Глава четырнадцатая
ПРЕВРАЩЕНИЕ
После близости с Марией все изменилось. Исчез сгибающий в три погибели гнет, стало легко дышать, жизнь снова наполнилась смыслом. Элефантов расправил плечи, ощущая, что к нему вернулась былая энергичность и уверенность в себе. За неделю он разобрал гору накопившихся бумаг: возвращенные на доработку статьи, отклоненная заявка на изобретение, черновики неоконченных работ, беглые заметки по проведенным опытам. Еще недавно ему казалось, что справиться со всем этим будет невозможно и за полгода.
Наконец-то он сделал то, что давно собирался: отыскал и склонил к сотрудничеству раздражительного и нелюдимого Пореева, которого все считали сумасшедшим или шарлатаном, потому что он уверял, будто умеет читать чужие мысли. Но он не был ни тем, ни другим. Уровень биопотенциала Пореева оказался в восемь раз выше, чем у любого из наугад выбранных полутора десятков человек. Полуинтуитивные догадки подтверждались практически. Теперь следовало проводить сотни контрольных измерений, экспериментировать, расширяя состав контрольной группы, активно искать других, подобных Порееву уникумов. Предстояла огромная, дьявольски интересная и чрезвычайно перспективная работа, справиться с которой в одиночку, полукустарными методами Элефантов не мог.
Он подготовил подробную докладную записку в министерство, аргументированно обосновал необходимость организации отдела по проблемам сверхчувственной связи. Директор поморщился, покачал головой:
— Уж больно здесь мистикой попахивает. Смотри, Сергей Николаевич, не навреди сам себе. Курочкин и так тебя алхимиком выставляет, да и бывший начальник, Кабаргин, считает авантюристом. Защитился бы на своем энцефалографе, положение приобрел, а потом…
Но докладную подписал.
Итак, все шло хорошо, все получалось и удавалось. Наступила полоса везения, и Элефантов не сомневался: удачу ему приносит Мария. Она же — источник вдохновения, муза, способствующая его творчеству. Он хорошо спал, часто снилась Мария, и сны эти были легкими, радостными и приятными.
Они встречались несколько раз в неделю, и каждый раз Элефантов волновался, отправляясь на свидание. Он обнаружил, что для него стало потребностью дарить Марии цветы, причем только такие, которые ее достойны.
Приторно красивые каллы отвергались, как неискренние, восковые лилии — как ненатуральные, георгины казались слишком печальными. И если не было достаточно свежих и красивых роз излюбленного им сорта, Элефантов покупал естественные и милые ромашки либо махровые с горьким ароматом гвоздики. Ярко-красные или снежно-белые. Полутонов и оттенков он не признавал.
По дороге он внимательно осматривал встречающихся женщин, сравнивая их с Марией. И сравнения были явно не в их пользу. Мария никогда не наденет желтые туфли под зеленое платье. Не будет зевать и лузгать семечки на улице. Не станет перекрикиваться с подружкой через дорогу. Разве что вот эта стройная девушка в джинсовом костюме и красивых солнцезащитных очках… Но когда они поравнялись, Элефантов заметил, что умопомрачительные босоножки открывают давно не мытые ступни, и брезгливо передернулся. Представить, чтобы Мария легла в постель, не вымыв ноги, было, конечно, совершенно невозможно.
Несомненно, Нежинская — необыкновенная женщина. Хотя и довольно своеобразная. Она ничего не рассказывала о себе, и он знал о ней очень мало.
Она не ходила в театры, редко бывала в кино. Мало читала. Не боялась пьяных и темных улиц. Принимала как должное комплименты и знаки внимания. Никогда ни на что не жаловалась и ни о чем не просила. Никогда не говорила: «Я люблю тебя».
Он шептал эти слова в маленькое нежное ушко в минуты близости, как-то она со стоном выдохнула в ответ: "И я… ", и в другой раз: «Я тоже…»
И только.
Элефантов не считал вырванное в мгновенья страсти признание полностью добровольным, ему хотелось большего. Однажды, когда все кончилось, он спросил напрямую:
— Ты меня любишь?
И услышал:
— Мне хорошо с тобой.
Сдержанность Марии насторожила.
— Почему ты не говоришь, что любишь?
— Я так не могу…
«Что „не могу“? Не могу сказать не правду? Но она же спит со мной, а без любви, конечно, не стала бы этого делать… Или не могу выражать словами сокровенные чувства? Более вероятно, ведь Машенька — сложная натура…»
Мысли роились, как всполошенные птицы, но ответа — точного, ставящего все на свои места — не появлялось, и оттого Элефантов, любящий ясность и определенность, испытывал какой-то дискомфорт. Сомнения порождали тягостные размышления.
Сколько раз эта красивая женщина со внешностью школьницы обсуждала вопрос о своем отношении к любовнику? И со сколькими мужчинами?
Всегда стремящийся к полной информированности Элефантов с удивлением обнаружил, что лучше пребывать в неведении на этот счет, и если бы смог, то предпочел бы забыть о том, что знал. По молчаливому уговору они не упоминали имен Спирьки, Эдика, Астахова, как будто те не имели к Марии никакого отношения, но их тени время от времени омрачали настроение Элефантова. Когда он смотрел на белье Марии, изящное, невесомое, сразу же вспоминалось, что Спирька видел его тоже. И хотя воспоминание, вытесненное реальностью происходящего, мелькало глубоко-глубоко в подсознании, он ощущал острый укол ревности.
В объятиях Марии он забывал обо всем на свете. Но неприятное чувство никогда не исчезало совсем, проявляясь в самые неподходящие моменты.
Она говорила «спасибо» после каждой близости, и это расценивалось им как признак глубокой внутренней культуры и душевной тонкости. Но иногда мелькала болезненная мысль: какой предыдущий любовник научил ее этому?
Он ругал себя, обзывал ханжой, но отделаться от ранящих переживаний не мог. Ему казалось, что Мария холодна и не испытывает таких же чувств, как он. Изо всех сил он старался убедиться в том, — что ошибается.
— Ты вспоминала обо мне?
— Конечно, глупый…
И на сердце сразу становилось легко и спокойно.
«Время, на, все нужно время. Она привыкнет ко мне, убедится в моей искренности, в моих чувствах, поймет, что я совсем не тот, каким был три года назад. И тогда доверится мне полностью».
Но время шло, а спокойствие не приходило. Скорее наоборот.
— Ты знаешь, я собираюсь уехать. На север.
Они гуляли по длинному, рассекающему город надвое тенистому бульвару, и то, что она сказала, прозвучало совершенно ошеломляюще.
— ??!
— Наш родственник сейчас работает в Воркуте начальником шахты. Зовет к себе: заработки высокие плюс коэффициент…
— А как же диссертация? — более глупого вопроса задать было нельзя.
— Буду там заниматься. Да и уезжаю-то не на всю жизнь. Года через три вернусь…
Элефантов не мог поверить, что она говорит всерьез.
— Да Бог с тобой, Машенька! Какая Воркута? Ты посмотри на себя!
Мария была в кипенно-белом сафари (все белые вещи она стирала каждые три дня), превосходно оттеняющем загар, изящные босоножки на высоченной «шпильке» подчеркивали стройность тонких ног. Хрупкая, как былинка.
— Ты же европейская женщина, картинка из журнала! — Элефантов даже проглатывал слова от волнения. — Пальчики как спички, маникюр… Что тебе взбрело в голову? Да и зачем тебе эти деньги?
Мария выпятила нижнюю губу.
— Без денег ты не человек…
— То есть как? — Элефантов не поверил ушам. Это была «философия» деляг и коммерсантов, которых он откровенно презирал. — Выходит, Никифоров не человек?
У него самого тоже не было денег, но он привел как пример безденежья своего бывшего завлаба, непрактичность и житейская беспомощность которого вошли в поговорку у всех, кто его знал.
— Человек, конечно, человек, — голос у Марии был скучный, казалось, она жалеет, что сболтнула лишнее.
Интересно, где она набралась этой дури? Сама-то она так думать не может, это ясно…
— …Но без денег не обойтись, — вслух размышляла она. — Нужна дубленка, а это как-никак восемьсот рэ. А то и больше. Где их взять?
— Может, купить пальто? — нерешительно посоветовал Элефантов, ощущая радость от сопричастности к делам и заботам любимой женщины.
— В нем мне будет холодно, — чуть капризно проговорила она, и Элефантов понял, что сморозил глупость. Стереотип мышления! Жена прекрасно обходится стареньким пальто, дубленка для нее — недостижимая мечта. Но Мария — совсем другое дело! Ей, худенькой и нежной, красивый тулупчик просто необходим!
И тут же он остро ощутил свою несостоятельность. Он всегда считал, что деньги — всего лишь бумажки, которые не определяют человеческого счастья. Но если бы сейчас случилось чудо и откуда-то появились эти проклятые восемьсот рублей, он был бы счастлив, что может порадовать Машеньку, защитить любимое существо от зимнего холода. Хотя дубленки в большом дефиците… Просто так не купишь, надо «доставать», а для этого знать ходы-выходы, иметь «контакты», связи с нужными людьми… Жизнь повернулась непривычной стороной, и Элефантов почувствовал незнакомое чувство беспомощности.
Неожиданно вспомнился забывшийся эпизод детства.
На открытой киноплощадке неподалеку от дома по субботам собирался «птичий рынок». Кроме голубей, канареек и попугайчиков, здесь продавали рыбок, черепах и прочую живность. Сергей любил разглядывать умильно-потешных котят и неуклюжих щенков, которых хозяева приносили в выстланных тряпицами корзинах, клеенчатых сумках или просто за пазухой, выкладывали на жесткие лавки и отчаянно нахваливали, привлекая внимание возможных покупателей.
— Злые, как черти, а вырастают во! — крепкий небритый парень лет двадцати пяти, который казался маленькому Сергею взрослым мужиком, может быть, благодаря именно заросшей физиономии, а может, из-за уверенной манеры держаться, будто весь базар принадлежал ему, — водил ладонью в метре от земли, и хотя с трудом верилось, что пять мохнатых комочков могут превратиться в таких огромных псов, Сергей заинтересованно остановился.
Щенков было пять — четыре черные, как смола, один светлый и мельче размером.
— Их мать чуть не до смерти загрызла соседа, а в прошлом году двоих в клочья порвала, — громко рассказывал мужик. — Я ее по пьяному делу ногой ударил, так килограмм мяса из икры вырвала. Подходи, покажу!
Он задрал штанину.
«Нашел чем хвастать», — подумал Сергей, уверенный, что такими жуткими историями можно только отпугнуть покупателей.
Но небритого обступили люди, с интересом разглядывали изуродованную ногу, с таким же интересом поворачивались к щенкам, поднимали их, распяливая на весу, тыкали пальцами в крошечные ротики, разжимали слабые челюсти, проверяя прикус.
Черные пытались устрашающе щериться, издавали писк, похожий на рычание, хватали острыми неопасными пока зубками грубые чужие руки и тем вызывали смех и одобрительно реплики. Светлый щеночек добродушно переносил малоприятные процедуры, очевидно, думая, что с ним так играют, и даже несколько раз лизнул малюсеньким круглым розовым язычком вертевшие его пальцы.
— Сейчас, надо его разозлить, — мужик поставил светлого на скамейку и стал больно щелкать по головке, но щенок только пятился, растерянно тычась мордочкой то в одну, то в другую сторону.
— Сейчас, сейчас… — приговаривал мужик, сам начиная свирепеть.
— Брось, не видишь, что ли, — злости у него нет, — сказал кто-то. Люди стали расходиться.
Черных щенков раскупили, светлый остался один, и охотников на него не было, хотя, на взгляд Сергея, из всей пятерки он самый симпатичный и совсем не заслужил разлуки с братьями, одиночества и ударов по голове.
— Что смотришь, пацан, нравится? — обратился хозяин к Сергею и добродушно подмигнул. — Беги к мамке, бери деньги, за десятку отдам.
Старая десятка, а впоследствии новый рубль, была по тем временам для шестилетнего пацана солидной суммой. Но он со всех ног бросился домой, уверенный, что на такое благое дело деньги у матери найдутся.
Ася Петровна выслушала его сбивчивый рассказ и поморщилась:
— Что за глупости, не хватало еще псины в доме! И потом, они заразные — глисты, блохи, чумка. Ты совсем с ума сошел!
Сергей побежал обратно, опасаясь, что продавец ушел, но тот был на месте.
— Ну что, принес? Нет? Эх ты, — мужик опять добродушно подмигнул. — Ну ладно… Не тащить же его обратно.
Он махнул рукой и стал собираться. У Сергея мелькнула надежда, что сейчас хозяин возьмет и отдаст ему щенка без всяких денег. А уж мать он сумеет уговорить, в конце концов, можно положить подстилку в коридоре, у двери, он сам будет ухаживать, ведь держат же многие собак и ничем не болеют…
Мужик посчитал деньги, засунул в карман, осмотрелся — не забыл ли чего, но не положил щенка в уютную, пахнущую собачьим теплом корзинку, а взял двумя пальцами за задние ноги и коротким движением ударил о край скамейки, в третий раз добродушно подмигнул Сергею, завернул серое тельце в смятую газету, которую постилал на лавку, и бросил в кучу мусора.
Если бы не эти добродушные подмигивания, до Сергея тоже не сразу бы дошел смысл совершившегося, настолько невероятно жестоким и вместе с тем будничным оно было, но, по крайней мере, он не стал бы лезть в мусор и разворачивать смятую газету в надежде, что это фокус, пусть и неудачная, но шутка неплохого в общем мужика, оставившего ему таким образом целого и невредимого щенка…
Потом он бился в истерике, ругал мать самыми жуткими словами, и испуганные родители всерьез собирались купить ему собаку…
Беспомощный Элефантов из далекого детства вернулся в настоящее.
Вдруг вспомнилась тяжесть десятитысячной пачки, которую он весело швырнул перед Семеном Федотовичем, и он с удивлением ощутил сожаление…
Да что это с ним! Через некоторое время подоспеет крупная сумма за внедрение в производство бесконтактного энцефалографа, и тогда…
— Пока я не могу тебе ее купить… Но через годик…
— Да ну тебя к черту! — раздраженно сказала Мария. — Что я, тебя прошу?
Элефантов ошеломленно замолчал. Он никогда не думал, что корректная и тихая Мария способна на грубость. Тем более что он ее не заслужил.
Тут же всплыл в памяти давний разговор со Спирькой, когда тот утверждал, что кроткий вид Нежинской обманчив, на самом деле ей пальца в рот не клади.
«Неужели он знает ее лучше, чем я?» — мелькнула горькая мысль. А на втором плане проплыла другая, не менее неприятная: что кроется за этим желанием уехать на север?
…Одно из двух: или она тяжело переживает разлуку с Астаховым и хочет убежать подальше, как раненое животное прячется в чащобе, зализывая раны, либо… Начальник шахты, о котором говорила Мария, — Петренко Петр Григорьевич — уехал в Воркуту совсем недавно. Раньше Мария не называла его родственником, считалось, что он хороший знакомый их семьи. Сорок лет, энергичный, перспективный. Как Астахов. И тезка… Может, и он такой же родственник?
Любой из этих вариантов означал, что к нему, Сергею Элефантову, она не испытывает никаких чувств, не связывает с ним свои планы на будущее.
Но почему? Неужели он такой никчемный?
«Да брось, Серега! Нечего цепляться к мелочам и превращать муху в слона! Надо занять ее делом, заинтересовать, и она перестанет метаться туда-сюда!» — одернул он себя, но неприятное ощущение не исчезло полностью — какая-то крохотная пружинка закатилась в дальний закоулок души, где уже накопилось изрядное количество других, точно таких же.
Тему для Марииной диссертации Элефантов сформулировал в тот же день:
«Физико-математический аппарат экстрасенсорной связи». Тут же составил план, за неделю написал реферат.
— Так быстро? — Мария удивилась не зря: у начинающего аспиранта или соискателя на все это уходит обычно месяцев семь, а то и десять. — Ты молодец!
Ему было приятно, тем более что похвалила она его только второй раз.
Сдержанность Нежинской огорчала, полностью раскрывшись, он ожидал такого же ответного чувства, но вместо теплой волны любви и нежности ощущал исходивший от нее холодок. Он убеждал себя, что это ему только кажется, заглядывал в васильковые глаза, надеясь увидеть то ласковое сияние, которое появлялось иногда три года назад, но, увы, непроницаемые шторки скрывали происходящее в ее душе, и лицо всегда оставалось спокойным и до равнодушия бесстрастным.
Вскоре Элефантова вызвали в Москву, в министерство. Он доложил результаты своих исследований вначале сотруднику, курирующему их институт, затем начальнику отдела. Те слушали внимательно, но, как ему казалось, без заинтересованности и в конце задавали один и тот же вопрос: «Чем подтверждаются ваши выкладки?»
Он рассказывал о феномене Пореева, показывал таблицы, схемы и графики контрольных измерений, чувствуя, что все это особенно не убеждает собеседников.
— А вы уверены, что биопотенциал вашего, гм, телепата, — слово «телепат», непривычное и даже неуместное в строгой обстановке министерства, прозвучало как ругательство, — действительно выше нормы?
Начальник отдела внушительно возвышался над полированным, темного дерева столом. Массивная голова на толстой шее, аккуратный пробор в редеющих волосах. Красивые импортные очки с дымчатыми стеклами несколько компенсировали заурядность лица. И голос у него был внушительный, веский, отбивающий всякую охоту спорить.
— Но, Алексей Архипович, вот же результаты замеров, а вот, для сравнения, данные контрольной группы.
Элефантов держался уверенно, так как был убежден в неопровержимости представленных материалов, но по безмолвной реакции куратора понял, что дерзость его поведения переходит всякие границы.
Дымчатые стекла зловеще блеснули.
— Графики и таблицы я видел. — Фразы получались рублеными и тяжелыми.
— Но это только цифры, не больше. Как они получены? Методика экспериментов? Оборудование, аппаратура? И вообще, как вы фиксируете биопотенциал?
И что это за единица измерения «мнеж»?
Элефантов смутился. Во-первых, потому, что Алексей Архипович нащупал самые уязвимые точки его теории, а во-вторых… «Мнеж» расшифровывалось очень просто: Мария Нежинская. Но об этом не знал еще ни один человек на свете. Даже она сама.
— Биопотенциал измерялся на приборе моей конструкции…
— Он защищен авторским свидетельством?
Безусловно, Алексей Архипович обладал железной хваткой и беспощадным ударом. Элефантов уже знал, что последует за этим.
— Нет, заявка отклонена…
— Наверняка в связи с недостаточным теоретическим обоснованием?
— Да… Но прибор-то существует! А заявку я доработаю и представлю повторно!
— Я вам, конечно, желаю успеха. Но пока получается, что все ваши выводы строятся на результатах измерений уровня биополя, а прибор, которым это делается, официально не признан! Так?
— Так.
Эле фантов решил и проигрывая не терять достоинства.
— А следовательно, научность и достоверность вашего исследования равняется… Чему?
— Вы хотите сказать — нулю? Ну а если через полгода, год заявку примут, биоэнергометр получит право гражданства, что тогда?
— Не знаю. — Теперь дымчатые стекла блестели немного снисходительно.
— Тогда будет видно.
Куратор поднялся, всем своим видом давая понять, что недопустимо затянувшийся визит пора заканчивать.
— Но такой подход приведет только к потере времени! Ведь уже сейчас видно, что существует эффект экстрасенсорной связи! Разве можно отказываться от исследований только по формальным соображениям?
Элефантов почти кричал, куратор, втянув голову в плечи, делал вид, что его здесь нет, он не видит и не слышит происходящего. Наступила тревожная пауза. В проблеске очков появился интерес.
— Ну что ж… Если ваша правота пропорциональна убежденности… Пусть головной НИИ даст свое заключение. Одобрят саму идею — мы не станем придираться к формальностям.
В головном институте Элефантов разговаривал с профессором Карпухиным.
Ранее они несколько раз встречались на конференциях, Карпухин доброжелательно отзывался о его докладах, интересовался научными планами. Сейчас он тоже встретил его приветливо.
— Мне лично твоя разработка нравится. Смело, ново, логично. Но, — он потрогал короткий седеющий «ежик». — Что скажет совет? С одной стороны — это не по нашему профилю, с другой — институтов и министерств такого профиля пока что вообще не существует. Да и все остальное — чисто оценочные вопросы. Можно решить их так, можно — этак. И каждое решение будет правильным. Даже не знаю, что получится…
Ну да ладно, — он решительно взмахнул рукой. — Зачем попусту гадать и распускать слюни раньше времени! Свои взгляды нужно отстаивать. Так что готовься убеждать членов совета!
— Иван Егорович, у меня еще один вопрос. — Элефантов прикладывал усилия, чтобы не показать смущения. — Наша сотрудница выбрала тему, смежную с моей. Я хотел проконсультироваться — насколько она диссертабельна.
Он протянул листок с планом.
— Ну-ка, ну-ка…
Карпухин читал, далеко отведя руку.
— Это даже слишком широко. Тут замах на докторскую! Но весьма толково. Как ее фамилия?
— Нежинская.
— Никогда не слышал. Она публиковала что-нибудь?
— Да нет, только начинает… Вы не согласитесь взять научное руководство?
— Ну отчего же! Тема интересная, перспективная. Вот только справится ли она? Знаешь, сколько есть соискателей, неспособных довести до конца то, за что они взялись?
— Справится.
— Тогда вопросов нет. Через месяц я приеду к вам на конференцию, пусть подготовят развернутый план, мы поговорим и будем решать. Кстати, а что ты думаешь?
— У меня уже все на выходе.
— Так выдавай побыстрее. А то талантливая молодежь, — Карпухин потряс планом, — тебя обойдет.
— Пусть обходит, я только порадуюсь.
Распрощавшись с Карпухиным, Элефантов выскочил на улицу. Три дня он работал на пределе. Бесконечные министерские коридоры, двери, похожие одна на другую, встречи на разных уровнях, беседы, от которых многое зависело, споры с теми, с кем удобнее соглашаться, обидное чувство неравенства, когда невольно ждешь, что собеседник противопоставит твоей аргументации административный окрик, сразу дающий понять, кто есть кто.
Все на нервах, с постоянным напряжением.
Болела голова, хотелось есть, но усталости он не чувствовал, наоборот, ощущал эмоциональный подъем. Даже не от того, что командировка прошла в общем-то успешно; хотя значимость этого была чрезвычайно высока, она отходила на второй план по сравнению с тем, что являлось для него СЕЙЧАС более важным. Мария! Они договорились: если он окончит дела раньше срока, то прилетит к ней и ночь они проведут вместе. Шансов справиться с делами до окончания командировки было совсем немного. Но он приложил все силы, и ему это удалось. Уже опаздывая в аэропорт, Элефантов забежал в несколько магазинов. Французских духов, которые он мечтал подарить Марии, в продаже не оказалось, но зато ухитрился без очереди купить шикарный бельевой гарнитур в яркой, красочной коробочке.
Таксист гнал вовсю, но, когда они приехали, уже началась посадка в самолет, и билет ему продали на следующий рейс, вылетающий через два часа. Отсрочка огорчила Элефантова, он подошел к секции и, когда поток пассажиров иссяк, спросил у красивой, сильно накрашенной дежурной, не сможет ли она отправить его немедленно. Дежурная окинула внимательным взглядом, и, видимо, он ей понравился, потому что спросила она любезным тоном:
— А зачем вам спешить? Через два часа спокойно вылетите без лишних хлопот!
— Дело в том, что меня ждет любимая женщина. И хочется увидеть ее как можно скорей.
Элефантов сам удивлялся, что спокойно говорит такие слова постороннему человеку и не испытывает при этом ни малейшего смущения.
Дежурная посмотрела на него с новым выражением, сделала исправление в билете и пропустила к автобусу. Когда садились в самолет, она прошептала что-то на ухо стюардессе, та удивленно воскликнула: «Разве в наше время такое бывает?!» — и во время полета смотрела на Элефантова с нескрываемым интересом. От этих взглядов он чувствовал себя неловко и отворачивался к иллюминатору, хотя там ничего, кроме угольной черноты, видно не было.
На стоянке такси толпилась очередь, но расторопный дядя с лицом пройдохи, заломив невероятную цену, посадил его в оранжевую «Ладу» и, чтобы сделать поездку приятней, включил магнитофон. Стереоколонки создавали в замкнутом пространстве исключительный эффект, музыка обволакивала сознание, Элефантов расслабился и закрыл глаза.
Мария! Она была его путеводной звездой, маяком, к которому он стремился через время и расстояния, преодолевая все препятствия, встающие на пути. Сейчас они увидятся. Скучала ли она по нему? Ждет ли его с таким же нетерпением?
В окнах Нежинской света не было. Может, устала и рано легла спать?
Ведь уже почти одиннадцать! Поднимаясь пешком по лестнице, он ощутил сильное волнение, когда звонил в дверь, волнение усилилось. Никакого ответа. Нет дома? Но они же договорились! Или наоборот — дома, но не одна?
Его бросило в жар.
К будке телефона-автомата он подошел с ужасным настроением. Сейчас все выяснится. Если ее нет у матери… Уже заранее он чувствовал себя обманутым и обокраденным.
— Алло, — родной голос Марии мгновенно стер мрачные мысли, Элефантов ощутил острую радость, прилив сил и угрызения совести за то, что мог думать о всяких глупостях.
— Здравствуй, Машенька!
— Здравствуй.
Печаль в ее голосе вновь заронила в душу тревогу.
— Как дела, родная?
— Не очень хорошо. Неприятности…
— Что случилось?
— Потом расскажу.
— Так ты будешь ночевать у мамы?
— Наверное…
В голосе он уловил неуверенность.
— Или все-таки подъедешь?
— Ну хорошо… — произнесла она после чуть заметной паузы.
— Жду тебя, дорогая, целую!
Обуреваемый сложными чувствами, Элефантов сел на скамейку чуть в стороне от дома. Раз Мария ради него идет через ночной город, значит, она любит! Между ними уже существует незримая связь, и ее сдержанность и немногословие он напрасно принимает за холодность. От этих мыслей стало хорошо и спокойно. Но что за неприятности? Ведь ему почти ничего не известно о ее жизни. Как она проводит время без него, чем интересуется, что ее радует и печалит… Он не решался расспрашивать, боясь спугнуть преждевременным любопытством то тонкое, едва ощутимое, что их объединяло. Но, с другой стороны, она-то должна испытывать потребность поделиться с ним своими заботами? А если нет, значит, она ему не доверяет…
Но почему?
Как бывало почти всегда, размышления о взаимоотношениях с Марией вызывали у него горький осадок своей шаткостью и неопределенностью. Ночной ветерок продувал насквозь, и Элефантов поежился.
Вдали показалась пара, Элефантов не обратил на нее внимания, но, когда они подошли ближе, в девушке он узнал Марию.
Вот тебе на! С кем это она? С Эдиком? Или с кемлибо еще, неизвестным ему, Элефантову, но имеющим на нее достаточные права? Откуда он взялся?
Находился в гостях у Варвары Петровны и пошел ее проводить? А у Марии не было повода отказать?
У него опять стало муторно на душе. Ситуация складывалась совершенно нелепая. Если сейчас они как ни в чем не бывало поднимутся к Нежинской… Да нет, она этого не допустит, она же знает, что он здесь и ждет… Но она тоже может быть связана обстоятельствами, возможно, потому у нее и был такой грустный голос. Элефантов сжал зубы. Еще никогда неопределенность его положения по отношению к Марии не проявляла себя так наглядно.
Пара подошла поближе, и Мария протянула парню руку, но тот покачал головой и пошел с ней дальше. Свет фонаря высветил его лицо — Элефантову оно было незнакомо. Кто же это?
Они подошли к дому, Мария снова попыталась распрощаться, и вновь ее спутник не захотел этого сделать, а указал на дверь подъезда. Мария возражала и осматривалась по сторонам, и вдруг Элефантов понял, что это совершенно посторонний человек, который скорее всего увязался за ней в поисках легкого приключения. У него будто гора с плеч свалилась. Ситуация упростилась до предела. Он устал, перенервничал, замерз, ему совершенно не хотелось драться, да и настроение было совсем не боевое, но этот расклад был стократ лучше любого другого…
— Мария!
Он вышел из тени и направился к ней. Мария пошла навстречу.
— Это что — уличные приставания?
Он крепко взял Марию за руку, высоко, ощутив тепло ее подмышки.
— Да, — она засмеялась. — А я ищу тебя, ищу.
Они подошли к подъезду. Парень стоял на месте. Года двадцать два, довольно нахальное лицо, кажется, нетрезв. Надо было отдать Марии портфель, но теперь этот жест мог излишне обострить обстановку.
— Он тебе ничего не сделал?
— Нет, что ты, — она весело улыбалась.
Элефантов предпочел бы обойтись без драки, но был готов в любую минуту бросить портфель и выполнить отработанную серию: раз, два, три!
— Ну, вот вы меня и проводили, — весело обратилась Мария к парню. — Как и договаривались. До свидания.
Она протянула руку, тот попрощался и молча ушел. Элефантов расслабился. Ему не понравилось, что Мария слишком приветлива с каким-то пьяным уличным приставалой.
— Почему ты его сразу не отшила?
— Ну а как? Он привязался в трамвае — провожу и провожу…
— Существует много способов отбить охоту к подобным провожаниям!
— Ну я же не грубиянка… Я не могу рычать на человека…
«Странное рассуждение», — подумал Элефантов.
— К тому же на свету такая публика не опасна. Вот в темном месте им лучше не попадаться. Тогда они уже ничего не слушают.
От такой осведомленности Элефантова несколько покоробило, но, поглаживая сквозь мягкую ткань тонкую руку, он чувствовал, как все его печали, тревоги и сомнения улетучиваются без следа.
Лифт не работал, они поднимались пешком, на площадке шестого этажа Мария сказала:
— Постой пока здесь. Валька наверняка меня поджидает.
Она не ошиблась. Соседская дверь распахнулась, как только звякнули ключи, и сразу же завязался оживленный разговор. Слов разобрать было нельзя, и оставалось только догадываться, о чем можно болтать на лестнице в двенадцать часов ночи.
Время шло, и Элефантов готов был разорвать никогда не виденную им Вальку на куски. Не для того же он мчался за несколько тысяч километров, нервничал и мерз, чтобы торчать в полночь на площадке между этажами и слушать ее сплетнеобразную скороговорку. Он удивлялся выдержке Марии: она отвечала спокойно, иногда смеялась как ни в чем не бывало.
Наконец они распрощались. Хлопнула одна дверь, потом другая. Через несколько минут тихо спустилась Мария.
— Я сказала ей, что пойду выносить мусор. Так что поднимайся, дверь будет открыта.
Только попав наконец в квартиру Марии, Элефантов почувствовал, как он устал. Она готовила ужин, а он, сидя на табуретке, привалился спиной к стене и, любуясь каждым ее движением, рассказывал о результатах своей поездки, жаловался на бюрократизм чиновников министерства и ограниченность экспертов Комитета по делам изобретений. Мария возмущалась вместе с ним, и ее поддержка так радовала Элефантова и прибавляла ему сил, что все препоны, которые совсем недавно раздражали и несколько пугали, теперь казались совсем несерьезными и легко преодолимыми.
— Да, я же тебя просватал!
Мария посмотрела непонимающе, и он передал свой разговор с Карпухиным.
— Этот человек дельный, солидный, авторитетный. Если дал согласие на руководство — считай, полдела сделано.
— Спасибо, дорогой.
Ему показалось, что в этой благодарности нет души, и он уже в который раз отогнал неприятную, мысль.
Мария казалась веселой, поэтому только после ужина он со стыдом вспомнил, что не спросил о ее горестях.
— Что у тебя за неприятности, а, Маш?
— Мама заболела, — как всегда, не вдаваясь в подробности, ответила Мария, и опять ее ответ показался не правдоподобным.
— Как же ты ушла? И вообще, твоих родственников не шокировал поздний звонок и срочный вызов на ночь глядя?
Мария отмахнулась и скривила гримаску — дескать, не впервой. Элефантова слегка покоробило.
Когда Мария начала стелить постель, он вспомнил про подарок.
— Зачем это? — как-то растерянно спросила она, увидев яркий шелк и тонкие кружева. Губы ее дрогнули — за все годы, что он ее знал, это было первое неконтролируемое проявление эмоций.
— А зачем дарят? — он опять погладил ее руку. — Чтобы сделать человеку приятное. Нравится?
Она помолчала, ему показалось, для того, чтобы побороть дрожь в голосе.
— Очень красиво, но… Мне даже неудобно…
Она действительно смущена и растрогана, хотя, как обычно, пытается скрыть свои чувства. И ей действительно было неловко. Это омрачало радость Элефантова: ведь от Астахова она принимала более дорогие подарки.
Когда он вышел из ванной, Мария, как обычно, приготовила постель, убрала верхний свет и включила ночник.
— Уже поздно, а я так устала сегодня, — ему показалось, что она смотрит немного виновато. — И чувствую скверно. Голова кружится, поташнивает…
— Значит, давай спать, — не раздумывая, ответил Элефантов. — Просто спать.
Жертвуя радостью, которую ему доставляла близость с Марией, он не испытывал ни малейшего разочарования или досады. Напротив — удовлетворение от того, что может таким образом проявить искренность и чистоту своих чувств.
Предусмотрительная Мария достала два одеяла, и, лежа рядом, они не касались друг друга. Чуть слышно тикал будильник, четко прорисовывалась на полу посредине комнаты тень от рамы. Лунный свет ласкал полированную «стенку», отражался в зеркале, дробился в рюмках и фужерах. Несмотря на усталость, спать не хотелось. Было хорошо, покойно, уютно. Нервотрепка в министерстве, спешка, неурядицы с билетами, ночной полет — совсем недавние события казались страшно далекими и совершенно нереальными. А остальное? Призрачный серебристый свет, зыбкие очертания малознакомой комнаты, блики и полутени, упругость непривычной тахты… Это разве реально? Или всего-навсего чуткий предрассветный полусон, который легко исчезает, оставляя разочарование и огорчение от того, что не сбылось что-то желанное, важное и хорошее, до которого было рукой подать?
— Чем у тебя пахнут волосы? — он ожидал, что ответ убедит в реальности происходящего и все опасения тут же исчезнут.
— Не знаю, — похоже, она не была расположена к разговорам.
— Лесом, — он зарылся в них лицом. — Ты русалка…
— Разве русалки живут в лесу?
— Да, в бездонных таинственных озерах, в самой чащобе.
Он поймал себя на мысли, что болтает чепуху. Аромат, исходящий от Марии, достигался умелым применением дорогой парфюмерии, никакого колдовства тут не было. Но разве это имеет значение?
— Я люблю тебя.
— Успокойся и спи.
— Да я не к тому, — его несколько обидело, что Мария так приземленно истолковала его слова. — Просто я хочу, чтобы ты это знала.
— Спокойной ночи.
— Спокойной.
Всю ночь Элефантов не спал. Он смотрел на тонкий профиль Марии, слушал ее тихое дыхание, поправлял одеяло и думал, что первый раз ночует в чужой квартире, но странно — чувствует себя здесь как дома. Стыдно сказать, но даже лучше, чем дома. И спящая рядом женщина близка и дорога ему, как никто другой. Что же это будет?
За завтраком Мария спросила:
— Почему ты вчера сидел в сторонке и не встречал меня?
Элефантов пожал плечами. Говорить напрямую об унизительной неопределенности своего положения ему не хотелось.
— Я же не знал, с кем ты идешь… Вот и ожидал, как развернутся события.
— А представляешь, если бы мы с тем парнем спокойненько зашли в дом и поднялись ко мне? — пошутила Мария и засмеялась.
Две серии опытов прошли удачно, как говорится, «в цвет». Поскольку визит в министерство дал обнадеживающие результаты, директор выделил Элефантову персональную лаборантку — совсем юную пухленькую Леночку, которая с осознанием важности выполняемой работы производила измерения и чертила на больших листах ватмана красочные графики. Благодаря этим графикам результаты экспериментов приобрели солидную и вполне наглядную форму.
К Сергею вернулась прежняя работоспособность. Он оформил первую главу диссертации, подготовил выступление к предстоящей конференции и написал статью «Биополе человека как носитель информации (Постановка проблемы)».
Внизу он поставил фамилию автора — М. Нежинская.
Мария прочла, размашисто подписалась, поблагодарила.
— Я хочу, чтобы ты начала вникать в проблему. Может, что-то непонятно? Спрашивай, я объясню.
— Честно говоря, я не ухватываю сути. Только общий смысл, и то очень расплывчато.
— Ничего, малыш, это вполне естественно: ты же только начинаешь. Вот, почитай.
Он принес стопку специально подобранных книг. В нужные места уже были вложены закладки, особо важные, ключевые моменты он отчеркнул карандашом. Ни один научный руководитель не опекает так своего ученика. Духовная пища добыта, приготовлена и даже разжевана. Осталось только проглотить. А ведь основная масса непроизводительных затрат времени и сил при научной работе приходится на подбор, анализ литературы, выборку нужного материала. Уж кто-кто, а Элефантов это хорошо знал. И ощущение своей полезности для любимой женщины согревало ему душу.
Нежинская лечилась в пригородном санатории, но часто приезжала. Она предупредила, что будет давать один звонок и класть трубку, это послужит условным сигналом, и когда через несколько минут звонок повторится, у телефона должен находиться Элефантов. А он в разговоре называл ее именем своего товарища, и, таким образом, коллеги не должны были ничего заподозрить. Правда, Спирька каким-то шестым чувством улавливал, в чем дело, вздыхал, хмурился и мрачнел. Но Сергей не обращал на это внимания: все мысли концентрировались на взаимоотношениях с Марией. Наличие общей тайны, казалось, объединяло их, и он даже не задавался вопросом: откуда у Нежинской опыт в ухищрениях по части конспиративных телефонных звонков?
Может быть, оттого, что самый естественный ответ был бы ему неприятен.
Как правило, она назначала свидание, он отвечал нейтральными, ничего не значащими фразами, а в условленное время уходил по выдуманным неотложным делам.
Они встречались у Марии, и встречи эти были кратковременными: она спешила к ребенку, или на очередную процедуру, или куда-то еще, и самое неприятное заключалось в том, что Элефантов в глубине души не верил вполне убедительным и, казалось бы, безупречным во всех отношениях объяснениям. Хотя очень хотел им верить.
Он влюблялся в Нежинскую все сильнее и сильнее. Мельчайшие детали в ее облике, черточки, на которые Сергей не обращал внимания в других женщинах, подчеркивали необыкновенность Марии. Его восхищала изящная прямая фигура, стремительная летящая походка, манера держать голову. Восхищала чистоплотность и аккуратность, даже в сильный дождь она не забрызгивала ноги, не надевала несвежих или чуть примятых вещей. На стельках ее обуви не было следов пота, а кожа ступней была тонкой и гладкой, как пергамент, ни огрублений, ни мозолей, будто она ходила, не касаясь земли.
Он умилялся детской привычке употреблять слова с ласкательным оттенком: дождик, трамвайчик, зубик, полотешко.
Необыкновенная, возвышенная, чудесная — женщина из мечты. Прекрасная Дама. И помыслы она пробуждала соответствующие: чистые, романтичные и возвышенные. Преклонять колени, стремглав поднимать упавшую перчатку, салютовать шпагой, целовать край платья, выполнять прихоти и капризы, драться из-за нее на дуэли. Прекрасной Даме должны были соответствовать окружение и обстановка, и Элефантову хотелось ходить с ней в картинные галереи, театры, на концерты. Вспоминая свое прежнее отношение к ней, вспоминая пыльные неприбранные квартиры и незастеленные диваны, Элефантов содрогался от ужаса и отвращения. Надо же! Он обращался с ней, как со шлюхой! Она не подавала виду, что это ее унижает, но в душе, наверное, сильно переживала. Забыла ли она? Простила ли? Или до сих пор стоят между ними эти проклятые замызганные комнатушки с мышиным запахом и порождают тот холодок, который, он явственно ощущает, иногда проскальзывает в ее отношении?
Мысли Элефантова самопроизвольно возвращались к тому, о чем он старался не думать. Что-то не получалось. Отношения с Марией не складывались так, как бы ему хотелось, в них чувствовалось неравенство.
Он жил только ею. Одно ожидание встречи пробуждало приподнятость настроения, все другие «земные» дела отходили на второй план, казались мелкими и незначительными. Свидание было праздником, рождало бурю эмоций, светлые и радостные чувства. И сама она была праздником. Женщина-праздник.
Свои действия теперь он рассматривал с одной позиции: как отнесется к ним Мария? Каждый ее звонок, случайная встреча на улице будоражили все его существо. Если в условленное время телефон не звонил, он поднимал трубку: не испортился ли аппарат, а услышав ровный гудок, начинал волноваться, томился, не находя себе места, и не мог заниматься никакими делами до тех пор, пока не раздавался долгожданный звонок. Он понял, почему пешком поднимается к ней на седьмой этаж: ценность предстоящего свидания была настолько велика, что он не мог рисковать им из-за поломки лифта. В общем, он жил только ею.
А она… Элефантов так и не мог понять, как она относится к нему. Он вообще очень мало знал о жизни Марии. Что она любит и что ненавидит, чем увлекается, где, как и с кем проводит время в промежутках между их встречами? Скрытность Марии настораживала и вызывала тягостные раздумья.
Так же, как некоторые слова и фразы, проскальзывавшие в безобидном разговоре.
— Можешь надеть эти тапочки, они специально для гостей.
— И часто у тебя гости?
— Довольно-таки. У меня ведь много друзей.
«Откуда ты их берешь?» — хотелось спросить Сергею.
Круг его друзей был довольно узок — в основном бывшие соученики, несколько сослуживцев да люди, с которыми его связывали длительные отношения и общие интересы. Он знал, что некоторые легко зачисляют в друзья случайного знакомого, попутчика в поезде, особенно, если он может оказаться чем-то полезен, обмениваются телефонами и обращаются за помощью, если понадобится.
Сергею такие легкие, поверхностные отношения казались какими-то недостойными, хотя иногда он думал, что чего-то не понимает и его взгляды чересчур консервативны.
Но Мария по идее тоже должна быть консервативной — женщинам, во всяком случае порядочным, вообще свойственна сдержанность при установлении контактов. И тем не менее ее пухлая записная книжка с трудом вмещала многочисленные номера телефонов, в основном с мужскими именами.
Откуда? Где она знакомится с ними и на какой почве находит общий язык, оставалось загадкой. Она вообще не афишировала свои знакомства, раскрывались они обычно случайно: неосторожной фразой, неожиданным телефонным звонком, нежданной встречей на улице.
Объяснить подобную контактность с противоположным полом у любой другой женщины Элефантов смог бы двумя-тремя словами, но применительно к Прекрасной Даме такое объяснение, конечно, не годилось.
Он отказался надевать «гостевые» тапочки и ходил босиком, решив, что со временем заведет здесь собственные домашние туфли. В своем воображении Сергей рисовал приятные картины: как квартира Нежинской станет для него вторым домом, а он сам превратится в необходимого Марии человека, с которым можно посоветоваться, поделиться горем или вместе порадоваться, которому можно полностью доверять и на которого можно рассчитывать в трудную минуту. И тогда все остальные «друзья» станут ей не нужны, ибо женщине достаточно одного преданного и любящего мужчины. А «гостевые» тапочки она выбросит.
Согреваемый такими размышлениями, Элефантов купил комнатные туфли, но вытащить их из портфеля в последнюю минуту постеснялся: в столь тонком вопросе инициатива должна была исходить от Нежинской. Но…
Похоже, что Мария и не помышляла об этом. Когда она встречалась с ним, улыбалась, разговаривала, его не оставляло болезненное чувство, что на его месте мог быть любой другой, ничего бы не изменилось: те же обезличенно-ласковые фразы, тот же внимательный, ничего не выражающий взгляд, те же округловежливые благодарности в ответ на знаки внимания…
Внешне казалось, что все хорошо, нормально, но между ними существовала какая-то стена. И только в минуты близости стена растворялась, Мария принадлежала ему вся, целиком и полностью. Исчезала тень отчужденности, холодок в отношениях, бесследно пропадала горечь, постоянно сопутствующая их отношениям.
И когда она билась в объятиях и закрывала трогательно согнутой ладошкой его глаза, чтобы он не видел искаженного гримаской страсти, но оттого еще более прекрасного лица, а он целовал эту ладошку и жадно впитывал каждое ее движение, каждый жест, стон или возглас, он в полной мере ощущал чувство, называемое любовью.
Но когда все кончалось, между ними вновь постепенно появлялась проклятая преграда и вместе с тем возвращалась мысль, что и в постели на его месте мог быть другой, ничего бы не изменилось, и вела бы она себя с другим точно так же. У него сразу портилось настроение и съеденная ложка меда начинала горчить и отдавать дегтем.
Он мучительно размышлял, почему сила и искренность его любви не вызывали у Марии такую же волну ответного чувства. Не находя ответа, он начинал опять винить себя, свою черствость и бестактность, проявленные тогда, три года назад. Что сделано, того не вернешь. А Марию можно понять: душевные травмы не затягиваются очень и очень долго и трудно сразу изменить отношение к тому, кто их причинил. Но он не пожалеет усилий, чтобы убедить Машеньку: того, прежнего, Элефантова больше нет!
Собственно, ему и не требовалось прикладывать никаких усилий: желание помогать Марии было так велико, что у него все получалось само собой.
В квартире Нежинской чувствовалось отсутствие мужской руки, и никогда не занимавшийся хозяйственными делами Сергей с удовольствием перечинил задвижки на дверях, поставил на место оторвавшуюся раковину в ванной, с трудом вывинтив пригоревший к патрону цоколь, заменил лампочку на кухне.
— Устал? — ласково спросила Мария.
— Да нет.
— Чего там нет. Я же вижу. — Она поцеловала его в щеку. Элефантов расслабился, усталость прошла. Он чувствовал удовлетворение от выполненной работы, а главное — от того, что в отличие от многочисленных друзей Марии, бывавших у нее в доме, обратил внимание на требовавший вмешательства непорядок.
После ужина они сидели на балконе.
— …Да и вообще он был со странностями. Иногда его накрывало: внешне вроде нормально, а на самом деле напряжен, взвинчен, все внутри буквально дрожит. А я это хорошо чувствовала. Даже к психиатру ходил, какие-то таблетки принимал…
Как ни старался Элефантов, понять причину развода Марии он не мог.
Она отвечала округло, обтекаемо, и было не ясно, что же побудило ее оставить человека, с которым она прожила восемь лет и который ее бесспорно любил. Она намекала, что он «делал гадости», но привести конкретных примеров не могла. Да и сказанное сейчас тоже ничего не объясняло.
— Ладно, зачем прошлое вспоминать! Смотри, какие звезды. Сюда бы телескоп. Может, увидели бы марсианские каналы.
— А что это такое?
— Ну и темная ты, Маруська!
— Какая есть! — она своенравно поджала губы.
— Только не вздумай обижаться! — Сергей схватил ее в охапку и, преодолевая шутливое сопротивление, покрыл лицо поцелуями.
Ночь он опять провел без сна, любуясь спящей Марией, но утром чувствовал себя бодрым, сильным и отдохнувшим. До тех пор, пока не увидел, как Мария, собираясь, надела подаренный Астаховым браслет. Враз все изменилось. Улетучилось приподнятое настроение, навалилась слабость, он сел на тахту и откинулся к стене — вялый, разбитый бессонной ночью, удрученный нахлынувшими мыслями.
Она не упоминала, даже намеком, о других мужчинах, которые были в ее жизни. Больше того, держалась так, как будто упрекнуть себя ей было решительно не в чем.
— Представляешь, — пожаловалась как-то она, — к Вальке пришли гости, — она показала пальчиком в сторону квартиры соседки, — а среди них оказались друзья Нежинского. Так они стали жалеть его, а меня поносить: дескать, я от него гуляла налево и направо. Представляешь? Налево и направо!
В голосе Марии было столько возмущения, что вздорность порочащих ее небылиц казалась очевидной, и Сергей сочувственно кивал головой, разделяя ее негодование, хотя глубоко-глубоко, где под чувствами и эмоциями сохранялась способность объективно мыслить, проскальзывало удивление: как может Мария так искренне жаловаться на несправедливость обвинения человеку, наверняка знающему, что она, мягко говоря, не являлась образцом супружеской верности? Ведь она изменяла мужу с ним, Элефантовым, и прекрасно знает, что ее отношения с Астаховым, Спирькой, да и связь с Эдиком, которая, судя по всему, возникла давно, еще в период замужества, не могут быть для него тайной. То ли у нее короткая память и она действительно верит в собственную непогрешимость, то ли разыгрывает специально для него сцену оскорбленной невинности. Оба объяснения не укладывались в облик той Марии, которую Сергей любил, и в результате защитной протестующей реакции он вообще выбросил из памяти этот эпизод.
Но однажды Мария рассказывала про свою стычку с начальством, и непрошеная мысль появилась снова.
— Вызывает меня Бездиков и говорит: «Вы почему отказываетесь работать по второй теме?» Ну, а я немного сартистировала и отвечаю: «Как же я могу по ней работать, если меня не включили в список исполнителей?»
Непривычное слово «сартистировала» резануло слух, но в большей степени царапнуло душу. Вспомнился их разговор в больнице, после которого он решил быть с ней во всем и всегда откровенным, и мимолетное подозрение по поводу неискренности ее доведения.
Если такое словечко обыденно в ее лексиконе и привычно употребляется в доверительных беседах с подружками… Значит, она «артистка»? Элефантов знал, что существует категория женщин, у которых фальшивы смех и слезы, взгляды и жесты, горячие слова и пылкие клятвы. Тогда она сыграла блестящую роль, возможно, лучшую в жизни. Подружки, наверное, обхохотались, слушая, как она обвела его вокруг пальца!
Но нет, непохоже. «Артистки» всегда преувеличивают свои чувства, а Мария, напротив, очень скупа на проявление эмоций. Вот хотя бы ее поведение во время развода — держалась как ни в чем не бывало. Элефантов спросил, чем это объясняется, неужели полным равнодушием?
— Люди бывают разные, — ответила она. — Один кричит: "Смотрите, как я страдаю! ", «мне плохо, пожалейте меня», "моя боль сильнее любой! ". А другой молчит, никому не жалуется, переживает все внутри себя. Но это вовсе не значит, что он меньше мучается.
После такого ответа Элефантову стало стыдно за свой вопрос.
И все же… В память врезался давний эпизод: они очередной раз собирались «в гости», Мария позвонила мужу и озабоченно-деловым голосом сообщила: «Меня посылают на завод, так что приду попозже. Да, да… Ну, что делать — работа…» Интонации передавали и огорчение, и вынужденную уступку настоятельной необходимости, проскальзывала даже тончайшая нотка желания как можно скорее разделаться с делами, чтобы быстрее оказаться дома, рядом с супругом.
А Элефантов, оглаживая взором угловатое девчоночье тело, которое меньше чем через час будет принадлежать ему, задумчиво удивлялся: «Ну и хитра, чертовка! А ведь никогда не подумаешь!»
Тогда он не оценивал эту хитрость: во-первых, она была направлена не против него, а во-вторых, тогдашнее отношение к Марии не вызывало потребности или даже желания анализировать руководящие ею побуждения либо каким-либо иным путем проникать в ее внутренний мир.
Да-а-а…
Вот и пойми ее! Настораживающие, пугающие черты настолько тесно переплетались с вызывающими уважение и нежность, что Сергей так и не мог разобраться, что же представляет собой Мария Нежинская.
Раньше, когда вопрос о ее взаимоотношениях с мужчинами его нисколько не волновал, в дружеской беседе они коснулись щекотливой проблемы.
— Как живешь, Машка? — после работы они зашли в летнее кафе и лениво ковыряли мороженое, прихлебывая мелкими глотками холодное «Ркацители».
— Да так, — она пожала плечами, разминая в мельхиоровой вазочке политые вареньем белые шарики. — Не особенно… Для души ничего нет…
Она сказала это тихим, как всегда, спокойным голосом, но с отчетливыми нотками грусти, что было для нее совершенно необычно. И главное — она говорила искренне, Элефантов почувствовал это всем своим существом и удивился еще больше, так как излишней откровенностью она его никогда не баловала. Он ощутил, что между ними на миг установилась такая атмосфера доверия и понимания, какой еще никогда не было. Только на мгновение, потому что он не был готов поддержать ее, сохранить, напротив, почувствовал неловкость и попытался ввести разговор в привычное русло ерничанья и рискованных, на грани приличия шуток.
— А для тела?
— А-а! — Мария небрежно махнула рукой. — Для тела разве трудно найти!
Тогда он посчитал это бравадой, но потом, влюбившись в Марию, думая о ней каждую минуту, мучительно ревнуя, он часто вспоминал сказанные ею в мгновенье откровенности слова. И каждый раз все внутри сжималось в комок.
Но хотя он никогда не заговаривал с Марией об Астахове и Эдике, его постоянно мучила мысль: какое место занимает он, Элефантов, в этом четырехугольнике? Хотелось надеяться, что она покончила со старым, а раз хотелось, то он на это и надеялся. И вдруг этот браслет…
Мария заметила изменение в его состоянии и присела рядом.
— Что тебя беспокоит?
— Понимаешь, — Элефантов привлек ее к себе, прижался лицом к душистым волосам и тонкой шее. — Когда мы близки, я чувствую, что ты меня любишь.
А так — между нами какая-то стена.
— Ну это же вполне естественно.
Мария отстранилась и внимательно, думая о чемто своем, посмотрела ему в глаза.
— Ты чувствуешь, что я не полностью принадлежу тебе?
— Да, да, именно так, — Элефантов нервничал, не скрывал этого и больше всего хотел, чтобы Мария развеяла его сомнения, это было легко — улыбка, одно слово, ободряющий жест…
Но она только задумчиво наклонила голову.
— Послушай, Машенька, — решившись, он заговорил быстро и взвинченно.
— Я хочу, чтобы ты была только моей женщиной!
То, что подспудно мучило его все это время, требовало выяснения, и он был рад неожиданно вырвавшимся словам, которые должны были сделать это.
— Это невозможно, — холодно ответила Мария.
Его как будто облили водой.
— Но почему, почему?!
— Хотя бы потому, что ты не можешь быть только моим мужчиной! — Тон ее стал совсем ледяным.
— Почему же не могу? Я только этого и хочу! Единственное, чего я не могу — жениться на тебе.
— Вот об этом и разговор. Что же ты мне в таком случае предлагаешь?
— Но ты можешь быть моей фактической женой…
— Да если хочешь знать, я это ненавижу! — с неожиданной злостью сказала она.
— Что ненавидишь?
— Фактических жен, вот что! — Она нервно мяла руками кружевной платочек.
— Но почему?
— Да что ты заладил: почему да почему! Подумай еще и о том, что я не могу все время оставаться одна! Мне надо выйти замуж, у ребенка должен быть отец!
— Одно не исключает другого. Встретишь хорошего человека и выйдешь…
— Как же я его встречу, если буду только с тобой? И потом, разве так сразу выходят замуж? Этому всегда предшествуют определенные отношения!
Она была права, и эта правота убивала, так как не оставляла места надеждам. А мысль об «определенных отношениях» вызвала неистовую волну ревности.
— Но я же люблю тебя… И эта неопределенность положения так унизительна… Помнишь свою шутку?
Она наморщила лоб.
— Ну, если бы ты с тем парнем поднялась к себе, а я остался сидеть внизу? Это же чертовски обидно…
— А ты не думаешь о том, что человек, с которым я поднялась бы наверх, может стать отцом моего ребенка?
Приставший к ней на улице подвыпивший юнец явно не подходил на роль отца Игоря, и Элефантов поморщился.
— Или, думаешь, меня не унижает, когда ты приходишь ко мне ночевать и вынимаешь продукты, приготовленные руками жены, собиравшей тебя в командировку!
Такой случай действительно был, они вдвоем съели сваренную Галиной курицу, он испытал неловкость и пожалел, что не выбросил приготовленный дома пакет, а Мария со смехом проехалась по поводу неверных мужей и сомнительных командировок. Значит, она просто скрыла, что ей так же неприятно, как и ему, значит, она тонко чувствует все шероховатости в их отношениях, отсюда и различаемый им холодок.
— И вообще, ты думаешь о моем положении? Что могут говорить обо мне?
Шлюха, принимающая чужого мужа!
Мария вскочила и возбужденно ходила по комнате.
— Но я люблю тебя! Очень люблю! Мне тяжело, я страдаю…
— А может быть, это месть? — Она опять села рядом. — Свыше? — Пальчик указал на потолок.
— Но за что?
— За твое отношение ко мне три года назад! Нет, она не забыла незастеленных диванов, будь они прокляты!
— Но тогда я был совсем другим! — в отчаянии выкрикнул Сергей.
— А сейчас я другая! — отрезала Мария, и фраза причинила ему боль.
Что она хочет этим сказать?
— Но что же делать?
— Да ничего. Пусть все так и остается. Чувства есть, будем встречаться время от времени на час-два…
Ну что ж, получай по заслугам. Бумеранг возвращается. Значит, всего-навсего один из четырех углов.
— Ты хотя бы сняла эту побрякушку, — он схватил ее запястье.
— Не буду! — с упрямой злостью она выдернула руку. — Браслет ни о чем не говорит! По крайней мере, о том, на что ты намекаешь!
Элефантов снова поморщился. Да что она его, дураком считает? Когда мужчина делает женщине такой подарок, все ясно и без намеков. В память о совместной работе или товарищеских отношениях золотые браслеты не дарят.
Зачем же отрицать очевидное? Впрочем, есть бабы, уверяющие, будто в постели с любовником их застали во время невинного отдыха!
Но тут она тяжело вздохнула и, закрыв глаза, начала массировать веки — неприятные мысли ушли бесследно, как вода в песок.
— Я тебя расстроил? Извини… — порыв прошел. Остались только любовь, нежность и непереносимая горечь.
— Да ничего, — судя по тону, она уже успокоилась. — Пойдем, я обещала сходить с Игорьком в кино. Ты выходи первым.
Что интересно: когда он приходил к ней просто так, она не стеснялась уходить вместе. А после близости предпочитала расходиться поодиночке.
Женская логика!
Поджидая ее на трамвайной остановке, Элефантов думал о состоявшемся разговоре. И чувствовал себя виноватым: Мария — прямая и честная женщина, сама не затрагивала щекотливую тему, а он напросился, и она ясно дала ему понять, что он эгоист, думающий только о себе и ни в грош не ставящий интересы женщины, которую будто бы любит.
Она права. Иметь комнатные туфли в ее квартире и жену — в своей может только махровый эгоист. Разойтись с Галиной? Та уже давно не волнует его как женщина, но она прекрасный человек, любит его и совершенно не заслужила такого финала семейной жизни. И потом, Кирилл… Он никогда не поймет, как это его любимый папка будет жить где-то в другом месте, с чужой тетей и каким-то незнакомым мальчиком. И объяснить ничего ему будет невозможно. И как он будет существовать без Кирилла? Но без Марии он тоже не может…
— О чем задумался? — Мария, как всегда, подошла незаметно, почему-то он не мог своевременно увидеть ее, даже если специально поджидал.
— О тебе.
Она никак не отреагировала. И вообще держалась как посторонний человек, как будто не она металась в его объятиях час назад.
Сергей проводил ее до дома матери и смотрел вслед, пока не захлопнулась дверь, ожидая, обернется она или нет. Она не обернулась. Как всегда. Тогда он поехал в аэропорт и вылетел в Москву, в командировку, которая для его жены началась еще вчера вечером.
В самолете он размышлял о разговоре с Марией и грустил, но это была светлая грусть: его возлюбленная — умная и порядочная женщина, она отвечает взаимностью, но более трезво смотрит на жизнь. И она права — от фактов не уйти…
Но эта правота казалась не правильной и несправедливой, мириться с ней было невозможно, но опровергнуть или поколебать невозможно тоже. Оттого и щемила душа и тоска требовала выхода.
Сергей достал ручку и пристроил на колене блокнот.
… Но внезапно проступают слезы россыпью, Глаз твоих заледенеет свет, Больно колешь острыми вопросами, На которые ответа нет.
И не первый я над ними мучаюсь — Это ведь одна из вечных тем:
Гибнут чувства, безнадежно путаясь В паутине жизненных проблем.
Если бы она его не любила… Парадокс, но было бы легче: нет, значит, нет! А так… Вдвое, втрое обидней от злой гримасы судьбы, до боли, до слез жалко себя и ее. Нет, надо что-то делать! Черт возьми, но как же разорвать проклятую паутину?
За иллюминатором поплыл вверх горизонт, сильно накренилось крыло. Самолет заходил на посадку.
Элефантов снова ходил по кабинетам, снова демонстрировал таблицы, расчеты, схемы и графики, доказывал, убеждал, спорил и не соглашался, находил союзников и противников, в общем, варился в котле, избежать которого не может ни один человек, пробивающий новую спорную идею. Но странное дело: все это не затрагивало его как обычно, воспринималось отстранение, словно происходило с кем-то другим. Потому что значимость вопроса, который ему предстояло разрешить, отошла на второй план, оттесненная мыслями о Марии.
После окончания рабочего дня Элефантов не бродил по столице, не ходил в музеи, театры и выставочные залы, отклонял предложения ребят из головного НИИ «сообразить» чего-нибудь, хотя это, несомненно, способствовало бы установлению более тесных контактов, так необходимых человеку в его положении. Он просиживал вечера в отдаленной гостинице и остановившимися глазами смотрел в окно, разрываемый противоречивыми чувствами.
Ему все на свете стало неинтересно. Все. Кроме одного.
До-тошноты грустно в синий вечер, И по телу пробегает дрожь, Я другой, такой, как ты, не встречу, Но и ты меня второго не найдешь.
Втайне, не признаваясь даже себе, он надеялся: стихи сделают то, чего не смогли слова, — переубедят Марию. В конце концов, логически безупречные решения далеко не всегда являются правильными, любовь выше трезвого расчета.
Сергей писал Марии через день, как бы разговаривая с ней, ощущая ее присутствие. Часто рвал исписанные листы и начинал все заново: оказывается, сказанное и написанное здорово различаются между собой, на бумаге слова приобретают иной оттенок и из возвышенных могут стать стыдными и пошлыми.
Понимая, что при нынешних темпах почтовой связи он вряд ли успеет получить ответ, Сергей имел затаенную мысль: может, Мария напишет и, когда не заставшее его в Москве письмо вернется обратно, даст ему прочитать. А может, напишет и сохранит до его приезда…
Когда он вернулся, оказалось, что Мария писем не писала.
— Они бы все равно не дошли.
От ее трезвого тона мысли о написанных и неотправленных письмах показались ему совсем глупыми.
Отсутствовал он немногим более недели, но за это время Мария отдалилась от него еще больше. Иногда оказывалось, что им не о чем говорить, и Сергей, многократно извинившись, рассказывал привезенные анекдоты, большинство из которых совсем не подходили для нежных ушек Прекрасной Дамы. К его удивлению, Марию это ничуть не шокировало, более того, многие она уже откуда-то знала. Пытаясь вернуться к общему делу, Элефантов завел разговор о науке, но выяснилось, что Мария не раскрывала принесенных им книг.
— Знаешь, все некогда: то домашние дела, то с Игорьком надо позаниматься. Да и чувствую себя неважно, головокружения донимают.
Это объяснение тоже не показалось убедительным, тем более что Мария затеяла ремонт и тратила уйму сил и времени, чтобы добыть паркет, импортную плитку, необычную сантехнику.
— Валечка, здравствуй! — радостно говорила она в телефонную трубку, и Сергей удивлялся такой сердечности, ибо Мария всегда была невысокого мнения о соседке, считала ее сплетницей и за глаза пренебрежительно называла Валькой. — Я достала тебе чудесные босоножки. Да, да, шпилька, двенадцать сантиметров. Что-что? Югославские. Да, сто. В общем, принесу, посмотришь. А как там мой вопрос? Сейчас запишу. Как зовут? Молодой?
Ха-ха-ха, постараюсь. Ну" всего доброго.
— Здравствуйте, это Алик? Я от Валентины Ивановны. Да, Прохоровой. Вы мне поможете с чешским компактом? Я буду очень признательна. Да, да.
Ха-хаха. Ну, может быть. Так когда подъезжать?
И так целый день. Элефантов давно чувствовал, что интересы Марии лежат в чуждой для него сфере. Вот и сейчас он не мог понять, чем салатный или голубой унитаз лучше обычного и стоит ли он таких усилий.
Под предлогом разгрома в квартире и крайней занятости Мария прекратила свидания с ним, и оказалось, что без постели — единственного связывавшего их звена — они совершенно чужие люди. Пожалуй, со Спирькой у нее было больше общего. В период расцвета отношений Сергея с Марией тот терпеливо выжидал, а сейчас как ни в чем не бывало вернулся к прежней роли.
Вновь Мария заинтересованно обсуждала с ним что-то вполголоса, прекращая разговор при появлении постороних, вновь он приносил ей какие-то свертки и пакеты, у них была уйма общих знакомых, они могли подолгу разговаривать, весело смеялись. Все это вызывало у Элефантова чувство недоумения и обиды: ну что, спрашивается, могло связывать Прекрасную Даму с жалким спивающимся человечком?
Потом оказалось, что Мария подружилась с краснолицым истопником института Толяном. Молодые здоровые парни, занимающиеся работой для пенсионеров, всегда казались Сергею ущербными. Но Толян, судя по всему, таких взглядов не разделял. У него было много свободного времени и «жигуль» — он оказывал услуги по извозу тем институтским начальникам, которым не был положен персональный автомобиль, и, пользуясь их благосклонностью, успевал калымить, сшибая рубли, трояки и пятерки.
Когда Элефантов первый раз увидел, как Мария любезно беседует с Толяном, дружески улыбается ему, он от удивления чуть не лишился дара речи.
— Что у тебя с ним за дела?
— Договаривались насчет мебели, у него знакомый на базе.
— А почему он смотрел на тебя маслеными глазами?
— Глупый, Толян — хороший парень.
И снова для Элефантова оказалось загадкой, что хорошего может найти Прекрасная Дама в этом прощелыге.
Дела захватили Нежинскую целиком. Алик достал голубой унитаз и раковину для ванной, Толян — фарфоровые краны и какой-то необычный душ, неизвестный Саша — паркет. Эдик Хлыстунов и Толян перевозили все это на квартиру Нежинской, Виктор монтировал.
Сергей как-то сам собой оказался вне круга ее дел и интересов. Она его ни о чем не просила, хотя он был бы рад выполнить ее просьбу. Впрочем, он не умел ничего доставать и даже не знал, где водятся импортные унитазы, паркет и тому подобное добро. Мария это прекрасно понимала.
Зато Хлыстунов проявил способности незаурядного снабженца. То он принес образцы немецких моющихся обоев, то нашел человека, имеющего выход на розовый кафель, потом договорился насчет уникальной газовой плиты.
Словом, незаменимый, очень полезный и практичный друг. Теперь Эдик заходил к Марии почти каждый день, ждал ее после работы на своем «Москвиче», несколько раз она уезжала с Толяном.
Все эти алики, эдики, толяны, саши и Викторы роились вокруг Марии, как мошкара вокруг яркой лампы, наперебой выполняя ее желания: договориться, достать, обеспечить, привезти. Вряд ли можно было предположить, что эта прожженная публика просто так, бескорыстно, оказывала ей всевозможные услуги, не ожидая ничего взамен.
Ну, Эдик понятно, но остальные… Глядя, как мило обращается Мария со всей этой братией, Элефантов вспомнил слова Спирьки о товаре, которым она расплачивается за услуги, и ему хотелось кричать. Разве она не понимает, как могут истолковать эти прохвосты ее любезность? А если понимает, почему так держится с ними?
Душа у него все время болела, он тосковал, не находя ответа на мучающие вопросы. Тугой узел проблем следовало решать радикальным способом.
Так будет правильно и честно.
— Выходи за меня замуж.
Он ожидал любой реакции, но не такой. Мария надула щеки, выпучила глаза, сделав смешную гримасу и дурачась, закрутила головой.
— Нет, не выйду!
— Почему?
— Перестань! — она отмахнулась.
— Скажи почему, — настаивал Элефантов.
— Да потому, что это глупости, — Мария снова сделала пренебрежительный жест.
— Не понимаю.
Она оставила шутливый тон.
— У тебя хорошая семья, любимый сын. О тебе заботятся, и, к слову, лучше, чем это делала бы я…
— Я это знаю, и все равно…
— Подожди, — она остановила его решительным жестом. — Разрушать все это? Ради чего? Ведь нечто необыкновенное у нас будет недолго, от силы год. А потом — все то же самое.
Мария не была мудрее его и не сказала ничего нового. Обо всем этом он думал и сам. Но она рассуждала трезво, отстранение, чего он делать не мог.
— Пусть только год, я согласен…
— Согласен? — раздраженно перебила она. — А о Галине и Кирилле ты подумал? Она отдала тебе лучшие годы жизни, родила сына, а теперь ты хочешь бросить ее? Разрушить семью? Ведь семья — это самое главное, что есть у человека!
— Постой, постой, — на этот раз он осмелился не оставлять без внимания неоднократно подмечаемое противоречие между словами Марии и ее поступками. — От тебя, мягко говоря, странно слышать панегирики в защиту семьи! Ты же сама развелась с мужем! И по своей инициативе!
Мария запнулась, как плохо подготовленный оратор при неожиданном вопросе, и Элефантов испугался собственной дерзости: никогда раньше он ей не перечил.
— Да, я разошлась с мужем и живу одна, и мне это нравится! — Она быстро оправилась, и теперь в голосе слышалась злость. — Но я не ставила развод в зависимость от каких-нибудь причин. И не спрашивала ни у кого предварительного согласия на замужество! А ты это делаешь!
Элефантов смутился, почувствовал себя уличенным в чем-то предосудительном, недостойном, хотя, на его взгляд, ничего предосудительного или недостойного не сделал. А в мозгу раскаленным гвоздем торчала в запале вырвавшаяся у Марии фраза: «Я живу одна, и мне это нравится!»
Впервые пришла ужасная мысль, что она вовсе не женщина с несложившейся судьбой, напротив, она выбрала ту судьбу, которая ей больше подходит.
Представления о Нежинской как о матери, в одиночку поднимающей ребенка, развеялись, еще когда он поближе познакомился с ее бытом. Игорек, о котором она много говорила, жил с Варварой Петровной сам по себе, лишь изредка на выходные Мария брала его погостить. Все остальное время она была свободна от семейных обязательств и тех ограничений, которые неизбежно связаны с замужеством. «Свободная женщина»! Когда-то он считал это позорящим ярлыком. И это, оказывается, ее вполне устраивало! Как же так?
От растерянности и недоумения у Элефантова перехватило горло. Как же так? Совершенной только что открытие перечеркивало облик Марии. Значит, в его логические построения вкралась какая-то ошибка. Но какая? Он искал ее и не находил, спорил сам с собой, и все это вовсе не способствовало душевному покою.
Домой он приходил рассеянным и раздраженным, Галина ничего не спрашивала, обходясь с ним бережно и осторожно, как с тяжелобольным. Но долго это продолжаться не могло, и как-то она задала назревший вопрос: «Что с тобой, Сереженька? У тебя неприятности?»
Врать, изворачиваться и лицемерить он не мог. Или не хотел. Стараясь не глядеть в остановившиеся глаза жены, он сказал все, что требовалось в данной ситуации. Она хорошая жена и прекрасный человек, но, к сожалению, любовь прошла и семейная жизнь начала его тяготить. Он пытался бороться, но с этим ничего не поделаешь. Так что…
Высказавшись, он вышел на балкон и закурил, ощущая себя предателем.
Галина весь вечер тихо плакала в спальне, потом ушла к матери, на другой день, вернувшись с работы, он обнаружил, что ее и Кирилла вещи исчезли.
Квартира сразу опустела, и Элефантов почувствовал себя осиротевшим.
«Ничего, — стиснул зубы Сергей. — По крайней мере, так честнее».
Мария никак не отреагировала, когда он рассказал о случившемся, как-будто его личная жизнь не имела к ней ни малейшего отношения. Она была целиком поглощена своими новыми заботами. Толян принес ярко иллюстрированный западногерманский каталог «Квартирные интерьеры», и она с упоением подробнейшим образом изучала его. У Элефантова мелькнула мысль, что если бы она так же самозабвенно занималась теорией передачи информации, то достигла бы значительных успехов. А если бы уделяла столько времени чтению, то перечитала бы все книги из своей библиотеки.
Увы… За последние годы она прочла только несколько повестей, да и то таких, которые пользовались шумной популярностью у играющих в интеллектуалов обывателей. Читала очень медленно, как второклассница, — сказывалось отсутствие навыка. Суждения ее о книгах и кинофильмах были несамостоятельными, поверхностными, чтобы не сказать — примитивными. Все это ей снисходительно прощалось: мол, что взять с красивой женщины!
Влюбленный Элефантов собирался подтянуть ее до своего уровня, подбирал книги любимых авторов, представлял, как они станут обсуждать их, надеялся, что сможет сформировать у нее собственную позицию.
Но у Марии находились сотни причин, мешающих выполнять намеченную программу. В ее интерпретации все свободное время тратилось на хозяйственные заботы и воспитание ребенка. Однако Элефантов видел, на что у нее уходили часы, а то и целые дни.
