Полуразрушенный подвал дома где-то в районе Большой Никитской. Отчетливый запах канализации. Вместо пола – размытые водой ямы между сваями, трубами и кирпичной кладкой. Самая широкая вымоина упирается внизу во вскрытую кладку старого коллектора. Дальше – темнота.

Свита Льва Николаевича – четыре мощных охранника в комбинезонах и резиновых сапогах, по щиколотки увязших в мокрой грязи, старательно подсвечивают эти руины мощными фонарями. Когда свет попадает в глаза Рудина и Тамбовцева, те начинают возмущенно ругаться. Свита вежливо извиняется.

Сам Лев Николаевич и Леший стоят друг напротив друга на единственном сухом пятачке в подвале. Лев Николаевич в своем обычном костюме, резиновых сапогах и оранжевой строительной каске – как крупный руководитель, посещяющий с рекламно-проверочным визитом какую-нибудь шахту или стройку.

– А ведь когда-то это был писк моды…

Лев Николаевич еще раз взвесил в руке видеокамеру, будто сомневался – отдавать или нет.

– Настоящий «Самсунг», кассеты с восьмимиллиметровой пленкой, двадцатидвухкратный «зум». Пацаны еще называли его «cам-суй». Помнишь?

– Не помню. Я за модой никогда не гонялся. И денег на такие штучки у меня никогда не было, – ответил Леший не очень вежливо. На нем полный «залазный» комплект бывшего спецподразделения «Тоннель» – герметичный непромокаемый комбез, короткие сапожки, газоанализатор, сканер пустот, на боку двадцатизарядный «стечкин», на голове камуфляжная каска с амортизатором, смягчающим удары.

Его группа экипирована точно так же и полностью готова к спуску, ждет команды. Опытный Рудин скрывает предстартовый мандраж, Коля Тамбовцев на нервной почве то и дело зевает и подозрительно косится на темный провал коллектора. «У нас еще до старта четырнадцать минут…» Лирические отступления в такие минуты совсем ни к чему.

– А я вот хорошо помню, да… – продолжал Лев Николаевич. – Мне до сих пор нравятся «кассетники». Честная техника. Ничего не подправишь, не приукрасишь, не соврешь. А соврешь – это тут же вылезет. Сейчас такой аппарат трудно найти. А вот «цифру» я не люблю…

Он протянул камеру Лешему, глянул как-то по-особенному: испытующе, подозрительно – будто взглядом прожег тело и заглянул в душу.

– Держи. Точно такой «Самсунг» я отдал твоим дружкам. И, как говорится, с концами. Надеюсь, с этим экземпляром все будет по-другому.

Леший взял камеру, тоже взвесил в руке, – можно было подумать, он разобьет ее о голову Льва Николаевича. Нет, не разбил. Небрежно сунул в рюкзак.

– Там люди погибли. А на камеру твою мне насрать.

Он обернулся к своим.

– Пошли, хлопцы, времени нет.

Рудин и Тамбовцев послушно двинулись в сторону коллектора.

– Может, погибли, а может, и не факт, – спокойно проговорил им в спину Лев Николаевич.

Леший повернулся:

– Что?!

Лев Николаевич скорбно кивнул:

– Мы вот недавно сигнал с их рации поймали. Уверенный сигнал, ни с каким другим не перепутаешь. Так что, вполне возможно, люди твои живы-здоровы, тебя дожидаются. А ты тут волну гонишь…

И снова тот же прожигающий взгляд.

Леший постучал себя пальцем по лбу, точнее, по срезу каски.

– На третьем горизонте больше четырех дней никто не выдержит! Не п…ди, если не знаешь!

Брови насуплены, желваки перекатываются на скулах. Леший разозлен. Лучше бы Льву Николаевичу распрощаться с ним побыстрей, не испытывать судьбу. Но он как будто ничего не замечает.

– Слушай, Алексей, я человек конкретный. И недоверчивый. Когда за меня на юбилее хвалебные тосты поднимают, я не верю, наоборот, думаю: чего они от меня хотят со своими подходцами? Я только фактам верю. А сигнал с рации – это факт.

– И что?

– Не знаю, – честно сказал Лев Николаевич. – Я раньше одно предположил, потом проработал вопрос – вроде не стыкуется. Поэтому просто сообщаю тебе этот факт.

Лев Николаевич раздвинул губы в улыбке:

– П…жу себе потихоньку, как ты только что метко выразился. Ты там внизу зафиксируй их… Ну, то, что осталось… А мы тебя ждать будем. И здесь, и на Сивцевом, и по всей Москве. Да что Москва – по всему миру!

Леший ничего на это не ответил. Ровненько прошел по балке, перекинутой через провал в грунте, на пятках спустился в промоину и исчез в темноте. Рудин и Ринго, увешанные снаряжением, потянулись за ним. В синеватом свете фонарей они похожи на первых космонавтов на Луне.

– Да убери, б…дь, свой прожектор! – крикнул на прощанье Тамбовцев.

– Звоните почаще, не забывайте! – почти весело ответил Лев Николаевич.

По его знаку лучи фонарей погасли. И наступила тьма.

На перепаде в полтора метра Ринго упал, отбил копчик и вывалялся в говне. Отлично. Леший даже не выругался и пальцем не тронул этого рас…яя. Но наушники с плеером отобрал. В наушниках жизнерадостно журчал рок-н-ролл. А может, рэп. Леший в этом ни шиша не понимал. Ну как, думал он, как можно спускаться в минус, слушая какую-то х…ню?!

Нет, все нормально. Снаряжение цело – и ладно. Леший настраивал себя на позитив. О да. Если идешь с таким, как Ринго, это просто необходимо. Как наличие «самоспаса», например.

Неглинку прошли.

И «Лечебные грязи», и «Бродвей».

Еще через три перепада откроется прямая дорога на «Бухенвальд».

Леший без всякого глубиномера знает, на каком горизонте находится. По внутренним ощущениям. На минус десяти начинает закладывать уши. Где-то на минус пятидесяти немеют кончики пальцев, приходится растирать их о ладони… В этот раз он почувствовал что-то еще. Будто на какой-то миг из-под ног убрали опору. Короткий-короткий миг, миллисекунда. И звук. Далекий, глубокий, на пределе слышимости, который он услышал скорее животом, чем ушами.

– Ты слышал, Рудь?

– Нет. А что? – Рудин враз напрягся, уставился на него. – Что я должен был слышать?

– Ничего, – сказал Леший. – А ты, Ринго, слышал?

– Что?

– Что, что, – буркнул Леший. – Новую песню Леннона-Маккартни, б…дь.

– А? Какую песню? Я ничего не слышал, Леший. Что случилось?

– Топай, не болтай.

После метрового перепада (прошли без происшествий) – отдых. Температура упала до плюс пяти, дышать почти нечем. Глоток коньяку. На службе он никогда такого не позволял. Почти никогда. Теперь, когда они свободные люди свободной страны – другое дело. Надо отдохнуть, прийти в себя. Оставили включенным один фонарь, надели на него пластиковый стакан, чтобы не слепил глаза, – «диггерский интим».

– Что ты думаешь про этот сигнал, который они поймали? – как бы между прочим поинтересовался Тамбовцев. Видно было, что этот вопрос не давал ему покоя, хотя спросить он решился только сейчас. – Это ведь Палец был? Или все это вранье?

– Вранье, – сказал Леший. – Николаевич на понт берет. Палец мертв, и никакого сигнала быть не могло.

– А зачем ему это? Николаевичу, в смысле? Он умный мужик, в загробную жизнь не верит…

– Боится, что оставим его с носом.

Помолчали. Тамбовцев несколько раз шмыгнул носом. Своим безукоризненно прямым чувствительным носом.

– А кто-то другой мог взять рацию?

«Боится, – подумал Леший. – Это тебе не песенки всякие слушать…»

– Нет.

– Почему?

– Дети в такие места не забираются. А если диггер – он бы не включил чужую рацию.

– Почему не включил?

– Твою мать, Коля. Потому что чужая. Потому что он диггер, а не рокер с дурацкой косичкой. Потому что если он еще раз сунется в это место, его грохнут. Понятно?

– А-а, – сказал Тамбовцев.

Хотя наверняка ничего он не понял. Потому что в отряде проходил меньше года, потому что ушел в торговлю, потому что отпустил усики и косичку, потому что моет голову каждый день, пользуется дезодорантом за пятьдесят долларов и говна в своей жизни по-настоящему еще не нюхал.

Ну, а если честно… Леший тоже мало что понимал. И хрен с ним. Да, его это известие насторожило. Рации сами по себе не включаются. А на третьем уровне некому их включать. И если все же включили… Он чувствовал здесь какой-то напряг, возможную опасность. Просто сосредоточиваться на этом, гадать: а что это было? – нет ни смысла, ни желания. Впереди тяжелая работа, ему и так о многом приходится думать. В конце концов, они ведь идут туда – значит, все и увидят!

Перед спуском в «Бухенвальд» это еще раз повторилось: миллисекундная «воздушная яма» – и далекий гул. Рудь и даже Ринго опять ничего не услышали, не почувствовали. А ведь они боялись, нервничали, у них нервы на пределе. Должны были почувствовать.

Когда они подходили к месту перехода на четвертый уровень, даже у Лешего дрожали руки и ноги, а сердце яростно колотилось. Сказывалось отсутствие тренировок, да и в глубокий «минус» он давно не ходил.

– Вон, за следующим поворотом «Бухен», – сказал он, чтобы подбодрить спутников.

– Это модель такая бразильская, Бундхен звать… – отозвался Ринго. – Жизель Бундхен… Я видел фотки. Телка шикарная!

«Вот пижон, – подумал Леший. – Тут просто вздохнуть усилие нужно, а он то про свой рок-н-ролл, то про телок болтает…»

– При чем тут твоя модель?

– Так ведь место это тоже зовется – «Бундхен». Ну, куда мы идем…

Тамбовцев своими ясными очами посмотрел на Лешего.

– Я думал, вы спецом так эту яму обозвали… Этот уровень. Ну, типа: «глубоко, как у Бундхен в этой самой»…

– Ты лучше молчи, Ринго, – проговорил Леший сквозь зубы. – Возьми это за правило: как только у тебя какая-то догадка – сразу рот на замок. Понял? Про эту твою модель никто из нормальных подземщиков и не слышал…

– А чего тогда?

– Это не «Будхен», а «Бухен»! «Бухенвальд», Коля! «Бухенвальд»!

– А что такое «Бухенвальд»? – заморгал Тамбовцев. – Компьютерная игра, что ли? Или группа немецкая, да? Типа «Раммштайн»?

Леший не стал отвечать.

– Во, блин. А я, на крайняк, думал: «Бухен» – это потому что вы бухали здесь… – пробормотал Ринго.

Место Леший не узнал. Нет, даже не так… Он перевидал за жизнь немало: взрывы и их последствия, и как это выглядит спустя несколько дней – очень жарких дней. Но здесь, в «минусе», видимо, другая физика самого процесса…

Рудин вдруг вскрикнул и стал бить рукой по фонарю.

Свет как будто исчез.

– Леший, что за х…ня!!!

Или его стало мало, гораздо меньше.

Сперва он подумал: перегорели фонари. Все так подумали. Но три фонаря не могут перегореть одновременно.

– Тихо, тихо! Все нормально! Это сажа! Мы в «Бухене»!

Точно, сажа. Все вокруг, как черным одеялом, было покрыто жирной пленкой сажи. Каждый камешек, каждая песчинка. Взрыв, огонь – и все, чего они коснулись в этом тесном подземном пространстве, мгновенно превратилось в черную субстанцию.

И светлые пунктиры на ней, цепочки следов – Леший сразу обратил на них внимание, что-то отметил про себя, только… Только здесь ведь были еще Палец, и Середов, и Зарембо. Где-то посреди этого хлама.

– Так, сперва ищем и убираем в сторону тела! – скомандовал Леший. – Чтобы не топтаться по ним. Все остальное – потом. Поехали, быстро!

Почти ничего не видно. Но первое тело нашли легко – над ним, как памятник, стояла искореженная крышка люка. Кто это был, понять сложно, от лица почти ничего не осталось. Леший снял на камеру – пусть этот пидор посмотрит: что факт, а что – не факт… Никто не произнес ни звука, все делали молча. Втроем они кое-как сдвинули железо в сторону, хотели перенести тело в глубь тоннеля, но там все расползалось и рвалось под руками. Бросили. Ничего не придумали, пошли искать остальных.

На Середова наткнулся Рудин. В буквальном смысле наткнулся, чуть не упал. О том, что это именно Середов, Леший догадался по остаткам бородки на обглоданном крысами черепе. Его, похоже, конкретно «почистили» – если при первом трупе был ранец и рация, то здесь даже пуговицы на комбинезоне были вырваны. Это было странно и страшно. Потому что в глубоком «минусе» нет мародеров. Во всяком случае, до сих пор не было.

«Кто мог так поработать?» – думал Леший, снимая крупным планом следы от вырванных пуговиц.

– Ё-о … Твою мать! – послышался сдавленный возглас Тамбовцева. – Еще один!

Леший повернулся в его сторону, и тут по барабанным перепонкам врезало: ба-бах!!! Яркая вспышка прочертила в тоннеле длинные тени, от бетонной стены в двух шагах с визгом отлетели осколки.

– Ложись! – проорал Леший. – Гаси фонари!

Он упал – не помнил куда. Надеялся, не на тело Середова. Все фонари погасли, и теперь в «Бухене» стало по-настоящему темно. В воздухе плавали невесомые клочки сажи, Леший чувствовал, как они щекочут нос.

Кто стрелял?

Нет. Главное сейчас не это. «Так, я повернулся налево к Тамбовцеву… Справа был колодец. Значит, стреляли оттуда». Он перекатился на бок, достал свой «стечкин», снял с предохранителя.

– Эй, все живы?

Это Ринго. Как дитя малое, ну честное слово. Голос испуганный и глухой, будто он говорит, уткнувшись лицом в землю. Возможно, так оно и есть.

– Эй, мужики! Вы где?

– Заткнись, б…дь! – рыкнул Леший. – Никому не двигаться, не шевелиться!

«Давайте же, шмаляй, сука!» – мысленно приказал он невидимому стрелку.

«Ну!»

В какой-то момент ему показалось, что он видит впереди две слабо фосфоресцирующие точки…

И тут стрелок как будто услышал его приказ.

Бах! Бах! – с той же позиции.

Леший дважды выстрелил в ответ, очень надеясь, что стреляет не в Тамбовцева, открывшего огонь без команды…

Тихо.

Переполз на несколько метров, еще раз прислушался. И тут уши резанул резкий птичий клекот – совсем рядом! – от которого волосы встали дыбом.

Леший инстинктивно выбросил руку с пистолетом, выстрелил. Тоннель озарился вспышками. Одна, вторая, третья… Он перестал различать свои выстрелы и чужие, перестал слышать грохот и чувствовать толчки отдачи. В стробоскопическом режиме из темноты проявлялась уродливая длиннорукая фигура, разверстая пасть, пустые бельмастые глаза.

Леший опустил горячий ствол и перевел дух. В ушах звенело. Из этого звона постепенно выделился тонкий унылый вой. Непрерывный, жуткий.

«Я к этому никогда не привыкну. К этому нельзя привыкнуть».

Он поднялся на ноги и включил фонарь. Покрытая густой шерстью тварь сучила в агонии ногами и таращила на него белые глаза. Леший подошел, поднял лежавший рядом пистолет. Это был двадцатизарядный «стечкин», автоматический пистолет, любимое оружие «фэйсов» и спецназовцев. У кого это существо взяло его? У Середова? Или у Пальца?

В обойме осталось всего два патрона из двадцати. «Хорошо погулял», – подумал Леший. Возможно, подземные обитатели в последние дни пережили небольшой армагеддон…

Он выстрелил, не целясь, в косматую голову. Вой прекратился.

– Б…дь!!! Да что это такое?! – раздался рядом голос Рудина.

– Старые добрые знакомые, – Леший перевел фонарь на бетонный стакан колодца. – Ринго где? Жив? На месте?

– Я здесь…

Тамбовцев, похоже, и в самом деле лежал лицом в пол – от лба до подбородка он был весь в саже, даже ошметки какие-то прилипли к щеке.

– Надеваем «самоспасы» – и вниз, – сказал Леший. – Все разговоры после возвращения. Живо!

Рудин побежал первый, на ходу натягивая маску. Он косолапил и, как показалось Лешему, не совсем твердо держался на ногах.

И тут он третий раз почувствовал, как что-то коротко шевельнулось глубоко под землей, будто дернулось во сне.

– А ты чего встал? Пошел, кому говорю!! – рявкнул он на Тамбовцева. И сам не зная зачем добавил: – Добро пожаловать в «Бухенвальд», б…дь! Это тебе не модель! И не компьютерная игра! И не рок-концерт! Теперь запомнишь надолго!