Глава тринадцатая
РАССЛЕДОВАНИЕ
Слова Старика запали мне в душу. Рассматривая вразброс усеянную пробоинами мишень, невольно подумал: а как бы отстрелял Элефантов? У него не дрожат руки, взгляд тверд и цепок, к тому же занимался альпинизмом. А Спиридонов, кстати, боится высоты…
Зуммер внутреннего телефона прервал размышления.
— Саша, надо выехать на задержание, — голос Гапаськова был достаточно серьезным. — Получи оружие, Котов уже в машине, по дороге расскажет.
Участковый рассказал немногое. Дом спокойный, и вдруг — бытовой дебош с ножевым ранением. Преступник вооружен, грозит убить каждого, кто подступится.
— Наверное, это Петька — больше некому, — озабоченно размышлял вслух Котов. — Выпить любит, нервнобольного изображает по пьянке, но серьезного за ним не водилось…
Возле подъезда стояла «скорая», толпился народ, раненого успели погрузить в машину.
— В живот, проникающее, — на ходу сказал врач. — Состояние средней тяжести, нетрезв. После операции можно будет делать прогнозы…
Мигнул маячок, «скорая» рванула с места. Врачам предстоит одна работа, нам — другая.
— …На кухне со всех столов ножи собрал и бегает по квартире, мать-перемать, всех порешу…
— …думали, притворяется, а видно, вправду дурной — глаза вытаращены, красный, ничего не соображает…
— Хорошо, успели выбежать, мог любого зарезать, он психованный…
Возбужденно гомонили женщины в шлепанцах и домашних халатах, непривычно выглядящие на оживленной улице.
— Пойдешь с нами, Васильич? — спросил Котов у крепкого, средних лет мужчины в майке и тренировочных брюках и расстегнул кобуру.
Васильич без особого воодушевления кивнул.
По крутой лестнице поднялись на третий этаж. Котов осторожно толкнул дверь, возле которой лепился добрый десяток звонков.
— Заходи, кому жить надоело! — вырвался на площадку истеричный крик.
— Не дури, Петя, милиция.
Котов нырнул в дверной проем, что-то ударилось о стенку, зазвенел металлический таз. Я прыгнул следом. В длинном коридоре голый по пояс человек с охапкой ножей под мышкой занес над головой руку, Котов, закрываясь табуреткой, двигался на него. Рука резко опустилась, нож пролетел над головой и хлестко ударился о дверь. Я схватил таз, защищаясь им, как щитом.
Вам! Звонко отозвался импровизированный щит. Хлоп! Третий нож стукнулся о табуретку.
Петя, как заправский метатель в цирке, выхватывал из-под мышки ножи и бросал, а мы наступали, оттесняя его в глубь коридора. Когда мы приблизились, он повернулся и побежал, я схватил с подоконника цветочный горшок и бросил вдогонку. Горшок угодил в голую спину, дебошир шлепнулся на пол. В каждой руке он держал ножи и отчаянно размахивал ими.
— Все равно не дамся! Всех порежу!
— Сейчас поглядим!
Котов длинными деревянными щипцами, с помощью которых хозяйки вынимают из выварки белье, прижал шею хулигана к полу, я наступил на одну руку, осмелевший Васильич — на другую.
— Докатился, поймали тебя, как гадюку! — укорил он соседа.
— Убью и отвечать не буду! — продолжал хрипеть тот. — Ты, сука, считай, уже мертвец!
— Сейчас, сейчас…
Котов защелкнул наручники.
— Вот теперь пугай как можешь!
— Что же вы со мной делаете, — Петя неожиданно жалобно заплакал. — Я — больной, у меня нервы, в психиатричке лежал, а вы — в кандалы… Да знаете, что вам за это будет?! У меня справок полный чемодан…
— Все, Петя, кончились твои справки.
Котов перевел дух, вытер клетчатым платком вспотевшее лицо, поправил галстук, поднял с пола и отряхнул о колено фуражку.
— Кончились. Подошьют их, конечно, к делу, экспертизу тебе проведут и напишут: психопатические черты личности, алкогольный невроз…
Петя притих, слушал внимательно, а при последних словах участкового блаженно улыбнулся и согласно закивал головой.
— …а в конце добавят: способен отдавать отчет в своих действиях и руководить ими, вменяем. Значит, можешь отвечать перед судом, перед людьми, потерпевшим…
Петя икнул, из носа выскочила сопля.
— А если я извинюсь? Извинюсь я? Я ж его не сильно порезал! И перед вами на колени встану…
— Пошли в машину!
По дороге Петя плакал, жаловался на горькую судьбу, нервное расстройство, помешавшее стать дипломатом, ругал потерпевшего, который и сам во всем виноват.
Сдав его наконец в дежурную часть, я с облегчением вздохнул и тщательно вымыл руки. Но через час пришлось повторить эту процедуру, потому что ко мне пришел сотрапезник по вечеринке у Рогальских — величавый Семен Федотович, который начал с приглашения потолковать в ресторане по душам, а закончил обещанием завтра же вручить сберкнижку со вкладом на предъявителя.
Между этими предложениями он невнятно бормотал что-то про неприятности по работе, непорядок в документах, из-за которых образовалась недостача, упоминал Широкова, опечатавшего склад, и делал многозначительные жесты, сопровождающиеся столь же многозначительным подмигиванием.
Он изрядно подрастерял свою важность, был явно напуган и выглядел довольно жалко, если бы не эти потирания пальцами и подмигивания — как своему, я бы не вышел из себя, не стал бы хватать его за шиворот и выбрасывать из кабинета и уж, конечно, не наподдал бы коленом под зад, что совсем недостойно работника милиции.
Тем более что к двери приближался очередной посетитель, и посетителем этим, как ни странно, оказался Сергей Элефантов.
— Ты что, мысли прочел? Теперь тебя можно вызывать без повесток?
— Да я насчет Юртасика. Его мать на работу прибежала: узнай, что теперь будет…
— Какая мать, какой Юртасик?
— Вы сегодня задержали Петю Юртасика, он соседа ножом пугал, что ли… Я с ним в школе учился. Вот мать и пристала: сходи, узнай у Крылова, он тебя допрашивал, вроде как знакомый…
— А она откуда в курсе всех дел? Элефантов махнул рукой.
— Когда придет к вам, поймете. Уникальная женщина! Энергии вагон, уже весь город на ноги поставила!
— Скажи, что ко мне ходить не нужно. Дело передадут в прокуратуру — тяжкие телесные повреждения, сопротивление работникам милиции, а потом — в суд.
Раз Элефантов и без вызова оказался у меня, я решил его допросить, но сказать о своем намерении не успел: в кабинет влетела полная краснолицая женщина в черном траурном платье с ворохом бумаг в одной руке и клеенчатой хозяйственной сумкой в другой.
— Кого в суд? Петю моего?! — с негодованием закричала она и, отпихнув Элефантова в сторону, плюхнулась на стул передо мной.
— Да вы знаете, какой он больной? Он себя не помнит, не отвечает за себя, его психозы накрывают… Вот, вот, — она бросала неразборчиво исписанные листки с лиловыми печатями и прихлопывала сверху ладонью. Толстые, унизанные кольцами пальцы громыхали о стол, подтверждая весомость каждого документа.
— А вот от самого профессора Иваницкого, — победно громыхнула посетительница последний раз и снисходительно глянула на меня. — А вы говорите — под суд! — в голосе Петиной мамы слышались великодушные нотки, извиняющие человеческую глупость.
— Так что оставляйте себе справки, какие надо, кроме, конечно, профессорской, а Петьку отдайте, мы его с Серегой сейчас в психдиспансер отвезем, я уже договорилась.
Как у нее все просто получалось!
— Да вы не думайте, я через час заявление от Кольки привезу, что он претензий не имеет. Если надо еще чего — тоже привезу. Хотите, напишет — сам на ножик напоролся?!
— Ничего он не напишет.
— Да ну! Как же иначе! Я ему уже апельсинов купила, — посетительница приподняла, как бы взвешивая, свою сумку. — Меду купила, курицу, орехов…
— Потерпевший сейчас на операционном столе, неизвестно, выживет ли…
— Ничего, завтра напишет. Я ему бульон понесу вместе с Серегой…
Элефантов незаметно выскользнул за дверь.
— Так где Петька? — деловито спросила она. — Смирительную надевали?
Можете снять, мы с Серегой его управим, он меня слушается.
Я вызвал помощника дежурного и, с трудом прервав словоизвержение Петиной мамы, объяснил, что отпускать ее сына никто не собирается, интересующие вопросы она сможет выяснить у следователя, а сейчас я прошу ее покинуть кабинет.
Сержант взял ее под локоть и, преодолевая некоторое сопротивление, с вежливой настойчивостью вывел в коридор, а я, чуть не испепеленный ее прощальным взглядом, посочувствовал следователю, которому придется вести это дело.
Бесцеремонная посетительница выбила меня из колеи и спугнула Элефантова, который, видимо, хорошо знал, чего можно ожидать от матери бывшего соученика.
Я сидел перед чистым лицом бумаги, собираясь с мыслями, когда в кабинет зашел председатель домкома по Каменногорскому, 22, Бабков, такой же величавый, как и в прошлый раз.
— Только что повестку принесли, — сообщил он, усаживаясь. — Да я и сам собирался. Вы меня позавчера позвали чердак смотреть, а зря… Вот!
Он вытащил из портфеля и бухнул на стол тяжелый газетный сверток, в котором оказался ржавый амбарный замок.
— В углу лежал, а вы не заметили! Как он туда попал, где раньше висел — вопросов встает много…
— Егор Петрович, а вы могли бы узнать того человека?
— Который на чердак лазил? Конечно! Только покажите, сразу скажу!
Я пригласил понятых и положил перед Бабковым лист с десятком фотографий.
— Не этот, не этот, не этот…
Палец миновал фото Спиридонова, не остановился и на снимке Элефантова.
— Вот он!
— Точно?
— Абсолютно, так и запишите: твердо опознал на девятой фотографии, ну и так далее.
Бабков «опознал» подставную фотографию, на которой изображен человек, заведомо не имеющий отношения к делу.
— Ошибки не будет?
— Никогда! У меня память острая! Я составил протокол, Бабков с достоинством расписался.
— Я так понимаю, что если у вас его фотография имеется, то, значит, узнали, кто такой, — он был явно доволен своей проницательностью. — Неплохо, неплохо…
Егор Петрович настолько размяк, что мне удалось убедить его забрать замок. Ушел Бабков в полной уверенности, что оказал следствию неоценимую услугу.
На следующий день я допрашивал мордатого автомобилевладельца Петра Гасило. Он, как и в прошлый раз, ничего не знал и не помнил, но я придумал, как освежить его память.
— На каком-этаже вы живете?
— На втором, — вопрос его явно удивил.
— Вокруг есть высокие дома?
— Напротив пятиэтажка… — удивление возрастало.
— Вы занавешиваете окна?
Гасило стал нервно теребить замок своей замшевой куртки.
— Когда как… А почему… Почему вы об этом спрашиваете?
— Да так. Советую задергивать шторы перед тем, как включаете свет. И поплотнее.
Гасило бросило в жар.
— Вы думаете, и в меня могут…
— Не исключено. На всякий случай примите меры предосторожности и не выходите на балкон.
— Какие это меры! — Гасило подскочил на стуле. — Он может меня у подъезда, в машине, да где угодно! Не я, а вы обязаны принять меры!
— Для этого мы должны знать как можно больше. А вы не хотите говорить откровенно. И тем самым, возможно, подвергаете свою жизнь опасности.
— Еще не хватало! И правда, Машка… То есть Мария Викторовна сказала: «От него всего можно ожидать». Действительно, стрельнет в меня, чего доброго… Вот ввязался в историю!
Гасило обхватил голову руками. Он был готов. И я предложил ему по порядку, подробно рассказать о событиях того вечера. Страх оказался прекрасным стимулятором памяти: он заговорил охотно, с жаром и жестикуляцией.
— С Машкой меня кент познакомил, Толян, она с ним в институте работает. Было у них что или нет — не знаю, он говорит: помоги, баба деловая, внакладе не останешься. Ну, помог, не жалко, взяла стенку, потом звонит: на чашку кофе… Ну, ясное дело. Пришел, кофе, коньяк, то да се, короче, остаюсь ночевать, она уже постель стелит, вдруг — дзинь! Я сразу думаю: кто-то камень в стекло пустил! А она за бок — хвать, согнулась, смотрю — кровь!
Гасило испуганно выкатил глаза, заново переживая страшную картину.
— Эх, говорит, зря связалась с этим полудурком, и мне — быстро звони в «Скорую».
Он перевел дух.
— Выбежал на улицу, позвонил, сел в тачку, а ехать не могу: руки, ноги дрожат. Думаю: еще чуть, получил бы «маслину» в голову, и все удовольствие!
— Нежинская знает, кто в нее стрелял?
— Конечно! — хмыкнул Гасило. — Не каждый же день в нее стреляют. Но не скажет. Я потом расспрашивал, она в ответ: наверное, один дурачок из бывших друзей, от него всего можно ожидать. И предупредила: держи язык за зубами!
Гасило посмотрел искренним взглядом раскаявшегося правонарушителя.
— Потому и держал. Но если самого могут прихлопнуть — какой резон молчать?
Уходя, он спросил, не мог бы я охранять его по вечерам частным образом, за вознаграждение. Видно, от страха ум за разум совсем зашел у бедняги.
Следующим на повторный допрос пришел Спиридонов.
Пористая дряблая кожа, воспаленные глаза, отечность — скрытый порок все отчетливее проявлялся во внешности, по существу, переставая быть скрытым. Добавь сюда грязную мятую одежду — и никаких вопросов: спившийся бродяга, готовый клиент для вытрезвителя. Но Спиридонов в отглаженном, хотя и не слишком тщательно, костюме, чистой рубашке, при галстуке.
И впечатление меняется, потасканный вид можно легко объяснить нездоровьем… Особенно если такому объяснению склонны верить.
Он тоже придерживался первоначальных показаний, демонстрируя полную неосведомленность по всем задаваемым вопросам.
— Вы хорошо стреляете?
Я спросил это неожиданно, без всякой связи с предыдущим, но Спиридонов не удивился.
— Не знаю… Когда-то занимался, имел разряд. А недавно на соревнованиях отстрелял скверно. Без тренировки навык теряется…
«Да и пьянство не способствует точности», — подумал я и спросил, где он находился в вечер преступления.
— Какого числа? — переспросил Спиридонов, сосредоточенно щурясь, и мучительно задумался.
— Точно не помню. В какой-то компании.
И поспешил пояснить:
— Как раз дни рождения у товарищей шли один за другим да торжества разные.
Он вытащил записную книжку с календариком и принялся тщательно его рассматривать.
Я уже точно знал главное — не он. Независимо от того, есть у него алиби или нет. Не он.
— Вот, кажется… Да, точно! Вначале пили пиво в баре, до закрытия, а потом пошли ко мне. Ну, в общем… посидеть. С кем был? Пожалуйста, записывайте…
— Вас не удивляют мои вопросы?
— Чего ж удивляться? Мария мне все рассказала. Вот вы и ищете…
— Нежинская кого-нибудь подозревает?
— Спросите у нее. Насколько я знаю, нет. Она вообще не распространяется об этой истории — кому приятно?
— Что вы можете сказать об Элефантове?
— А чего мне о нем говорить? Я не начальник, не отдел кадров.
Спиридонов держался совершенно спокойно, хотя пальцы дрожали. Может, они всегда дрожат?
Подписав протокол, он задержался у двери.
— Элефантов — способный парень. На все руки мастер! Сейчас ищет биополя, когда учился — увлекался акустическими системами, научную работу писал, премию получил. А недавно вспомнил старое и сделал Громову глушитель на лодочный мотор, тот очень доволен. До свидания.
Выходя, Спиридонов чуть заметно улыбнулся.
Что ж, намек более чем прозрачен. Интересно, за что он ненавидит коллегу?
Громова я повстречал у института после работы, мы шли в одном направлении и разговорились. Об отдыхе на природе, охоте, рыбалке. Громов рассказал, что проводит выходные на реке, забираясь на катере вверх по течению, где есть необитаемые острова с прекрасными пляжами и отличным клевом.
Я спросил, сколько времени надо добираться до столь благодатных мест и много ли при этом сжигается бензина. Разговор перешел в техническое русло, оказалось, что у Громова такой же катер, как у моего приятеля, я пожаловался на сильный шум мотора, мешающий отдыхать.
Громов обрадованно закивал, сказав, что это конструктивный недостаток данного типа двигателя, но ему сделали специальное устройство, сводящее шум к минимуму. Видя мое сомнение, он азартно предложил немедленно проехать на пристань и убедиться в сказанном. Я согласился.
Действительно, небольшой перфорированный цилиндр, врезанный в районе выпускного патрубка, почти устранял рев мотора. Я очень заинтересовался приспособлением, но Громов сказал, что такие не продаются, ему изготовил сослуживец — Элефантов, «я его знаю и могу попросить сделать еще одно».
— Работы здесь немного, Сергей за два часа выточил, прямо у нас, на производственном участке. Главное — все рассчитать. А у него есть универсальная формула — сам вывел! Говорил: возьми авторское свидетельство — пойдут эти штуки в производство — разбогатеешь. А ему возиться неохота!
Громов любезно одолжил чертеж глушителя, и расстались мы весьма довольные друг другом.
Мне не терпелось поговорить с Элефантовым, и хотя следующим днем была суббота, позвонил ему домой.
— Вас слушает автоматический секретарь, — раздался голос Элефантова.
— Хозяина нет дома, если хотите что-нибудь передать — магнитофон запишет. У вас есть три минуты, говорите.
Я ничего говорить не стал и повесил трубку.
Тут же раздался звонок.
— Добрый день. Это я звоню.
С момента ссоры после посещения Рогальских мы не виделись.
— Добрый день.
— Ты еще злишься? — Она говорила примирительным тоном.
— Да нет…
Я действительно не злился, но что-то в отношении к Рите изменилось, хотя я пока не понял, что именно.
— Может, встретимся вечером?
— В семь возле речного вокзала?
— Хорошо.
Я позвонил экспертам, Давыдов оказался на месте. Главный специалист по любым смертоносным предметам.
— Ты мне и нужен. Сейчас подъеду.
Через полчаса я положил перед ним чертеж и спросил, можно ли использовать подобную штуку для бесшумного выстрела.
Давыдов всмотрелся, одобрительно причмокнул языком.
— Конечно. Только почему такой здоровый? На пушку?
— Изготовить меньшего размера, наверное, несложно?
— Дело техники. Важно знать принцип.
Прямо из кабинета Давыдова я позвонил Элефантову.
— Вас слушает автоматический секретарь, алло, я слушаю, хозяина нет дома, да здесь я, говорите, — два одинаковых голоса накладывались друг на друга, — …магнитофон запишет, черт, опять…
Раздались короткие гудки.
Я собирался вызвать Элефантова к себе, но в конце концов можно приехать и к нему домой.
Дверь открылась после второго звонка. Элефантов держал в руке дымящийся паяльник, пахло канифолью.
— Только влез в схему, пока не сделал пайку, не мог оторваться, — пояснил он. — Проходите.
Элефантова, похоже, не удивил мой приход. А может, он хорошо владеет собой.
Серый, выкрашенный эмалевой краской ящик возле телефона был раскрыт, наружу торчали жгуты разноцветных проводов.
— Автоматический секретарь барахлит. Не отключается, когда я беру трубку. Чаю выпьем?
Видимо, отказ прозвучал слишком сухо.
— Это официальный визит?
— Да, пожалуй.
— Тогда одну секунду, я сделаю так… и вот так…
Он дважды прикоснулся паяльником к контактам.
— Теперь — к вашим услугам.
Я спросил, где он был в вечер покушения на Нежинскую, Элефантов пожал плечами.
— Может, гулял, ходил в кино, может, дома: работал или читал. Не помню. Да для вас это и неважно. Вас интересует, чтобы кто-нибудь подтвердил, где я находился в тот момент. А я веду довольно замкнутый образ жизни, мало с кем общаюсь. Так что алиби у меня нет.
— А что вы можете сказать о Нежинской?
Лицо Элефантова окаменело.
— Почему я должен о ней говорить?
Он принялся запихивать жгуты проводов в чрево автоматического секретаря, лица его я больше не видел.
— Вы с ней долго работали, ее научные исследования соприкасаются с вашими, она написала статью под влиянием ваших идей.
Плечи Элефантова дернулись.
— Черт, током ударило!
В дверь позвонили.
— Зотов Володя, — представил Элефантов жизнерадостно улыбающегося толстяка с грушевидным лицом и таким же грушевидным туловищем. — Мой сосед и товарищ по детским играм.
Похоже, он был рад перемене темы разговора.
— Я к тебе за шнуром, — объявил Зотов и капитально уселся в кресло. — Хочу переписать пластинку, а подсоединить проигрыватель к магнитофону нечем. Проигрыватель старый, там выход двухконтактный, а сейчас на всех шнурах штепсельные разъемы, — пояснил он мне. — Я, конечно, если бы знал — на работе подобрал, но сегодня выходной, а товарищ принес пластинку…
Элефантов вынес ему шнур.
— Это не такой. Здесь вилка не с той стороны.
— Да какая разница? Включишь наоборот!
— Это будет не правильно. Качество может пострадать. Зачем? Лучше все сделать хорошо.
— Ну, бери этот, — Элефантов дал гостю второй шнур.
Тот его придирчиво осмотрел, помял в руках, вытянул во всю длину и покачал головой.
— Этот тоже не годится. Изоляция треснута. Вот тут. Давай нож — разрежем оплетку — сам увидишь.
Элефантов обреченно махнул рукой и принес целый моток разнообразных шнуров.
— На, сам выбирай! Ты меня вводишь в безысходное состояние!
Он повернулся ко мне.
— Однажды на Памире ночевали на леднике, туман, звезд нет, чернота кругом, крючья поползли, пока закрепились заново, потеряли ориентировку, где пропасть — справа, слева, близко, далеко?
— Со мной тоже был случай! — оживился Зотов и положил шнуры на пол. — Пошел я в подвал, тут свет погас, а у меня ни свечки, ни фонарика, и где дверь — убей, не помню…
— Пожалуйста! — Элефантов воздел руки к небу. — Ну можно ли выносить этого человека? На леднике оставалось только ждать рассвета и не шевелиться, а с ним — не давать пищи для разговора и ждать, пока уйдет.
Зотов не обиделся.
— Я не спешу. Нюсе сказал — к тебе пошел, за шнурами. Может, пива попьем? Я схожу. Только баллон дай, да и деньги у меня в других штанах.
— Пива не хочу. Выбирай шнур, я спешу.
Элефантов мученически вздохнул и вышел на балкон.
— Чего это он такой нервный? — добродушно улыбаясь, спросил Зотов, и я понял, что выносить его в больших дозах очень трудно. — Вы где работаете?
— В пожарной охране.
Нелюбезность тона не смутила собеседника, наоборот, он улыбнулся еще шире.
— Вот здорово! Я тоже хотел когда-то. Вы у меня дымоход не посмотрите, я тут рядышком живу, три минуты хода…
— Исключено, сегодня я отдыхаю.
— Ну ладно. — Зотов рассматривал шнуры вместе и по отдельности, сравнивал длину, толщину и другие, известные только ему параметры, морщил лоб, хмурил брови, но сделать выбор не мог и вновь положил шнуры на пол.
— Интересно, как он починил свой автоответчик?
Выставив массивный, обтянутый вылинявшим трико зад, Зотов склонился над аппаратом, чем-то щелкнул, послышался характерный звук движущейся ленты.
— …Ты даже этого не смог сделать! Я буду молчать, мне ни к чему скандал, думаю, у тебя хватит ума…
Злой женский голос был мне знаком, я бы вспомнил, кому он принадлежит, если бы послушал еще немного, но Элефантов вихрем влетел в комнату, отшвырнул Зотова в сторону и выключил магнитофон.
— Какого черта! Ты мне все испортил! Я не закончил ремонт, а теперь надо все начинать заново!
По ярости Элефантова я понял, чей это голос.
— Ничего ему не сделалось. Серый, давай посмотрим, — растерянно бубнил Зотов, но Элефантов не желал его слушать.
— Ты нашел, что хотел?
— Они все не подходят: один короткий, у другого вилка плохо припаяна… Знаешь что, дай паяльник, я быстренько поправлю.
По лицу Элефантова было видно, что сейчас он сделает нечто страшное, но тут, к счастью, зазвонил телефон.
— Меня нет, — быстро сказал толстяк. — Я только что ушел домой.
Элефантов снял трубку.
— Да, у меня, — он мстительно улыбнулся. — Передаю…
Грушевидное лицо Зотова обмякло.
— Сейчас иду… У него не было подходящего, пришлось искать, подбирать, чинить… Да, домой… Нет, больше никуда… Нюсь, а Нюсь…
— Уже положила…
Испуг прошел, и Зотов говорил как ни в чем не бывало.
— Дай мне тот шнур, что я первым смотрел. Раз такая спешка — больше ничего не придумаешь.
Толстяк неуклюже выкатился из комнаты.
— Посмотрите в окно, не пожалеете, — сказал Элефантов.
Мы вместе пронаблюдали, как Зотов выскочил из подъезда, дернулся было к беседке, где забивали «козла», но, влекомый неведомой силой, протрусил мимо, рысцой пересек двор и скрылся за углом.
— Живет и доволен жизнью…
Я почувствовал, что настроение у хозяина испорчено, и не стал спрашивать про устройство к лодочному мотору Громова. В конце концов, сделать это никогда не поздно.
Вечером, как договорились, мы встретились с Ритой. В свое оправдание она сказала, что пошла со мной к Рогальским «для установления контактов», так как Галина обещала помочь ей разменять квартиру.
— Не могу же я вечно жить с родителями! А разъехаться на хороших условиях тяжело. Пообщались для дела, ничего страшного, не понимаю, почему ты вдруг встал на дыбы!
— «Для дела»! Ко мне на правах друга приходил Семен Федотович, просил уладить его неприятности!
— Кстати, Галина мне об этом говорила. Ты можешь что-нибудь сделать?
— Уже сделал. Дал коленом под зад и выбросил из кабинета.
Рита надулась.
— Не исключено, что она так же поступит со мной.
— Может, прикажешь «для дела» влезть в грязные махинации твоих приятелей?
— Галина сказала, что там недоразумение с документами, надо просто объяснить…
— За такое «недоразумение» положено лет десятьпятнадцать. И помогать в этих делишках я никому не намерен. Даже ради твоей квартиры.
— Ладно, не сердись, — Рита взяла меня под руку, плотно прижалась, заглянула в лицо. — Я же не знала, что это так серьезно. Больше никогда не обращусь с подобными просьбами, обещаю.
— И вообще держись подальше от этой публики. Их взаимные услуги, встречные уступки засасывают, как болото. Дашь палец — руку откусят.
— Хорошо, милый, — кротко согласилась она.
Мы гуляли по набережной, поужинали в крохотном кафе у самой воды, потом поехали ко мне — родители были в отпуске.
И все же в наших отношениях что-то изменилось. Но что?
Обдумывать это мне было некогда, потому что перипетии расследуемого дела вытесняли из головы все остальное.
— Значит, ты его подозреваешь? — спросил Зайцев, рассматривая чертеж глушителя.
— Прямых данных по-прежнему нет, но… Чувствую, что он как-то причастен к этому выстрелу. Может быть, не в качестве главной фигуры, но все-таки…
— Почему не главной?
— Нет мотива. Просто так положительный человек, научный сотрудник, автор изобретений, статей и т.д., и т.п., не станет лезть на башенный кран и палить в сослуживицу из винтовки с самодельным глушителем. Не станет, и все тут!
— Это верно.
Следователь раскрыл картонную папку, перелистнул несколько страниц.
— Давай твои протоколы — подошью в дело, — скучным голосом сказал он.
И невыразительно продолжил:
— Ты знаешь, что у него произошло с женой? Нет? А я узнал. Влюбился он внезапно! Горячая любовь, безумная страсть — настолько, что решился бросить семью! А от сильных чувств к поступкам из ряда вон выходящим — один шаг!
— Даже к покушению на убийство? Трудно поверить. Не тот человек!
— Кстати, многие допрошенные отмечают, что он сильно изменился в последнее время. Очень сильно.
Зайцев опять полистал дело, нашел нужный лист, с расстановкой прочел:
— Элефантова трудно узнать, иногда создается впечатление, что он превратился в другого человека.
Следователь захлопнул папку.
— Вот в каком направлении нам придется работать. Почему он так изменился, чем вызвано происшедшее с ним превращение?
И самое главное: на что способен новый, изменившийся Элефантов?
