Книга: Секретные поручения
Назад: Глава третья ЭКЗАМЕН НА ГРУЗЧИКА
Дальше: Глава пятая ОРГАНИЗАЦИЯ

Глава четвертая
ЖИЗНЬ ПОД ЛЕГЕНДОЙ

— Вот такое совпадение, елки-моталки! — с досадой закончил рассказ Денис. — Если бы я успел его допросить, точно раскрыл бы висяк…
— Совпадение, говоришь? — задумчиво проговорил Мамонт. — А кому ты рассказывал про ракетницу?
— ???
Наверное, изумление настолько явно отразилось на лице Холмса, что Мамонт подтверждающе кивнул.
— Да, да. Таких совпадений не бывает. Во всяком случае, мы в них не верим. Кому ты сообщил, что ствол «горячий»?
— Да никому…
Обескураженный Денис пожал плечами.
— Прокурору доложил, начальнику Центрального угрозыска сказал…
— Вот видишь. А говорил — никому…
— Так это же не посторонние люди! Это свои!
Мамонт усмехнулся.
— «Предают только свои». Слышал такую поговорку?
— Слышал…
— Тогда возьмись раскручивать это «самоубийство», — последнее слово контрразведчик произнес с заметным сарказмом. — Скорее всего концов ты не найдешь. Но цель в другом: отследить, кто задергается, проявит заинтересованность или нервозность… Того мы и возьмем на заметку, присмотримся попристальней… Ясно?
Денис кивнул.
— Тогда действуйте, товарищ лейтенант!
— Почему «лейтенант»? — не понял Холмс.
Мамонт встал и, просияв, протянул широченную ладонь.
— Вчера пришел приказ о зачислении товарища Петровского в кадры и присвоении первичного офицерского звания. От души поздравляю и желаю успехов!
— Быстро, — Денис поморщился и принялся растирать смятую кисть. — В прокуратуре я еще стажер.
— И еще одна новость, — Мамонт перестал улыбаться и отвел взгляд в сторону.
— У нас создано силовое подразделение для «острых» операций, я назначен его командиром. Поэтому теперь ты будешь работать с майором Агеевым. Ты с ним уже встречался…
— Как?!
Денис с неприязнью вспомнил унылую фигуру идеолога.
Мамонт развел руками.
— Ничего не поделаешь… Мне тоже не хочется расставаться, но двигаться-то вперед надо… Новая работа поживее, да и перспективней: все-таки подполковничья должность…
— Нет, так я не согласен!
— Перестань! Ты уже не мальчишка, а офицер госбезопасности, наш коллега! Какие тут могут быть капризы… А с тобой мы можем встречаться и так: кто нам запретит выпить водки в свободное от службы время? К тому же мое подразделение будет при необходимости осуществлять твою охрану и защиту.
Денис угрюмо молчал. Он прекрасно понимал, что ничего не изменишь, но настроение было испорчено.
— Через неделю-полторы с тобой встретится кто-то из руководства Управления, — продолжил Мамонт. — Или сам генерал, или один из замов. Постарайся проявить осведомленность об обстановке в прокуратуре. А если бы ты к этому времени нашел канал утечки информации, было бы вообще отлично.
— Я постараюсь, — ответил Холмс.
* * *
Вообще-то с обстановкой в прокуратуре все было болееменее ясно: есть прокурор — Владимир Иванович Степанцов, невысокий кряжистый казак с седоватой гривой, за которую его прозвали Хулио, — он начальник над всей командой, у него три зама, куча помощников и шесть следователей.
Между следователями действует своя негласная иерархия, место и значение каждого определяется по положению его кабинета относительно уборной. Уборная здесь одна на всех — мужская и женская, следовательская и прокурорская; поэтому каждый старается оставлять за собой чистый унитаз, не мочиться на туалетную бумагу и не блевать на пол. У каждого есть ключ, чтобы отпереть уборную или запереть — по надобности. Гражданам — посетителям прокуратуры — вход в служебный сортир заказан: вон, напротив в парке есть платный, для всех.
Денис Петровский, как самый младший и наименее опытный, занимает низшую иерархическую ступень. Он — «привратник» уборной, и нередко в самые жаркие дни от хлорки у него начинается насморк. Зато ему ближе всех ходить за водой для кофе.
В соседнем кабинете сидят Тихон Крус и Таня Лопатко. Иногда Денис слышит, как они громко разговаривают между собой или кричат на обвиняемых. Тихону двадцать шесть лет, он юрист второго класса, что соответствует армейскому чину старшего лейтенанта. Он носит бороду, хочет выглядеть солидней. Таня на два года его старше, у нее тоже второй класс, и она все еще не замужем — хотя и симпатичная.
Дальше сидит Вася Кравченко, он высокий, здоровый и пунктуальный, как ленточный конвейер. В 93-м Вася, выехав к цыганам на обыск, полез в дом поперед опера и участкового, такая шустрость вышла ему боком: дядя подозреваемого прострелил ему колено из самопала — с тех пор Вася Кравченко ходит «бедрами», словно танцуя румбу.
Следующий кабинет занимает Антон Снетко. Антон — единственный здесь заядлый спортсмен, самбист и тяжелоатлет, он дважды в неделю ходит качаться в спортивный зал, и кожа на его ладонях все время шелушится от талька, которым натирают гриф штанги. Антон — матерщинниквиртуоз и отчаянный бабник. Он женат по третьему разу, ни одна из жен пока что не родила ему ребенка.
В дальнем от уборной конце коридора — кабинет Александра Петровича Курбатова.
Денис никогда не видел Курбатова в несвежей рубашке или кричащих ярких носках.
Курбатов не носит джемперы, пуловеры и туфли на рифленой подошве. Он всегда гладко выбрит и не матерится без явного повода. Даже после тяжелого ночного дежурства от важняка пахнет исключительно «Кашарелью» — насчет запахов мать здорово ошиблась. У него нет возвращенных на доследование дел и оправдательных приговоров. На всех совещаниях Курбатова хвалят, прокурор постоянно ставит его в пример личному составу. Но именно Курбатов указан Холмсу как объект, представляющий интерес для оперативной разработки.
Сам Холмс после стажировки станет шестым следователем.
…Проработав здесь месяц, Денис так и не успел толком ни с кем познакомиться.
Некогда было. Дело Димирчяна, похоже, зашло в тупик. Сам Газар участвовать в убийстве водителей не мог — весь тот день был на работе, в обед сидел в бытовке, резался в карты. Это подтвердили с десяток человек. Гости, собравшиеся 22 августа на его день рождения, так ничего нового о ракетнице и не вспомнили…
Потому кофе Денис пил в одиночку; здороваясь с коллегами поутру, не всегда мог сразу вспомнить, кто из них кто, особенно если коллега не посещал курилку — как, например, Антон Снетко.
Но долго продолжаться так не могло. И однажды Таня Лопатко зашла в его кабинет, держа незажженную сигарету в оттопыренных пальцах.
— Все на обед ушли, а у меня огня как назло нету. Выручай, Петровский.
Минуту назад Денис слышал, как они с Тихоном переругивались из-за какой-то пишущей машинки. Он поднес зажигалку. Таня прикурила, пальцы ее при этом заметно дрожали. Красивые пальцы, только ногти неровно обстрижены.
— У тебя какие проблемы. Петровский? — сказала Таня, выпуская дым тонкой аккуратной струйкой. — Вон, полюбуйся, даже плесень на обоях выступила оттого, что ты все время здесь сидишь, как пень. Кравченко сказал, ты напоминаешь ему Альфонса Бертильона.
Денис улыбнулся. Бертильон, один из основателей современной дактилоскопии, в начале своей карьеры работал обычным помощником письмоводителя в префектуре парижской полиции и отличался очень неуживчивым и мрачным характером.
— Я в цейтноте, — сказал Денис. — Буксую.
— Никто не колется?
— Никто ничего не знает. Кто знал — тот уже ничего не говорит.
— Плюнь и разотри, — сказала Таня. — Стандартная ситуация, она рассосется сама собой, только не надо зацикливаться. Сходи выпей нормальный молотый кофе в «Космосе», поболтай с кем-нибудь. Общение катализирует мыслительный процесс.
Когда у меня работа не клеится, я всегда с кем-то разговариваю. Надо только выбирать умных собеседников, это самое сложное… Кругом одни жлобы!
Лопатко уронила пепел на стол, быстро сдула его Денису на брюки, извинилась и затушила сигарету в чайном блюдце на подоконнике. У нее в самом деле красивые руки — «счастливые», как говорят хироманты; только между указательным и средним пальцами на правой руке желтокоричневое йодистое пятно от табака.
— Так ты идешь. Петровский? — спросила Таня. Она уже стояла у двери, дергая ручку вверх-вниз.
— Куда?..
— О Господи. Кофе пить. Черный кофе с сахаром. Можно и с коньяком, как решишь.
Денис хотел отказаться, дел было действительно выше головы. Но Холмс охотно согласился.
— Да, конечно, — Холмс вскочил, сунул бумаги в стол. — Чур, я угощаю.
— Еще бы, — сказала Таня.
* * *
Бармена в «Космосе» звали Проша, он был невысокий, в очках, с грушеподобной головой. Знайка из мультфильма. Кофе сварил вкусный, густой, с пышной белой пенкой — и еще сказал «пожалуйста». Он знал, кто такая Таня Лопатко, и держался очень почтительно. Денису тоже досталась доля уважения.
— А иногда, когда чувствую, что мозги совсем не варят, я смотрю американские полицейские боевики, — продолжала Таня, отпив из чашки и размахивая новой незажженной сигаретой. — Это стимуляция. Там все тупо и плоско, сплошное вранье.
Но за что уважаю американцев — уж если это фильм категории "А", то как минимум хорошие актеры, Сигал там, Кейдж… Тебе нравится Сигал?
— Нет, — сказал Денис. Он поджег ей сигарету и прикурил сам. Солнечные квадраты накрывали пустые столики с пластиковыми стаканчиками, украшенными пыльными искусственными цветами. Здесь безлюдно, как в настоящем космосе. Только жарко.
— …Он законченный жлоб, — неожиданно согласилась Таня. — Все они жлобы и играют законченных жлобов. Но когда начинаешь про себя их всех допрашивать — мысль бегает, оживляется… Что бы он ответил на этот вопрос? А на этот?
Понимаешь, о чем я?
— Понимаю.
Единственное, что понял Денис, это то, что Таня Лопатко «с тараканами».
Интересно, на какой почве?
— Курбатов тоже жлоб, — мысль собеседницы сделала причудливый зигзаг. — В нем есть какая-то загадочность, но это чисто внешнее. Общаться с ним неинтересно.
— Почему? — как можно наивнее спросил Денис. — Александр Петрович здорово расколол одного убийцу. И меня позвал поучиться.
Люди больше всего любят учить других и развенчивать их заблуждения. Если пользоваться этим, можно получать много интересной информации. Так учил Мамонт.
— Потому что он просто молча жрет тебя. Молча. Ты стоишь перед ним, говоришь, говоришь, распинаешься — а он молчит и жрет. Потом весь день чувствуешь себя как обкусанное яблоко.
— Мне он показался интересным, — сказал Денис. — Не хочешь еще кофе?..
— Да ты с ним мало общался, — хмыкнула Таня. Про кофе она, кажется, не расслышала. — А я общалась. Редкостный жлоб. Пару лет назад для нашей конторы выделили квартиру. Однокомнатную. Кравченко до потолка прыгал от радости, он в техникумовской общаге ютится, на керогазе яичницу готовит. И Тихон в общаге, хоть у него жена. А Курбатов холостой, у него три комнаты с лоджией на проспекте Маркса.
Таня повысила голос, и бармен несколько раз посмотрел в их сторону.
— И вдруг оказывается, что он — первый на очереди! В его адресе, оказывается, куча людей прописана! Ну не гад? Я была предместкома, пыталась поговорить с ним: войдите в положение, елки-палки, Александр Петрович, ребятам трудно, Кравченко вон жениться никак не может, Крус ребенка боится родить… Даже на крик перешла в конце концов — а он слушал меня внимательно, молча. Как врач-психиатр. И квартиру себе заграбастал-таки. То ли продавать будет, то ли на одну менять… А у меня потом с работой полный облом был, черная полоса, голова совершенно не варила. В этом смысле Сигал куда лучше Курбатова.
«Это точно, — подумал Денис. — Вряд ли Сигал знает, что такое квартучет».
— Так Кравченко до сих пор в общежитии? — спросил Денис.
— До сих пор. А жена Круса два раза аборт делала, он ее силком в абортарий тащил, потому что в общаге с ребенком делать нечего. Жена у него полячка, католичка из Слонима, она простить ему этого не может, грызет и грызет без конца.
Денис извинился, отошел к стойке. Вернулся с двумя рюмками израильской дынной водки. Очень душистой.
— Не пробовала такого для стимуляции мозгов?
— Она теплая, — сказала Таня.
— Из холодильника.
Таня коснулась пальцами рюмки. На запотевшем стекле остались тонкие отпечатки.
— Ладно, давай… Только осторожно. Курбатов услышит запах, Степанцову настучит.
Они друзья, отдыхать вместе ездят… Только не пойму, откуда такая дружба… За твои успехи!
Отставив мизинчик, она залпом опрокинула рюмку. Потом скосила глаза на бармена Прошу и повернулась к нему спиной.
— У меня такое впечатление, что стучит он не только прокурору.
— Кто?
— Курбатов. Да и этот тоже…
Она показала через плечо.
— Кому же они стучат? — удивился Денис.
— Куда все, — скривила губы Таня. — Есть такая организация, на три буквы…
Терпеть их не могу. Жлобье.
Денис почувствовал, что вспотел. Взял рюмку — она и в самом деле была холодна как лед — и тоже опрокинул в себя.
— Мой обвиняемый вены вскрыл, слышала?
— Слышала. Возьми еще этой гадости.
— Сейчас возьму, — Денис наклонился к ней вплотную. — Только мне кажется, там дело нечисто. Хочу раскрутить это дело. Уже послал запрос в изолятор. Чтобы прислали ко мне дежурного, корпусного, надзирателя, выводных. Короче, всю смену.
Допрошу каждого, картинка и прояснится…
— Брось… Вскрылся и вскрылся, тебе же проблем меньше. А ты новые создаешь.
Зачем? Сел за машинку и настукал постановление: в связи со смертью обвиняемого уголовное дело прекратить. И все! Возьми лучше коньяку, он покрепче…
Напарника Курлова зовут Паша, прозвище — Дрын. Наверное, от английского drink — «пить». Хотя вряд ли — кто тут знает английский… Паша сам огромный, а голова у него маленькая. Он помешан на «Командирских» часах — никелированные кнопки, подсветка, будильники и картинки на циферблате; таких часов у него, наверное, дюжина, он носит их по очереди. Второй его пунктик: поросячий сок. Три раза в неделю, когда они загружаются на мясокомбинате, кто-нибудь из рабочих выносит Паше пол-литровую кружку со свежей свиной кровью. На краях кружки кровь успевает свернуться, Паша вытирает сгустки пальцем. И пьет. Ему нравится. Потом у Паши всю дорогу отрыжка, и запах такой, будто кто-то пернул из могилы.
— И не надоело тебе вонять? — говорит ему Сергей, когда они трясутся потом в фургоне среди твердых мерзлых глыб мяса.
— Чего? — не понимал Паша.
— Водку лучше пей.
— Не люблю водку.
— А с бабами целуешься?
— Больно надо их целовать, бабам другое нравится, — рассуждал Паша. — А рот человеку дан, чтобы есть. А не целоваться.
Паша интересный человек, у него все построено на контрастах. Большое тело — и маленькая голова, толстый мясистый рот — и маленький нос, задранный кверху так, что ноздри смотрят прямо на собеседника. Если бы Паша Дрын и захотел поцеловать какую-нибудь девушку, вряд ли бы это ей очень понравилось.
У «Визиря» шесть точек в городе — "стекляшки — пивняки, столовые и небольшие дешевые кафе. Есть своя продуктовая база. И офис на Портовой улице. Сергей и Паша получают товар на железнодорожных и речных складах, на больших государственных базах, в частных конторах, промышляющих импортным продовольствием. Потом развозят по точкам. Вот такая работа.
Первые несколько дней Сергей работал в длинном хлопчатобумажном халате, который ему выдал Вал Валыч. Однажды они сгружали бочки с маринованной скумбрией — тяжеленные, их только кантовать потихоньку, — а Паша Дрын брал запросто, взваливал на плечо и нес. Лось такой. Сергей тоже решил не ударить лицом в грязь, схватил бочку, пошел. А когда стал подниматься по лестнице, наступил на край халата и чуть не расшибся.
— А ты думаешь, почему я никогда не падаю? — спросил его Паша. — Потому что сок поросячий пью.
Сергей послал его подальше. А халат больше надевать не стал, купил рабочий комбинезон — прочный и удобный. Хоть и дорогой.
Сегодня шофер Гога сказал, что график поменялся: на «мясо» поедут позже. Утром прошлись рейдом по складам, загрузились сигаретами, маслом, пивом, баллонами со сжатым воздухом и рыбными консервами. Потом надо было ехать через весь город на городской пляж — там находилась одна из «стекляшек». Гога по дороге влетел в какой-то ухаб, так что ящики чуть не полетели Сергею и Паше на голову. Обычно в таких случаях шофер останавливался, спрашивал: все ли в порядке? А тут не спросил — спешил, наверное.
— Ага, — сказал Паша. — Штрафное очко.
Он снял верхний ящик с пивом, достал оттуда шесть бутылок, передал Сергею.
Остальные четырнадцать аккуратно разбил друг о дружку, осколки разбросал по всему полу.
— Я его не очень-то люблю, пиво это, — сказал Паша, отковыривая зубами крышку от бутылки. — Но порядок есть порядок. Не хочешь, чтобы тебя похоронили здесь однажды — пей. Скажем, что ящик слетел на ухабе.
Пока Сергей пил одну бутылку, Дрын выдул все пять.
Когда приехали на место, шофер матерился: куда ж вы смотрели, мать вашу, грузчики?! Паша дыхнул на него пивом и сказал, чтобы заткнулся. Гога небольшой и сухонький, для Паши Дрына все равно что щепка какая. Ничего он больше не сказал, только попросил буфетчицу из «стекляшки», чтобы принесла ему калькулятор: подсчитать, сколько вычтут из зарплаты, вместе с налогами и торговой наценкой.
Буфетчице лет тридцать пять, у нее огрубевшие руки и красивое лицо, начинающее заплывать жирком. Она крикнула шоферу:
— Да че считать, ты заходи, я тебе заместо калькуляра все сделаю!
Гога чапаевским жестом подкрутил ус и смело пошел в атаку. Пока Сергей и Паша разгружали ящики и баллоны, эти двое хихикали в подсобке.
— Да не щипайся, не щипайся, дурак, о-о-ой!..
Паша сказал, что у нее трусы с замочком — молнией" и она любит жариться стоя, — это шофер рассказывал. Еще она спринцуется пивом, чтобы не забеременеть.
После обеда отправились на мясокомбинат. Уже за несколько кварталов слышна тухлая вонь: ночью, видно, выгружали костную муку из контейнеров. Аппетит Паши Дрына от этого нисколько не пострадал — перед погрузкой он, как обычно, опрокинул в себя пол-литра «поросячьего соку» и рыгнул.
Потом рабочие выкатили на рампу свои тачки. Вместо обычных мороженых туш там валялись протухшие, обглоданные крысами коровьи остовы. Сергей не выдержал:
— А пакеты для блевотины, как в самолете, у вас выдают?
— Это уже не наша забота, — сказали рабочие. — Был приказ, ваш начальник заказал — наш отгрузил. И все.
Паша Дрын надел рукавицы, чтобы не пораниться, молча поволок коровий хребет в машину. Потом пошел за следующим.
— Будешь стоять, — сказал он, проходя мимо Сергея, — отмудохаю. И Валычу еще скажу.
— Ты уверен: это именно то, за чем мы приезжали? — спросил его Курлов.
— Уверен. Не дрочи в карманах, работай.
Сергей тоже взял у шофера рукавицы, стал таскать эту гниль в машину. Дышал кожей и ушами. Говяжьи кости были густо облеплены мухами; мухи, сволочи, не слетали, сколько ни маши рукой — яйца откладывали, а может, просто обнаглели. Приходилось обстукивать кости об рампу. Когда погрузка закончилась, Сергей в фургон не полез, сел в кабину к шоферу.
На этот раз поехали на восточную окраину, где в роще за аэропортом недавно открылось небольшое кафе под названием «Пилот». Сергей не помнил, чтобы они сюда когда-нибудь приезжали раньше. Гога подрулил к обитой цинком двери служебного входа.
— Выгружайся.
Дрын уже вовсю швырял хребты на асфальт. Сергей полез было к нему, но тот показал грязной рукавицей на дверь и сказал:
— Отопри пока, а я тут сам…
— Что, нас не ждут? — удивился Сергей.
Паша промолчал. Сергей несколько раз постучал по цинку — безрезультатно. В конце концов нашел кирпич и хорошо врезал. Дверь неожиданно распахнулась, будто выстрелила, оттуда вылетел полный загорелый парень в рубашке-косоворотке. Он держал в вытянутой руке большие ножницы, какими разделывают птицу, — и наверняка рассчитывал пригвоздить Сергея к асфальту. Сергей едва успел пригнуться, врезался толстяку головой в живот. Тот громко сказал "Ы", покраснел, как помидор, и остановился, коротко и часто дыша.
Сергей выбил ножницы, ударил толстяка в висок. Не успел тот свалиться, как из дверей выбежали еще двое мужчин в замызганных белых халатах. Они посмотрели на растянувшегося пятиконечной звездой парня, на ножницы, которые Сергей теперь сжимал в своей руке, — громко выругались и убежали обратно.
— А теперь быстро, — сказал Паша. — Делай как я.
Он спрыгнул с машины и пошел внутрь, в каждой руке сжимая по остову. Когда Паша перетаскивал их через порог, с вялым звуком отлетели несколько ребер. Гога смотрел, покуривая рядом с машиной…
Сначала была задымленная кухня, женщина в пропотевшем цветастом платье и фартуке.
— Делать вам больше нечего, блядины вы-ы!.. — кричала она почти жалобно. Паша на миг притормозил, бросил кости, взял большую кастрюлю с плиты и вылил ей под ноги. Женщина взвыла и рухнула на пол. Сергей, идя следом, видел ее красные, обваренные супом лодыжки.
Потом был обеденный зал, человек десять-пятнадцать посетителей. Паша ухватился за коровий хребет двумя руками, хлестнул им, как плетью, по накрытому столу.
Визг. Мат. Тарелки и стаканы полетели в стороны. Посетители стали разбегаться.
Второй хребет Дрын закинул на стойку, между двумя приличного вида девчонками, похожими на студенток.
— Ты что, дебил, совсем с катушек съехал? — отчетливо произнесла одна.
Паша схватил девчонку пятерней за грудь, рывком сорвал со стула и вытер рукавицу о ее лицо. Сергей стоял как дурак посреди зала, продолжая сжимать в руках гнилые коровьи кости. Он не понимал, что происходит… не понимал, что это за идиотская игра, в которой ему приходится принимать участие.
Визг. Мат.
Девчонка плакала, сидя на полу, и в истерике царапала себе лицо руками. Ее подружку рвало.
Мужчина в светлом летнем костюме лежал на полу, перебирая ногами и оскалив зубы.
В руках у него — горлышко водочного графина. Рядом, присев на корточки, сидела молодая женщина.
— Вы что — совсем? Вы что? — повторяла она, глядя на Сергея выкатившимися от ужаса глазами.
«Наверное, я ему врезал», — отстранение подумал Сергей. Он в упор не помнил — когда и за что.
А Паша снова ходил по залу, деловито разбрасывая тухлые кости, переворачивая столы и стулья.
— А нехрен сюда ходить, понятно? — говорил он комуто. — Это гнилое место, здесь приличным людям впадлу находиться… Вот и все. И нечего.
Вечером шофер Гога сказал, что надо зайти на Портовую, Вал Валыч к себе требует.
— Только прежде консерву отбуксуем в «Лабинку», — добавил он.
— Но уже пять часов, — сказал Сергей. — Рабочий день закончился, я переоделся.
— Ничего, там не замараешься. Всех дел-то на две минуты.
— Опять будем народ распугивать?
Гога рассмеялся.
На улице резко стемнело, в воздухе запахло газировкой — будет гроза. А в фургоне воняло по-прежнему. Паша устроился прямо на полу, подстелив под зад газету; всю дорогу он жевал резинку и молчал. В полумраке его лицо с насупленными бровями и тугими буграми желваков неожиданно показалось Сергею знакомым. Может, Паша Дрын просто напомнил ему какое-то животное?
Только — какое?..
Они заехали на «родной» визиревский склад, куда утром выгружали продукты, взяли три ящика с наклейкой «Шпроты балтийские». В «Лабинке» их встретил сам директор, Гога называл его Ираклий Андреевич.
— Ну что? — спросил Ираклий, вспарывая картонный ящик ножом. — Опять говно какое-нибудь привезли?
— Добро, оно тоже говно, — блеснул зубами Гога. — Только еще непереваренное.
Директор «Лабинки» достал плоскую консервную банку, повертел ее в руках, пробормотал:
— Ну ладно. Добро так добро.
Потом внимательно глянул на Сергея, кивнул:
— Курс молодого бойца, а?.. Новенький? Держи — за завтраком скушаешь.
Ираклий бросил ему банку, Сергей на автомате поймал ее. Едва тут же не швырнул обратно — во влажный, драпированный по углам складками кожи рот.
— Я не голоден, спасибо.
Почему-то Ираклия его замечание рассмешило. Ну и хрен с ним, подумал Сергей, дома проверим, что за добром вы здесь торгуете… Паша схватился за ящик, понес его внутрь, Сергей взял второй. На кухне никого не было, кроме двух парней в джинсе, которые сидели на металлическом разделочном столе и играли в карты.
— Бросай под стол, — сказали они Сергею. — И уматывай.
В конторе на Портовой улице провели буквально две минуты, не больше. Вал Валыч пригласил в кабинет, где вручил всем троим по двести пятьдесят долларов («это премиальные, за перевыполнение плана») и сухо попрощался. Кажется, ему не очень понравился запах.
— И часто мы будем… план перевыполнять? — спросил Сергей у Дрына, когда они вышли на улицу.
— Пятилетку — в три года, — ответил Паша, сплюнув на асфальт. Даже через полдня после приема «поросячьего сока» слюна у него оставалась розовой. Он посмотрел на свои расписные «Командирские» часы, потом приложил их к уху, прислушался. — Ираклий в «Лабинку» приглашал, для своих у него жрачка бесплатная. Зайти, что ли?.. Ты — как?
— Я поужинаю дома, — сказал Сергей.
— А то смотри.
Сергею вдруг вспомнилось Пашино лицо в темном фургоне, эти серые полутени, ритмично прыгающие на скулах, устремленный вверх кончик носа — ну точно… что? кто? где?
— Слушай, Дрын, а мы с тобой никогда раньше не встречались?
— Ну, если только в «Артеке», на пионерской линейке, гы-гы-гы… А чего?
…Машину сегодня Сергей не взял — и здорово пожалел об этом. Две остановки, что он рискнул проехаться в автобусе, пассажиры в открытую на него пялились, почему-то сразу безошибочно определив источник распространения миазмов. Сергей вышел и оставшуюся часть дороги проделал пешком. Дома были гости: отцов университетский однокурсник Дима с женой — у них своя арт-галерея в Петербурге.
— Привет, — поздоровался со всеми Сергей, просунув голову в дверь гостиной.
И резко направился в ванную. Мама окликнула его и догнала в коридоре. На ней был светлый брючный костюм с большой модерновой пряжкой, отец привез его из Вены, когда у него еще не было ни одной любовницы. Выглядела она классно, только вид испуганный.
— Ты похож на привидение, Сережа, — полушепотом сказала мама. — Что случилось?
Димина половина чуть со стула не свалилась, когда ты появился.
— Ерунда, просто устал.
Ну вот. Глаза матери становились все шире и шире, а лицо вытягивалось, и Сергей даже испугался, что сейчас она начнет шпуляться в него глазными яблоками и ронять челюсть на пол, как этот придурок Джим Керри в «Маске».
— Чем от тебя… Господи… Что за вонь? — проговорила мама, невольно прикрывая рот и нос рукой. Она стала раза в два белее своего брючного костюма. — Чем это воняет от тебя?.. Ты что, убил кого-нибудь?
«Убил ли я кого-нибудь, в самом деле?» — подумал Сергей.
— Не знаю, — сказал он. — Просто у меня был трудный день, а на мясокомбинате сегодня вывозили костную муку. Я хочу как следует помыться.
Мама бегом побежала в туалет, смешно разбрасывая в стороны пятки — Сергей раньше не замечал, что она так бегает, — взяла баллончик с освежителем, попрыскала на лампочку в коридоре, очертила аэрозольной струей магический круг около Сергея.
— Возьми, пожалуйста, отцов шампунь, у него очень устойчивый запах, и плесни в воду. Не жалей. Отмокни хотя бы полчасика… О Господи… Это мертвечина какая-то, да?
— Удобрение, — сказал Сергей, запирая за собой дверь ванной.
Он слышал, как вышел из гостиной отец, как они с матерью громко о чем-то шептались. Подождал, когда уйдут обратно («гостей нельзя оставлять одних, Игорь, после поговорим»). Потом выскочил на кухню, схватил консервный нож и вернулся.
Включил воду, открыл флакон с шампунем «Шварцкопф», вылил весь его в ванну.
Запахло разогретой жарким солнцем лимонной рощей — как под Гурзуфом, где они отдыхали… Сергей не помнил, в каком году. Он достал банку шпрот из кармана, встряхнул над ухом.
Ничего не услышал.
Может, лучше не открывать? Пусть Агеев открывает — верно? Это его работа. Это ему потом получать Звезду Героя и очередное звание. А то еще скажет, козел, что Сергей сам натоптал туда порошка…
Ну да. А если порошка никакого нет?
Сергей положил банку на пол, приставил лезвие ножа к внутренней стороне железного ободка. Банка, звякнув, встала на ребро, Сергей поправил ее. И ударил по деревянной ручке ладонью.
Пол отозвался коротким каменным эхом. Свет в ванной ритмично замигал.
— У тебя все в порядке, Сереж? — спросил отец. Наверное, под дверью стоял, слушал. — Нам надо поговорить. Неужели тебе нравится эта работа?
— Все хорошо, все прекрасно, айм файн… все просто заебись, — бормотал Сергей.
Из рваного отверстия в банке наружу вытекало обычное рыжее масло с рыбными крошками. Нож дальше кромсал жесть, оставляя на краях неровный зубчатый след.
Сергей представлял, как однажды возьмет эту банку и накроет ею морду Агеева.
И повернет по часовой стрелке.
Все об этом знают. Эванджелиста так уж точно. И Шиффер, и Кроуфорд знают. И Светлана Котова, последняя подружка Солоника, тоже знала — пока ее не прижмурили в Афинах.
Главное — это ощущение, будто зажимаешь маленькую монетку между ягодицами.
Монетка не должна упасть, даже если перебегаешь дорогу перед фырчащими мордами автомобилей. Даже если тебя бьют под ложечку и легкие сворачиваются внутри мокрыми безжизненными полотенцами. Ты плюешь на все и гордо перемещаешься в пространстве, удерживая чертову монетку за самый ее краешек с вертикальными насечками, и твоя прямая кишка сжата, как слипшаяся макаронина, — а зомбированные мужики на проспекте Маркса смотрят тебе вслед, забыв обо всем на свете, они восхищены, они падают в открытые канализационные люки, летят под колеса машин, они таранят стекла витрин, фонтанируя кровью из порванных аорт, они топчут прохожих, как стадо взбесившихся слонов. Можно ставить десять против одного, что вечером, после ужина и «Крутого Уокера», натянув вьетнамский шипованный презерватив, эти мудаки скажут своим женам и любовницам: слушай, дорогая, а теперь пройдись туда-сюда и поверти очком, как эта сучка, которую я видел сегодня на проспекте…
Это и есть настоящий Подиумный Шаг. С большой буквы. С маленькой монеткой в жопе.
Маша Вешняк знает, что это такое. Или, по крайней мере, думает, что знает.
Она идет в свой итальянский супермаркет, где вот-вот закончится обеденный перерыв, на ее лице адресованная в никуда полуулыбка, она блуждающей кометой светится в толпе.
Только сейчас вместо маленькой монетки Маша сжимает толстое сучковатое полено, внутри липко и паскудно, и кровь скоро начнет стекать по ногам.
Машу порвали. Если бы Метла, этот подонок, не попал в прямую кишку, он продырявил бы ее в любом другом месте, точно. Когда Метла злится — он твердый и холодный, как бревно, как зубило, он может только убивать. Никакого удовольствия. Он убивает и говорит: ты здорово подставила меня, сука. Очень здорово.
Заметив впереди парня с сеттером. Маша быстро перешла на другую сторону улицы.
Сеттер встал в стойку, нервно повел носом. Собаки чуют кровь за километр; когда у Маши месячные, Додик так и норовит залезть под юбку…
Это не месячные. Это просто кровь, потому что Машу порвал ее лучший дружок.
Прочистил мусоропровод. Размешал кишки. Он заехал за ней, едва начался перерыв, и отвез к себе. Сначала ударил под дых. Потом сказал, что ракетница, которую она взяла на день рождения Газона, была «горячая», — а Метла никому не позволяет трогать свои вещи без спросу. Теперь он с этой долбаной ракетницей, как жерех с блесной в желудке. Это справедливо? Справедливо или нет — я тебя спрашиваю, жаба паскудная?!
Нет, это несправедливо. Значит, что? Значит, виновные понесут наказание. Вот это будет справедливо, да. Газик, педреныш, уже получил свое, верно?
— Он требовал, чтобы я залезла пальцем в его… Нет, не надо, пожалуйста. Нет, нет…
— Заткнись. Он свое получил.
— Мне больно. Пожалуйста… Я не думала даже доставать ее из сумочки, взяла на всякий случай, думала — если на обратном пути кто-то пристанет, то я смогу… Ты с ума сошел, не надо. Ты что?!
— Не дергайся, паскуда! Ты выстрелила первой. Ты сама стала клеиться к нему — вот что я хочу сказать.
— Не правда!! Нет!!.. Больно, дурак!!
— Заткнись, блядво…
— Ой, ой… Куда ты пихаешь, больно!
— Так и должно быть… Это наказание… Ты здорово подставила меня, сучонка.
Никто… еще… меня… так… не подставлял… Вот тебе! Вот! Хы-хы-хы…
Речь его стала нечленораздельной, Метла стал хрипеть и постанывать. Она тоже стонала, но не от страсти. В промежности что-то трескалось. Вместо двух отверстий там вполне может оказаться одно, и тогда ей прямая дорога на операционный стол. Маша слышала про такие случаи.
…А первый раз они спали вместе год назад, у нее дома. Она подмылась квасцами, и Метла тогда раз сорок спрашивал: ну как, девочка? не болит? не беспокоит? Маша умирала со смеху, но молчала, и руки ее все время лежали на его холодной дрыгающейся заднице. Сначала она наматывала на палец волосы, которые целыми пучками торчали оттуда, потом руки понемногу ожили и стали подгонять его, топить, вколачивать, быстрее, давай… Все было прекрасно. Метла обцеловывал ее всю, он был мягкий и настойчивый, он не убивал, не рвал, не раздирал надвое — хоть и торчал, как перископ, а складывался только после третьего или четвертого раза.
Метла втрескался.
Маша никогда не была красавицей, она это прекрасно знала. А вот Метла не знал; и никто из той многочисленной бригады, что бурила эту скважину до него, не знал и знать не мог. Потому что Маша Вешняк ни на секунду не забывала о монетке, которую надо удерживать во что бы то ни стало, и держала ее, даже когда все тело плавилось, будто воск.
Держала и теперь, деваться некуда… Вот тако-ое полено.
Маша свернула во двор, заставив какого-то папашу, выколачивающего ковер, замереть с выбивалкой в руках. Она зашла в ближайший подъезд, достала из косметички носовой платок и подложила его в трусы. Твою мать… Подонок. Когда она вышла на улицу, папаша все еще стоял монументом. Или что-то увидел?..
В магазине появилась за четыре минуты до конца перерыва. Отпрашиваться нельзя, итальянцы в такие игры не играют, домой могут отпустить только с отпиленной конечностью под мышкой. Маша прошла в уборную, достала насквозь пропитанный кровью платок, стянула трусы. Прежде чем все это спустить в унитаз, внимательно рассмотрела: спермы не было ни грамма. Метла так и не кончил. Она быстро подмылась, сменила белье. Выпила таблетку мепробамата. Когда тренькнул звонок и Маша с обычной своей полуулыбкой появилась в торговом зале, никому бы и в голову не пришло, что у нее что-то не в порядке.
* * *
— В каком, говоришь, году это было? В восемьдесят третьем? Не знаешь, кто вел?
— Не знаю.
— Ладно, сейчас разберемся…
Курбатов придвинул к себе телефон и принялся сосредоточенно набирать номер.
— А жаловались? Мать, родители отца, кто-то с работы?
— Не знаю, — повторил Денис. И подумав, добавил:
— Вряд ли. Мать вообще жаловаться не любит.
— А зря, — сказал важняк. — Когда кто-то сильно заинтересован в деле, тогда люди по нему пашут, стараются избежать лишних «телег», чтобы не поймать неприятностей на свою задницу. А когда все спокойно — никто особо не чешется…
— Здравствуй, Владислав! — произнес Курбатов уже в телефонную трубку. — Узнал?
Хорошо. В восемьдесят третьем вы расследовали дело об убийстве Петровского.
Скорей всего оно приостановлено за нерозыском виновных. Найди его, пожалуйста. А я подошлю нашего паренька с письмом, выдай ему под расписку на пару недель. Да ничего особенного, если получится, расскажу. Спасибо.
И, положив трубку, подмигнул Денису.
— Вот и все. Привезешь дело, посмотрим, и станет ясно — что к чему…
У Дениса перехватило дух. Все произошло совершенно неожиданно. Курбатов сам забрел к нему в кабинет, поговорил «за жизнь», расспрашивал о семье, а когда он рассказал о давней трагедии, тут же взялся за телефон и напрямую соединил сегодняшний день с канувшей в прошлое страшной ночью.
Дело об убийстве отца оказалось нетолстой папкой в замызганном картонном переплете. Стандартные бланки, обычные документы: отпечатанные через истертую ленту еле читаемые постановления, написанные неряшливыми почерками рапорта и протоколы допросов, нечеткие чернобелые снимки. Фотографии Денис смотреть не стал, а все остальное прочел.
Вначале события развивались параллельно: недалеко от Тиходонска на железнодорожной насыпи нашли труп отца, а через два часа на станции Степнянской задержали трех хулиганов, изрезавших сиденья в электричке. Задержанных ожидал штраф, но степнянский опер, случайно заглянувший в дежурную часть и ничего не знающий о находке тиходонских коллег, подчиняясь интуиции или извечному инстинкту сыщика, вдруг спросил: «Ребята, а за что вы мужика убили?»
Заданный наобум вопрос вызвал смятение у задержанных.
— Да мы не хотели… — промямлил самый младший. — Он сам напоролся…
Очевидно, после этого за них взялись всерьез, потому что в деле появились «явки с повинной». Три дегенерата подробно расписали, как пили портвейн в привокзальной рыгаловке, как поехали к знакомым девушкам в село Ржаное, но подруг там не нашли, зато купили самогон, как на обратном пути повздорили с «мужиком в синей шведке», как началась драка и Борька нечаянно ударил его ножом два или три раза…
— Десять раз, паскуды! — закричал Денис. Его трясло, по лицу катились слезы. — Десять раз нечаянно!
Всех троих закрыли в КПЗ — Сивко и Чепурного за хулиганство, а Бориса Кружилина — за убийство. Через трое суток хулиганов освободили под подписку о невыезде, а убийцу арестовали. Но, переехав в следственный изолятор, тот отказался от ранее данных показаний и заявил, что их из него выбили оперативники. На рубашке подозреваемого обнаружили кровь отца, но и у самого Борьки кровь оказалась той же группы. Два ножа, которыми дегенераты резали сиденья, орудиями убийства не являлись, а третьего, Борькиного, так и не нашли. Через десять дней Кружилина освободили за недоказанностью вины, а по истечении двух месяцев дело приостановили за неустановлением виновных.
Через час, приведя себя в порядок, Денис зашел к Курбатову. Тот скользнул внимательным взглядом по его бледному лицу с припухшими красными глазами, но ничего не сказал и профессионально пролистал дело. Потом куда-то позвонил, навел справки, что-то записал, подошел к двери, запер замок и достал из шкафа початую бутылку коньяка и две стопки.
— Сивко уже не достать, — сказал наконец важняк. — Его убили в девяносто первом.
А остальных подергать можно…
Курбатов замолчал, разливая по стопкам густую янтарную жидкость. Денис молча ждал. Руки у него были холодными, а по спине тек пот.
— Чепурной сидит за разбой, — продолжил Курбатов. — Четыре года отбыл, осталось еще два. А главный негодяй, Кружилин, — здесь, в городе, вот адрес…
Он положил перед Денисом листок и поднял стопку.
— Давай помянем твоего отца!
Денису вначале коньяк показался безградусным, вторая порция обожгла желудок, потом тепло медленно поднялось вверх, и он расслабился.
— И что тут можно сделать?
Курбатов разлил по третьей, пригладил редеющие волосы.
— Зека загнать в петлю… Или под пресс… Или в петушатник, это еще проще. А главного… По делу его крутить бесполезно, хотя можно попробовать… Схватить ночью, притащить в отдел, отходить палками, а потом на понт взять: дескать, твой нож по другому делу в вещдоках лежал, а сейчас нашли куда его приставить — там и пальцы твои, и кровь потерпевшего…
Важняк с сомнением поморщился.
— Нет, ерунда! Не те времена, не те люди… По делу ничего не выйдет. Ну да можно что-то еще придумать…
— Что же тогда, в восемьдесят третьем, ничего не придумали? — спросил Денис. — Тогда небось легче было!
— Да очень просто, — Курбатов уставил на стажера выпуклые льдисто-рыжие глаза. — Тогда это никому не было нужно. А сейчас ты — один из нас! Член команды!
Важняк аккуратно закупорил бутылку, спрятал ее на место, отставил рюмки на подоконник.
— И когда обижен член команды, мы используем все возможности, чтобы за него заступиться. А возможности у нас очень большие! Скоро ты в этом убедишься!
— И Кравченко член команды?
Курбатов насторожился.
— А почему ты про него спросил? — в желтых глазах вспыхнул огонек подозрения.
— Да так… Ему ногу прострелили, а за это цыгану три года дали. И все дела!
— А-а-а!
Огонек погас.
— Не всякий, кто здесь работает, — член команды, — важняк многозначительно поднял палец. — Но ты мне симпатичен. А это очень много значит, когда человек симпатичен Александру Петровичу!
— Спасибо, — Денис поднялся.
— Кстати! — Курбатов хлопнул себя по лбу. — Сегодня сидел у шефа, ему позвонили из изолятора. Что ты там расследуешь? С этим самоубийством и так все ясно, а ты контролеров и надзирателей вызвал целую толпу… Начальник плачет — там посты перекрывать некому. Владимир Иванович пообещал ему, что зря людей дергать не будем. И просил меня тебе подсказать.
— Так как же…
— Очень просто. Обычно никто за зеков землю не роет. Покончил с собой — туда ему и дорога. Вон сколько порядочных людей страдает — им помогать надо. Так или не так?
— Так, — неуверенно вымолвил Денис.
— Ну и отлично. Я же чувствую, что ты умный парень. И обязательно станешь членом команды.
Вернувшись в свой кабинет, Денис долго сидел, уставившись в стену с выцветшими обоями. Действительно, Курбатов говорил правильные слова. Если бы за ними не стояли очень большие не правильности, мириться с которыми Денис не хотел. Но и воздать по заслугам убийцам отца Александр Петрович собирался не правильными методами. И Денис в этом был с ним полностью согласен. Здесь происходило какое-то раздвоение, и следовало либо отрицать все не правильности скопом, либо раздвоиться самому.
* * *
В 96-м киоскер Катенька вышла замуж за военного, уволилась и уехала в Иркутск.
Теперь в киоске сидит Анна Валериановна, бывшая школьная учительница, вместо лица у нее наспех очищенная картофелина. Она тоже надевает резиновый напальчник, чтобы удобнее было брать газеты, — только на это майору Агееву плевать с высокой башни.
Рядом открылось еще одно кафе, там густое прохладное пиво двух сортов из заводских тридцатилитровых бочонков и вкусные горячие комплексы. Сравнительно недорого. Там молодые смешливые официантки, Таня и Раиса, у них клетчатые передники и спортивные загорелые ноги. Когда девушки надевают каблуки, на бедрах и икрах обрисовываются крепкие мышцы.
Только майор Агеев все равно ходит в пельменную, в ту же самую. Серые магазинные пельмени здесь уже, правда, не готовят, какая-то фирма каждый день завозит свежие пельмени из свинины. Очень вкусные и сочные, без всякой заморозки, таких можно и шестнадцать штук, и восемнадцать, и двадцать шесть съесть. Дерут за них — будь здоров. Но для майора Агеева это давно не проблема.
Раздатчица Вика несколько раздобрела, у нее наметился второй подбородок, да и клапаны конвертов увеличились со второго номера на третий. Загар к Вике почему-то никак не пристает (а как же папа-турок, спрашивается?), так и ходит бледная, с голубыми жилками под коленями.
— Вам со сметаной, Валентин Петрович?
На людях она держится подчеркнуто официально и называет его по имени-отчеству. А на конспиративной квартире старается вовсю, как по агентурной линии, так и по постельной.
— Да, конечно. И кинзу покроши в салат, будь добра.
— Хорошо, Валентин Петрович.
Сам Агеев нисколько не постарел за эти годы. Ему даже кажется, что он помолодел и стал лучше выглядеть. Может, потому, что дела пошли на лад… Борьба с наркотиками и организованной преступностью оказалась более перспективным делом, чем политический сыск. Во-первых, полезность этой деятельности очевидна для всех, это не то что преследование окруженных ореолом мучеников-диссидентов.
Во-вторых, этим в первую голову занимается милиция, все неудачи можно повесить на них. Зато успехи имеют явно выраженные формы. И вот результат — стал старшим опером, получил майора, сейчас и вовсе посадили на перспективную линию. Пока что грех жаловаться. Контора снова набирает форму, ширится в кости, обрастает мышечной массой… Поговаривают, что скоро из режима наблюдения и фиксации дадут приказ перейти к активным действиям.
— Когда мне квартиру дадут, Валентин Петрович? — зашептала Вика, ставя салат на стол.
— Что?
— Я уже оборзела по углам скитаться. Вчера опять с хозяйкой поругалась…
— С ума сошла?! — прошипел майор. — В другом месте поговорим!
— Свеженькое, все свеженькое, не сомневайтесь, — затараторила Вика, виновато оглядываясь по сторонам.
После обеда Агеев отправился на конспиративную квартиру. Привычно проверившись пару раз, он нырнул в пахнущий мочой подъезд.
Холмс пришел вовремя, минута в минуту. Агеев поймал себя на мысли, что не знает, как с ним держаться. Это не какой-то там Кирпич, он же Пидораст, — это полноценный сотрудник Конторы, лейтенант. Каждое его сообщение копируется и передается в Центр, в любой момент с ним может встретиться кто-то из большого начальства — то ли тиходонского, то ли московского… И если выяснится, что Агеев что-то не так зафиксировал, или не все понял, или чему-то не придал значения — выводы могут последовать самые серьезные.
— Здравствуйте. Я вас помню, вы приходили к нам на почту.
Если Холмс таким образом хотел наладить личностный контакт, то выбрал неудачную фразу, ибо она напомнила Агееву его публичное фиаско.
— Здравствуйте, — вяло ответил он. — Присаживайтесь. Вы очень пунктуальны.
— Такой биоритм, Валентин Петрович. — Денис уселся напротив, закинув ногу за ногу.
Вид у него помятый, вокруг глаз красные ободки. Такие глаза Агеев видел у детей, которые целыми днями сражаются на компьютере в «Мортл Комбат». Во что, интересно, сражается там у себя Петровский?
— Очень много работы, даже не ожидал, — сказал Денис. — Все это время просто вздохнуть некогда…
— Да, я понимаю, — кивнул майор. Он привычно черкал ручкой в блокноте.
— Расследование в изоляторе мне предложил прекратить сам Степанцов. Правда, не лично, а через Курбатова. Я продумал — не может ли это быть инициатива самого Курбатова. Но о том, что ракетница принадлежала убитому водителю, я докладывал только прокурору. Курбатов об этом ничего не знал. Поэтому скорей всего утечка произошла через Степанцова, и в прекращении расследования он тоже заинтересован.
Значит, утечка была не случайной. Логично?
Агеев перевернул листок и задвигал ручкой еще быстрее. Холмс сделал стопроцентно правильный вывод. Не зря Мамонтов его хвалил. Да Мамонтов и выдвинулся благодаря Холмсу. Теперь и карьера Агеева во многом зависела от этого молодого человека.
Но тут важно не перехвалить.
— В общем, да. Логично, — согласился майор. — Попробуем его подработать.
— А как?
Холмс думал, что Агеев стенографирует его сообщение, но не понимал — почему на столь неудобных листках.
Как! В этом вся загвоздка. В те годы гадюку в прокурорском мундире посадили бы в подвал, выбили зубы, отбили почки, и он рассказал бы обо всех своих гнусных делишках и обо всех соучастниках. Но это признано незаконным и антигуманным.
Поэтому дело ограничится прослушкой телефона, недолгим НН1 да передачей накопленного дерьма в Москву. И все. Никаких последствий, кроме, конечно, вони.
И это считается вполне законным и гуманным. Впрочем, может, по линии «Чистых рук» дело получит необычное продолжение?
— Оперативными методами, — туманно пояснил Агеев. — Если будет возможность, проверь его корзину для бумаг. Особое внимание — обрывкам всевозможных записей.
Вытряхни их, попытайся склеить, не получится — передай мне. Просмотри записи в настольном календаре. Вдруг там окажется что-то интересное. Обрати внимание, кто к нему ходит. Чем он интересуется. С кем дружит…
Звякнул телефон и тут же замолк. Агеев насторожился. Снова оборвавшийся звонок.
Майор подошел к аппарату и на третий раз поднял трубку. Очевидно, для конспирации он повернулся к Холмсу спиной и прикрыл микрофон ладонью. Но все равно его слова были отчетливо слышны.
— Да. Ну… Почему? — Агеев взглянул на часы. — Через час, не раньше.
Вытянув шею, Денис заглянул в блокнот. Вместо стенограммы он увидел женский половой орган с клешнями и скорпионьим хвостом. Не поверив глазам, он перевернул листок. Там юная девушка, задрав ножку, словно кошка, лизала себе промежность.
Агеев положил трубку.
— Напиши быстренько, что ты мне рассказал. Времени в обрез. Ко мне просьбы есть?
— Да, — кивнул Денис. — По этому делу человек пятнадцать свидетелей: гости, соседи по двору. Все как один утверждают, что ракетницу в тот вечер видели впервые…
Агеев понимающе кивнул. Хотя на ракетницу и все остальное ему было глубоко плевать, показывать это ни в коем случае нельзя.
— В милицейских картотеках никто из этих ребят не проходит, нашел протокол на одного: мочился на улице в нетрезвом виде, обругал милиционера. Все.
— Ну, стоит ли расстраиваться, — сказал Агеев.
И прежде чем Денис открыл рот, собираясь продолжить, майор вдруг задушевно спросил:
— Слушай, а откуда у тебя такая любовь к пиджаку?
— То есть?.. — притормозил Денис. Переход на «ты» его особенно не удивил, в конце концов Агеев постарше и по возрасту, и по званию. Да и ощущал он себя еще не следователем прокуратуры и не лейтенантом госбезопасности, а зеленым студентом.
— Вот я, например, терпеть не могу надевать на себя лишнее. В Японии конкурс был — кто выстоит целый час при сорокаградусной жаре в теплой одежде. Призовой фонд пятьдесят тысяч долларов. Все конкурсанты выстояли, пришлось подсчитывать, кто больше дубленок на себя успел надеть… А я бы и за миллион на такое не согласился.
— Наверное, вы были тогда в Японии.
— Нет.
— А вы были когда-нибудь толстым?
Агеев постарался вспомнить вкус серых магазинных пельменей.
— Никогда.
— А я одно время был, — сказал Денис. — Когда меня били в живот, он еще целую минуту колыхался, как студень. Мама говорила — нарушение обмена веществ на нервной почве. После смерти отца я лопал как слон.
Агеев окинул взглядом его поджарую фигуру. Вот еще один факт из серии «Чего не найдешь в секретном досье». О случае с отцом Дениса майор знал практически все — кроме имен убийц. А о том, что этот поджарый юноша с воспаленными глазами, сидящий сейчас перед ним, когда-то назывался «жиртрестом», — такое ему и присниться не могло.
— Ну, хорошо. А все-таки: почему пиджак?
— Очень просто. Под пиджаком ни живот, ни задница не торчат. Это дважды два — как и то, что черный цвет «съедает» объем.
— Но ведь сейчас у тебя вообще никакой задницы нет, а пиджаки ты носишь в любую погоду.
— Привычка осталась. К тому же здесь карманы, это гораздо удобнее, чем кейс…
Так вот, о помощи…
— Да, да, конечно.
— Мне нужны досье Управления на моих свидетелей, — Денис достал из кармана лист бумаги, положил на стол. — То, чего я никогда не найду в картотеках МВД. Друзья, знакомые, подруги, какие-то увлечения… Все, что может вывести на какую-нибудь серьезную фигуру.
— Серьезную фигуру? — переспросил Агеев.
— Есть убийца или убийцы. Урки, короче. Кто-то из людей, чьи фамилии я записал здесь, возможно, водит с ними знакомство. Возможно, есть даже какие-то общие интересы. Но пока эти люди не засветились вместе, милиция не располагает об их связи никакой информацией.
Майор снова взялся за ручку. Теперь он пририсовывал к органу членистые ножки, по три с каждой стороны. Ножки были полуженские, полускорпионьи.
— Ты что, думаешь, мы на всех ведем учеты? Знаешь, сколько на это понадобилось бы сотрудников?
— Положим, не на всех. Но это специфическая публика, и наверняка кто-то да привлек ваш интерес.
— Если даже и так. Ведь это закрытая информация. Она может использоваться только в интересах Управления.
— Но речь идет об убийцах.
— Убийствами занимается прокуратура. Прокуратурой в данный отрезок времени занимается Управление, частью которого ты и являешься. Зачем решать контрольную задачку с помощью папиного калькулятора?
Холмс потер складки на лбу. Кажется, до него дошло.
— Так какова обстановка в прокуратуре города?
Денис поднял глаза. Да, он все понял. Но разговаривать с Агеевым сразу расхотелось. Мамонт никогда бы не сказал про папин калькулятор.
— Я даже не успел толком перезнакомиться. Пока что все на одно лицо, нормальные, обычные люди. Ничего особенного. Правда, у Тани Лопатко, она в соседнем кабинете сидит, вот у нее есть серьезное предположение, — тут Денис усмехнулся, — что один наш коллега работает на Управление.
— Кто?
— Тот самый Курбатов, который передал мне совет прокурора.
Агеев тоже хотел улыбнуться, но сдержался.
— Почему она так решила?
— Просто Курбатов ей не нравится.
— Ассоциативный признак.
— Наверное.
— Но ты-то ей нравишься, надеюсь?
— Тане Лопатко нравятся бородатые семейные мужчины.
— Ерунда. Она поделилась с тобой сомнениями насчет Курбатова — значит, противопоставила тебя ему. Курбатов — плохой, Петровский — хороший.
— И что теперь?
— Работать. Лопатко не замужем?.. Пригласи ее в хороший ресторан, где публика поприличнее. Да, Денис. Для холостой бабы, которая привыкла все делать для себя сама, — для нее уже счастье, что кто-то другой или третий приготовит вкусный ужин и после вымоет посуду. А если ты еще покормишь ее с ложечки, если подремонтируешь сливной бачок у нее в уборной, твоя Таня Лопатко превратится в ценный источник информации.
— Прежде чем ремонтировать сливной бачок, мужчина должен хотя бы раз переспать с хозяйкой этого бачка.
— Интересная мысль! — Агеев снова перевернул листок и принялся рисовать сантехника, ввинчивающего разводным ключом естественный болт в специфическую прорезь сливного бачка. Сюжет увлек его не на шутку.
— Не вижу тут никакого криминала, — сквозь зубы проговорил майор. — Она что, страшная?
Денис не ответил.
— Это работа, ты понял? — майор понизил голос. — Мне все равно, будешь ты спать с кем-то или нет. Один педик выкачивает для меня информацию у генерал-майора железнодорожных войск. Сказать, через какое место он ее качает?..
Ин-фор-ма-ци-я, лейтенант Петровский. Вот что меня интересует. Да и вас тоже.
Точнее, нас обоих.
Агеев достал из кармана конверт, приоткрыл, чтобы Денис мог видеть краешек банкнот, и подвинул к нему.
— На оперативные расходы. И не скупись в ресторане. Первое впечатление очень важно, оно определяет все последующие отношения.
Выходя с явки, Холмс, как и положено, свернул во двор. Слева, у соседнего подъезда сидел Кирпич. Он пришел раньше назначенного срока и ожидал, то и дело бросая взгляд на стрелки часов. Увидев Петровского, Курлов поспешно отвернулся.
«Что здесь вынюхивает этот тип?» — неприязненно подумал он. Встреча со знакомым ставила его на грань расконспирации. Но Денис не смотрел по сторонам.
Когда час истек, Курлов вошел в квартиру.
— Что за спешка? — недовольно спросил Агеев. — Только что у меня была баба из…
Неважно откуда. Но она связана с «Витязем», и вы вполне могли взаимно расшифроваться!
— Черт! А я встретил одного хмыря с юрфака, Петровский его фамилия… Но он меня не заметил.
Майор выругался про себя. Агенты не должны видеть друг друга. За такой прокол полковник Заишный вполне может его самого превратить, в педика.
— Так почему внеплановая встреча? — Агеев сразу скомкал воспитательную часть беседы.
— Да потому, что сегодня «стрелка» из-за того кафе, ну «Пилота»! — нервно ответил Сергей. — Будет большое мочилово, возможно, со стрельбой! Мне предлагали взять пушку, я отказался…
— Действительно, зачем? У тебя своя есть, — спокойно сказал Агеев.
— Какая «своя»? Что задела?! — ощетинился Курлов.
— Такая. Девятимиллиметровый «браунинг», расточенный под макаровский патрон, — по-прежнему спокойно продолжил Агеев. — Когда ты нам Витька сдал с гранатой, ему терять уже нечего было, он сказал, что в «бардачке» и ствол был. Но пропал. А куда ему пропасть-то, если ты последним в тот «бардачок» заглядывал?
— Вы чего, мне дело шьете? — прищурился Сергей. Он не собирался подставлять башку под пули и пришел отказаться. Но Агеев умело напомнил про Витька и про пистолет, выходило, что деваться ему и некуда. С такого крючка соскочишь, только если внутренности окажутся наружу.
— Что ты, что ты! — Агеев в притворном испуге замахал руками. — Мы же друзья! А между друзьями какие счеты. Если бы ты врагом был, я бы тебя за этот пистолет мигом на четыре года упрятал. Да еще подгадал в ту зону, где крестник твой, Витек, парится! А так я тебе только помочь хочу. Так что там с этой «Стрелкой»?
— В шесть, на опушке, возле кемпинга.
— Хорошо. Мы сообщим в милицию, — деловито сказал Агеев. Про себя он прикинул, что делать этого нельзя: те работают топорно, а ведь даже при самой ювелирной работе провал «стрелки» вызовет подозрения, в первую очередь они коснутся новичков, и Кирпича мгновенно вычислят.
— Тогда я пошел.
— Счастливо.
* * *
Правильный двухэтажный параллелепипед — это и есть школа. «Эс-Ша» номер девяносто пять. Огромный говнисто-желтый кирпич, свалившийся с неба и угодивший на маленький пятачок свободного пространства между хрущевским кварталом и автобусной остановкой.
Денис пришел сюда после двух, полагая, что основная масса детей к этому времени успеет разойтись по домам, а основная масса учителей — еще нет. У крыльца топтались стриженые подростки, похожие на кучку окурков; двое дрались, умело фехтуя сухонькими кулачками, остальные смотрели. Денис схватил каждого из бойцов за шиворот, двинул лбами друг о дружку и расставил в стороны.
— У вас что, уроки еще не окончены?.. — спросил он. — Две смены?
— Поцелуй меня в член, — посоветовал ему подросток, который стоял дальше всех.
Он сплюнул и убежал; остальные последовали за ним.
Кабинет директора и учительская находились на втором этаже, в одном блоке. Едва Денис открыл дверь, раздался звонок. Несколько дам, явно слишком рано поседевших, гуськом проследовали из учительской на коридор. Одна из них, глянув на Дениса, бросила через плечо:
— Валерия Михайловна, это наверняка до вас.
— Да, войдите! — раздался высокий ломкий голос.
Денис вошел.
— Добрый день.
Едва увидев невысокую фигурку и большие, с серебряный доллар глаза, Денис подумал: «Учительница языка и литературы». Потом подумал: «Нет, инглиш или франсэз». Девушка (или молодая женщина) встала из-за стола, где гудел компьютер с красным инвентарным номером на корпусе. Вид у нее был растерянный.
— Извините, я, наверное, не вовремя… Здравствуйте.
— Вы что-то хотели? — спросила девушка.
Денису пришло в голову, что она вообще практикантка.
— Да, конечно. Вообще-то я хотел поговорить с директором.
Девушка присела на край стола одной половинкой, сложила руки на груди.
Покосилась на компьютер. «Сейчас скажет, что она директор», — подумал вдруг Денис.
— К сожалению, директор больна. У вас что-то срочное?
— Пожалуй.
Денис показал удостоверение.
— В этой школе учился человек по имени Газарос Димирчян. Он закончил ее в девяносто третьем году. Вы помните его?
— Я тогда еще сама училась, на четвертом курсе, — сказала девушка. — Возможно, Анна Марьяновна помнит, она здесь с семьдесят второго. Или Александра Кирилловна. А что случилось… если, конечно, не секрет?
— Димирчян проходит у нас свидетелем по одному делу, — сказал Денис. — Может, сохранились какие-то старые классные журналы?
— Все старые журналы в конце учебного года сдают в архив роно.
Кстати, сочетание «Валерия Михайловна» ей совсем не подходит. Особенно — «Михайловна». Денис хотел сказать об этом, но не решился. У нее очень маленькие розовые уши. Розовые кончики пальцев с отчетливыми папиллярными линиями. Когда она сидит на одной половинке, край юбки открывает маленькое узкое колено. Тоже розовое, конечно. Интересно, у нее дома течет сливной бачок?
— Мгм… — протянул Денис. — Тогда извините. Видно, я просто не оттуда начал.
— Пожалуйста.
Он повернулся и пошел к двери, но по пути что-то вспомнил.
— Да, чуть не забыл. Еще. Простите мою назойливость, конечно. Чисто профессиональный интерес: вы преподаете язык и литературу?
— Нет. Я обычный секретарь. А что?
— Промахнулся, — Денис попробовал непринужденно рассмеяться. — Но вот сейчас точно угадаю: этот компьютер, на который вы все время так подозрительно коситесь, — он сломался, да?
Девушку нисколько не поразили его дедуктивные способности.
— Кто-то из учеников уничтожил два текстовых файла, — сказала она поскучневшим тоном. — Доклад директора на областной педагогической конференции.
— Да он наверняка убьет вас за это, — предположил Денис.
— Наш директор — женщина, — секретарь удивленно подняла глаза. Глаза у нее просто-таки инопланетянские. Гуманоидные. Огромные. Денис хотел сказать об этом вслух, но не решился.
— Все равно убьет. Я имею в виду, что моя работа — это не только расследование преступлений, это еще и их профилактика. Поэтому… позвольте взглянуть на ваш компьютер.
— Вы тут все равно ничего не сделаете.
Денис уже сидел перед монитором и нажимал на клавиши.
— Преподаватель, который читал у нас информатику, не уставал повторять: персональный компьютер — это самая снисходительная к человеческой глупости машина на свете. Простите. Он имел в виду, что здесь всегда есть возможность отыграть на пару ходов назад — надо только найти в каталоге строчку Unera-se…
Честное слово, это все, что я запомнил со всего курса, это была единственная лекция по информатике, которую я не прогулял. Больше я ничего не знаю. Если бы мне сказали: включи компьютер или выключи — я просто растерялся бы. Честно…
Ага, вот она. «Юнрэйз». Та самая волшебная строчка. Ну-ка посмотрите, Валерия Михайловна, что мы сейчас сделаем… Кстати, честно вам скажу: это имя-отчество вам совсем не идет.
* * *
В архиве роно ему выдали целую стопку журналов — с первого по десятый "Б".
Знакомая серая обложка формата А-4, обернутая прозрачной клейкой пленкой. Когда Денис ходил в школу, такая пленка была в страшном дефиците, и девочка по фамилии Гулько всегда в начале года преподносила классному руководителю бережно свернутый рулон — специально для журнала. Никто не знал, откуда она эту пленку брала. В то время к людям, которые умели что-то доставать, вообще отношение было особое, и все учителя страшно уважали девочку Гулько. Потом оказалось, что этой пленкой турецкие строители во время ремонта оклеивают стены и полы в домах, чтобы не пачкать краской или раствором. Но к тому времени Денис уже закончил школу.
Он оставил перед собой журналы за девятый и десятый классы, остальные отложил в сторону.
Первым делом переписал себе всех двоечников и троечников: фамилии и адреса. У Димирчяна, кстати, средний балл 4,2. Четверочников и отличников Денис решил тоже переписать. И девочек — на всякий случай.
Бокун, Борисова, Витковский, Войтек.
Он работал под мигающим светом люминесцентной лампы, один в перегороженном полками зале архива, похожем на трюм непотопляемого «Титаника». Воздух наполнен микроскопической бумажной взвесью, запахом старых чернил.
Грибова, Грищенко, Гуцул, Далидович, Демидов, Друсь, Есипенко, Журбо.
«Валерия», — думал Денис. Таежная симфония. Сердечный приступ. Соседский кот, забравшийся в аптечку и пьяно скачущий по занавескам.
Денис сказал, что когда-нибудь позвонит, если она не против. И пригласит куда-нибудь. Возможно.
Она сказала, что раз он спас ей жизнь, то вполне может рассчитывать.
У нее очень мягкая, нежная кожа — особенно на шее, за ушными раковинами. Денису очень хотелось дотронуться. К своим двадцати пяти годам он знал не очень-то много женщин, а главное, он так и не научился гипнотизировать их, чтобы они со вздохом «я твоя» оседали на кушетку и сбрасывали белье.
Он, наверное, позвонит. Как назовет ее: Валерия Михайловна? Ни в жизнь. Валерия?
Нет. Валя? Лера?..
Денис тщательно изучил школьную характеристику Димирчяна. «Средние способности… внушаем… легко подпадает под влияние… открытый характер… неусидчив… активно участвовал в общественной жизни класса». Ничего конкретного. В этот же день Денис заглянул на место последней работы Газароса: в кассы Аэрофлота, где тот числился слесарем 3-го разряда. Переписал в отделе кадров всю бригаду.
Подумал, что на первое время хватит.
Вечером заполнил толстую стопку требований в картотеку ГУВД, чуть рука не отвалилась. Наверное, его просто пошлют куда подальше. Тридцать четыре фамилии — среди которых, возможно, окажется предыдущий владелец ракетницы, промежуточное звено между покойным шофером Старыгиным и покойным лоботрясом Димирчяном. Очень малая вероятность.
* * *
Агеев обычный мудило. Скот. Наверное, чтобы плодотворно работать в Управлении, которое только тем и занимается, что выцарапывает засохшее дерьмо из укромных щелей, его сотрудники сами должны быть дерьмом; у них наверняка и тестирование есть, анализы в пробирках, которые показывают содержание фекалий в организме, и у кого оно выше среднего, тот имеет все шансы шагнуть из капитана в майоры…
Сергей, конечно, всех подробностей о поездке в «Пилот» не рассказывал, но ясно дал Агееву понять: место, в которое он угодил, — не для него.
— Почему же? — удивился Агеев.
— Да потому, что когда-нибудь мне сунут в руки ломик и скажут: убей того-то и того-то!
— Стоп. Ты уже кого-то убил? — майор растопырил пятерню, и вид у него был такой, будто в случае положительного ответа он скажет «ага, сколько?» и, загнув пальцы, деловито запишет результат себе в блокнот.
— Нет, — сказал Сергей. И уточнил:
— Пока нет.
Агеев тяжело вздохнул и скорчил сострадательную мину.
— Я понимаю, что тебе трудно. Но ведь сейчас начата война с организованной преступностью. Наркорынок растет, идет передел сфер, централизация влияния… А ты находишься на переднем крае.
— Плевать я хотел на все это! Передел сфер влияния — это их проблема. А то, что меня втягивают в настоящую уголовку, — это уже моя проблема!
Майор подсел и попытался приобнять за плечи, но Сергей отстранился.
— В ту войну, Великую Отечественную, наши разведчики работали в немецких штабах, гестапо… Думаешь, что они там делали? Немцам вредили, как в кино? Нет. Они должны были как можно лучше выполнять ту работу, получать за нее чины, медали, продвигаться по службе… Только тогда они могли успешно выполнять свою задачу.
Значит, приходилось и операции против Советской Армии планировать, и партизан расстреливать… Об этом, правда, не говорят, но с чистыми руками служить в гестапо еще никому не удавалось!
— Да при чем тут гестапо? Сейчас ведь не война! И я не хочу никого убивать, мать вашу! — почти крикнул Сергей. — Вы что, совсем спятили?..
— Без истерики, — сказал Агеев сухим, как вобла, голосом. — Вспомни: разве Визбора судили за то, что он в «Семнадцати мгновениях» Бормана играл? Нет. То же самое и с тобой. У тебя есть роль, ты играешь по нашему заданию, значит, ты — лицо неподсудное.
«Как же, неподсудное, — мрачно думал он, вспоминая разговор с куратором. — Чуть жареным запахнет — сдашь ты меня с потрохами…»
Уже перед выездом на «стрелку» Сергей вторично отказался взять протянутый Дрыном обрез.
— Дубиной отмахаюсь, — он поднял рубаху и показал торчащий за поясом отпиленный черенок от лопаты.
Дрын презрительно сплюнул.
— Там не отмахиваться надо. Надо тех гадов уделать. А если каждый в штаны напустит, то ничего не получится.
— Посмотрим, кто в штаны напустит, а кто — нет…
— Посмотрим, — Дрын сплюнул еще раз, прямо Сергею под ноги. Тот сделал вид, что ничего не заметил.
Поехали на пяти машинах, хотя собралось человек пятнадцать, вполне влезли бы в три. В двух «Жигулях» разместились Гога, Паша, Сергей и еще пятеро подсобных рабочих из «Визиря». В трех неновых «БМВ» ехали семеро крепких парней, которых Курлов никогда раньше не видел. Мрачные, коротко стриженные, одетые в спортивные костюмы и кроссовки, они мало походили на Дрына, Гогу или самого Курлова.
"Боевики, профессиональные убийцы, — подумал Сергей. — Наверняка они вооружены.
Когда всех повяжут, им не выкрутиться. Да и Паша спалится со своим дурацким обрезом…"
За аэропортом начинался большой, изрядно запущенный лесопарк, с восточной стороны он был превращен в свалку. Свернув с шоссе на неровную дорогу, кортеж машин повилял между мусорными кучами и выехал на поросшую высохшим бурьяном поляну.
Их уже ждали. Противная сторона была представлена шестью машинами, среди которых выделялся черный джип. Вокруг в напряженных позах стояли люди. Тоже человек пятнадцать.
— Не такие уж они крутые, — с облегчением выдохнул Паша.
Визаревцы остановились метрах в двадцати от джипа.
— «Фронтера», — сказал Гога. — Говно. Ты прав, они не крутые. Может, у них и стволов нету…
— Значит, слушай сюда, — деловито сказал Дрын. — Гость с ними базарит, а мы смотрим. А там — как получится. Но скорей всего без крови не обойдется…
Спортивные костюмы, широко расставив ноги, выстроились редкой цепочкой, а один направился к группе противника. Оттуда ему навстречу двинулся крупный парень в джинсах и тельняшке с закатанными рукавами. Они сошлись примерно посередине и, не здороваясь, начали базар. Вначале разговор шел тихо и Сергей ничего не слышал, но потом тон стал накаляться, и обрывки фраз уже доносились до слушателей.
— У нас своя территория, а вы напали…
— При чем здесь территория! Вы в чужое дело влезли! — уверенно накатывал Гость.
— Башли всем нужны. Всем жить надо. Или только вам?! — огрызался его соперник.
Страсти накалялись. Сергей несколько раз незаметно оглянулся по сторонам, отыскивая в кустах камуфляжные фигуры омоновцев, но никого не заметил. «Надо сразу лечь, чтоб калекой не сделали», — озабоченно подумал он.
Внезапно Гость ударил своего оппонента в челюсть, и тот как подкошенный рухнул на жухлый бурьян. Спортивные костюмы мгновенно вытащили пистолеты и открыли огонь. Ряды противника дрогнули. Боевики бросились вперед.
— За мной! — истошно заорал Дрын и тоже побежал, размахивая обрезом.
«Где же менты?» — с тоской подумал Сергей и, доставая палку, бросился следом.
Пробегая мимо пытающегося сесть переговорщика, Дрын выстрелил, и тот вновь опрокинулся на землю. У Курлова внутри что-то оборвалось. Сознание сделало спасительное переключение, и он будто бы оказался в стороне, посторонним наблюдателем. Закрутилась стремительная и жестокая драка. Спортивные костюмы спрятали стволы и действовали короткими цепями, Дрын выстрелил еще раз, но ни в кого не попал, разворотив дверь джипа. Курлов ударил маленького юркого парнишку по голове, тот уклонился, и палка сломала ключицу. Деморализованный противник бросился врассыпную.
— Уходим! — крикнул Гость.
Все вернулись к машинам.
— Зачем ты его завалил? — тяжело дыша, спросил Гость у Паши. — Команды такой не было, мы поверх голов стреляли!
— Дык откуда ж я знал… — бестолково развел руками Дрын.
Беспорядочно захлопали дверцы, взревели моторы. Объезжая кучи мусора, пять машин выехали на шоссе и понеслись к городу. Никто их не преследовал.
* * *
Эхо победной «стрелки» раздалось уже на следующий день.
Когда Гога заезжал во двор «Лабинки», его «уазик» едва не задел крылом синий фургон, пришвартованный к рампе.
«Что еще за уроды повадились к нашему Ираклию?» — проворчал Гога. Сергей с Дрыном стали сгружать плоские железные ящики с говяжьими полуфабрикатами, а тут Ираклион появился сам — в белой тенниске и белых полотняных брюках, которые воронкой спускаются от его выпуклого живота к тощим ногам. Он отозвал Гогу и Пашу в сторонку, пошептался о чем-то, а потом повел вниз, на склад; вид у него был взволнованный.
А ящики тяжелые. Прямоугольные, широкие, неудобные, обитые края измазаны салом, скользят. Вдобавок еще крышки все время падают, гремят, и это здорово действует на нервы. Самый коварный груз, какой только можно представить себе на продуктовом фургоне. Когда Сергей в одиночку перетаскал всю говядину на кухню, хозяин «Лабинки» появился снова и сказал:
— Слушай, Журавль, без твоей помощи нам не обойтись.
Журавль — это кличка Сергея в группировке. Дрын пытался исковеркать фамилию и называть его Курвой, но Сергей схватил Пашку за горло и пообещал вынуть глаз, а для убедительности приставил к прижмуренному веку выдернутый из ящика гвоздь.
Это подействовало, и Гога придумал другую кличку, необидную. Курлы, курлы — так журавли кричат.
— Это точно, — согласился Сергей. — Без меня как без рук.
Ираклий посмотрел на него внимательно.
— Идем-ка.
Они пошли на склад, мимо разделочной, мимо дверей кухни и посудомоечной; Сергей увидел симпатичную девушку в форменном голубом переднике, она курила, прислонившись спиной к стене, кисти рук у нее багрово-красные от горячей хлорированной воды.
Потом спустились по лестнице с короткими неудобными ступенями.
— Осторожнее, — говорит Ираклион.
Когда рабочие выволакивают отсюда говяжьи и свиные туши, чтобы загрузить их на тележки и отправить в разделочную, на краешках ступеней остается соскобленное мясо и жир, их никто не убирает. Поскользнуться здесь ничего не стоит.
Скрипнула, поворачиваясь, тяжелая дверь склада, свет брызнул на каменный пол.
Сергей вошел вслед за Ираклием, пригнув голову.
Гога и Дрын сидели на пустых поддонах, сосредоточенно рассматривая пальцы на своих руках. Рядом, на фанерном ящике из-под отечественных сигарет, лежал наполовину объеденный копченый цыпленок. У противоположной стены находилась холодильная камера, ее белая дверь забрызгана кровью. Рядом на каменном полу валялся человек, волосы которого слиплись в мокрый маслянистый колтун. Ираклий подошел к нему, опустился на корточки, брезгливым движением приподнял голову.
Сергей увидел лицо в кровоподтеках, прикрытые веками глаза. Правая щека была черной от грязи.
— Фирсов его прислал, — сказал Гога. — Фирсов, точно. Он сам признался.
Ираклион отпустил голову, та безвольно упала на пол. Ираклион смотрел на Дрына.
— Ты прикончил его, дурень…
— Не-а, — бодро ответил Дрын. — Ты ж мне сказал… Что я, слов, думаешь, не понимаю?
— Он не дышит.
— Ага, еще как дышит!
Дрын привстал, «щеточкой» ударил человека по почкам. Тот неожиданно выгнулся, что-то простонал.
— Ага, — повторил вслед за Дрыном Ираклион.
Сергей не знал, кто этот человек и почему он валяется здесь, похожий на слегка оживший кусок говядины, судорожно перекатываясь с живота на спину и обратно;
Сергей не знал, что имел в виду Ираклион, когда говорил, что без его, Сергея, помощи им не справиться.
Он не знал, но начинал догадываться.
— …Видал? Вот какая сука!
У Гоги в руке две гранаты — самых настоящих ребристых «лимонки» защитного цвета, с позванивающими на предохранительных скобах кольцами. Если рванут, в подвале никого не останется, только клочки мяса. Откуда у Гоги гранаты, почему он их показывает? Потом до него дошло, что это ответный ход. Фирсов, директор «Пилота» или тот, кто стоит за ним, прислали этого парня, чтобы он забросал гранатами склад и обеденный зал «Лабинки»… Но Ираклион проявил бдительность и задержал диверсанта.
Гога и Дрын снова рассматривают свои пальцы. У Паши на костяшке ссадина, он ухмыляется себе под нос. Ираклион разговаривает с фирсовским гонцом, тот наконец открывает глаза — они у него голубые, как форма обслуги в «Лабинке», — а потом, приподнявшись на локтях, отползает к дверце холодильной камеры. Теперь Ираклион обращается к Сергею, они вдвоем с Гогой что-то втолковывают ему. Втолковывают, втолковывают. К нижней губе Гоги прилипла табачная крошка.
— …А почему я? — задает Сергей наивный вопрос.
— По кочану, — отзывается Дрын. Он с хрустом доедает цыпленка.
— Так надо, — терпеливо разъясняет Ираклий. — Мы должны доверять тебе, понимаешь?
— Но я его даже не знаю!
— Ты тупой, да? Тебе надо еще раз все рассказать? С самого начала? Хорошо…
Парень попытался ползком выбраться из склада, у него ничего не вышло — Гога лягнул его каблуком в шею. Глаза безумные, рот широко раскрыт, виден острый обломок зуба и окровавленный язык.
— Ты прикончишь его, — в третий раз повторил Ираклий. — Сам, вот этими своими граблями.
— Да пошел ты на хер!
Сергей сгреб в ладонь лицо Ираклия, отпихнул его метра на два и выбежал на лестницу. На первой же ступеньке поскользнулся — хотя, может, его сбили с ног; когда попытался встать, под носом вздулся красный кровавый пузырь, а рядом, вверху, стоял, как монумент, Паша Дрын с копченой куриной жопкой в руке.
— Не сри, курва, — сказал Дрын.
Сергей ударил его кулаком под коленку, Дрын свалился на пол. Гога тем временем проворно запрыгнул на живот Сергею и стал топтаться. Он очень невысок, этот усатый ебарь-шофер, метр семьдесят, не больше, он носит тяжелые туфли на высоких каблуках. Если Гогу не остановить, каблуками своими он запросто порвет кишки.
Сергей перевернулся на бок, свалил шофера и подмял его под себя; тут же рядом что-то прогрохотало, и в голову ему врезалась металлическая тележка — это Ираклион постарался.
Удар был оглушительным, во рту стало кисло, губы онемели; в мозгах что-то перетряхнулось, и из дальнего пыльного кармашка памяти, словно затерявшееся подсолнечное семечко, выпал древнющий детский сон, Сергей вспомнил его ясно и отчетливо… Сочный зеленый луг, обрывающийся в золотистый песчаный карьер, вдалеке — деревня с красными крышами. Сергей летит над копошащимися в траве коричневыми июньскими жуками, летит низко, быстро и легко, его лицо щекочут султанчики тимофеевки и дикого овса, в горле булькает радостный смех. Он — мальчик, чьи мягкие кости вытягиваются и крепнут по ночам, его мама и папа, обнявшись, спят в соседней комнате, утром он заберется к ним в постель, чтобы досмотреть этот удивительный сон… А потом земля резко ушла вниз, словно отпрянула от него, испугавшись чего-то. Далеко внизу — сухой жесткий песок, выцветшие от дождя обломки досок и кирпичей. И Сергею стало страшно.
* * *
Фирсовский гонец снова попытался удрать, и Паша Дрын вконец рассвирепел. Он разбил ему затылок о ручку холодильной камеры, разбил всмятку. Он не хотел этого делать, конечно, — так получилось.
На Курлова вылили двухлитровую бутылку минеральной воды, подняли. Сергей фыркал с полуприкрытыми глазами и беспрестанно вытирал пальцами под носом. Потом ему дали выпить рюмку бренди и повели наверх. Он понемногу приходил в себя. Дрын дышал рядом острым запахом копченой курятины, слышался монотонный голос Ираклиона:
— Валыч тебе глаз на задницу натянет, дурак…
У дверей моечной Сергей, видно, вспомнив о чем-то, вдруг развернулся, сбросил тяжелую Пашинулапу с плеча и направился в обеденный зал. Он уселся за стойкой, негромко бросил бармену:
— Водки.
* * *
Сегодня утром наконец позвонили из РОВД, из картотеки. Спросили недоверчиво:
«Вам в самом деле нужны все тридцать четыре фамилии?» Денис сказал: «Да, все».
Ему предложили зайти после обеда.
Двадцать один бланк требования был украшен на обороте кратким «Д/0» — данные отсутствуют. Судьба остальных тринадцати человек из класса Газика Димирчяна оказалась так или иначе связана с криминальным миром, а значит, и с органами внутренних дел.
Иногда это была даже не связь — так, лишь едва заметная царапинка на самой поверхности: Слава Войтек, например, проходил подозреваемым по делу о краже на моторном заводе, но в конце концов оказался свидетелем, Олега Демидова задержали после пьяной ссоры с женой (на ксерокопированном фото видны отчетливые полосы на щеке — супруга постаралась), Олег Грищенко был задержан за кражу картофеля с колхозного поля и оштрафован.
Иногда связь была более глубокой и более трагичной. Оксана Грибова, староста класса — на фото это полная, щекастая, как помидор, девочка, — находится в розыске с января 1995 года, уехала в Москву сдавать сессию и пропала. Константин Решетников был убит в том же году на речном вокзале, дело до сих пор не закрыто.
Пять человек из 10-го "Б" имели судимости: Потапов, Гуцул, Есипенко, Журбо, Федоренков. Лишь Потапов отбывал наказание в колонии, остальные были осуждены условно. Кирилл Журбо сидит уже по второму разу, статья сто сорок восьмая, вымогательство, пять лет без конфискации… Денису на глаза попалась карточка Павла Есипенко: дебильноватое лицо с вытаращенными глазами и редкие влажные волосы, свисающие на лоб.
Обычный класс обычной тиходонской школы.
Таких школ в городе — десятки, таких классов — сотни; Потаповых, Есипенко и Журбо — тысячи. Сотни тысяч. Десятый "Б" образца 1993-го года — это только тонкий срез, легкий соскоб всего того, что творится в городе.
Уменьшенная копия.
Тринадцать человек из тридцати четырех… Немногим меньше половины класса по своей или чужой воле остались играть в ножички после школьных занятий. Кто жив — играют до сих пор. Пол-Тиходонска играет вместе с ними.
Денис вспомнил свой родной класс: пожизненного двоечника Колю Сазонова, который однажды принес в ранце штук двадцать ворованных шоколадок и угощал всех подряд, крепкого хорошиста Диму Палычева, который накануне выпускного вечера, желая козырнуть перед девчонками, наколол себе на запястье бубнового туза. Спустя два года, в армии, Палыча, как лоха приблатненного, до полусмерти избили искушенные в уголовной геральдике «деды». Не было такого мальчишки в классе, который не знал бы слов песни "В тот вечер я не пил, не пел, я на нее вовсю глядел… ", который не читал бы «Странников» Шишкова или «Честь» Медынского (вернее, те две трети книги, где главный герой еще не успел перевоспитаться).
Не было девчонки, которой не польстило бы внимание "монстра с «Камчатки» Игоря Белло, чьи старшие братья поочередно отдыхали на Колыме. Родители Глеба Брошева, потомственного отличника, испокон веку выписывали «Литературку», «Иностранку» и какие-то полуподпольные «Философские штудии» — однако дома у них хранился, как реликвия, роскошный альбом татуировок, изданный в Англии.
…Подняв обвинительные заключения, Денис просмотрел списки свидетелей, дававших показания по делам Потапова, Гуцула, Есипенко, Федоренкова и Журбы. Фамилии Димирчяна там не было. Куда любопытней оказались справки, затребованные следователями из школы. Это были настоящие сексотовские доклады: с кем дружил, с кем дрался, у кого списывал, в каком классе начал курить или пить, отношения с девочками, отношения с родителями. Имя Газароса Димирчяна упоминалось в этих записях неоднократно; похоже, он водился со всеми трудными подростками девяносто пятой школы. Особенно — с Гуцулом и Есипенко… А это уже кое-что.
Денис позвонил майору Суровцу:
— Я передам вам несколько фотографий, попросите кого-то из оперов показать их матери Димирчяна. Возможно, с кем-нибудь из этих ребят Димирчян часто контактировал в последнее время.
Потом он достал с полки пухлое дело Берсенева — Старыгина, подержал в руке, прикидывая тяжесть. Килограмма два потянет. Бегло пролистал бумаги, притормаживая взглядом на заглавных буквах Г (Гуцул… Гуцул… нет, не видно) и Е (Есипенко… редкая фамилия… Еремеев, Ерошин… не то… нет). Потом зашел к Тане Лопатко, попросил домашний телефон следователя, который вел это дело до своего увольнения. Фамилия у следователя была роскошная: Кугуриди. Трубку подняла женщина, судя по голосу — крашеная блондинка не старше двадцати пяти: хозяина дома нет, он на работе… Где работает? Частным нотариусом. Что ж, хорошая работенка. И денежная — не сравнить со следственной.
Ближе к обеду Денис дозвонился нотариусу.
— Бог ты мой! — воскликнул Кугуриди. — Какие еще фамилии?.. Гуцул? Есипенко? Да откуда мне упомнить их всех, дорогой коллега?.. Они в деле упоминаются? Нет?..
Ну, значит, и на базе нет. Логично? Всего вам доброго.
Денис решил не сдаваться. Он прикурил от тлеющей сигареты новую и снова полез в папку.
В деле имелся подробный план перемещений фургона, на котором работали Берсенев и Старыгин; это был небольшой «РАФ», приспособленный для перевозки продуктов, на кузове — яркая надпись: «СЕТЬ ЗАКУСОЧНЫХ „ПИРОЖОК“. ОБЖОРА, НЕ ПРОХОДИ МИМО».
Родная фирма Берсенева и Старыгина называлась «Пирожок», она имела несколько торговых мест в центре Тиходонска и на вокзалах, там отпускали горячую колбасу, пиццу и пиво в розлив. 25 апреля, в день убийства, водители совершали обычный маршрут по закусочным и складам, в обеденный перерыв выехали на Южное шоссе, где по дешевке заправлялись на закрепленной АЗС. Именно на Южном шоссе, на шестом километре, и был найден фургон с двумя трупами.
Денис выписал на бумажку названия всех лотков и ларьков, куда заезжали в тот день Берсенев и Старыгин, рядом проставил фамилии одноклассников Димирчяна, с кем тот общался в школьную пору. И отправился к Суровцу.
— Очередная рабочая гипотеза, Денис Александрович? — раздраженно произнес майор, окидывая взглядом список. Вопреки книгам и фильмам, розыскники и следователи не любили избытка гипотез.
Денис развел руками.
— Нужно проверить фамилии работников на торговых точках, — сказал он. — Возможно, там окажется кто-то из старинных дружков Димирчяна. Если так, то они могли видеться с Берсеневым и Старыгиным незадолго до убийства. И не только видеться.
— Делать тебе нечего, — недовольно сказал Суровец. И нехотя накорябал что-то карандашом на листке настольного календаря.
— Ловишь рыбку в мутной воде. Лучше бы накидал карточек на раскрытия.
— Зато уха будет вкусная, — сказал Денис.
Видно, майор не очень ему поверил.
На работу Денис решил не возвращаться и, выйдя от Суровца, прямиком отправился в девяносто пятую школу. Всю дорогу он придумывал уважительную причину для того, чтобы постучаться в учительскую и спросить: «Валерия Михайловна на месте?»
Оказалось, мог и не придумывать: рано поседевшие учителя сообщили, что Валерия (не Валерия Михайловна и не Лера, именно — Валерия) сейчас в министерстве, подписывает какие-то бумаги. Вернется ли — неизвестно.
Денис почему-то вспомнил о подростках, что дрались у школьного крыльца в прошлый его визит. Он позвонил домой из таксофона, сказал матери, что задержится, затем нашел во дворе свободную беседку, откуда школа смотрелась как на ладони, устроился там и стал ждать. Скоро начался дождь. Пыльный асфальт спортивной площадки сперва покрылся редкой влажной сыпью, а спустя минуту уже весь оказался под водой. Было хорошо сидеть в беседке и слушать, как молотят по крыше холодные капли, а в пальцах потрескивает огнем сухая вкусная сигарета. Денис надеялся, конечно, что Валерия прихватила с собой зонтик… хотя, честно говоря, еще больше ему хотелось, чтобы она появилась сейчас на горизонте мокрая до нитки и забежала к нему в беседку, и оставалась до тех пор, пока не утихомирится дождь.
Лило больше получаса, а потом из-за туч выглянуло низкое, спело-красное солнце.
Денис выкурил одну за другой еще две «гитаны». Валерия вернулась в начале шестого, на ней был абсолютно сухой приталенный плащ, а из кармашка сумки выглядывал пестрый пятачок зонтика.
— Здравствуйте, — сказал ей Денис.
— Здравствуйте, — сказала Валерия, нисколько не удивившись.
Оказывается, придумывать ничего не надо было и объяснять тоже. Валерия сказала:
— Я уже думала звонить вам сама (Денис почувствовал внутри приятный холодок).
Вчера заходила Анна Марьяновна Сазончик, она до девяносто пятого вела у нас новейшую историю. И хорошо помнит выпуск девяносто третьего года…
Тон у нее деловитый, спокойный. Говоря, она медленно поднималась по ступенькам на крыльцо и смотрела на Дениса снизу вверх. Он тоже смотрел. И понял, отчего глаза Валерии кажутся такими «инопланетянскими»: на серебристо-серой радужке в стороны от зрачка расходятся тонкие темные лучики, они создают эффект сияния.
Денис никогда раньше не видел таких глаз. И не увидит, он был уверен.
— …Я взяла у Анна Марьяновны адрес, она будет рада помочь вам, — сказала Валерия.
— Что ж, очень хорошо, — ответил Денис; Тоже спокойно и деловито. — Она успела вам рассказать что-нибудь?
— В общем-то… да, — Валерия быстро улыбнулась, видно, вспомнив о чем-то. — Анна Марьяновна считает, что каждый последующий выпуск оказывается на порядок хуже предыдущего.
— И весь мир стремительно катится в пропасть?
— Ну да. Только в девяносто третьем трава была зеленее и ребята были спокойнее.
— Особенно десятый "Б", — Денис не удержался от усмешки.
— Да. За небольшим исключением.
Она внимательно посмотрела Денису в лицо. Тонкие лучики, как у солнышка на детских рисунках — будто выцвели на короткое мгновение.
— Там что-то серьезное?
Денис поежился, сказал:
— Не знаю. А в общем… Раз уж вы говорили с Анной Марьяновной, может, расскажете мне что-нибудь? За чашкой кофе?
— Прямо сейчас?
Вопрос был задан конкретно, без эмоций. Будто Денис только что вручил ей повестку, где черным по белому было написано: просьба явиться в ресторан такой-то для дачи свидетельских показаний. Только время и дата не указаны.
— Почему бы и нет? — ответил Денис. — Я могу подождать здесь, если у вас остались какие-то дела наверху.
Валерия ненадолго задумалась. Улыбнулась.
— Честно говоря, одно время я запоем зачитывалась Агатой Кристи. Так что…
Через пятнадцать минут — идет?
Денис не любил шумные «точки» и тихие тоже не любил. Он вообще не понимал, с какой такой нужды люди идут в ресторан. Ну, скажем, в Театральных мастерских, в старом особняке Черкизова — там есть уютный бар, куда можно заглянуть в антракте или после представления. Как бы между прочим, для полноты ощущений; заодно чтобы хорошенько рассмотреть актеров, которые спускаются сюда, порой даже не успев снять грим. Это понятно. Но чтобы специально идти в «Пурпурный», в «Кавказ» или «Гуляй-Поле» — что там делать? Есть? Пить? Слушать музыку? Дома, с хорошими друзьями, гораздо уютнее. И вкуснее. Никто не блюет за соседним столом. И, главное, «Зайку» там не крутят.
«Зайкой» Денис сыт по горло. «Я твой пальчик». «Я твой пестик». Заросший салом огромный заяц, пьяно скачущий по барабанным перепонкам, — вот она, трагедия всей агентурной жизни Дениса Петровского. Ему часто приходилось знакомиться с иностранцами — студентами, прибывшими по культурному обмену, туристами, специалистами, молодыми людьми, девушками, мужчинами и женщинами, которые по тем или иным причинам интересовали Управление. Для «утепления» контакта он вел их в ресторан. Если даже там имелся приличный духовой квартет и никто из оркестрантов не был пьян или поражен сифилисом мозга — все равно рано или поздно кто-нибудь из зала совал руководителю десятку и говорил: жарь «Зайку», командир. И они жарили. В «Кавказе», где бал правят девочки типа Антонины Цигулевой — которые знают, что Гершвин одесский еврей, а Пендерецкого зовут Кшиштоф, — даже там никуда не деться от назойливого: «Я ночьями плехо сплью, потому щто я тебъя люблью».
В общем, Денис не любил рестораны.
Но он не знал, куда еще можно пригласить понравившуюся девушку. Пока Валерия ходила наверх, в учительскую, он думал об этом — и ничего оригинального не придумал. В конце концов пошли в «Космос», где было чисто и немноголюдно. Без затей. Бармен с детскими гладкими щечками, похожий на Знайку из мультфильма, приготовил кофе с пенкой, в одну из чашек сверху насыпал горький тертый шоколад — для Валерии.
— В девяносто третьем году было четыре золотых медалиста. Неплохой показатель для нашей школы. Одна из медалей — в 10-м "Б", это Оксана Грибова…
— Да, я помню эту фамилию, — сказал Денис. — Но меня больше интересуют троечники и двоечники.
По правде сказать, сейчас его больше интересовало совсем другое, и он очень боялся, чтобы этот интерес вдруг не вырвался наружу.
— Да, я понимаю, — кивнула Валерия. — Анна Марьяновна рассказывала мне про Димирчяна. В школе его звали то Плюшевый, то — Плешивый. Он не обижался. Был слабовольным, хотя и способным. Ласковый, это Сазончик о нем сказала. Если не секрет: что он натворил?
— По пьянке запустил ракетой в окно, сжег квартиру вместе с жильцом. А в тюрьме вскрыл себе вены.
Розовые щеки Валерии побледнели.
— Какой ужас! Но раз он умер, зачем все это следствие?
— Кто-то из его друзей причастен к убийству водителей на Южном шоссе…
«Сладкая ловушка» — самый эффективный способ добывания информации, — всплыли в памяти слова Мамонта. — Мужчина хочет показаться значительнее и развязывает язык на сто процентов. Особенно в постели".
«Точно!» — подумал Денис, но все же договорил:
— Возможно, это друзья еще по школе.
— Что ж, — тихо произнесла Валерия. — Примерно это я и ожидала услышать. Друзья Димирчяна… — девушка подняла лицо и снова посмотрела на Дениса. — Признаюсь: я не удержалась и учинила Анне Марьяновне небольшой допрос. Это Агата Кристи виновата, конечно. Так вот, Димирчян водился со всеми, кто был сильнее его, — а таких в классе оказалось немало. Не помню всех фамилий, но Анна Марьяновна довольно много говорила о некоем Есипенко.
— Павел Есипенко? — переспросил Денис.
— Наверное. Она говорила: этот дебил Есипенко. Ложка дегтя в бочке меда. Он воровал ручки и часы, был просто помешан на всем блестящем. Особенно — часы. В шестом классе его чуть не исключили за мелкое воровство. И в восьмом тоже.
Денис заметил, что пенка нетронутого кофе в чашке у Валерии редеет и шоколад постепенно обрушивается в черную жидкость.
— А какие у него отношения были с Димирчяном? — спросил он.
— Димирчян бегал за ним, как собачонка. Как это называется… сшибал, нет?
Сигареты для него доставал. Деньги. Есипенко был очень развит физически, для Димирчяна это имело решающее значение.
Последняя шоколадная крепость рухнула. Кофе, наверное, успел замерзнуть. Денис подумал: а зачем мне нужен этот Есипенко? Валерия сидела в метре от него, ее нога в потрепанной туфельке во время разговора несколько раз коснулась его ноги.
Денис вспомнил девиц, которых несколько раз сопровождал в «Гуляй-Поле» и «Пурпурный»; с некоторыми из них он спал. За ужином девицы никогда не забывали о своих бокалах и тарелках, а ложась в постель, не забывали предупредить, что через задний проход обойдется немного дороже.
— Ваш кофе остыл, — сказал он.
Валерия встрепенулась:
— Да, в самом деле. Наверное, мне пора идти.
Она быстро выпила кофе и поднялась.
— Подождите. Видите, там за стойкой стоит бармен? Его зовут Проша. Он обидится: ведь вы ему понравились, он даже приготовил для вас капуччино, хотя я заплатил за обычный кофе. Это немалая разница, бармены в маленьких кафе на такие жертвы обычно не идут. А вы выпиваете его залпом, холодный. И — уходите.
— Так что я должна сделать? — удивилась Валерия. Денис подумал: вот сейчас она рассердится и точно уйдет.
— Главное — не показывайте вида, что собираетесь куда-то уходить, — сказал он. — Сядьте. И давайте закажем что-нибудь еще. Как насчет мартини и оливок с лимоном?
Проша будет просто счастлив.
Валерия села.
* * *
Раз в неделю, по пятницам, Ираклий кормит грузчиков бесплатно — отваливает по полной тарелке свиных отбивных. Постный день, но на это всем плевать, и Сергею в том числе. Сегодня вечером Вал Валыч будет вправлять ему мозги за нарушение трудовой дисциплины ("Почему вы не кончили того идиота на складе, я вас спрашиваю, Курлов?! "), и можно было ожидать, что Ираклий предложит Сергею обойтись на этот раз без дармовой свинины. Но Ираклий не предложил. Сергею досталась обычная порция из четырех толстых, в палец, котлет и глиняная плошка с помидорным салатом. Он сел в сторонке, ел и думал.
Думал.
Потом он забыл, о чем думал, потому что увидел за столиком в противоположном конце зала Светку Бернадскую. Перед Светкой стояла пластмассовая тарелка с горкой хрустящего картофеля. Она накалывала картофель вилкой и осторожно отправляла в рот, стараясь не испачкать губы. Ираклий, как истинный закавказец, сердцеед и радушный хозяин, сам подал ей кофе и мороженое; при этом он улыбался и отпускал шуточки. На Светке белый облегающий свитер в темную горизонтальную полоску — нечто морское, ледовитое. Сергею показалось, что за последние месяцы, пока они не виделись, Светкина грудь увеличилась раза в полтора.
Но главное не это. Главное, что рядом со Светкой сидел Чумаченко. Чума. В костюме густого болотного цвета и черном шелковом галстуке. Он тоже лопал жареный картофель и выглядел совершенно счастливым.
Сергей допивал в своем углу пиво, продолжая рассматривать эту парочку. Что их угораздило вдруг заявиться в «Лабинку»?.. Перерыв кончался, Гога и Дрын уже пообедали, поднялись из-за своего столика и вышли на улицу, чтобы выкурить на крыльце по послеобеденной сигарете. Проходя мимо Сергея, Гога отвернулся: злился за вчерашнее.
…Честно, Светка очень изменилась. У нее стало другое лицо. Черты утончились, оформились, губы стали капризными, глаза сверкают, как звезды. Может, Чума посадил Светку на кокаин? Яйца ему открутить за такие дела.
Сергей подумал: стоп, я что — ревную?!
Нет, ты что.
Просто жаба душит. Он бросил Бернадскую как раз накануне ее превращения в роскошную женщину. Грудь, лицо, повадки, все такое… Угадал прямо. Зачем он ее бросил?
Надо было придушить.
— Серый, ты?
Это Чума. Кричит через весь зал. Заметил.
— Привет, — вежливо ответил Сергей, не поднимаясь с места. — Твое здоровье.
Он думал. Чума не подойдет. Но Чума — вольный сын степей, он намеков не понимает. Чума подошел и протянул руку.
— Мне кто-то сказал, ты в «Московский комсомолец» устроился собкором, — произнес он.
Ладонь у Чумы широкая, сухая и твердая, ладонь потомственного земледельца. Зато на нем хороший костюм, если честно — просто классный костюм, без всяких. Сидит прекрасно. «… И, закатив пиры да балы, восславим царствие Чумы!» Сергей невольно покосился на свой комбез. Родной, провонявшийся потом и уделанный сверху донизу рабочий комбез, который мамочка никак не может постирать, потому что она разводится с папочкой и ей не до того.
— В «Комсомолец» меня никто не приглашал. Я работаю грузчиком, — улыбнувшись, сказал Сергей. В последнем слове он попытался изобразить фрикативное гхэ. Чума не просек подвоха.
— Серьезно?
— Да. И у меня кончается обеденный перерыв.
— Ты сбрендил, Серый, — покачал головой Чума.
— Журналисту бывает полезно.
— Кинь дурное. Пошли за наш столик, обмозгуем…
Светка, повернув голову, глянула в сторону Сергея. Она даже не улыбнулась, не кивнула, давая понять, что узнала его. Но и не отворачивалась. Смотрела как на афишный столб. Читала. Потом поднялась.
Черт возьми, подумал Сергей, кажется, ноги у нее стали длинней сантиметров на пять. Или на десять. Целый дециметр, мать моя женщина. Когда она подошла поближе, Сергей вспотел. Заволновался. Такой бабец… Сейчас скажет: «Ну как, Сережа? Что-то ты похудел, зарос. Может, позвонишь сегодня? Позвони обязательно, я буду ждать». Тогда он пошлет ее на весь зал. Как пошлет!.. Чтобы Ираклий слышал, чтобы Гога с Дрыном на крыльце слышали. Чума, конечно, возникнет — Чуму в грязный стол мордой: такова жизнь, старик; пиджачку итальянскому сразу хана, никакая химчистка не поможет. Чума побежит к таксофону звать своих урок отмороженных. Очень хорошо, пусть приезжают урки отмороженные, всем хватит…
Но Светка ничего такого не сказала. Она остановилась в нескольких шагах от его столика, надула капризные губы и обратилась к Чуме:
— Ну, ты долго еще?
Сергея здесь вроде как и не было. Чума поднял голову. О, как давно он мечтал погрузить свой кривой узловатый плуг в ее податливую пашню.
— Здесь Серый, смотри, — сказал счастливый Чума.
— Я вижу.
— Мы с ним дернем по бокальчику…
— У меня перерыв заканчивается, спасибо, — сказал Сергей, поднимаясь из-за столика.
Хлопнув Чуму по плечу, он прошел мимо ледовито-холодной Светки и вышел на крыльцо.
Назад: Глава третья ЭКЗАМЕН НА ГРУЗЧИКА
Дальше: Глава пятая ОРГАНИЗАЦИЯ