Предисловие автора

Тридцать пять лет назад господствовали другие стимулы принятия жизненно важных решений, и романтика занимала среди них немаловажное место. Именно поэтому, закончив в 1972 году юридический факультет Ростовского госуниверситета и имея рекомендацию для поступления в аспирантуру, я пришел на следственную работу в прокуратуру Кировского района Ростова-на-Дону. Должность эта считалась незавидной: следователи являлись «рабочими лошадками» и должны были «пахать» круглосуточно.

Ненормированный рабочий день, вызовы на происшествия ночью, в выходные и праздники, суточные и ночные дежурства, постоянная нервотрепка, бесконечная «писанина», постоянно подходящие к концу сроки следствия, «разносы» начальства всех уровней — все это не окупалось зарплатой в 150 рублей, хотя для того времени это была не самая маленькая сумма. Но помощники прокурора зарабатывали столько же, а адвокаты — побольше, хотя работа у тех и других была куда спокойней. Квалифицированный токарь на заводе «Ростсельмаш» получал 200–220 рублей.

И все же, у следствия имелись и несомненные преимущества: это острота ощущений, азарт поиска, всестороннее изучение жизни… «Мир — это люди, а жизнь — отношения между ними», — к сожалению, я забыл автора этой гениальной фразы. В кабинет следователя заходят сотни людей: свидетели, потерпевшие, эксперты, адвокаты, понятые, подозреваемые или обвиняемые, не взятые под стражу… В следственном изоляторе на очных ставках кипят шекспировские страсти, на местах происшествий каждый раз получаешь удар по психике и обнаженными нервами ощущаешь — что такое есть преступление… Еще стажером пришлось проводить осмотр самоубийцы на левом берегу Дона: неизвестная женщина несколько дней провисела на летнем солнце… Почти год после этого некстати пришедшее воспоминание вызывало рвотный рефлекс… Конечно, очень часто приходилось окунаться в атмосферу человеческого страдания, ощущать собственное бессилие — особенно на местах убийств…

Надо сказать, что фактическая сторона следственной работы, вопреки ожиданиям, не дает богатых материалов для художественных книг или публицистики. Следователь, который руководит оперативной группой и в кино раздает направо и налево указания, выполняемые немедленно и четко, очень часто попадает в совершенно дурацкие ситуации и выполняет функции постового милиционера-сержанта. Как-то я несколько часов простоял в подъезде возле трупа с разможженной головой, ожидая, пока привезут судмедэксперта и криминалиста, и направляя жильцов дома в обход страшного места… через окно. Понятно, что люди возмущались, те, кто не могли забраться с ящика на подоконник, перешагивали через обезображенное тело и ругали меня за нераспорядительность и головотяпство. В другой раз аналогичная история произошла на улице, я ходил в расположенный рядом кинотеатр, звонил в райотдел, выслушивал, что сейчас идет пересменка, сердобольные билетерши предлагали мне бесплатно посмотреть кино на только начавшемся сеансе… Но кино уже шло полным ходом: поднятый в пять утра с постели, я опаздывал к вызванным свидетелям, запланированные мероприятия «наезжали» друг на друга, напряженный график работы на день срывался, а то, что остался без завтрака, — вообще никого не интересовало, даже меня самого. Что тут можно описать?

Безалаберность и бардак (надо отметить, что и того и другого в семидесятые годы прошлого века было гораздо меньше) приводили к трагикомическим ситуациям, хотя комизм осознавался уже тогда, когда сглаживался трагизм… Поступило сообщение об убийстве, вопреки естественному ходу событий, следователь и милиционер-шофер оказываются на месте раньше, чем участковый и оперативники. Толпа возбужденных соседей окружает машину:

— Скорей, он там с топором по двору бегает! Вяжите его!

Физический захват преступников никак не входит в нашу компетенцию.

— Оружие есть? — спрашиваю у сержанта.

Он качает головой:

— А у вас?

А у меня только папка с бланками протоколов. Следователь прокуратуры — это чиновник, фиксатор событий, мозг следствия… Но людям это объяснить невозможно: они с надеждой смотрят на представителей власти и ждут решительных действий. С уверенным видом выхожу из машины, совершенно не представляя, что можно сделать в такой ситуации.

— Скорей, скорей, — кричат из двора. — Он вас увидел и в доме заперся!

Слава Богу!

Оказывается, и потерпевшая жива: только ухо слегка повреждено. Еще раз, слава Богу! Раз нет убийства, прокуратуре тут делать нечего…

Телефонный звонок: труп на чердаке. Старинный пятиэтажный дом — высоченный, каждый этаж в полтора современных. Наверху света нет, поднимаемся на ощупь по почти вертикальной лестнице с хлипкими перилами, под ногами распахнулся квадратный пролет на все пять этажей, далеко внизу блестит желтый, с черной рябью, кафельный пол.

— Эй, смотри, там одной ступеньки нет, — вдруг запоздало вспоминает эксперт-криминалист и, обернувшись, светит фонарем.

Еле успеваю отдернуть ногу, чтобы не поставить ее в пустоту, шагаю через ступеньку. На чердаке жуткая трупная вонь. Неизвестный повесился, но веревка уже порвалась, и он лежит на досках, под головой — невесть откуда взявшийся майорский милицейский погон. В десятке метров, невзирая на запах, ночует бомж. Протокол осмотра. Труп в морг. Бомжа в спец-приемник. Спускаемся вниз.

В вестибюле, на неожиданно крупной желто-черной клетке пола, вдруг запоздало приходит мысль: а не предупреди эксперт про ступеньку, не посвети мне под ноги? Может, и удержался бы, а может, и нет: пятьдесят на пятьдесят! Вспоминаю труп, который сторожил в подъезде: тот бедняга тоже упал с седьмого этажа… Бр-р-р… А ведь вполне мог не предупреждать: люди взрослые, каждый заботится сам о себе, у каждого должен быть фонарь… Стал брать на дежурства фонарь. Хотя разве в фонаре дело?

Особенно насыщенны праздничные дежурства. По дороге в УВД видишь томящиеся очереди у винных магазинов, в 10 или 11 начинается торговля, а в 13–14 начинается: «Пьяный выпал из окна…», «Пьяный попал под поезд», «Пьяный утонул…» Это уже не голое морализаторство, а реальная жизнь!

Оказывается, если пьяным курить в постели, то легко поджечь матрац, он тлеет, обильно выделяя дым, в этом дыму и задыхается несчастный курильщик… Приезжаешь по вызову — все в комнате цело, только стены закопчены — непонятно: почему погиб человек?

Оказывается, замерзнуть насмерть можно и в октябре, при температуре воздуха плюс тринадцать: ослабленный алкоголем организм, холодная земля — полежал несколько часов, переохладился, — и готово…

Оказывается, если покрыть лаком паркетный пол в школьном спортзале, а потом чиркнуть спичкой, то весь воздух в зале на миг вспыхнет, и там останутся три внешне не поврежденных трупа рабочих. Много лет спустя узнал про эффект вакуумной бомбы — принцип поражения примерно такой же…

Когда находишься в дежурной части УВД, кажется, что идет война: звонок за звонком, происшествие за происшествием… Кажется, что все люди в городе, области, стране только и делают, что убивают друг друга, кончают самоубийством или погибают от несчастных случаев. Что интересно: происходит психологическая перестройка — когда спишь на сдвинутых стульях в подвале, неподалеку от служебной собаки, то выезд на очередной вызов воспринимаешь вполне буднично. Если же в спокойную ночь отпросился у дежурного домой и тебя «выдергивают» из семейного тепла и уюта, то сердце колотится, как в первый раз, и ехать очень не хочется…

Следствие очень хорошо учит жизни. Уже через год я научился определять, когда люди врут, о чем они в данный момент думают, что из себя представляют… Через год ситуации стали повторяться: все преступления типовые, как и их раскрытия, поэтому новизна ощущений ушла, только жизненный опыт накапливался — в пропорции год за три, не меньше. После трех лет в прокуратуре, я пять лет профессионально изучал преступность в отделе криминологических исследований, вот уже 27 лет занимаюсь преподавательской и научно-исследовательской работой в этой же сфере. Теория, наложенная на практический опыт, конечно, великая сила. Но по интенсивности, сложности, напряженности и сотням других показателей следственная работа не сравнится ни с чем.

Помню, мы с коллегами обсуждали состояние преступности, громкие дела, находящиеся в производстве, обстановку вокруг органов правосудия…

Как говорится, время было совсем другое. Тогда за похищенные у государства 10 тысяч рублей (стоимость автомобиля «Волга») можно было получить пятнадцать лет тюрьмы или высшую меру. За повторно принятую или крупную взятку — тоже. Если кто-то не ходил на работу, но получал зарплату, — это считалось хищением. Уголовные дела возбуждал следователь, без согласия прокурора и санкции суда.

Суд вообще не контролировал следствие: не санкционировал ни обыски, ни аресты, занимаясь исключительно рассмотрением дел по существу. При этом суд считался органом борьбы с преступностью, а не бесстрастным арбитром между обвинением и защитой. Оправдательные приговоры выносились в единичных случаях, но не потому, что осуждали невиновных: существовала такая система ведомственного и вневедомственного (в основном партийного) контроля, что невиновные под суд, практически, не попадали. Про «заказные» дела никто не знал. В том смысле, что их не было. (Не считая так называемых «политических» процессов, исход которых был ясен заранее: например, оправдание или условное осуждение за шпионаж было совершенно невозможно.)

Коррупции, как всеохватывающего явления, практически не было. Следователей и судей, бравших взятки, в своей среде знали и старались держаться от них подальше. А те тщательно скрывали неправедные доходы, оправдывая новый костюм неожиданной щедростью тещи. О машинах, квартирах и домах речи вообще не шло. Да и брать взятки было сложно: возможности следователей, прокуроров и судей ограничивались рамками закона и существовавшими в обществе представлениями о справедливости. Если бы кто-то освободил обвиняемого из-под стражи, а тот скрылся; либо назначили мягкое наказание за тяжкое преступление; либо дали условный срок, а осужденный вновь преступил закон, — то причастные к этому должностные лица с «волчьими билетами» были бы изгнаны из Системы.

Когда грянул гром, и следственная бригада Прокуратуры СССР возбудила дело по злоупотреблениям в правоохранительных органах Ростова-на-Дону, то все одиозные фигуры оказались там, где им и положено, причем приговоры были не условными и не «щадящими»: от семи лет до расстрела. Последний исполнен не был, осужденного помиловали, и он, отсидев год в камере смертников и еще 11 лет в колонии особого режима, среди убийц и бандитов, вышел на свободу. Это был интересный, склонный к творчеству человек, до осуждения мы поддерживали добрые отношения, после его освобождения — тоже. Как-то обсуждали прошлую и нынешнюю жизнь, и я сказал:

— Сейчас вам больше выговора бы не объявили…

Но он в свое время был хорошим следователем:

— А за что выговор? Я вообще ничего не делал…

Уровень преступности в те годы был гораздо ниже, про терроризм никто не слышал, представить, что можно будет воровать миллионы и открывать счета в зарубежных банках, никто не мог, армейское оружие использовалось в преступлениях в единичных случаях…

Со студенческих лет я занимался журналистикой, часто выступал с публицистическими очерками и статьями в местной и центральной печати: «Литературной газете», «Комсомольской правде», журналах «Смена», «Человек и закон» и многих других, всего опубликовал более 400 материалов — такое количество бывает у профессиональных газетчиков. Писал статьи на правовые темы, судебные очерки, анализировал проблемы борьбы с преступностью.

Хороши ли у нас законы, или именно их несовершенство не позволяет установить в стране царство законности и справедливости? Правильно ли ведется борьба с преступностью? Обоснованна ли постоянная либерализация уголовного закона в соответствии с европейскими стандартами? Надо ли дать возможность гражданам защищаться от преступников с оружием в руках? Необходима ли смертная казнь? Можно ли победить терроризм и какими методами? Эти и многие другие вопросы привлекали интерес общественности, вызывали много писем и вопросов на встречах с читателями.

В последние годы, когда научный багаж, а в еще большей мере многомиллионные тиражи художественных книг, обусловили интерес журналистов к моим взглядам на ту или иную проблему, публицистические выступления приняли форму интервью. Надо сказать, что в отличие от десятков конъюнктурщиков, многократно меняющих жизненные позиции (и кстати, востребованных во все времена), высказываемые мною убеждения за десятки лет не изменились, только добавилось аргументации, да повседневная жизнь все чаще подтверждает их правоту.

Изложенные обстоятельства и натолкнули меня на идею собрать основные публицистические выступления по актуальным, волнующим граждан проблемам, в настоящую книгу. С учетом времени, прошедшего после их написания, я снабдил некоторые авторскими примечаниями. А завершающий рассказ-быль «Молоток и закон», хотя и отличается по стилю и жанру от статей и интервью, но прекрасно характеризует современную криминальную действительность и потому убедительно и наглядно подводит итог высказанным в них мыслям и предложениям.

В книге использованы ответы на вопросы, которые в последнее десятилетие задавали журналисты, в том числе мои близкие друзья и просто друзья: Валерий Коновалов, Александр Сидоров (Фима Жиганец), Валерий Володченко, Александр Соколов, Виктор Васильев, Михаил Сердюков, Руслан Мельников, Катерина Новицкая, Дмитрий Быков, Сергей Петрович, Лариса Левитас, Ирина Хансиварова, Дмитрий Киричук, Андрей Щербак-Жуков, Игорь Шушарин, которым я выражаю искреннюю благодарность.