очень высокий, к тому же привинченный к стене. Конечно, человеку высокого роста и крупного телосложения, как Тухачевский, было неудобно писать в таких условиях. Но с какой стати это должно давать право на политически ангажированный вывод? Точно такой же вывод должен быть — потому что он единственно нормальный, — ив отношении непривычной подложки при написании. Вряд ли нужно объяснять, что между удобным, обитым ласкающим взор зеленым сукном письменным столом первого заместителя наркома обороны или даже командующего округом и простым, едва обструганным, некрашеным тюремным столом, тем более в камере, — принципиальная разница. Но разве это дает право на политически ангажированный вывод?!

Что ж е, например, до «казенщины» в письменной речи такого «интеллектуала», как Тухачевский, то могу сказать только одно — сходите в любой суд, в наш «самый гуманный демократический» суд любой инстанции или в отделение милиции и попробуйте подать хоть какое-нибудь заявление в свободном изложении. Попробовали?! То-то и оно, что господа судьи и защитники правопорядка вас просто не поймут — и заставят написать сугубо казенным языком, как у них полагается, чтобы до их судейских и милицейских мозгов и образа мышления дошло бы, зачем вы к ним пристали! Хуже того. Они вам всучат образец, как надо писать, а то и прямо дадут форму №… — иди и пиши в ней, что тебе надобно от суда или от милиции, не отвлекаясь на всякую лирику. Точно так же вас не поймут и в любом государственном учреждении. В каждом из них своя, десятилетиями складывавшаяся «казенщина».

С какой стати тривиальное явление — казенный язык, который присущ следствию во все времена, — дает хоть какие-то основания для политически ангажированного вывода? Трафаретное мышление, трафаретный образ следствия, трафаретные формулировки действительно имели тогда место. Ну и что из этого следует? Или должно следовать? Ведь не лирические же беседы на философские темы вели, а выясняли тайную, подрывную деятельность, именуемую вполне однозначно. Причем трафарет наименования задается законом. Увы, г-жа Кантор не считает нужным принимать во внимание такие досадные, с ее точки зрения, «мелочи», как его Величество Закон! Напоминаю, «Закон суров, но это закон»! Кстати говоря, если уж на то пошло, то ведь и столь обильно цитируемое г-жой Кантор заключение экспертов тоже ведь не отнесешь к шедеврам эпистолярного жанра — все тот же казенный язык, те же заданные законом трафаретные выражения.

Ну, а что должно следовать из «неодномоментности написания фамилий» и тем более «различных рисунков запятых»? Насчет последнего действительно не знаю, потому и не буду ничего говорить. Пусть эксперт и г-жа Кантор сами объясняют, что за «мадонну» или «Код Да Винчи» они узрели в этих рисунках. Что же до первого — «неодномоментности написания фамилий» — так ведь и тут все просто. Подследственный пишет собственноручные показания. По мере написания вспоминает те или иные фамилии, факты и добавляет их в уже написанный текст. Тем более после очных ставок, во время которых Тухачевского уличали во лжи и неискренности. Не говоря уже о том, что в ходе следствия по таким важнейшим делам очень часто предъявляли полученные по каналам разведки данные зарубежных спецслужб, в том числе и агентурные досье на многих из оказавшихся на Лубянке «борцов со сталинизмом». Тут уж и впрямь затрясешься от сильного душевного волнения, и рука дрогнет, и вообще не в своей тарелке будешь. Но это обычная практика любого следствия, в каком государстве оно ни происходило бы.

Всегда используются и иные достоверные материалы, чтобы вывести подследственного «на чистую воду». К примеру, в 1939 г. наши войска захватили во львовской тюрьме знаменитого в то время польского разведчика Сосновского. Так вот, во время допросов его постоянно уличали во лжи и неискренности — благо ценнейший агент советской разведки в гестапо «Брайтенбах» передал все материалы своего ведомства по контрразведывательной разработке Сосновского. Короче говоря, ляха довели до того, что он не просто потел — с него от волнения лило в три ручья, он краснел, бледнел и трясся в самом прямом смысле слова и в конце концов просто взмолился, предварительно с восхищением оценив высочайший профессионализм советской разведки. Но, подчеркиваю, с какой стати «неодномоментность написания фамилий» может дать право на политически ангажированный вывод? Разве никто из нас никогда не вносил правки и дополнения в уже написанные тексты? И разве не приходилось это делать — хотя бы по соображениям экономии места на уже заполненной текстом странице, — несколько иным почерком? Что тут такого необычного? В конце-то концов, кто из подследственных не понимал всей серьезности переплета, в который они попали в результате разоблачения их заговора? Но ведь человек так устроен, что ему хочется надеяться на лучшее, — он без этого просто не может. Однако от сильного душевного волнения в связи с ясным осознанием возможности и тем более реальности самого сурового приговора их трясло по всем статьям — отсюда и все «специфические особенности» почерка ими написанного. Суть же они изложили верно — у них не было иного выхода, против них были такие неопровержимые данные, что не приведи Господь!