Глава шестнадцатая
Шпионская сеть
Стук в дверь.
Это Вася Дерзон. Он только что с улицы, на его отороченной мехом бейсболке блестит подтаявшая снежная проседь. Лицо темное, растерянное, в руке мокнет давно потухший окурок.
– Ну что?
– Вот, только приехали, – сказал Вася.
– Приехали, – понял Денис. – Ну и?
– Рахманов это… тоже был. Зовет к себе в кабинет. Прямо сейчас. Общее собрание типа.
Предполагалось, что Денис тут же встанет из-за стола и проследует на общее, типа, собрание. Но Денис не вставал. Вася потоптался на месте, громко шмыгнул носом, потом вытер под носом рукавом и внимательно рассмотрел рукав.
– Да все наши, считай, были там, – сказал он. И уточнил: – Дома у нее.
– Хорошо, я сейчас приду.
Денис встал и вышел из-за стола, но вместо того, чтобы направиться к двери, подошел к чайнику, поднял его и поболтал, проверяя, есть ли там вода.
– Я сейчас иду, Вася, – повторил Денис. Он налил в чашку холодной воды, насыпал три ложки кофе и выпил, не размешивая. Мокрый кофейный порошок он разжевал и съел. Вася продолжал топтаться у двери. – Так что там было?
– Ножевое, – Дерзон снова шмыгнул носом. – В сердце, через ключицу. Бумажник в сумочке, деньги на месте, сережки там, кольца… Ничего не взяли.
– Да, конечно, – проговорил Денис.
– Чего?
– Ты иди, – сказал Денис. – Я через минуту.
– Так Рахманов сказал…
– Я сказал: иди.
– Ладно.
Дерзон шмыгнул на прощание носом и ушел. Денис вернулся к столу, достал из ящика покрытый на удивление ровным и бесстрастным – будто не он писал – почерком лист и прочел еще раз. Добавил несколько фраз в конце. Прочел вместе с добавленными фразами. Поставил число и подпись. Вверху вывел печатными буквами: РАПОРТ. Сложил лист вчетверо и спрятал в нагрудный карман. Затем поднялся из-за стола, продолжая мысленно процеживать текст то глазами Белова, то глазами Заишного, сделал несколько шагов к двери, остановился. От текста, который он только что составил, зависело очень многое. Они прочтут его, и – что? Вздохнут с сожалением? Тоже подумают, что он параноик?
«…из чего могу заключить, что в г. Тиходонске активно работает разветвленная шпионская сеть, смыкающаяся как с чиновниками областного ранга, так и с криминальными структурами…»
Он подумал, что переписывать все-таки ничего не станет. Как это они говорили в детском саду: «Первое слово дороже второго»? Так тому и быть.
* * *
В кабинете у прокурора собрался весь личный состав. Но это не было похоже на обычную оперативку. Маргарита тихо плакала, все остальные стояли со скорбными лицами, у Дерзона и Вышинца блестели глаза.
– Случилось… Вы знаете. Случилось черное дело. Вчера Татьяна Леонардовна была здесь, с нами. Работала. Смеялась. Переживала за свое дело. Переживала так, как она одна это умеет… Умела.
Рахманов прокашлялся, достал носовой платок и приложил к рту.
– Сегодня ее нет с нами…
Медленно, будто пересчитывая, он окинул взглядом работников прокуратуры, собравшихся в его кабинете. Все стояли, сгрудившись у дальнего от прокурора торца Т-образного стола. Прокурор тоже встал, тяжело опираясь на столешницу.
– Подонок, который это сделал, знал, что поднимает руку на представителя Закона. Видел, что поднимает руку на женщину. Одинокую и беззащитную. На нашего товарища… У нее не было сокровищ, не было дорогих безделушек, валюты в чемоданах. Ничего такого. У нее были только профессиональная честь и совесть. Честь и совесть. Это у нее хотели отнять…
Прокурор вышел из-за стола, шаркая по-стариковски ногами, подошел к несгораемому сейфу, открыл его и достал оттуда бутылку коньяку.
– Хотели отнять и не отняли. Не вышло… Александр Петрович, – он показал Курбатову на поднос с графином и стаканами, стоявший на столе. Курбатов стал расставлять стаканы. – Не отняли, подонки. И наш святой долг сейчас – найти их, гадов, и раздавить, как клопов!
Он разлил коньяк по стаканам. Секретарша, стоявшая позади всех в углу, вдруг громко разрыдалась и выбежала из кабинета. Рахманов поднял свой стакан.
– Помянем Татьяну Леонардовну, товарищи.
Все выпили и молча постояли. Коля Вышинец с грохотом поставил свой стакан на стол и сдавленным голосом произнес:
– Гады. Порву-у… Суки…
Он покачнулся, задев Дениса плечом, и отошел к стене, продолжая бормотать себе под нос какие-то угрозы. Похоже, что он сегодня уже пил.
– Теперь к делу, – сказал прокурор и сел. – Александр Петрович, вы, как самый опытный следователь, берете дело на себя. Что у нас есть?
Курбатов коротко доложил результаты предварительного осмотра и допроса соседей. Следы вечеринки в квартире, четыре столовых прибора на неубранном столе, отпечатков – море разливанное. Соседи видели то ли одного, то ли двоих молодых людей – и девушку, симпатичную, модно одетую. Музыка играла, но песни не орали, не дрались, все было чинно и спокойно… Уголовный розыск отрабатывает все квартиры. Словом, идет работа.
Потом неожиданно слово взял Вышинец. Он вышел к столу, постоял, уставившись на пустые стаканы и придерживая виски кончиками пальцев, словно там что-то грозило отвалиться. Потом произнес:
– У меня есть пара слов, товарищи. Я хочу сказать о Тане Лопатко. Она была опытный следователь… Я ее знал. Как никто здесь ее не знал…
Курбатов поднял бровь, Денис повернул голову.
– И я должен сказать, – Вышинец зажмурился, как от сильной головной боли. – Вы не понимали ее. Никто. А мы с Таней близки…
– Здесь не панихида, – резко прервал его зампрокурора Панин. – Иди проспись сперва.
– А вы мне рот не затыкайте, – медленно проговорил Вышинец. – Я уже не мальчик, к вашему…
– Заткнись, – рявкнул Курбатов.
Вышинец растерянно заморгал, лицо его скривилось. Вася Дерзон подошел к нему, что-то сказал негромко и, положив руку ему на плечо, увел прочь от стола.
– Ладно, хватит, – сказал Рахманов. Он занял свое привычное место во главе стола. – Доблесть не в разговорах, а в делах. Давайте за работу.
Денис ближе других стоял к дверям и вышел первый. Маргарита за своим столом пудрилась, перед ней лежала груда перемазанных тушью салфеток.
– Ну как, нормально? – Она повернула к Денису заштукатуренное лицо. – Ничего не видно?
– Ничего.
В коридоре он закурил и остановился рядом с урной. Из прокурорских дверей выходили один за другим – Шур, Панин, Дерзон, Климчук, Лапин, жалкий и мокрый Коленька Вышинец… Здесь чего-то или кого-то не хватало.
«Во всей прокуратуре был один-единственный нормальный человек, – подумал Денис. – Его вчера убили».
Курбатов еще некоторое время что-то обсуждал с Рахмановым и вышел гораздо позже остальных.
– Вас можно на пару слов, Александр Петрович? – Денис потушил сигарету в урне и подошел к важняку.
Тот посмотрел острым взглядом и молча направился к себе в кабинет. Денис пошел за ним.
– Я был у Тани вчера, – сказал он, когда они расположились по обе стороны широкого следственного стола: Курбатов в своем кожаном кресле с высокой спинкой, Денис – на стуле для посетителей. Или подследственных.
Курбатов отвернулся и зачем-то посмотрел в окно.
– Один столовый прибор, выходит, твой.
– Мой, – подтвердил Денис.
Курбатов привстал, продолжая что-то высматривать. Денис бы не удивился, если бы он сейчас достал леечку и принялся поливать кактусы, расставленные в горшках на подоконнике. Но тот лишь взял заботливо вычищенную пепельницу, задвинутую за горшки, и поставил перед собой на стол. Потом подвинул ближе к Денису.
– Ну, Петровский, – сказал он с какой-то даже веселостью в голосе. – Где какая срань случится, там обязательно твои пальчики, а?
Денис промолчал. Курбатов устроился в кресле поудобнее, высоко закинув ногу на ногу, достал сигарету и закурил, выпустив в потолок плотный конус сизого дыма.
– Хорошо. А остальные приборы – чьи?
– Об этом я и пришел рассказать, – сказал Денис.
Курбатов с улыбочкой разглядывал его, явно наслаждаясь моментом.
– Ну тогда рассказывай, Петровский, рассказывай!..
* * *
Рапорт возымел неожиданно мощное действие. Уже к вечеру следующего дня Белов вызвал Дениса на явочную квартиру, где выдал ему спецпропуск на завод «Прибор», открывающий свободный доступ к засекреченным материалам, и от лица замначальника областного управления ФСБ товарища Заишного выразил надежду на скорое и благополучное течение расследования.
– На этот момент ты – наша головная боль номер один, и управление все сделает, чтобы снова почувствовать себя здоровым организмом, – инструктировал Белов, сидя верхом на обшарпанном стуле и бросая косые взгляд на экран беспрерывно звонящего мобильного телефона. Вызовы Белов отклонял.
– Но продлится это недолго, и других болячек хватает, которые вот-вот вылезут. Так что пользуйся, пока дают. Обеспечим тебе архивы, охрану, машину, живую силу, ну и каналы связи – в любое время суток и без очереди. Как ветерану соцтруда и ВОВ. Вопросы есть?
– Мне нужна информация о первых лицах завода. Директор, замы, начальники лабораторий и цехов, старшие научные сотрудники… Все, что у вас имеется.
Белов достал из портфеля и положил перед ним папку с бумагами. Денису подумалось, что папка могла быть и потолще.
– Скажу сразу – интересного мало, – прокомментировал Белов. – Кадровый фильтр при устройстве на «Прибор» мощный. Так что искать будешь не здесь, а – там. На месте.
Денис просмотрел папку – это были ксерокопии из личных дел и досье, по три-четыре листика формата А4 на каждого начальника. Родился там-то, учился там-то, трудовую деятельность начал там-то, зарекомендовал себя как грамотный специалист… и так далее. В самом деле – ничего интересного. Правда, Денис наткнулся на знакомую фамилию – Пименов Николай Васильевич, начальник отдела кадров. Как Денис и предполагал, старый зануда был полковником КГБ в отставке, третью звезду на погоны он получил перед самым увольнением в запас. Так что теперь они вроде как коллеги.
– Ну и самое главное: «Прибор» работает на оборонку, что для тебя не секрет. По сути это производственная база нескольких закрытых учреждений типа НИИ экспериментальной физики и филиала Российского института электронно-оптических систем. Назвать тебе все, что они там внедряют и экспериментируют, я не смогу, поскольку и сам не знаю.
Но судя по содержимому диска, который был у Синицына, утечка произошла из отдела конверсионных проектов. В рамках конверсии отдел занимался разработкой установки для очистки воды от нефтяной пленки, установками для резки металлов, какими-то оптическими приборами, только все это была «крыша». А основное занятие – создание боевой лазерной установки. Похоже, каких-то успехов они добились… Так что копай сразу там и не распыляйся. Отдел существует двенадцать лет, и все это время его возглавляет один и тот же человек – Лохманенко Игорь Борисович. Талантливейший, говорят, человек… Если не врут, конечно.
* * *
В 6.45 утра к подъезду подкатила «Лада»-«десятка», и тут же в кармане у Дениса зазвонил мобильный.
– Это Миша. Мы внизу.
– Хорошо, спускаюсь, – сказал Денис.
Он отставил в сторону тарелку с недоеденным омлетом, отпил кофе из чашки и быстро оделся.
– А они кто такие? – спросила мама. Она обеспокоенно наблюдала за «десяткой» из окна кухни, приоткрыв штору.
– Мои секьюрити, – бросил Денис, выскакивая за дверь. – Ну, я побежал. Пока.
Миша сидел за рулем, Дима рядом с ним. У обоих макушки упираются в крышу салона, плечи подпирают дверцы, и от обоих за версту несет лосьоном «Адидас». Это его «ангелы-хранители», они с ним с утра и до вечера. Возможно, есть и ночные «ангелы», что сидят в каком-нибудь неприметном «жигуленке», припаркованном у соседнего дома, покуривают сигарету за сигаретой да поглядывают по сторонам. Но это Дениса мало интересовало.
Диму и Мишу он оставил у проходной, а в фойе административного корпуса его ожидала другая парочка – Виктор и Роман, два оперработника Тиходонского управления ФСБ. Именно они курировали «Прибор». Краткий визит к Пименову: быстрый взгляд старого гэбэшника на спецпропуска, звонок по телефону куда-то наверх, рукопожатия и не очень искренние пожелания успешной работы. Затем Виктор и Роман отправились нанести визит вежливости к гендиректору Добровольскому, где их, без сомнения, уже ждали, а Денис свернул по коридору направо, а потом еще направо и на один лестничный пролет вниз – там, в полуподвальном помещении, за дверью с кодовым замком, находился участок электронных конструкций, одно из подразделений конверсионного отдела. Инженеры расслабленно попивали кофе и обсуждали последние новости, готовясь начать рабочий день; начальник отдела Карпухин Денис узнал его по фото в копии личного дела, – усевшись на заваленный бумагами стол, подкручивал отверткой винтик на дужке очков. Сюда бдительный кадровик Пименов позвонить еще не успел.
– Вы ко мне? – поднял глаза Карпухин. – А по какому, собственно…
В кабинке с Карпухиным Денис провел около часа. Когда он поднялся наверх, Виктор и Роман уже ожидали его в фойе.
– Порядок, – сказал Денис. – Как у вас?
– Лохманенко на месте. Ждет, – сказал Роман.
– Нет, к нему мы пока что не пойдем. Пройдемся сперва по «низам».
– А как же…
– Ничего. Подождет. Мы к нему в последнюю очередь придем. Когда созреет.
То что Денис задумал, не было каким-то ясным планом, – скорее импровизация. После беседы с Карпухиным у него остался неприятный осадок. Чем-то гнилым попахивало в удельном княжестве товарища Лохманенко. Карпухин очень боялся своего босса и сперва наотрез отказался говорить со следователем. Но когда Денис «наехал» на него в лучших традициях старшего товарища Александра Петровича Курбатова: «Каждый баран висит за свою ногу», «Лучше стучать, чем перестукиваться», ну и так далее, – начальник участка, понизив голос, вывалил перед ним целый ворох грязного белья: монтажники спирт для пайки особо ответственных блоков выпивают, а контакты протирают ацетоном, блоки на вибростенде испытывают четыре часа вместо положенных двенадцати, военпред трахает начальницу ОТК, какая тут объективность при госприемке?
– А куда же начальник отдела смотрит? – довольно искренне возмутился следователь Петровский.
– А ему есть куда смотреть! Без очереди получил квартиру в заводском доме, а прежнюю, трехкомнатную, не сдал! Кутит в кабаках с проститутками, несколько раз напивался в кабинете, говорят даже, с каким-то грузчиком живет…
«Обычное дело, – подумал Денис, не сразу осознав последнюю фразу. – Во времена вседозволенности все начальники чудят как хотят. Еще и похлеще бывает… Хотя…»
– Как с грузчиком живет? Где живет?
– Как с женщиной в смысле. Где, не знаю, – с добросовестной точностью ответил Карпухин. И тут же добавил:
– Все это, естественно, между нами. И без протокола!
Верить ему на слово Денис не собирался. Но решил собрать обширную информацию: когда копаешь глубоко, обязательно что-то раскопаешь.
– Хорошо, конечно. А вот теперь расскажите по существу: как у вас хранится секретная документация. Какие меры препятствуют ее копированию? Ксерокс на участке имеется?
Этот день и следующий ушли на то, чтобы встретиться и поговорить с работниками секторов конверсионного отдела. Сектор «К» занимался высокоточными оптическими приборами еще для советской оборонки, которые свелись к секретным разработкам боевого оптического квантового генератора, лазерного оружия то бишь. Очень скоро Денис понял, что информация, содержащаяся на Синицынском диске, касается проекта «Рапира», который успешно прошел полевые испытания и вот-вот должен поступить на вооружение российской армии. Но, как намекнули ему, это уже вчерашний день, и на «Приборе» вовсю идет работа над куда более мощным и перспективным проектом под кодовым названием «Копье», который, по словам начальника сектора Рыжкова, имеет стратегическое значение, так как «посадит Штаты на жопу».
Информация технического характера, которую сдаивал Петровский и оперативники, тесно переплеталась с информацией личной. Средняя зарплата в отделе была немаленькая – около восьми тысяч, а у начальника с премиями выходило все четырнадцать, но на шикарную жизнь в наше время на эти деньги не разгонишься. А вот Лохманенко якобы разгонялся. Техник-лаборант Пискунов, обслуживающий установку высокого напряжения, однажды пригласил новую девушку в «Бригантину» и накормил ужином на шестьсот рублей, чем поразил избранницу и добился если не руки и сердца – такая задача им и не ставилась, – то того, чего обычно подобным способом добиваются. Сумма затрат вознесла его в собственных глазах, в глазах девушки и должна была прославить среди товарищей по труду, но злой случай все перепортил.
Потому что Пискунов увидел, как из отдельного кабинета выходил Лохманенко в компании какого-то мужчины и двух холеных девиц с повадками валютных проституток. А разговорившись с официантом, любознательный пролетарий узнал, что компания отужинала на двадцать две тысячи, да еще тысячу оставила «на чай». Поэтому триумфальная история Пискунова многократно пересказывалась с использованием приема контрастного сравнения: «А эти гады почти тыщу баксов прожрали, да небось на блядей столько же потратили!» – и вызывала возмущенное негодование и классовую ненависть рабочего сословия.
Еще любопытный эпизод – тот самый работяга-грузчик. Был Лохманенко гомосексуалистом или не был (а все, с кем беседовал сам Денис, а также Виктор и Роман, даже не сомневались в том, что был, – и это несмотря на слухи о гулянках с девицами), но какая-то связь с неким пролетарием, работающим на опытном производстве, у него имелась. Половая или какая другая… Имелась до недавнего времени. А почему прервалась? Потому что пролетария убили. Прирезали по пьянке в общежитии.
Стоп. Вот с этого момента до Дениса стало доходить. Где работал? Где-то в цеху. Не в литейке, это точно, и не в гальванике. Тринадцатый механический? Может и там. Где-то на «Приборе», это точно. Фамилия, имя? Да кто его знает… Лохманенко точно знает, его и спросите. Денис показывал карточку Синицына: этот? Люди пожимали плечами. Оказалось, что в обществе предполагаемого полового партнера Лохманенко почти никто не видел; кто-то от кого-то что-то слышал – вот и пошло-поехало. Денис показал фото Пискунову.
– Да, – сказал пострадавший от социального неравенства Пискунов, – с этим человеком Игорь Борисович гулял тогда в «Бригантине».
– Ну, это все лирика, для знакомства, – Денис похлопал его по плечу. – А теперь расскажите, как вы получаете чертежи, да покажите, где храните рабочую тетрадь, прошита ли она, пронумерована как положено?
Все беседы и Денис и оперативники заканчивали вопросом о том, как хранятся грифованные документы, соблюдается ли порядок их выдачи, обновлены ли допуски сотрудников в свете последнего приказа. Поэтому очень скоро по заводу прошел слушок, что прокуратура и ФСБ в очередной раз проверяют режим секретности. То есть то, что на оборонных предприятиях проверяется регулярно. Рутина.
Однако проверка по секторам мало что дает, поскольку участки и лаборатории работают над узкими специальными задачами, по которым невозможно представить всю картину целиком. А кто же тогда эту картину может представить? Естественно, начальник отдела.
* * *
Лохманенко оказался невысоким лысоватым мужчиной крепкого телосложения, с крупным, изрытым оспинами лицом, похожим на картофелину. Оно и выражало ровно столько мыслей и эмоций, сколько может выражать картофелина.
На нем был отличный костюм, хотя галстук висел на шее не завязанный, словно Лохманенко только собирался его повязать перед приходом гостей, но почему-то забыл. Крохотный кабинет был обшит светлым дубом, а напротив рабочего стола стоял всего один стул. Зато на кронштейне висела видеодвойка «Филипс». Когда следователь вошел, Игорь Борисович слегка приподнял голову и, не тратя времени на приветствие, резким голосом сказал:
– Сколько времени вам нужно? В десять у меня совещание.
– У меня тоже совещание, – сказал Денис. – И тоже в десять. Постараемся управиться.
Лохманенко стянул с шеи галстук и, сложив его в несколько раз, положил перед собой на стол.
– Я не понимаю, зачем вы вообще ко мне пришли. По-моему, вы уже допросили весь завод и прекрасно обходились без моего участия. Что вы здесь вынюхиваете?
– Нас интересуют разработки боевого лазера, которыми занимается ваш отдел. Насчет вынюхивания – вопрос не ко мне.
– Ну занимается, – сказал Лохманенко, отвернувшись к окну. – Занимается. Хотя…
Он помолчал.
– Вы молоды и невежественны, и я не знаю, что и как вам говорить. Прочесть вам краткий курс квантовой физики? Но я не лектор, черт побери, не преподаватель, и я не Жванецкий, чтобы сыпать на вас глаголами!.. И почему я вообще должен это делать? На каком основании вы здесь все выню… расследуете?
– Можно включить телевизор? – спросил Денис, доставая кассету из маминой видеотеки.
Лохманенко пожал плечами, но насторожился. На бугристой картофелине наконец-то проявились эмоции. Напряженное ожидание и страх.
Экран зажегся. Шла передача «Тайные силы». Анатолий Тиунов рассказывал о Тиходонском феномене:
– Штурман Зименко заметил яркое световое пятно в направлении север-север-запад. Пятно приближалось к нам с очень высокой скоростью. В первые секунды была мысль о столкновении…
Картофелина отразила явное облегчение.
– Так вот из-за чего весь сыр-бор!
Начальник отдела незаметно перевел дух и быстро завязал галстук. Очень точно и умело, без всякого зеркала.
– У нас по этому поводу проводилось служебное расследование, виновные еще тогда получили строгие выговоры. Это вчерашний день. Просто сегодня старая история попала на экран. Результат всеобщего разгильдяйства и безнаказанности. Надеюсь, в этом я не виноват?
– И все же меня интересует соблюдение режима секретности, – сказал Денис. – Кто допущен к проблеме? Конкретно.
– Ладно. Лохманенко отвернулся от окна и сильно хлопнул ладонью по столу. – Хорошо. Конкретно – участок Сысоева работает над системами наведения и удержания луча, Карпухин работает над высокоточными локаторами, Ревзин – над информационным комплексом, Слива и Рыжков – над собственно рубиновым и газовым лазерами. Моя группа главного конструктора координирует их работу и объединяет результаты воедино. Всего допущенных сто двадцать человек. Полностью проблему представляют восемнадцать. Вместе со мной.
– На какой стадии находятся ваши разработки?
– На самой высшей точке, – чуть не по слогами произнес Лохманенко. – Комплекс «Рапира» проходит испытания на армейских полигонах. Что еще?
– Успешно проходит?
– Очень успешно. Дальше.
– Зря так волнуетесь, Игорь Борисович, – сказал Денис. – Вы так только себя задерживаете… И меня, кстати, тоже.
– Я задерживаю? – ядовито осведомился Лохманенко. – Нисколько. Можете быть свободны, молодой человек…
– Какой радиус действия установки? – перебил его Денис.
Лохманенко, набычившись, сложил руки на груди.
– Три – пять километров.
– Кто-нибудь из посторонних людей проявлял интерес к этим разработкам?
– Да. Главным образом – вы.
– Кто-нибудь еще?
– Нет.
– У кого может находиться вся документация по «Терре-6»?
Картофелина осталась бесстрастной.
– Только в секретной части. У Елены Ивановны Гонтарь. Это очень аккуратный и дисциплинированный человек. Лохманенко замолчал, но удержаться в избранном им же формате строгой сдержанности не смог. – А откуда вы знаете это название?
Денис поднял указательный палец.
– Вот в этом и вопрос! У вас много знакомых?
– Нет. Круг устойчивый и достаточно ограниченный.
– Посторонние люди пытались с вами познакомиться? Может, были какие-нибудь случайные знакомства – ресторан, девушки?
– Не пью. По ресторанам ходить времени нет – работа, знаете ли. И у меня, в конце концов, семья.
– Какие-нибудь подозрительные звонки по телефону?
– Нет. Нет и нет, черт побери! В США и Англии с конца шестидесятых работают над боевыми лазерами, и, насколько я знаю, они ушли далеко вперед по сравнению с нами! На кой им ляд, простите, наша «Рапира»? Бороться с насекомыми? Абсурд.
Лохманенко выразительно посмотрел на часы и поднялся из-за стола. Часы выглядели скромно, но поднатаскавшийся Денис распознал в них швейцарский дизайн.
– В общем так, молодой человек. Подытожим. Мои проекты интереса для иностранных разведок не представляют – это мы выяснили. Случайных знакомств я не завожу. По телефону со шпионами не общаюсь. На этом позвольте откланяться…
– Но у вас есть и другие разработки, – напомнил Денис. – Кроме «Рапиры».
– То есть? – озадаченно уставился на него Лохманенко. – Вы имеете в виду экологический комплекс «Пленка»? Это абсолютно мирное изобретение.
– Я имею в виду боевую установку «Копье». Ваш последний проект. Радиус действия – 100–150 километров. Или это тоже вчерашний день?
– Откуда вам известно про «Копье»?
– И это вопрос! – повторил следователь.
Лохманенко сел и снова набычился.
– Впрочем, догадываюсь. Ревзин или Карпухин… Ладно. Дело в том, что «Копье» – это лишь прототип, болванка, полевых испытаний еще не было, так что и говорить здесь абсолютно не о чем. В Оклахоме, в квантовом центре Планка, есть куда более смелые проекты – например пятисоткилометровый всепогодный луч, на который не влияет облачность… Но это тоже модель, которая, скорее всего, никогда не станет реальной боевой машиной. Таких проектов в мире – тысячи. Читайте научную периодику, молодой человек!.. Кстати, и основные принципы, по которым создавались и «Рапира», и «Копье», описаны там не один десяток раз, со всякими подробностями… Почитайте, почитайте.
Лохманенко встал, подошел к крохотному зеркалу, проверил узел галстука, подтянул его. Виктор и Роман ждали за дверью с наручниками, но он об этом не догадывался. А Денис должен был определить, есть ли основания задерживать Лохманенко или нет? Но пока не мог этого сделать.
– Вы были знакомы с Синицыным? – спросил Денис.
– Синицын? Кто он такой?
– Грузчик из механического цеха.
– Какой-то грузчик… – пробормотал Лохманенко своему отражению в зеркале. – Зачем мне грузчик?
– И это вопрос!
– Вы меня извините, молодой человек…
Лохманенко слегка улыбнулся.
– Есть такая поговорка: один дурак может задать столько вопросов, что на них и сто умных не ответят.
– Согласен, – кивнул Денис. – Значит, не знакомы?
Лохманенко повернулся к нему.
– По вашему голосу, молодой человек, я чувствую, что здесь скрывается какая-то каверза. Грузчик Синицын, двенадцатый механический… – Он нахмурил лоб. – Да, мне приходится часто бывать на производстве, контролировать… Не без того… Синицын, Синицын…
Лохманенко почмокал губами.
– Нет, не знаю…
– А я не говорил, что он работает в двенадцатом цеху, – вскинулся Денис. – Я сказал, что он из механического цеха.
– Бросьте! – досадливо отмахнулся от него Игорь Борисович. – Бросьте эти ваши дешевые трюки! Как вам не стыдно? На заводе один-единственный механический цех, и его порядковый номер – двенадцать. И что тут такого?
– Сколько времени на ваших часах? – неожиданно спросил Денис.
Лохманенко оттянул манжету. Денис напряг зрение. Точно, «Луи Монэ». Обманчивая скромность говорит об ограниченности серии и высокой цене.
– Девять пятьдесят пять, мне пора.
– Вы довольны их ходом? – спросил Денис. – Я своими не очень… Больше понтов, чем точности!
Он тоже показал запястье, на котором мерно тикал «Константин Вашерон».
На неровной картофелине отчетливо отразился интерес. Более пристальный взгляд – и его сменила гримаса возмущения.
– Вы носите чужие ча…
Фраза была резко оборвана, но слово уже вылетело.
– Значит, вы все же были знакомы!
– С кем?
Денис протянул руку с фотографией.
– А-а, так это тот самый забавный мужичонка!.. – воскликнул Игорь Борисович. – Что же вы мне сразу не показали фото… Его фамилия Синицын? Что же, хорошо…
Он наконец довел узел до абсолюта, поправил воротник и одернул пиджак.
– Семь классов образования, полное невежество, девственное, я бы сказал… Но очень пытливый ум. Он однажды остановил меня в цеху, спросил что-то смешное, кажется, про опыт Майкельсона-Пиза по измерению углового диаметра небесных тел… Ну я ответил, мы пообщались немного…
Лохманенко полувопросительно посмотрел на Дениса.
– Вы были хорошо знакомы, Игорь Борисович. И встречались не раз. И ходили в ресторан. Вы же сразу узнали его часы. И, разумеется, прекрасно знали фамилию Синицына. Зачем вы уходите от ответа?
На столе у Лохманенко зазвонил телефон.
– Сейчас буду. Хорошо, – пробурчал в трубку Игорь Борисович и бросил ее на рычаг.
– А Рогова Дэ Дэ вы знали? – подчиняясь интуиции, спросил Денис. Часовой клуб, говорите…
– Дмитрия Дмитриевича я, безусловно, знал. Это человек моего уровня и моего круга.
– В каком ресторане вы с ним были?
– Ни в каком. Меня ждут, я должен идти, – сказал Лохманенко, направляясь к двери. – Надеюсь, вы меня не будете задерживать.
Фраза прозвучала двусмысленно, с учетом ожидающих за дверью наручников.
Лохманенко темнил. Его следовало опустить в ИВС, покрутить как следует и расколоть, как говорится, до самой жопы. Если бы он не был главным конструктором, доктором технических наук и лауреатом Государственной премии, Денис так бы и сделал. Но для крупной рыбины сеть умозрительных доказательств была тонковатой.
– Не буду, – ответил он и вышел.
Роман и Виктор смотрели выжидающе. Денис покачал головой. Следом вышел Лохманенко и с силой захлопнул за собой дверь.
– Хочу вам сказать кое-что на прощание, молодой человек… Я сижу на этом месте не для того, чтобы помнить в лицо всех грузчиков и отвечать на вопросы, связанные с ними. Я отвечаю на другие вопросы. Куда более серьезные… Будьте здоровы.
Главный конструктор сунул руки в карманы брюк и, наклонившись вперед, словно разглядывая что-то под ногами, быстро пошел по коридору.
– Кажется, мы ему не понравились, – сказал Роман.
Лохманенко остановился в конце коридора у лифта, поджидая, когда подъедет кабина. В их сторону он не смотрел.
– Взаимно, – сказал Денис.
* * *
– Девяносто пять идет, не меньше, – сказал капитан Миронов, обращаясь к своему напарнику сержанту Володько. – Серебристый, видишь?
– Вижу, – сказал сержант Володько.
– Спор? Ящик пива.
Сержант присмотрелся. Это была хорошая точка, «золотая высота» у Т-образного перекрестка, откуда простреливались все три улицы на несколько километров в каждую сторону. «Крайслер-себринг» двигался в самом начале улицы Освобождения, он только что повернул, почти не сбрасывая скорость, и, судя по звуку, водитель снова вдавил педаль газа в пол.
– Сто десять, – позволил себе не согласиться сержант.
– Стреляй.
– Так ведь все равно – погрешность, товарищ капитан…
– По фигу погрешность. Стреляй.
Сержант уже держал в руке «пистолет» радарного устройства, наблюдая за танцующими на мониторе цифрами. Тридцать пять… тридцать… восемнадцать… двести сорок… двести девяносто… Нахмурившись, он постучал указательным пальцем по кожуху «пистолета».
– Ну?
Капитан уже вышел на проезжую часть, нетерпеливо постукивая жезлом по колену.
– Не понял, – сказал сержант. – Галиматья какая-то.
Теперь цифры вообще исчезли и на их месте запульсировали непонятные значки, похожие на расчлененных человечков.
– Здесь ничего не разобрать, товарищ капитан!..
– Ну, Володько… – покачал головой Миронов. – С тебя ящик в таком разе.
Он энергично помахал жезлом и показал на обочину, призывая «Крайслер» остановиться. Взвизгнули тормоза. Машина, клюнув передком, прижалась к обочине и остановилась в каком-нибудь метре от Миронова. На асфальте остались отчетливые темные полосы. Стекло на водительской стороне бесшумно уплыло вниз. Капитан обошел машину и, наклонившись к окну, убийственно вежливым тоном произнес:
– Капитан Миронов. Добрый вечер. Ваши документы, пожалуйста…
В этот момент из-за поворота с ревом вылетела «Лада»-«десятка» с тонированными стеклами. Ее чуть не развернуло поперек дороги, но она сумела выровняться и, набирая обороты, устремилась вперед.
– Сержант! – рявкнул Миронов, повернувшись к напарнику.
Тот понял и подал знак «десятке» остановиться. Но «Лада» лишь слегка притормозила, проезжая мимо размахивающего жезлом Володько, мигнула дальним светом и умчалась.
Миронов выругался и тут же связался с центральным постом, сообщив номера и приметы нарушителя.
– Это называется «прощайте, права, навеки», – произнес он, отключая рацию. – Вот так. Ну а с вами что приключилось, что вы так спешили, гражданин…
Капитан заглянул в права.
– …Гражданин Лохманенко?
– Не ваше дело, – раздался с водительского сиденья неприятный визгливый голос. – Я запишу ваш личный номер, капитан, и завтра же утром, если мне сейчас же не вернут документы, вы отправитесь инспектировать проселки в Тмутараканском уезде!
– Так. Ясно, – спокойно произнес Миронов. – Выйдите, пожалуйста, из машины.
– Что?! Считайте, вы уже на проселке!
– Давайте, давайте, гражданин Лохманенко… Вам еще придется пройти тест в наркологическом диспансере. Это долгая и скучная песня, поверьте мне. А в случае неповиновения – также тест на лояльность органам правоохраны в камере предварительного заключения.
Внутри раздалась ругань, дверца открылась, и из «Крайслера» вышел раскрасневшийся то ли от возмущения, то ли от алкоголя водитель.
– Откройте багажник, – бросил Миронов. – Сержант!
Володько стал исследовать содержимое багажника. Миронов заглянул в салон, увидел симпатичную девушку на пассажирском сиденье, многозначительно хмыкнул. В этот момент загорелась лампочка на его рации.
– Четвертый на связи, – сказал капитан. – Что там у вас?
– Доложи обстановку, четвертый, – ответила рация голосом полковника Рябушкина. Голос был глухой и недовольный.
Капитан Миронов удивленно вскинул голову и доложил:
– Нахожусь на улице Освобождения, работаю с задержанным за превышение скорости «Крайслером-себринг» номер шесть-три…
– Хорошо, – перебил его полковник. – Теперь отойди на пять метров от машины.
– А лучше на пятьсот, – ядовито добавил Лохманенко, слышавший переговоры.
Капитан отошел в сторону.
– Отошел? Теперь слушай. Верни документы водителю и отпусти его на все четыре стороны. Машина в разработке. «Лада», которую ты хотел задержать – из Конторы, они пасли этот «Крайслер». Мне только что звонили из областного управления, обещали, что тебе глаз на жопу натянут, если еще раз перед ними махнешь своей палочкой. Так что номера – и эти, и те что на «Ладе» – на лбу себе напиши, чтобы не забыть. Понял?
– Понял, – побелевшими губами произнес капитан Миронов.
– Тогда выполняй. Конец связи.
* * *
Сначала это было маленькое пятно почти правильной округлой формы.
Родители в гостиной смотрели телевизор, а мальчик играл в космическую стратегию «Пираты Южной Галактики». Отец купил ему этот диск только вчера, но мальчик успел пройти уровни новичка и профессионала и теперь сражался на черных полях вселенной в роли эксперта высшей категории. У него была цепкая память и живое воображение – что встречается в одной голове крайне редко. Иногда он вспоминал про пятно и переводил взгляд на потолок.
Пятно постепенно увеличивалось. И это было правильно.
Потому что на самом деле потолок был не потолком, а Главным Монитором звездолета, а пятно на потолке было не пятном, а загадочным материком далекой загадочной планеты. А каждому астронавту известно, что при приближении к планете материки увеличиваются в размерах и меняют очертания.
Вот и пятно уже было не круглым, а скорее похожим на собачью голову с густой растрепанной шерстью.
Мальчик подумал, что назовет планету Рекс.
Потом он снова на какое-то время ушел с головой в компьютерную игру, пока родители не позвали его ужинать.
– Я открыл новую планету, – сообщил он за ужином. – Называется Рекс.
– Жизнь там есть? – поинтересовался отец.
– Пока не знаю. Трудно разглядеть. Надо подлететь поближе.
– Ищи воду. Если есть вода, значит, есть жизнь.
Отец всегда давал дельные советы.
Когда мальчик вернулся в свою комнату, пятно выросло вдвое, и теперь к голове собаки добавилось мохнатое и довольно безобразное туловище.
Он играл на компьютере до тех пор, пока из родительской спальни не раздался голос матери:
– Пора спать!
– Ага! Сейчас! – ответил мальчик, не отрываясь от экрана компьютера.
Чуть позже он выключил верхний свет и бросил под дверь полотенце, чтобы родители не увидели мерцающий свет монитора. Он играл до часу ночи, пока глаза не начали слипаться. Потом выключил компьютер и лег спать. Пятно на потолке находилось как раз над его головой, оно стало огромным.
«Экипаж, приготовиться, – передал мальчик по внутренней связи. – Через минуту входим в верхние слои атмосферы».
Это уже была не собака, это был огромный космический осьминог. Он бормотал на своем космическом языке: «Даб, даб, даб…» Мальчик свесил голову и увидел лужу рядом с кроватью. Капли размеренно падали с одного из щупалец осьминога на пол.
«Где вода, там жизнь», – удовлетворенно подумал мальчик, а потом уснул.
* * *
– Да-а, – со значением протянул слесарь, разглядывая стекающие по стене потоки воды. Он глянул под ноги и отошел в сторону, на более сухое и безопасное место. Пол в углу и детская кровать, которую только что передвинули в центр комнаты, покрыты кусками мокрой штукатурки и тряпками, которыми хозяйка квартиры надеялась собрать воду. Тряпки закончились, и теперь хозяева собирались пустить в ход старые газеты. Но это были напрасные старания – воды слишком много, она успела залить соседей снизу на четвертом и третьем этажах, а когда аварийная бригада покидала диспетчерскую, умолкнувший было телефон снова стал трезвонить: возможно, это были соседи со второго.
Вернулся запыхавшийся сантехник, он бегал на пятый этаж, откуда протекала вода.
– Никто не открывает.
– Может, спят? – предположил слесарь.
– Да ну, восьмой час уже…
– Значит, напились до отключки.
– Там кто-то должен быть, – тихим осипшим голосом произнес мальчик. Его только что переодели в сухую пижаму, высушили голову феном и напоили отваром валерьянки. – Раз есть вода, значит, кто-то там живет. Только он не хочет идти на контакт.
Слесарь посмотрел на него.
– Логично, – сказал он. – Значит, будем ломать дверь.
Перфоратор легко вошел в сердечник замка, осыпав пол металлической стружкой. Слесарь просунул в отверстие отвертку и выдвинул из пазов ригеля.
– Доброе утро! Подъем! – крикнул он, открывая дверь и входя в квартиру. Через порог на лестничную площадку выплеснулась вода. Слесарь невольно приподнялся на цыпочки, чтобы не замочить ботинки, но тут же вспомнил, что они и без того мокрые насквозь.
В прихожей был потоп. Потемневшая от воды ковровая дорожка собралась гармошкой, над ней плавал мусор и одинокая женская туфелька на высоком каблуке.
– Есть кто-нибудь дома? – снова крикнул слесарь.
Никто не отозвался.
– Во, смотри, – сантехник поднял с пола пластмассовую мыльницу, в которой лежал золотой кулон на цепочке.
– Ага, – отрывисто сказал слесарь и направился в ванную.
В ванной горел свет. Вода струей била из крана, ударяясь в колено женщины, которая лежала на дне ванны под розовой поверхностью, подобно огромной пластмассовой кукле. Кожа была неестественно белой и сморщенной, а глаза и рот женщины были открыты. Она была мертва.
– Мама родная… – пробормотал сантехник и тут же согнулся пополам, стравив завтрак себе на ноги.
Слесарь закрутил краны, вытер мокрые руки о комбинезон и достал из кармана телефон.
– Раз вода, говоришь, значит, кто-то живет… – произнес он, обращаясь неизвестно к кому. – Нет, брат! Значит, кто-то не живет…
Он набрал на трубке короткую комбинацию цифр и через секунду сказал уже другим тоном:
– Алло, это милиция? Тут женщина в ванне мертвая. Записывайте адрес…
* * *
– Кто прописан по адресу? – спросил Курбатов.
– Седых Вера Алексеевна, семьдесят девятого года рождения, – сказал дежурный.
Курбатов раскрыл записную книжку, торопливо перелистал ее и ткнул пальцем в одну из недавно заполненных страниц. Вера Седых… Есть.
– Я выезжаю.
Судмедэксперт и криминалист уже работали, когда он прибыл на место. Пол был застелен мокрыми изорванными газетами. Труп лежал в ванне, откуда успели спустить воду. Окоченевшие руки были приподняты над туловищем и разведены в стороны.
– Колотая рана у основания шеи, – сказал судмед, показывая красную дырочку над левой ключицей… – У кого-то из наших был труп с таким ранением…
– А у тебя? – Курбатов обернулся к Савицкому.
– Пока ничего. – Криминалист задумчиво пожевал мундштук беломора. – Воды было по лодыжку. В ванной бардак, как и везде. И ничего интересного.
– А газеты кто на пол набросал?
Савицкий пожал плечами.
– Сантехники, видно…
– И вправду бардак, – прорычал Курбатов.
Он позвал лейтенанта и велел ему привести жильцов из соседних квартир на площадке, а также с верхнего и нижнего этажей. А заодно разузнать, с кем из соседей погибшая была в приятельских отношениях. Пока лейтенант бегал, Курбатов обошел квартиру.
Было ясно, что он опоздал. Еще двенадцать часов назад Вера Седых была жива. Та самая Вера Седых, с которой Таня Лопатко провела последние часы своей жизни. Она пропала сразу после смерти Лопатко – телефон молчал, на работе она не появлялась, и Курбатов был на сто процентов уверен, что Вера пустилась в бега. Это ему было даже на руку, поскольку бегство косвенно указывало на ее виновность, а так как бегунья она была неопытная, нервная, то сама должна была засветиться, и Курбатов рассчитывал взять ее тепленькую не позднее, чем через неделю… Да он просто не сомневался, что именно так оно и будет!
Курбатов разозлился. Теперь ни Веры, ни косвенной виновности, ни задушевных бесед в камере СИЗО.
– Я помогала ей иногда по хозяйству, – протараторила женщина в спортивном костюме, соседка из квартиры напротив. – Борщик сварю, картошечки почищу, в квартире уберусь. У нас были прекрасные отношения, просто замечательные, вы ничего такого не подумайте…
– Вчера, вспомните, – перебил ее Курбатов. – Кто-нибудь приходил к ней?
– Ну-у… – Женщина состроила задумчивую гримаску. – Не знаю. Вообще-то у нее были кавалеры, но без этого… Без бандитизма. Все солидные такие, с положением…
– Кто именно? Имена, фамилии? Приметы?
– Ой, трудно сказать…
– Я часто видел двоих, – подал голос высокий лысоватый мужчина.
Он прокашлялся.
– Меня зовут Антон Григорьевич, мы живем как раз под Верой, в двенадцатой квартире. Это у нас потолок рухнул ночью…
– Кого вы видели?
– Один пожилой. Лет под пятьдесят. Невысокий. Лицо такое невыразительное. Ну…
Антон Григорьевич потер ладонью заросший утренней щетиной подбородок и усмехнулся.
– Кирпича просит. Нос крупный, лоб невысокий, глубокие залысины. Одевается хорошо. И машина хорошая.
– Что за машина?
– Ну, такая… – Он покрутил рукой в воздухе. – Спортивная. Серебристая. Американец, кажется. Запер меня однажды – поставил машину так, что мне утром было не выехать. А тут сына надо в школу отвезти и самому на работу не опоздать. Пришлось сигналить, пока он не вышел и не отогнал ее в сторону. Еще недовольный такой был…
– Госномера записали?
Антон Григорьевич пожал плечами.
– Так ведь… Нет. Если бы не досигналился до него, тогда, возможно…
– Я помню номера, – вдруг показалась рядом мальчишеская голова. – И марку помню. Это «Крайслер-себринг», «купе», двигатель три литра, рядный, четырехцилиндровый, автоматическая коробка передач, разгон до сотни за восемь и три секунды. Вы записываете?..
– Ты почему еще не в школе? – нахмурился Антон Григорьевич. – Что за дела, Степан?
– Погодите, – сказал Курбатов. – Со школой мы как-нибудь утрясем. Так какие были номера у машины, мальчик?
– Эс шестьсот тридцать пять, эр ха двадцать один, – отчеканил мальчик. – Он все время бросает машину как попало. И у него задний бампер треснул, а он его скотчем замотал. И стекла с электроподогревом, и левое зеркало с электроподогревом, а резина низкопрофильная, семнадцатка…
– Погоди, – остановил его Курбатов. – Ты просто настоящий сыщик. Так, может, ты знаешь, как зовут этого человека? Ну, который водит эту машину?
– Нет, – с гордостью сообщил Степан. – Мне люди неинтересны. Я интересуюсь механизмами. И путешествиями. Вы играли в «Пиратов Южной Галактики»?
– Не играл. Но ты молодец. Теперь ты можешь идти в школу, – Курбатов потерял интерес к мальчику и повернулся к его отцу.
– Я так понял, что владелец «Крайслера» оставался у Веры Седых на ночь?
– Да, конечно.
– И как часто?
– Раз в неделю, два… Примерно так. Но в последнее время я его не видел. Зато где-то на прошлой неделе мы с ней встретились в лифте. Она была с другим парнем. Этот гораздо моложе.
– И как он выглядел?
– Обычный парень, лет за двадцать пять. Высокий, худощавый. Шатен. Зеленоватая куртка, кажется… Хотя не буду утверждать, что именно зеленоватая. Ничего такого, в общем, запоминающегося.
Курбатов заполнял бланк повестки. Он кивнул, не поднимая головы, затем отложил ручку и протянул повестку Антону Григорьевичу.
– Я вас жду завтра у себя. Адрес здесь записан. Время проставите сами, когда вам будет удобнее. Только предупредите меня где-то за час до встречи. Завтра мы поговорим обо всем этом подробнее. Все, спасибо.
Он поднялся, тщательно разгладил брюки и отправился в ванную.
– Какие новости, Савицкий?.. Ну ты и накурил здесь! – Он помахал перед лицом ладонью, разгоняя дым. – Хоть бы уж сигареты покупал приличные, что ли… Нашел что-нибудь?
Труп уже увезли, а вместе с ним уехал и судмедэксперт. Савицкий сидел на корточках, внимательно разглядывая эмаль на краях ванны и дымя беломором.
– Картинка в общем и целом такая. – Он глубоко затянулся, глянул на окурок и, поплевав на него, бросил в бумажный кулек. – Убийца сидел в квартире, не знаю как долго. На лоджии сухо, и там следы от мужских ботинок. У нее там пылища, давно не убирали, видно, а он принес на ботинках снег, который растаял и превратился в грязь. В общем, следы отчетливые. И довольно свежие. Много следов. Когда она пришла домой, он, по всей видимости, был уже здесь.
– Дружок? Любовник?
– А чего бы он тогда прятался? – резонно заметил Савицкий. – Он бы с ней прямо в ванной и сидел, развлекал бы ее. А так… Дверь в ванную он ножичком отпер. На косяке и на двери следы остались – вон, обрати внимание. Прикинь заодно, какого он росточку был.
Курбатов прикинул. Убийца просунул нож в щель между косяком и дверью и выломал щеколду. Судя по толщине, это явно был не столовый нож, а росту в убийце было…
Курбатов встал перед дверью, примериваясь, как бы он ломал ее. Убийца был выше его почти на целую голову.
– Потом он зашел, – продолжал Савицкий. – Быстро, она даже не успела вскочить. И одним ударом…
* * *
Виктор постучался и вошел. Курбатов мельком взглянул на него и кивнул, продолжая что-то писать. На столе перед ним лежал портативный магнитофон.
– Садитесь, не стойте, – буркнул он. – Я сейчас.
– У вас можно курить?
Важняк взял из пепельницы окурок с наросшим столбиком пепла, стряхнул пепел и глубоко затянулся.
– Нельзя, – сказал он.
Виктор сел, поставил локти на колени и сплел пальцы в замок. Через минуту он откинулся на спинку стула, перекрестил ноги и сунул руки в карманы пальто. Потом поднялся и начал осматривать ряды серо-зеленых папок на полке, а когда осмотрел, то стал изучать молодой побег традесканции, свисающий из закрепленного на металлическом каркасе горшка.
– Сядьте, – сказал Курбатов, не поднимая головы.
– Я здесь уже десять минут сижу, – сказал Виктор.
Курбатов вдруг посмотрел перед собой – не на Виктора, а именно перед собой, то есть в оштукатуренную желтую стену, – и пошевелил губами, словно вспоминая какое-то стихотворение. Потом сказал: «Ага» и снова принялся писать.
Виктор сел на место.
– Вы будете сидеть гораздо дольше, Виктор… как там вас по батюшке, не помню, – пробормотал важняк.
Виктор дернул плечами и изобразил на лице усмешку. Он собирался что-то ответить, но так и не ответил. Через несколько мгновений его усмешка осыпалась в то скучно-тревожное выражение, с которым он явился в кабинет Курбатова.
– А ведь я вас помню, – сказал он позже. – Мы встречались тогда у входа в прокуратуру, и Татьяна была…
– Была, – подтвердил Курбатов.
Он энергично воткнул догоревший окурок в пепельницу, словно прикончил кого-то, собрал бумаги в стопку, обстучал ее с двух сторон и положил перед собой.
– Вы преклоняетесь перед людьми нашей профессии, – сказал Курбатов. – Я отлично помню. А следователи по особо важным делам для вас вообще… Типа ноги готовы целовать. Я правильно цитирую? Вы готовы целовать мне ноги?
Лицо Виктора застыло.
– Нет.
– Ну и ладно. Тогда к делу. Должен предупредить вас, что разговор предстоит важный и нелегкий. И я собираюсь записать его вот на эту машинку. – Курбатов постучал пальцем по панели магнитофона. – Возражений нет?
Виктор издал горлом неопределенный звук и снова сцепил ладони.
– Вот и хорошо. – Курбатов включил запись. – Первым делом хочу спросить: вам известно, почему я вызвал вас сегодня?
– Ну… По убийству Татьяны Лопатко, – сказал Виктор. – Я приходил и соседи рассказали…
– Говорите громче, пожалуйста. По убийству – это ладно. А почему только Лопатко?
Виктор пожал плечами.
– Вам известно что-либо о том, где находится Вера Алексеевна Седых?
– С ней что-то случилось? – встрепенулся Виктор.
– Повторяю вопрос: вам известно что-либо…
– Нет. То есть… Дома, наверное. Где ей еще быть?
– Ясно. В каких отношениях вы находитесь с Верой Алексеевной?
– Мы друзья. Не больше и не меньше.
– Когда и где познакомились?
– Лет семь назад… Послушайте, при чем тут Вера? Вы ее в чем-то подозреваете? Но это же полная…
– Отвечайте на вопрос.
– Она проходила преддипломную практику в газете Министерства ресурсов. Я тогда работал там, в финансовом отделе. Помог ей сделать неплохой материал, его даже «Вечерка» перепечатывала. Так и познакомились… И подружились.
– Вы звонили ей в последнее время?
– Нет.
– Почему? Ведь вы друзья.
Виктор усталым жестом собрал лицо в ладони и шумно выдохнул.
– Не до того было, сами понимаете. Эта история с Татьяной… Мне не хотелось никого видеть.
– Логично, – одобрил Курбатов. – А Вера Алексеевна вам звонила?
– Нет.
– Ей тоже не хотелось никого видеть?
– Не знаю. Наверное… – Виктор вдруг подался вперед, ухватившись за край столешницы. – Объясните же мне в конце концов толком: с Верой что-то случилось? Она в больнице? Вы задержали ее? Почему вы вызвали меня именно сегодня?
Курбатов закурил новую сигарету и, сведя руки за затылком, с наслаждением потянулся. Прищурив глаза, он некоторое время спокойно наблюдал за Виктором, а потом нажал на клавишу и поставил магнитофон на паузу.
– Хорошо, я отвечу на ваш вопрос, – сказал он. – Сегодня утром Вера Алексеевна была найдена в своей квартире. Ее убили.
Виктор в одно мгновение побелел как полотно.
– Веру-у?.. – шепотом протянул он. – У-убили? Ее убили?!
Он приподнялся, вперившись в следователя округлившимися глазами, громко сглотнул и тяжело опустился на стул.
– Но ваша жизнь еще продолжается, – сказал важняк. – Ваша, подчеркиваю. И в ваших интересах говорить со мной откровенно.
– О чем нам говорить? – глухо проговорил Виктор.
– О вас. О Татьяне. О Вере. О случайностях и закономерностях. О чем угодно. – Курбатов внимательно изучил ногти на своей левой руке. – Вы допускаете, что убийство Татьяны и Веры – это вещи одного порядка? И что следующим, если убийца останется на свободе, будете вы?
– Я? – спросил Виктор, уставившись в пол.
– В общем, так. Я снимаю магнитофон с паузы, а вы рассказываете о событиях того вечера, когда была убита Татьяна Лопатко. Внятно и по порядку. Готовы?
Щелкнула клавиша магнитофона. Виктор сделал было останавливающий жест рукой, но тут же безвольно уронил ее на колено.
– В тот вечер с нами был ваш коллега. Денис Петровский, – сказал он. – Это вас не смущает?
– Нисколько, – ответил Курбатов.
– Хорошо. Мы собрались тогда вчетвером, две пары – я и Татьяна, Денис и Вера. Поужинали, выпили…
– Стоп. С Татьяной Леонардовной у вас были близкие отношения?
– Да.
Курбатов кивнул. Его нижняя челюсть упрямо выдвинулась вперед.
– Дальше. Выпили – и?..
– Танцевали. Шутили. Говорили о том, где хорошо провести отпуск. Турция, Новая Зеландия… Я прихвастнул немного. А Денис напрягся – у него проблемы с финансами, я понимаю… Ну а Вера привыкла жить на широкую ногу… Но никаких ссор, никаких выяснений отношений не было. Потом мы танцевали… Виктор на некоторое время замолчал, массируя пальцами переносицу. – А потом Денис вдруг ушел. Ни с кем не простился. Странно так… Это не похоже на него. И Татьяна занервничала…
– В чем это выражалось?
– Мы танцевали почти в полной темноте. Ну и… Мы целовались. А потом, когда Денис ушел, она не захотела больше целоваться. И не разговаривала почти. А Вера сидела какое-то время, смотрела на нас, потом вышла. Я уже понял тогда, что вечер не удался. Выключил музыку, включил свет. Таня стала убирать со стола, я ей помогал. Молча. Потом вернулась Вера, уже одетая. Сказала, что ей нужно срочно ехать. Попросила меня проводить ее до стоянки такси. Я оделся и пошел с ней. Такси на стоянке не оказалось. Я попробовал затормозить частника, но никто не останавливался. Где-то час прошел, прежде чем удалось найти машину… Ну а потом я увидел, что свет у Татьяны уже не горит, и тоже решил ехать домой. Мы сели с Верой в такси, сначала подвезли ее, а потом я поехал к себе.
– Один?
– Один, конечно.
– Вот как! – Курбатов усмехнулся. – Я что-то не пойму: вы находились в близких отношениях именно с Татьяной Леонардовной – верно? Вы выпили, у вас есть возможность провести вместе ночь. К тому же Татьяна чем-то расстроена. И вы, вместо того чтобы успокоить ее, – вы садитесь в такси и уезжаете вместе с Верой… Вы сами-то хоть верите в эту чушь?
– Да нет, вы не поняли. Татьяна такой человек… Она не любит, когда стоят над душой. И когда ей плохо, она предпочитает остаться одна. Она никогда не заплачет, если ее кто-то видит… Я просто не хотел надоедать ей. Она выключила свет, дав мне понять, что не хочет никого видеть. Понимаете?
– Я знаю Татьяну побольше вашего, – выговорил Курбатов, не скрывая злости. – Она такой же человек, как все. И я не вижу в вашем поступке ни логики, ни правдоподобия. Это дает мне основания не верить вашему рассказу.
– Но почему?! Я сказал вам правду!
– К сожалению, вы не поняли ничего. – Курбатов выключил магнитофон. – Что ж, продолжайте уверять меня, клясться, божиться, как вам угодно. Но сотрудничать с правосудием вы не хотите, несмотря на прямую, казалось бы, выгоду для себя. Спрашиваю: почему? Отвечаю: вы стремитесь что-то скрыть. А раз вы скрываете, значит, на вас есть какая-то вина. А моя работа как раз и состоит в том, чтобы делать тайное явным и искать виновных. Этим я и займусь. И сообщу вам о результатах. Но…
– Я ни в чем не виноват! – охрипшим голосом выкрикнул Виктор.
– Но пока я работаю, вы посидите под стражей. Подумаете. Сопоставите. Сделаете выводы.
– Я не понимаю, что вы хотите от меня услышать! Что я убил Татьяну? Зачем? Где здесь логика, о которой вы мне твердили?
– Логика? Ревность – вот вам и вся логика. А еще – желание скрыть компрометирующие вас факты. Причин может быть множество. Кто-нибудь подтвердит, что вы в ночь убийства были дома?
– Таксист… Наверное.
Курбатов засмеялся.
– Вы провели ночь с таксистом?
– Нет. Но я…
– Ладно. Все. Не будем терять время. – Курбатов перестал смеяться и встал. – Впрочем, что касается лично вас, то свободного времени у вас теперь будет навалом.
* * *
Спустя двадцать минут Курбатов постучался в кабинет начальника ИВС – изолятора временного содержания, куда должны были определить Виктора.
– Какие трудности? – поинтересовался начальник.
– Человечек мой присядет у вас ненадолго, – сказал Курбатов. – Вот-вот подвезут. Это по делу Лопатко.
Начальник кивнул.
– Надо бы «человечка» к нему определить. Чтобы было с кем словом перемолвиться.
– Не вопрос, – сказал начальник.
Он позвонил куда-то по внутреннему, буркнул:
– Что там у нас по баянам? Свободен кто-нибудь?
Выслушав, он молча положил трубку.
– Зимухин и Турбан остались, – сообщил он. – Ты как?
– Турбана давай. Я с ним работал. Изощренный, как инквизитор. И вот еще что…
Курбатов задумчиво прикусил ноготь на большом пальце.
– Нужно прослушку поставить в камеру. Для страховки. Постоянная запись в автоматическом режиме. Устроишь?
Начальник улыбнулся и показал кулак с отогнутыми мизинцем и большим пальцем: только наливай!
Это была шутка. На серьезный лад, но только шутка.
* * *
Прошлым утром Вера назначила ему последнее свидание – в секционном зале бюро судмедэкспертизы. Он пришел с цветами, как положено. Курбатов, увидев цветы, высоко поднял брови. Вера лежала на голом цинковом столе, со слегка раздвинутыми ногами. Он часто видел ее в этой позе, но сейчас это мог видеть кто угодно, и в этом была одна из многочисленных противоестественностей смерти. На пальцах ног – потускневший маникюр, зато на руках ногти аккуратно подстрижены квадратиками, и краска держится хорошо. Лицо спокойное, глаза закрыты, волосы собраны в пучок на макушке и перетянуты дешевой резинкой, чтобы не мешали патологоанатому.
– Пришли сравнить? – повернулся к нему Рачков. – Да, орудие точно такое!
Он зашивал разрез на ее груди; когда он продевал через кожу длинную кривую иглу, рукав халата задевал ее левый сосок. Тот инопланетно-шпионский монстр, что находился в ее теле, покинул его через эту дыру, оставив ставшую ненужной пустую оболочку. Денис положил цветы на край стола и вышел. Рачков удивленно посмотрел на цветы, потом перевел недоуменный взгляд в спину следователя Петровского.
Весь оставшийся день и ночь он провел дома, даже из комнаты не выходил. Смотрел в окно, смотрел в стену, поставил перед собой бутылку «Дона-батюшки» и смотрел на нее. Потом убрал водку в стол. На несколько минут в поле зрения появилось белое как мел лицо матери. Она только охнула и трижды перекрестилась – это как-то не очень вязалось с Кастанедой и пришельцами. Но у Дениса не получилось додумать эту мысль до конца. Есть не хотелось, спать не хотелось. Ничего не хотелось. Все процессы в организме замерли, как у медведя во время спячки. И даже мозг работал только в режиме просмотра. Одни картинки.
Они с Верой встречаются в «Монархе», она вертит в руках часики за сто тысяч долларов. Потом они в «Зефире». Драка. А вот она стоит в проеме кухонной двери, одетая во что-то донельзя прозрачное. Красивое кино, ничего не скажешь… И тут появляются большие титры, как в старых довоенных фильмах: «А за некоторое время до этого…»
Незнакомая квартира, приглушенный свет, Вера сидит, выпрямив спину, за журнальным столиком, на ее лице незнакомое Денису строгое и хищное выражение. Какой-то мужчина в черном плаще меряет шагами комнату, с его уст срываются тяжелые и веские слова: «Ты должна, ты должна, должна подцепить его. Как угодно. Где угодно. Влюбить. Увлечь. Закабалить. Чтобы он бегал за тобой, как собачонка. И когда он принесет тебе этот диск в зубах – ты отдашь его мне. И до конца жизни после этого ты можешь не делать ничего. Только танцевать и веселиться… А если ты поймешь, что ничего не получается, и он не отдает диск, ты сообщишь нам…» И вот действие возвращается в ее квартиру, где Вера стоит перед Денисом в чем-то прозрачном, и Денис видит, как это прозрачное слетает с нее на пол, ему становится горячо, и в голове мутится. Он хочет спросить ее, почему она даже не поинтересовалась у мужчины в черном: а что будет потом с Денисом? Но он не может спросить, язык не повинуется ему. Он подходит к ней, берет ее на руки и несет в темную спальню. И кино продолжается своим чередом…
Когда пришел рассвет, Денис набрал в ванну горячей воды и около часу отмокал там, пока не собрал и не склеил себя по маленьким кусочкам. Потом сварил крепчайший кофе. Большую чашку, из которой обычно пьют бульон. Белов предупреждал, что железо надо ковать пока горячо. И Белов прав.
На запах кофе из спальни вышла мать в новом халате. По ее лицу было видно, что эту ночь она тоже не спала.
– Так что у тебя там случилось? – спросила она, машинально погладив дверцу огромного голубого холодильника. С морозильной камерой и окошком выдачи льда. О таком она мечтала всю жизнь.
– Ничего, – ответил Денис, выглядывая в окно.
– По-моему, у тебя все время что-то случается… То выигрыш, то проигрыш, то покушение, то новая девушка… А ответ всегда один – ничего!
Она свалила все в одну кучу.
– Потому что я жалею твою психику.
К подъезду подъехала «Лада»-«десятка». Рабочий день начался. Железо надо ковать.
…В обед он, оставив Виктора и Романа на «Приборе», заехал в прокуратуру – забрать записи, оставленные там позавчера. В коридоре столкнулся с каким-то верзилой, голову которого украшали глубокие залысины. Степан Ваныч, похоже, отлучился в уборную.
– Вы к кому?
– Меня вызывал Александр Петрович Курбатов. Вот повестка, – мужчина достал бумажник, откуда выпал сложенный вчетверо листок.
– Последний кабинет направо, – показал ему направление Денис.
– Да я только что у него был, спасибо… – улыбнулся мужчина.
Он поднял повестку, сунул обратно в бумажник и некоторое время потоптался на месте, будто хотел сказать что-то еще. Денис не стал задерживаться и отправился к себе в кабинет. Он нашел бумаги сразу и, сунув их в папку, сел за стол, включил чайник и закурил. Надо было спешить, чтобы не убежал заведующий химлабораторией, с которым он договорился о встрече, но Денис настолько вымотался за это утро, что не мог заставить себя подняться. Вот сейчас, говорил он себе, докурю… еще две затяжки… и пойду.
Когда он потушил окурок и встал, в дверях обнаружился Курбатов.
– Здоров, герой-любовник, – сказал он.
– До свиданья, – вежливо ответил Денис. – Я спешу.
– Погоди. У меня только что свидетель был по Вере Седых. Ее сосед. Высоченный такой – ты видел его. И он тебя видел.
– И что? – Денис посмотрел на часы.
– Он запомнил тебя. Ты несколько раз ночевал у нее. И вообще был частый и желанный гость.
– И что дальше?
– Красивая девушка, двухкомнатная квартира. Я понимаю… – Курбатов сунул руки в карманы брюк и несколько раз перекатился с пятки на носок. – Откуда у нее все это: квартира, машина, деньги на красивую жизнь?
Денис молчал.
– Как мужик мужика я тебя очень хорошо понимаю. Да… – повторил он. – Но девушка мертва. А тебя опознал свидетель, вот какая штука. Есть показания. Дата и подпись. И папка с надписью «Дело такое-то». А на каждый вопрос в этом деле должен быть ответ. И здесь ты меня тоже хорошо понимаешь, как и я тебя. Вот такие пельмени, Денис Александрович.
Оба помолчали. Курбатов продолжал стоять, загораживая дверной проем, и с улыбочкой следил за лицом Дениса.
– И в связи с этим у меня есть два вопроса, – продолжил важняк. – На первый ты ответишь мне письменно. На второй можешь устно.
– Я знаю, какой твой первый вопрос. – Под кожей на скулах Дениса прокатились желваки. – Я был на «Приборе». С восьми утра до восьми вечера. И это могут подтвердить полсотни человек, с которыми я там общался. С восьми вечера до восьми утра я нахожусь дома…
– …И это может подтвердить твоя мама, – закончил Курбатов. – Только, понимаешь, мама – это такой свидетель, что…
– Не только мама. Есть еще Контора. Я под круглосуточной охраной.
Курбатов перестал улыбаться. Он достал руки из карманов. В правой руке он держал зажигалку.
– А второй вопрос? – спросил Денис.
Важняк пощелкал зажигалкой. На кончике фитиля появился синеватый конус пламени. Курбатов полюбовался на пламя, закрыл крышку и спрятал зажигалку в карман.
– Есть на свете разные следователи, Петровский. Одни бьют рекорды по количеству расследованных дел. Они разгадывают загадки, восстанавливают справедливость. Работают. А есть другие следователи… Они тоже бьют рекорды. По количеству дел, в которых они участвуют. Как подозреваемые и как потерпевшие.
Курбатов приблизился вплотную к Денису и посмотрел ему в глаза.
– Это про тебя, Петровский. Я просто хочу узнать, как тебе удается наступить в каждую коровью лепешку, которая валяется на дороге. Нормальные люди их обходят стороной, а ты – нет. Это талант? Злой рок? Или это глупость? Объясни мне.
– Нормальные люди обходят, а потом забывают, куда они шли и зачем, – ответил Денис. – Если вы будете и дальше загораживать передо мной дверь, Александр Петрович, то вы тоже окажетесь потерпевшим. И тогда сможете задать эти вопросы себе самому. И сами на них ответите. Это очень удобно.
Курбатов рассмеялся и, сделав необходимую паузу, отошел в сторону.
– Пожалуйста, пожалуйста… Я и в самом деле не наступаю в дерьмо. Обхожу. Чисто инстинктивно.
Денис, ничего не ответив, прошел мимо него и вышел в коридор.
– Кстати, Петровский, чуть не забыл! – крикнул ему вслед Курбатов. – Этот мой свидетель, сосед Седых, он говорил, что ты был не единственным, кто ночевал у Веры Алексеевны!
Денис замедлил шаг.
– Был второй, был, точно тебе говорю! Старый осклизлый тип. Так что вы окучивали девушку на пару, прости уж за такое сравнение… Мы пробили номера его машины по картотеке. И, ты будешь долго смеяться, но он работал как раз на твоем горячо любимом «Приборе»!..
Когда Денис обернулся, Курбатов едва узнал коллегу – его лицо было искажено болью и яростью.
– Кто он?! Фамилия?!!
* * *
– Вы с гостинцами, Александр Петрович? – почтительно спросил белобрысый лейтенант – дежурный по ИВС, и кивнул на пакет в руках пришедшего. Звякая ключами, он отпер дверь кабинета.
– Не для тебя, – холодно ответил Курбатов. – Давай, веди. И еще один стакан принеси. Только чистый – для меня!
Важняк поставил на стол полиэтиленовый пакет, достал бутылку водки, развернул бумажный сверток, в котором находились бутерброды с розовой ветчиной.
Кабинет для приема агентуры находился в полуподвале, за туалетом, чтобы «человечка», «стукача», «барабана», «баяна», «дятла», «наседку», «подсадку», «утку» – называют их по-разному, – можно было провести незаметно. Вроде как в туалет. Потому что если агента расколят, то обязательно сломают хребет, а то и вообще задавят или утопят в параше.
Курбатов передвинул бутылку, красивей разложил на мятой бумаге свежие бутерброды, оглядел получившийся натюрморт и удовлетворенно потер ладони. В условиях несвободы все имеет другую цену: и чистое белье, и пачка сигарет, и кусок колбасы, и глоток чифира. А приготовленное им угощение равносильно шикарному столу, накрытому в элитном ресторане «Париж». Здесь и гастрономическое изобилие, и изысканная выпивка, и демонстрация щедрости, и выражение уважения. Все это сделано, чтобы поощрить тайного сотрудника и еще больше расположить его к себе.
Именно такими несложными приемами, а девяносто процентов оперативной работы – это сплошная простота и даже примитивщина – хороший опер или следователь устанавливает контакты с нужными ему людьми и добивается их расположения. А средний опер, тем более следак, о расположении подследственных не задумывается, он прет напролом, как по закону положено: про смягчающие обстоятельства рассказывает, на совесть давит, и результаты у него совсем другие. А плохому следователю вообще все пофигу: спросил, ответ выслушал, записал, дал расписаться – и пошел по своим делам. Ну и результаты, понятно, фиговые.
Только все они работают: и хорошие, и средние, и плохие. Все они нужны начальству. Чтобы можно было грамотно свои партии разыгрывать. Нужно дело развалить – отдадим плохому, нужно с блеском в суд направить – поставим хорошего, а если ничего не нужно – пусть середнячки ковыряются… Их всегда было много, середнячков-то, а в последнее время все больше плохишей-пофигистов…
Послышались шаги, важняк оторвался от своих дум, принял торжественный вид и сел за стол. Дверь открылась. На пороге появился крепкий мужик с лицом продувной бестии и быстрыми наглыми глазами. Круглая голова была обрита, но уже немного обросла редкими волосами с сединой и проплешинами. На первый взгляд он производил впечатление блатной шелупени, со второго взгляда опытный человек понимал, что так оно и есть. Всю жизнь он воровал и хулиганил, потом районный опер вербанул его на компре, что инструкциями правильными запрещается: они предписывают обращаться к возвышенным чувствам и идейному стержню босоты, а потому стопроцентно нарушаются, ибо ни чувств высоких, ни идей у этой публики нет, а за отсутствие вербовок начальство дерет жопу.
Так вот, после вербовки внешне ничего не изменилось: он продолжал делать то, чем занимался предыдущие годы и к чему привык: пьянки на притонах, спонтанные драки, кражи, задержания, аресты, суды, этапы, камеры… Только теперь у него появилась вторая, тайная жизнь, в которой он давал информацию уголовному розыску на воле или оперчастям тюрем, СИЗО и колоний: «дул», «стучал», «баянил», «барабанил» – короче, отрабатывал свою расписку и те льготы, которые за нее получал. И аппетитный натюрморт в специальном кабинете Тиходонского ИВС являлся одной из таких льгот.
Курбатов посмотрел через стол на Турбана. Тот при виде еды и выпивки слегка поменялся в лице, но тут же взял себя в руки.
– Мне нельзя, – хрипло проговорил Турбан. – Унюхают – конец.
Важняка такое заявление насторожило. То есть формально все правильно, только не в данном случае.
– Ты чего, Турбан? Первый раз, что ли? С тобой кто сидит? Полный лох! Что он, тебя нюхать будет? Да ему и любой лапши навешать можно!
– «Полный лох»! – повторил агент и криво усмехнулся. – Нет уж, спасибо. Лучше я перетерплю. Целей буду.
– Да ты что? Ты же как у Христа за пазухой! Поешь, небось давно хорошей хавки не видел.
– Э-э, старая песня, – хрипло проговорил Турбан. – Слыхал. Только голова мне важней, чем брюхо.
– Пока она есть, – заметил Курбатов. Он плеснул в стакан водки и выпил. Посмотрел на бутерброды, снял с одного ломтик ветчины и положил в рот.
Турбан отвернулся.
– А только сдуть мне все равно нечего, гражданин начальник. Это не мой случай.
«Случай» он произнес с ударением на последнем слоге.
– Ну как же это не твой? Очень даже твой, – рассудительно сказал Курбатов. – Ты взялся за работу, тебя никто не неволил. Твоя работа обеспечивает тебе особое положение в камере, льготы, удобства, ты даже можешь позволить себе покапризничать – вот как сейчас, например. Видишь, я даже напряг начальство, чтобы угодить тебе, организовал пикник, можно сказать. А через полчасика сюда приведут симпатичную смуглянку из женского блока… Но это, конечно, если ты расскажешь мне, о чем говорил с тобой твой сокамерник.
Курбатов вздохнул и налил водку в оба стакана.
– Иного, как говорится, не дано.
– А я ни о чем с ним и не говорил. – Турбан продолжал смотреть в стену. – Он мне не понравился.
– Чем же? – удивился Курбатов. – Такой интеллигентный молодой человек…
– Ничем. Не понравился, и все. Я ему сказал, чтоб не подходил ко мне. И чтоб пасть закрыл и прекратил выть. И чтоб… – Турбан запнулся. – И все.
– Ладно. Не понравился. Но ведь ты знаешь, зачем тебя перевели к нему.
– Меня обманули. Но я не контуженый, нет, я ж сразу все просек…
– То есть?
– А вот то и есть, – прохрипел Турбан. – Я с ворами баяню. С блатными. Если надо – пожалуйста, здесь все просто. Братва, она и есть братва… Я их психику насквозь вижу, я знаю, чего ждать от них, чего с ними можно и чего нельзя. И чего мне бояться. А вы мне баклана подсунули, который сидит жопой на атомной бомбе и ерзает на ней, и хнычет, что ему неудобно. И хотите, чтоб я присел рядом и поговорил с ним по душам. Не-а… Я-то не баклан, меня не разведешь на бульоне.
– Какая бомба, Турбан? – удивился следователь. – Прижмурили девчонку, обычная уголовка. А ты испугался!.. Стареешь, что ли? Или тебя опетушили так, что ты бабой сделался?
– Ладно, ладно, парафиньте, у вас на это власть имеется, – закивал головой Турбан. – Сперва водочкой угощаете, потом форшмачите, а после кошмарить начнете. Давайте. Я баяном десять лет работаю, навидался всякого. Только с этим человеком я баянить все равно не стану. Здесь мое слово твердое.
Курбатов неуловимо быстрым движением перегнулся через стол, схватил Турбана за отвороты куртки и, притянув его к себе, шлепнул подбородком о столешницу. Стакан с водкой опрокинулся и покатился по столу.
– Почему, Турбан? – прошипел он ему в лицо. – Почему?
Раздался звон стекла – стакан упал на пол.
– Там международная мафия… – ответил Турбан сдавленным голосом. – Там по-серьезному все… Сгинешь, и днем с огнем потом не найдут… Не мой калибр.
Курбатов от души рассмеялся и отпустил его.
– Ну и дурак же ты. – Он нажал кнопку вызова, и тут же появился давешний лейтенант. – Ты будешь жить долго, Турбан, но очень-очень трудно. Убирайся вон.
Когда лейтенант с заключенным удалились, он налил себе еще водки, выпил и закусил. На губах его продолжала блуждать улыбка. Спустя пять минут вернулся лейтенант.
– Какой-то он странный сегодня. Будто его мешком по башке трахнули…
– Вот что, – сказал ему Курбатов. – Теперь принеси мне результаты прослушки. Все что успели записать. – Он осмотрел стол. – И убирай все это. Можете выпить со сменой.
Он дождался, когда лейтенант уберет со стола, достал из портфеля свой портативный магнитофон, стопку бумаги, ручку и разложил все это перед собой.
* * *
Голос Виктора:
– Не знаю. Не знаю. Ничего не понимаю. Нет.
Щелчок. Пауза.
Неразборчивый звук, похоже на кашель.
Пауза.
Записывающее устройство автоматически включает запись, когда в зоне прослушки раздается звук достаточной силы. Когда звук пропадает, запись выключается. В данном случае операторы должны были настроить систему на низкий порог шума, поскольку разговор в камере скорее всего будет негромким, вплоть до шепота. Но это оказалось невозможным: в хозяйственном блоке проводился ремонт, и шум перфоратора мог вызвать нежелательное срабатывание системы. Потому некоторые реплики остались за кадром.
Голос Виктора:
– Да никто. Я сам, как последний идиот…
Пауза.
Голос Турбана:
– А что повесить-то хотят?
Голос Виктора:
– Убийство… Соучастие… Не знаю! Не знаю!
Пауза.
Голос Виктора:
– Это просто невероятно! Чудовищно! Я ведь ни сном ни духом! Если бы он нашел того таксиста, который подвозил нас, все было бы по-другому! Но он не хочет! Ему не нужен таксист!..
Голос Турбана:
– У каждого из нас есть свой таксист. Это правильно. Только никому он не нужен.
Пауза. Щелчок. Пауза. Шум неизвестного происхождения.
Голос Виктора:
– …неосторожное движение, понимаешь? Страшные люди. Не видел их, не знаю, как зовут… Но от этого только страшнее. Есть кино, «Люди-кошки», не это голливудское, что сейчас показывают, а старое, еще черно-белое, где-то в сорок четвертом году снимали. Не смотрел?..
Пауза.
– …бедный и неизвестный. У него денег было на все про все тысяч двадцать. Это очень мало. Среднее кино тогда обходилось в двести, триста тысяч, полмиллиона, а тут всего двадцать. И он не мог заказать муляжи этих чудовищ, кошек-оборотней, это слишком дорого для него. И он поступил просто. Фильм ужасов, а ни одного монстра в кадре нет. Все за кадром. В лучшем случае – тень покажут. Но – страшно. Сейчас если сравнить его с каким-нибудь современным блокбастером… Актеры знаменитейшие, компьютерные спецэффекты, ящеры механические, акулы, Годзиллы всякие… Никакого сравнения! Только там по-настоящему страшно. А в этих, новых, по сто миллионов долларов, – смешно. Понимаешь?.. Мне совсем не смешно. Я даже тень не вижу. Только всполохи огня. Ток воздуха. Мертвые люди. «Десять негритят»… Читал? Смотрел?.. Не важно. Хотя нет… Одну тень я все-таки видел.
Шум. Пауза.
– …потому что уходим, говорит. Не надо спрашивать. Я говорю: а Танька? Я не хотел оставлять ее одну. Вернешься позже, я обещаю – это она так сказала. Я оделся и пошел. Когда мы выходили из подъезда, рядом припарковалась машина. Было поздно, и я подумал: вот, еще кому-то не спится, надо же. Оттуда вышел человек и направился в подъезд. Вера вдруг схватила меня за руку и сказала, что это бывший муж Татьяны, забулдыга и отморозок, и что мне не следует возвращаться туда. И нам надо быстрее уходить отсюда. Но я же видел его лицо, это мог быть продавец в оружейном магазине, или тренер по дзюдо, или наемный убийца – но никак не забулдыга. Тогда я впервые почуял что-то. Я испугался. До того испугался, что запомнил номера этой машины. Я их помню, как дату собственного рождения. И к Таньке я не вернулся. Отвез Веру, а сам потом – домой…
Голос Турбана, неразборчиво:
– …сказал?
Голос Виктора:
– Боялся. А сейчас еще больше боюсь. Если бы обычный домушник был – я бы и не сомневался. Они бы приехали, арестовали его, и все дела. Но здесь так не будет. Нет. И этот мужик, что у Танькиного подъезда тогда пришвартовался, он точно так же пришвартуется у моего. Только вопрос времени…
Голос Турбана:
– А кроме милиции тебя что, защитить больше некому?
Голос Виктора:
– Раньше было кому. Сейчас – нет. Раньше я в обладминистрацию заходил как к себе домой, дверь ногой открывал, у меня все подвязано было алой шелковой лентой… А?.. Человек хороший, ясное дело. Рогов Дмитрий Дмитриевич – слыхал? А потом его вдруг убили, на даче… Ну, ясно, откуда тебе здесь, в застенке, что-то слышать… Когда я с ним сошелся, мой бизнес как по маслу пошел. Я только за голову хватался – деньги, деньги, деньжищи! Все эти налеты налоговые, проверки – все как винтом отрезало. Клиенты косяками – тучные, сытые, сало одно. Заказы… Мать моя!..
Пауза.
– …первого. А потом все покатилось. Сперва он, потом Танька, потом Вера. Угадай слово, называется: на «кир» начинается, на «дык» заканчивается. И что в результате?