ПЕТРЕНКО

Этот окраинный поселок в просторечии именовался «Нахаловкой», хотя только старожилы помнили времена, когда он оправдывал свое название. Через десяток лет здесь пройдут бульдозеры, расчищая место для нового микрорайона, а пока разномастные домишки, среди которых немало самостроя, бессистемно наезжают один на другой, путают улицы, переулки и тупики.

Минут двадцать блукали мы с Вальком по издолбленным ухабами дорогам, пока не отыскали наконец нужный адрес. Пожилая женщина с добрым усталым лицом осторожно выглянула в дверь, зажимая под горлом ворот цветастого некогда халата.

— Петренко здесь… живет?

Слово «живет» я произнес с усилием.

— А нету Феди, и куда делся, не знаю, — озабоченно сообщила она. — Как ушел пятого дня, так и нету. Может, уехал?

— Следователь прокуратуры Зайцев, — привычным жестом я предъявил удостоверение.

— Нам надо осмотреть его комнату.

Язык не повернулся произнести слово «обыскать».

— Из милиции, что ли? — удивленно спросила она, как бы отстраняя рукой документ.

— Я в этих книжках не понимаю… Заходите, коли надо, только платок накину.

Когда хозяйка появилась снова, я опешил, а Валек издал неопределенный звук — настолько неожиданным оказался на ней темно-синий с люрексом платок — последний крик моды, с боем расхватываемый в комиссионных магазинах в первые же полчаса после открытия.

— Федя привез, — пояснила она. — Соседка просила продать, да мне и ни к чему такой красивый, только как можно, ведь обидится…

Хозяйку звали Клавдией Дмитриевной, жила она со старшей сестрой, которая вышла в таком же платке бордового цвета.

— Расфуфырились старые, как на праздник, — прикрывая ладонью улыбку, сказала Клавдия Дмитриевна. — Люди-то к нам редко ходят… Только ключа от комнаты у меня нет, когда убирать, я просила, чтобы он свои оставил.

— Этот? — Я показал на ключ.

— Да, этот… — Она как-то с опаской протянула руку. — А где он сам-то? Неужто подрался? Милиция зря не приходит. — Так же нерешительно она отперла замок.

Маленькая комнатка, стены оклеены желтыми обоями, старинный розовый абажур с бахромой, круглый стол, накрытый плюшевой скатертью. Характерный для такого типа жилья запах сырости.

На столе небольшая стопка книг — учебники. Я полистал «Физику» для десятого класса.

— Готовился в мореходку поступать, — пояснила Клавдия Дмитриевна. — Вдруг загорелся на штурмана выучиться… Так что стряслось-то с ним?

Не вдаваясь в подробности, я сказал, что Федор Петренко погиб, идет расследование, и необходимо сделать обыск в этой комнате. Переждав первую реакцию на печальное сообщение, попросил сестер быть понятыми, объяснил их права и обязанности, дал расписаться в документах, после чего приступил к делу.

Старый платяной шкаф со скрипучей дверцей. Пиджак, брюки, рубашка и плащ. В карманах ничего интересного.

Под кроватью — шикарный импортный чемодан с хромированными замками. Огромный, солидный, матово блестящий натуральной кожей.

— Сколько времени он у вас прожил?

— С годочек, может, поболе. Да какое житье — только когда не плавает. Вот месяца полтора подряд, пока пароход в ремонте. Крышу чинил, бедный… По вечерам, бывало, втроем чай пили, о жизни беседовали.

— О чем именно?

— Да обо всем. Я свою судьбу вспоминала, как бедствовала в войну, как одна детей поднимала. Глаша за свое — она на фронте лиху хлебнула. Он про плавания рассказывал, про страны ихние… Парень неплохой, ничего не могу сказать.

Главное — выпимши редко бывал, и то в последнее время. А девиц этаких, — хозяйка сделала неопределенный жест, — вообще никогда не водил.

Я открыл чемодан. Английский шерстяной свитер, джинсовый костюм в пластиковом пакете, кипа ярких маек с броскими рисунками, два платья, несколько мотков мохеровой пряжи, очень красивые женские туфли и две пары босоножек, отрез переливающейся всеми цветами радуги ткани.

— Шерше ля фам, — многозначительно проговорил Валек.

— А может — обычная спекуляция, — предположил я.

— Упаси Боже! — замахала руками Клавдия Дмитриевна. — Глаша, скажи! Не спекулировал он! Соседка просила: «Морячок, продай какие-нибудь хорошенькие вещички для дочери, все равно, мол, привозишь». А он ответил: «На продажу не вожу».

— Вообще-то все вещи — одного размера, — сказал я. И обратился к хозяйке:

— А девушка у него была?

— Чего не знаю, того не знаю, врать не буду.

На дне чемодана — несколько открыток со стереоэффектом, россыпь шариковых ручек, значки, магнитофонные кассеты, блоки жевательной резинки. Больше, кажется, ничего. Хотя вот, в углу… Странно!

Я с недоумением рассматривал вытянутый колбаской мешочек из необычной зеленой ткани — плотной, упругой, напоминающей клеенку или тонкий пластик. «Молния», тесемочки, крючки, петельки… Похоже, самодельный.

— Что это такое? — спросила молчаливая сестра хозяйки.

— А это товарищ Федора принес… — ответила Клавдия Дмитриевна. — А для чего — не знаю.

— Какой товарищ? — перехватил я инициативу.

— Такой представительный, из горисполкома. Валерий! Вот отчества не помню.

— Почему «из горисполкома»?

— Он же сам и говорил.

— А почему вы думаете, что это он принес?

— Да я как раз заглянула спросить что-то, вижу, он разворачивает, крутит перед лампой, вроде Феде показывает, дверь скрипнула — сразу убрал. А для чего она?

— Часто он приходил к Петренко? — рискуя прослыть невежливым, я оставил вопрос без внимания.

— В последнее время частенько.

— А не знаете, что у них за дела?

— Дела взаимные. Федя перед экзаменами волновался: желающих много, конкурс большой. Валерий помочь обещался, говорил, на заочном отделении у него есть свои люди. Но ему тоже от Федора чего-то надо было — все его уговаривал, коньяком угощал, золотые горы сулил. Дескать, совсем по-другому жить будешь, хозяином жизни станешь, тогда Зойка сама к тебе прибежит! А тот в ответ — ей совсем другое нужно, не в деньгах дело и не в тряпках. Валерий смеется: ничего, другие набегут, целая толпа, отбою не будет, останется только выбирать!

— А о чем шла речь?

— Вот этого не скажу. Я же только отрывки разговора слышала.

— И какое впечатление производил на вас Валерий?

— О, видать, человек влиятельный, со связями. Такой если захочет — все, сможет.

И за нас обещал похлопотать, чтоб скорей квартиру дали.

Ай да Золотов! Услышь он эту восторженность в тоне Клавдии Дмитриевны, был бы на седьмом небе от счастья. Меня так и подмывало разочаровать ее, но я сдержался.

Оформил протокол обыска, потом записал показания Клавдии Дмитриевны и, прогнозируя дальнейший ход событий, предупредил, что придется ее еще побеспокоить и вызвать в прокуратуру. Дверь в комнату запер и опечатал.

Вернувшись на службу, мы с Вальком и исправно отдежуривший на телефоне Петр принялись рассматривать зеленый мешочек. Я сжал его в кулаке, потом бросил на стол — ткань расправилась, принимая прежнюю форму. Расстегнул «молнию», пошарил внутри, нашел шов, с усилием — упругий материал пружинил — отрезал ножницами небольшой кусочек, положив в пепельницу, поднес спичку. Ткань оплавлялась, но не горела.

— «Молния» и крючки пластмассовые, — сказал Петр, рассматривая непонятный предмет. — А если эту штуку свернуть и завязать тесемки, то крючки совпадут с петельками, застегнуть — и получается вот что…

Мешочек напоминал теперь кружок колбасы, болтающиеся веревочки усиливали сходство.

— Такой запах я когда-то слышал, — Валек поднес к лицу пепельницу, принюхался, потом обнюхал мешочек.

— Да, точно! В техникуме после третьего курса проходили практику на радиозаводе, там стенд с токами высокой частоты огорожен ширмой из диэлектрической ткани.

Однажды случайно прижег паяльником — вот и запомнил запах! Она только другого цвета была и потолще.

— Раз ты такой опытный, объясни, для чего эта штука нужна, — въедливо спросил Петр.

Валек передернул плечами.

— Наверное, чехол какого-то прибора или детали… А может, изолирующий пакет…

— Разберемся! — Я быстро отпечатал короткий запрос.

— Сейчас Петр сходит в НИЛСЭ, и физики дадут точную справку!

Действительно, ответ был получен в тот же день: «Представленное изделие изготовлено из синтетической ткани, применяемой в электро — и радиотехнической промышленности для защиты от вредных излучений».

Но зачем такое «изделие» понадобилось Золотову и Петренко?

Последние восемь лет из своих двадцати девяти Федор Петренко плавал. Вначале в каботаже, потом стал ходить за границу. Сейчас его сухогруз заканчивает профилактический ремонт, значит, была возможность допросить членов команды.

После бесед с замполитом и старпомом я вызвал тех матросов, которые близко знали убитого.

Начальство недолюбливало Петренко: его называли анархистом и демагогом, это означало, что держался он независимо, чинов и рангов не признавал, позволял дерзкие шуточки, любил «резать правду-матку». Товарищи по команде отзывались о нем, в общем, хорошо: душа нараспашку, смелый, рисковый, немного склонен к авантюрам. Слов на ветер не бросает, уживчив — для дальних рейсов это немаловажно.

Больше всего рассказал о Федоре его сосед по каюте Василий Егоров — здоровенный парень с красным, задубелым от ветра лицом.

— Я с Федькой давно плаваю, жили всегда дружно. Отца у него не было, мать два года как умерла, дворником работала, выпивала. В газетах пишут — неполная семья с ненормальной обстановкой — причина преступности подростков. А причина-то вот где… — Егоров постучал кулаком в грудь. — В самом себе причина-то. Каждый сам себя делает. Федька речное ПТУ закончил, на баржах, буксирах плавал, потом курсы всякие, открыли визу. Но парень заводной, из уличных, я таких люблю, хотя лез на рожон, сам нарывался на неприятности.

Замполиту при всех сказал: «Вот вы нас агитируете, капиталистов критикуете, а почему в инпортах все чемоданы ихними товарами набиваете?» — Он недоуменно покрутил головой. — К чему такое говорить! Раз — и прилепили ему «безответственные высказывания»! Грозились вообще списать… — Егоров вздохнул.

— Вот вы не говорите, что с ним случилось, ну да, может, правда нельзя…

— Скажите, Петренко собирался учиться дальше?

— Появилась у него такая идея. Ни с того ни с сего. У него случались завихрения всякие… Раз зашел в каюту, а он панель отвинчивает. Снял, посмотрел и на место поставил. Я говорю: «Ты чего?» А он отвечает: «Смотрю, нет ли здесь тараканов».

Свидетель округлил глаза и сделал паузу, чтобы я тоже почувствовал всю нелепость такого поведения.

— А вы?

— А я говорю: "Ты лучше пойди в трюм, крыс погоняй, если больше заняться нечем.

А тараканы у нас пока еще не завелись". В общем, чудаковатый был парень, ну а кто совсем без причуд? У каждого ето-то свое. Курить можно?

Егоров достал пачку иностранных сигарет, щелкнул диковинной зажигалкой. В рабочих, со сбиты — ми пальцами руках эти атрибуты «красивой жизни» смотрелись совершенно чужеродно.

— Я думаю, учиться он из-за Зойки надумал, — вслух размышлял свидетель, выпуская дым. — Вначале вроде все у них складывалось, а потом… Мамаша воду мутила, графиню из себя строила, да и сама Зойка начала носом крутить. Она пединститут заканчивает. Федька и решил ее догонять.

Найти девушку Федора не составляло большого труда. Институт, имя, размер одежды — сорок шестой, обуви — тридцать седьмой. Правда, занятие хлопотное, но я располагал двумя помощниками, которые с энтузиазмом занялись розыском и нашли Зою уже к полудню.

В тот же день ее мама нашла меня.

Когда в кабинет вошла увядающая женщина с надменным лицом и положила на стол повестку, я несколько удивился: по возрасту и внешнему виду она не походила ни на одного из вызванных свидетелей.

— Что это такое? — грозно спросила она.

— Повестка, по-моему, — разобрав написанную почерком Валька фамилию и имя — Крольченко Зоя, я уже понял, в чем дело, и мог детально предсказать дальнейший ход этого визита.

— На каком основании моя дочь вызывается в прокуратуру? — Тон мамаши по-прежнему не предвещал ничего хорошего. — По какому праву вы собираетесь ее допрашивать?

Зоина мама относилась к категории людей, которые очень хорошо знают свои права, но даже думать не хотят об обязанностях. Больше того, считают, что все окружающие чем-то обязаны им.

— Вы отдаете себе отчет, что подобные вызовы компрометируют молодую девушку? Тем более — она студентка! Я пожалуюсь Первакову!

Этим она продемонстрировала, что знает фамилию прокурора области и шутить не намерена. Одета неожиданная посетительница была дорого и кричаще. В ушах посверкивали бриллианты, на шее — массивная золотая цепь с кулоном, толстые пальцы обильно унизаны разнокалиберными кольцами и перстнями. Чувства меры она не знала. И полагала, что блеск дорогих украшений компенсирует неряшливую прическу, грубо наложенную косметику и облупившийся маникюр.

Мое молчание ее озадачило, и она на минуту умолкла, чем я воспользовался.

— Простите, как вас зовут?

Она взглянула с таким недоумением, будто бы я заговорил по-японски.

— Калерия Эдуардовна, ну и что?

— Где вы работаете?

Калерия Эдуардовна саркастически улыбнулась.

— В гастрономе, заведующая секцией. Еще вопросы будут?

Следующий вопрос напрашивался сам собой, но я сдержался — начнет жаловаться во все инстанции, придется отписываться, будут дергать, отрывать от дела, да и жаль непроизводительно тратить нервные клетки… Я отвел глаза от ювелирной выставки.

Не время. Но ответить ей все равно придется, надо будет позвонить Грибову.

— У меня есть вопросы к вашей дочери. И связаны они с Федором Петренко.

Это имя сыграло роль искры, попавшей в бочку с порохом.

— У нее нет ничего общего с этим проходимцем! Если он попался на контрабанде и говорит, что делал это для нее, — ложь! Какой мерзавец! А еще в родственники набивался! Сволочь и больше никто!

Маска интеллигентности слетела с нее, как шелуха с арахиса, в изобилии продававшегося в гастрономе.

— Ведите себя прилично, Калерия Эдуардовна! Не забывайтесь, вы не у себя на работе!

Резкий тон подействовал, она сбавила тон, но останавливаться не собиралась.

— Помолчите и послушайте меня! — Если не поставить ее на место, можно потерять несколько часов и работоспособность на остаток дня. — Во-первых, Петренко нет в живых и поливать его грязью, основываясь на собственных домыслах, по меньшей мере непорядочно. Вы знаете, что такое порядочность?

Крольченко обмякла на стуле.

— Во-вторых, по закону следователь имеет право вызвать и допросить в качестве свидетеля любое лицо. Любое! Для вашей дочери исключений не предусмотрено. Вы знаете, что такое требования закона?

Вопрос был риторический, но она кивнула головой.

— И в-третьих, уклонение от дачи свидетельских показаний является преступлением.

Это вам известно?

Она снова кивнула, не выходя из оцепенения.

— Прекрасно. Тогда быстренько идите домой и пришлите ко мне Зою. Она и так задержалась. Вам все ясно?

Калерия Эдуардовна еще раз кивнула и встала.

— Было приятно с вами побеседовать. Если надумаете, заходите еще. Всего доброго.

— До свидания, — ошеломленно пискнула она и пулей вылетела из кабинета.

Зоя совсем не походила на свою мамашу. Изящная, красивая, со вкусом одетая.

Известие, принесенное Калерией Эдуардовной, произвело на нее угнетающее впечатление.

— Он покончил с собой? — В широко открытых глазах поблескивала влага.

— Из-за меня? Он оставил записку?

— Почему вы говорите о самоубийстве?

— Мы расстались… Собственно, я порвала с ним… Он очень переживал, писал, давал радиограммы… Из последнего плавания привез целый чемодан вещей… Я, конечно, не взяла, хотя мама советовала — отдай деньги и ничем не обязана, а в магазине такого не купишь… Но ни к чему, раз все кончено… Он приходил в институт, встречал на улице, даже заходил домой, хотя они с мамой терпеть друг друга не могли…

Она нервно комкала кружевной платочек.

— Потом вроде успокоился, во время последней встречи сказал: «Есть два лекарства от любви — пуля в висок или другая любовь. Стреляться мне рановато, а лечиться надо. Попытаюсь влюбиться». Старался говорить бодро, а получилось как-то грустно, натянуто. И слова чужие. Мне его даже жалко стало.

А сейчас мать пришла и говорит: «Впутал тебя Федька в историю! В прокуратуру вызывают! Видно, руки на себя наложил и записку оставил, что из-за тебя…»

— Если вы волнуетесь только из-за этого, то напрасно. Ни в какую историю вы не впутались.

— Ну зачем вы так… — Она действительно обиделась. — Как бы ни было, а Федора нет в живых. Ужас! Какой ужас! — Зоя сжала пальцами переносицу.

— Что с ним случилось?

— Петренко убит. Сейчас ведется расследование, и вы должны нам помочь.

— Убит… Как же так… Кто мог его убить? — Она недоумевающе смотрела на меня.

— Я готова вам помочь, но я же совершенно ничего об этом не знаю…

— Расскажите о Федоре. Что он был за человек, с кем дружил, почему вы расстались.

— Расстались? Не знаю… Мама его не любила: он ей как-то нагрубил.

Я вспомнил Калерию Эдуардовну — немудрено!

— …И вообще мама считала, что он мне не подходит: без образования, человек не нашего круга.

Я представил «круг» Калерии Эдуардовны. Тут она была права.

— К тому же, говорила, он девять месяцев в году в море, так и будешь вдовой при живом муже.

— Значит, она вас убедила?

— Ну почему?.. Я и сама разбираюсь в жизни.

— А как вы, вы лично относились к Федору?

— В общем-то, он парень неплохой… Но потом присмотрелась и поняла: мама права.

— Вот как?

— Ну представьте, каково одной сидеть по полгода? И потом, пока он плавает, вещи всякие привозит, материальный достаток есть. А если что — травму получит, спишут на берег или визу закроют… Не сможет ходить за кордон — и все. Без специальности много не заработает.

От этих слов повеяло железным рационализмом Крольченко-старшей.

— Понятно… А кого из знакомых Федора вы знали?

— Только Валерия Золотова.

Мне удалось сохранить невозмутимое выражение лица.

— Кто такой?

— Он где-то в горисполкоме работает. Федор как-то зашел к нам с ним, а, оказалось, мама его хорошо знает — он ее постоянный покупатель. Так она мне все уши прожужжала — вот это тебе пара, человек солидный, обстоятельный, со связями, и деньги имеет.

Что ж, Золотов действительно по всем статьям вписывался в «круг» заведующей секцией гастронома Калерии Эдуардовны Крольченко.

— Потом Золотов еще несколько раз к маме заходил, они сидели, разговаривали.

Я представил содержание этих светских бесед.

— Что общего у Федора с Золотовым?

— Честно говоря, не знаю. Люди они совсем разные. Но мне казалось, Золотов в Федоре заинтересован… Хотя, с другой стороны, маме говорил, что Федя долго на загранрейсах не продержится — с дисциплиной слабовато и на руку вроде нечист, дескать, вот-вот визу закроют… Непонятно как-то… Если дружишь с человеком, разве будешь про него сплетни распускать?

— Скажите, как Федор вел себя с женщинами?

— Что вы имеете в виду? — вскинулась Крольченко.

— Обвиняемая утверждает, будто он напал на нее, пытался изнасиловать.

— Ложь! Гнусная и грязная ложь! — возмущенно выкрикнула Крольченко. Кровь ударила ей в лицо, медленно краснели уши. — Федор мог ввязаться в драку, мог выругаться сгоряча, но такое… — Она отвернулась. — В этом отношении он был очень деликатен. Даже странно: казалось бы — моряк, резкий, несдержанный парень, но вел себя как джентльмен и никогда, никогда, слышите — никогда не позволял себе ничего лишнего! Эта дрянь, эта стерва врет!

Крольченко замолчала и подозрительно посмотрела на меня.

— Вы, надеюсь, ей не поверили?

— Работа следователя предполагает веру только в факты. А они пока такого заявления не подтверждают.

Порыв прошел, Зоя опустила голову.

— Сижу, разговариваю, отвечаю на вопросы… А человека нет. Так внезапно, дико, нелепо… Почему? Виновата ли я? Ничего сейчас не понимаю. Да и не верится. Не могу осознать… Можно мне уйти?