Глава 8
Готы и оружие
— Держи, камрад. Сенк ю. И даже вери мач в каком-то роде.
Вампирыч ногой передвинул под столиком к Рыбе спортивную сумку, как это делают шпионы и мафиози в кино. И загадочно улыбнулся, обнаружив отсутствие накладных клыков (коллекция «Funny Halloween», китайский пластик, цена в Интернет-магазине $3.45). Настолько все привыкли к этим клыкам, что без них Вампирыч смотрелся, как без зубов вообще.
Но не в этом дело. Сегодня он вообще на себя не похож. Смотрит многозначительно, сидит прямо, будто арматуру проглотил. К тому же еще употребляет иностранные слова, хотя у него обычно и с русскими проблема.
Рыба посмотрел на него, на Крюгера, посмотрел на Айву. Открыл сумку. Ни долларов, ни секретного оружия он там, конечно, не обнаружил. Только отцовскую шлифмашинку со сточенным на нет алмазным диском.
— А чего ты ее сюда припёр? Домой не мог? — проворчал он. — Мне теперь тащить через весь город…
— Так было задумано, — важно объявил Вампирыч и сходу заглотнул стакан «Аида».
И опять улыбнулся.
Что-то с ним было не то. Айва засунул в рот прядь своей длинной челки, задумчиво погрыз.
— Ты в детстве играл в «лягушачий футбол»? — спросил он.
— Чего? — уточнил Вампирыч.
— В летнем лагере. На предобеденной прогулке. — Айва цедил слова, одновременно перебирая волосы передними зубами. — Ловишь на полянке лягушку. Вставляешь ей в зад тонкую соломинку. Надуваешь. Она становится как мячик, только с лапками. Вот. Потом играешь в футбол с пацанами. Наступишь — она шлеп! Как хлопушка…
Вампирыча так просто не проймешь, на мякине не проведешь. Он свысока посмотрел на тощего Айву и обронил:
— Ну, и чего ты мне эту байду рассказал?
— Ты сейчас смахиваешь на такую лягушку, — процедил Айва и отодвинулся. — Хочется ногой наступить, чтобы лопнул.
— Отскочит ведь, — хмуро предупредил Вампирыч. — Промеж глаз.
— Я убежать успею.
Вампирыч широко оскалил пасть, забыв, видно, что он сегодня без клыков.
— Слушай, а ты не мог туда новый диск поставить? — встрял Рыба. Он, наверное, все про свою шлифмашинку думал. — Отец теперь хипеж поднимет, что я ему диск сточил, и что пилил, и зачем… Я ж тебе помочь хотел, а ты подставляешь…
— А это новый диск и есть, — возразил Вампирыч.
— Новый?
— Ага.
— Так что ты им делал в таком случае? Решетку на «Бродвее» пилил, что ли?
— Не-а.
— А что?
— Скоро узнаешь. Впадешь в полный офигес…
Вампирыч растопырил пальцы и подергал головой, а еще поцокал языком. Его переполняло что-то, по значимости сравнимое с первым половым опытом или контактом с инопланетной цивилизацией.
— Что он узнает? Ты толком сказать можешь? Чего Пулю-то из себя строишь? — не выдержал Айва.
Но даже сравнение с Пулей (обидное, судя по всему) не поколебало решимости Вампирыча. Он только шире разулыбался…
Крюгеру неинтересно было их слушать. Он уже две минуты сидел с поднятым вверх указательным пальцем, но ни один официант пока что даже не посмотрел в его сторону. По его мнению, это было куда страннее, чем Вампирыч без клыков. Что-что, а обслуга в новом «Козере» всегда была на уровне, по крайней мере до сегодняшнего дня. К тому же Крюгера здесь знали и чтили, он был постоянным клиентом.
— Кто-нибудь подойдет, елки-палки, а? В конце-то концов? — озвучил он, наконец, свое недовольство достаточно громко и раздраженно.
Через два столика от него официант-блондин в черном, перегнувшись пополам в услужливой позе, принимал заказ, а может, выслушивал какие-то претензии, а может, просто любовался на солонку в центре стола. Услышав Крюгера, он обернулся, торопливо кивнул и снова перегнулся.
За столиком сидели четверо кавказцев в блестящих, вроде концертных, рубашках. Чувствовали они себя, как дома. Столик был шумный и, похоже, очень требовательный. Носатый парень с двухдневной щетиной и черными девичьими глазами что-то нудно объяснял официанту, собрав в щепоти пальцы рук и равномерно ими покачивая. Когда тот повернулся на зов Крюгера, гость поймал его за лацкан пиджака и с недовольным возгласом развернул к себе. Да, и в центре зала сидела еще одна кавказская компания — человек десять-двенадцать. Около них старались трое вспотевших официантов, постоянно что-то принося или унося, иногда даже перекрикиваясь через зал с кухней.
— Долбанные чурки, — буркнул Крюгер. — Если б мы к ним приехали и так себя вели, сразу бы головы поотрезали!
— Чего? — спросил Рыба.
— А вон, гляди… Всех халдеев раком поставили, яду не могу допроситься…
И он громко возопил:
— Иа-аду мне! Иаду!
Ядом, точнее — «иадом», они называли фирменный коктейль «Слезы Аида», используя анаграмму слова «аид».
Черноволосые гости столицы смерили его недовольными взглядами.
— Вижу, — подтвердил Рыба. — Это недавно началось. Когда они на какой-то спецбанкет закрылись, помнишь? Черных здесь раньше вообще не было. А сейчас как мухи слетелись…
— Я в детстве мухам крылья отрывал, — с грустью признался Айва.
— Да ты вообще садист! — обрадовался Вампирыч. — Ты еще лягушек надувал! Пулю хотел расчленить!
Рыба что-то хотел сказать, но только поиграл желваками и молча уткнулся в свой стакан. С Пулей у них так и не заладилось, он переживал. Вампирыч время от времени тонко намекал, как он это умеет, что де Пуля на самом-то деле запала на него, в этом вся и проблема. Она, бедняжка, даже на спецкурс по купольному строительству пошла, чтобы поближе к нему быть… А чего? Можете списки глянуть на кафедре, если не верите…
На самом деле легче поверить даже, что Пуля — девушка мало того, что красивая, но при этом еще неглупая, — реально запала на Вампирыча, чем в то, что Вампирыч посещает какой-то спецкурс. Вампирыч и спецкурс — понятия несовместимые. У него вся родня на нефти сидит и нефтью погоняет, денег куры не клюют, все лабы и курсовые ему сами преподы и рисуют, в очередь становятся, поскольку платят по-рокфеллерски, ну а экзамены — это основной их источник доходов просто. Сам Вампирыч сроду палец о палец не ударил, он даже деревянный сарай самостоятельно не рассчитает, а тут — купольное строительство!..
— Извините, пожалуйста…
К Крюгеру подбежал вконец измочаленный блондин, тот самый, что обслуживал столик носатого.
— Не было никакой возможности подойти к вам раньше, извините, — он сгрузил с подноса четыре коктейля в высоких запотевших стаканах. — Что-нибудь еще желаете?
— То же самое, минут через двадцать, — недовольно сказал Крюгер. — Только, чтобы я не сигналил больше, как проститутка на Тверской.
— Конечно, конечно…
Официант собрался уходить, Вампирыч поймал его за рукав.
— А что тут у вас за дом кавказско-узбекской дружбы такой? Откуда вся эта чернота поналезла, а? Раньше ж только свои были!..
— Это… — официант открыл рот и тут же захлопнул. — Извините, меня ждут.
И мгновенно телепортировался к носатому, который снова собрал пальцы в щепоти и чего-то опять хотел.
— Ладно, не пяльтесь, — сказал своим Крюгер. — Восточные люди, так их за ногу, могут неправильно понять. Того и гляди ножики достанут.
— Пусть попробуют, — победно улыбнулся Вампирыч, будто и вправду чего-то кому-то разрешил.
Свой стакан «иаду» он уже прикончил, никто и не заметил как.
— Я думаю завтра сгонять на Вернадского, осмотреться, — сказал Рыба. — Может, закинусь ненадолго, если все тихо. Хочется навигатор еще раз в деле опробовать… Кто-нибудь со мной?
— Нет, — сказал Крюгер.
— В смысле? Почему?
— «Погоны» тебе башку свернут, Рыба. Они после того взрыва в метро озверелые, им только и надо на ком-нибудь отыграться. Долго еще икру будут метать. Соваться сейчас не надо, лучше переждать.
— Я слышал, они газ какой-то пустили под землей, — поделился новостью Вампирыч. — Типа фосгена, что ли. И стерегут там с «калашами» за каждым углом…
Рыба не выдержал.
— Вампирыч! Ну, ты думай хоть иногда башкой, чтоб ты сдох! Если они газ пустили, ну как они там стеречь могут?!
— А что? — насторожился Вампирыч.
— Это слишком сложно, Вампирыч, брось, — покачал головой Айва. — Тут разные умозаключения начинаются. Это не фунт изюму. Расслабься.
— Ну и хрен с вами, — расслабился Вампирыч. Он проводил глазами двух готических юношей, только что покинувших уборную, поднялся из-за стола и сказал: — Пошли пройдемся, умники. Фунт изюму, мать вашу. Сейчас я покажу вам фунт изюму. Пошли, говорю, что уставились?
— Куда? — спросил Рыба.
— В сортир.
— Зачем? — спросил Айва.
— Встали и пошли. Покажу кое-что. Дважды уговаривать не буду. Погружение в офигес называется. И ты, Крюгер, тоже. Давай-давай, а то потом локти кусать будешь.
Все переглянулись, встали. Вампирыч, неестественно прямой, будто ему живот схватило, повел их в уборную. Там он проверил кабинки и закрыл общую дверь на защелку. Потом задрал пуловер и достал из-за джинсов какой-то сверток, после чего к нему сразу вернулась обычная гибкость. Он присел, положил сверток на колени, развернул.
— Ни фига себе…
Сначала все подумали, что это какой-то древний мушкет или дуэльный пистоль вроде тех, из которых стрелялись Пушкин с Дантесом: непривычная дугообразная рукоятка, длинный ствол, причудливо изогнутые курки, металлические пластины с узорами по бокам… Только потом обратили внимание на свежие срезы с тыльной стороны ручки и на концах стволов. Да, стволов, кстати, оказалось два, к тому же они обмотаны проволокой, а поверху схвачены скотчем.
— Обрез, — деловито определил Айва. — Настоящий?
— А то! «ТОЗ-БМ» шестнадцатый калибр, — с гордостью поведал Вампирыч.
— Где взял? — спросил Крюгер.
— В деревне. Огород там, картошка, всякая херня. Дед год назад умер, вот батя и командировал меня на выходные: мол, разберись в хозяйстве, что надо сделать — траву там покосить, крышу подлатать. Вроде трудового воспитания. Я ему условие: дашь «рендж ровера» своего, тогда поеду…
— Короче, — сказал Рыба, разглядывая обрез.
— Ну, короче. Там сарай огромный, захламленный. Инструмент, доски, сети всякие рыболовные, прочая байда. И вот на чердаке, между досками, смотрю — чехол ружейный. Старый такой, весь сыпется. А внутри — в промасленной тряпице, ружьишко с патронами. Я вычистил его маленько, а потом — в лес. На сосенку такую, с меня где-то ростом, журнал повесил глянцевый, с Мадонной на обложке, отошел на десять шагов, как шарахнул! Грохот, как из пушки, чуть руку не вырвало! Мадонну снесло, и полсосны с ней… Сразу вспомнил про этот подвал под фонтаном, про подземные наши дела. О, думаю, хрен кто к нам теперь сунется — сразу оба ствола в ноздри и до свидания!..
— Хорошая машинка! — Рыба попытался взвести курок.
— Не надо, заряжено! — остановил Вампирыч.
И продолжил:
— Там херня одна вышла — я когда спиливал стволы, не обратил внимания, что они не спаяны, там только две муфты накинуты. Ну, я одну муфту и спилил, не заметил… А они болтаться стали, каждый сам по себе… Проволокой потом замотал, теперь нормально вроде… Бьют, правда, как-то странно, не угадаешь. Но ураган полнейший!
— Тебя там слышать могли, в деревне. Это плохо, — сказал Крюгер. — За это и посадить могут…
— Да ничего не будет! — уверил его Вампирыч. — Меня не посадят, даже если я всю эту черноту перестреляю…
Он качнул головой в сторону зала.
— Просто папаша сбросит с чердака мешок денег, отнесет куда надо — и все дела!
Крюгер хмыкнул.
— Слушай, как же так, у вас вся фамилия в нефти купается, — сказал он. — Папы-мамы, дяди-тети, все при коттеджах и бассейнах. Откуда у тебя этот свихнутый дед в какой-то глухой деревне взялся?
— Так эти ж все нефтяники — они по мамкиной родне. А у бати все алкоголики и сумасшедшие, там издавна так…
— А-а. Теперь понятно, в кого ты пошел, — сказал Айва.
Рыбу вдруг стало пучить от какого-то дурацкого смеха.
Кто-то подергал дверь туалета с наружной стороны, потом принялся настойчиво стучать.
— Кто там? — окрикнул Вампирыч и спрятал обрез под пуловер.
Айва открыл дверь. Там стояли два кавказца, один из-за соседнего столика — тот самый носатый. Кроме концертной рубашки на нем были мятые черные брюки и красные туфли.
— Эй! Почему закрыль? Зачем вы там делаль? — выпучил он свои девичьи глаза.
— Гля, какие классные шкары! — изумился Айва. — Я таких никогда не видел! Только у клоунов!
— Ти что, друг друга за яйца дергаль, да?
Крюгер молча прошел мимо. Кавказцы обменялись парой фраз на своем языке, рассмеялись. Вампирыч, который выходил последний, обернулся и показал им средний палец.
— Зато мы овец не трахаем, понял? — бросил он.
— Что ти тут забазарил? — рассвирепел носатый «артист» и бросился вперед. Друг поспешил за ним.
— Сичас ти как овца будишь!
Но Вампирыч ловко достал обрез и щелкнул курком. Оба остановились, будто наткнулись на стену. Носатый недобро усмехнулся.
— Думаишь, толька у тебя ствола есть?
Вампирыч щелкнул вторым курком, подождал. Но они не шевелились и ничего не говорили. Тогда он подмигнул и вышел. На этом все и заглохло. По крайней мере в этот вечер.
* * *
Кто запустил эти слухи, неизвестно, но они вовсю гуляли по Москве. На самом деле никакого газа не было, конечно. Это даже в голову никому прийти не могло. Газ мы уже проходили осенью 2002-го, на «Норд-Осте». Наглотались, хватит.
Насчет вооруженной охраны, которая на каждом пересечении подземных коммуникаций с линиями метро — это тоже из области фантастики. Таких пересечений в Москве тысячи и тысячи, да и кого там стеречь? Зачем? Террористки спустились в метрополитен обычным путем, как все люди, не по говнотечке ведь они туда приплыли!
Да и вообще «Тоннель» тут ни при чем, если задуматься хоть на минуту. Мы охраняем дикий «минус»: коллекторы, карстовы образования, спецсооружения, подходы к режимным объектам… Цивилизованное метро не наша зона ответственности: там пасется милиция метрополитена, транспортники — короче, гласные «линейщики».
Только начальство решило по-своему. Дело было под землей, верно? И метро находится под землей, это каждый знает. «В минусе», — говоря на профессиональном сленге. Ага. А «минус» — это зона ответственности «Тоннеля», поскольку мы там ходим, толчемся, яйца чешем через карман. Ну, и все. Вот и нашли крайних, всыпали Евсееву по первое число, он три дня ходил — скалился от злости. А то, что столько служб промухали теракт, что шахидки свободно добрались до Москвы, полгорода проехали по обычным дорогам, беспрепятственно съехали по эскалаторам и сели в поезд, — это как-то отошло на второй план. А где же уголовный розыск, участковые, ГИБДД, метрополитеновские менты, хваленая агентурная сеть ФСБ, которая покрывает всю территорию, от Балтики до Тихого океана, которая вычисляет подозрительных лиц, снимает их с поездов, профилактирует, а потом рапортует в СМИ о предотвращенном теракте?!
Никого нет. Есть только «Тоннель», который определенно всем сдался.
Так казалось Лешему. Хотя, возможно, он преувеличивал. Просто устал.
Двое суток вся группа была задействована в общегородской операции «Поиск», на поверхности оставался только вечный диспетчер Заржецкий со своей противоаллергенной подушечкой. Искали вчерашний день, в прямом смысле. Новые источники опасности, которая уже вполне захавала свою человеческую дань и не подавилась. Обшарили два уровня под центральными районами, ничего не нашли, никаких подозрительных предметов, никаких следов постороннего присутствия. Леший потом еще самочинно проверил несколько точек на третьем, для очистки совести.
Двое суток «тоннельщики» не спали, рыская в диком «минусе», потом поднялись наверх, думали отоспаться, а их мелкой рысью погнали на усиление так называемых «метропатрулей»: скрытое патрулирование станций метро, прочесывание поездов, контроль за лицами кавказской национальности, проверка документов… На бумаге это выглядит очень солидно, но когда видишь рыскающих по станциям толпы подтянутых мужиков с видом осоловелых ментов, просто смех берет! Б…дь, ну почему опять метро?! Вы думаете, они тупые совсем, эти лица кавказские? У них воображения не хватает? Раз метро, два метро, три метро — пока, наконец, у наших не получится-таки схватить их за жопу, ура, ура?
И почему именно кавказцы? Вот Зайцева, например, — совершенно русское лицо, если судить по посмертной фотографии, хоть на шоколадку «Аленка» ее лепи. А помогала террористкам, приняла их на вокзале, отвезла к себе домой, хлебом-солью угостила, показала, как проехать куда надо, где толпа погуще, все знала, что затевается, и помогала, сука! Пофигу ей все русские!.. Ну да, у нее сожитель был кавказец, Батур Алиев. И что? Он ее, эту Зайцеву, на куски, что ли, резал, чтобы она в деле была? Так ведь нет. Соседи по лестничной площадке показали, что жили мирно, не ссорились, какой-то там бизнес совместный вели, трикотаж перепродавали, что ли… Все это было в упор Лешему непонятно, хоть убей.
Жадность? Хрен поймешь такую жадность — всему ведь предел есть… А Зайка, небось, называла это «бизнесом». Какой надо быть мерзопакостной шкурой, чтобы острой косой по сотням своих соотечественников пройтись, залить кровью вагоны, рельсы, мраморные вестибюли… Зай-це-ва… Хорошая русская фамилия… А из-за своей мерзопакостной жадности и сама погибла… Безоглядная, безграничная жадность сейчас правит бал! Из-за жадности всю Москву захлестнули эти «лица кавказской национальности», которые прутся сюда лавиной, как гунны при Аттиле… Одни с деньгами награбленными: «Сколько надо, столько бери, дарагой, не жалко, я еще награблю, вот прямо тут, за углом!» А другие — как дешевая рабочая сила, которая кому-то не копейку, нет — миллион, миллиард бережет!
И все ненавидят нас. Озлоблены. А мы ходим патрулями по двое-трое, вроде контролируем лиц кавказской национальности, которых здесь десятки тысяч только зарегистрированных. Все кругом черно от этих лиц. Это они нас контролируют, по большому счету!
Ну, ладно. Середова отправил, Бородько, Заржецкого. И Рудина тоже. Еще двое суток проболтались они в метро. В новостях потом корреспонденты рапортовали, сколько нелегалов повыловили, косяками тянули, как сельдей, и картинку показали из спецприемника: таджики-гастеры топчутся на пятачке за сеткой, бормочут что-то, ботинки свои разглядывают. Таджики, б…дь! Они что там, кавказца от таджика отличить не могут?
И пошло-поехало. Евсеев волосы на себе рвет, ходит оскаленный, как после того разгона, но поделать ничего не может. Теперь новая фишка: надо усиливать наземные патрули, обходить по всяким темным адресам, где нелегалы блох кормят — и нас под это дело тоже подписывают! Нас, «тоннельщиков»! В полном составе! То есть и Пыльченко подписывают, и даже меня!
— Юра, — говорю. — Юрий Петрович. Товарищ майор… Да я лучше рапорт сразу, чем этой херней страдать! Участковые должны по адресам ходить. Курсантики из школы МВД. Эти, как их, добровольные дружинники. Вот они — должны. А у меня — секретный спецвзвод! У меня горизонт один, горизонт два, участки с первого по двенадцатый, горизонт три! Вот где наши адреса, вот где мы должны обходить, раз уж так надо! Кто там будет вместо нас? Вася, Степа, Пал Васильич какой-нибудь из «опорняка»?.. А тот самый гад-террорюга, который завтра еще с полсотни людей положит, он, вполне возможно, сейчас в общаге какой-нибудь в Мневниках, в тапочках на босу ногу, плов себе готовит на общей кухне… Нормально, да?..
— Может, успокоишься все-таки? — посмотрел Евсеев.
— А чего? Ведь именно там террористы водятся, в общагах, живут по три-четыре семьи на бокс, а пластит под подушками прячут да в матрасы набивают! Это все знают!
— Не издевайся. По-разному живут. Цаха Шатоева и Селимат Мансурова не в пентхаузе здесь ютились, как тебе известно, — напомнил Евсеев.
— Да пол-Москвы таких! Это пол-Москвы надо прошерстить и в душу заглянуть! И все без толку!
Евсеев как-то даже весело уставился на него, будто вот сейчас расхохочется в голос и пойдет чечетку отплясывать от всей этой хренотени. Потом поднял бровь.
— Вот и выполняйте приказ, Синцов. Отправляйтесь в патруль и шерстите с толком! Покажешь, как это делается!
— Толк от меня вот там может быть, — Леший ткнул пальцем в пол. — На тот случай, если этот предполагаемый гад все-таки не в общаге торчит, а по теплакам сейчас пробирается. В полной экипировке. И уссыкается с нас.
— Товарищ майор! Вы не в кабаке! Выбирайте выражения!
Евсеев перестал улыбаться. Не терпел он развязного тона и таких словечек. Леший сразу понял, что перегнул палку. Спасло его только то, что в кабинет вломился начальник секретариата подполковник Огольцов, со своей отвисшей губой, вечным огнем в глазах и журналом контроля прохождения документов под мышкой. Он замер на пороге, как дьявол, явившийся к грешнику, чтобы низвергнуть его в ад, зловеще раскрыл журнал, заложенный на нужной странице.
— Что-нибудь случилось, Василий Кириллович? — спросил Евсеев.
— Случилось! Грубое нарушение исполнительской дисциплины случилось! — просвистел Огольцов паровозом, поскольку голоса от возмущения у него, похоже, не осталось.
— Жалобу гражданки Поликарповой вы когда получили? Тридцать два дня назад! А каков результат ее рассмотрения? Где ответ заявительнице? Какие приняты меры?
— Мы разобрались, товарищ подполковник, может, просто копию забыли передать, — принялся оправдываться Евсеев.
Но Огольцов его перебил.
— Вот журнал. Никаких отметок об исполнении. Ни штампа отправки. А ведь речь о нарушениях в «минусе»! А потом — взрывы в метро! Люди погибли!!.. Вот цена безответственности и неисполнительности!
Евсеев опустил голову и уткнулся взглядом в пол.
* * *
— Там пацанов наших нет случайно?
По телефону ее голос звучал иначе — более по-детски, что ли. Хотя детский он и есть, при живом разговоре на это просто не обращаешь внимания. На многое не обращаешь внимания, когда говоришь с красивой девушкой.
— Наших — это каких? — переспросил Крюгер. Он только вошел в «Козерог» и еще не успел осмотреться.
— Рыба, Вампирыч, кто там еще… Айва еще этот странный.
Сегодня в «Козере» почти безлюдно. Главное, кавказцев ни одного, даже носатый, которого готы прозвали Ресничкой, не пришел. Крюгер на ходу кивнул бармену Мише и двум эмо-дегенератам за стойкой, которых даже не помнил по именам.
— Никого нет, — сказал он, усаживаясь на свое обычное место у окна. — Мой столик сегодня свободен.
— Тогда я подъеду через десять минут, ладно?
Крюгер не торопился с ответом. Приедет, конечно, раз сама так решила. Она девушка решительная. Но это ее инициатива, он на аркане никого не тянет.
— Зачем тебе все это? — спросил он прямо.
— Нам надо поговорить.
— Уверена?
— Да.
— Ладно, подъезжай.
Приехала ровно через десять минут. Пан Запальский, охранник на входе, радостно поприветствовал ее как старую знакомую, чуть не честь отдал, хотя Пуля здесь бывала раза два, ну три от силы. Самолично проводил к столику Крюгера, отодвинул-задвинул стул, церемонно так, с полным уважением.
— Для пана Крюгера все самое лучшее и свежее!
Чуть морду свою пшецкую не порвал, улыбаючись. С Пулей всегда так — где ни появится, там все как-то даже надрываться начинают от положительных эмоций. И вроде бы ничего такого особенного в этом нет: красивая яркая девчонка, глазищи по пять копеек, фигурка точеная, тоненькая, еще толком из подростковой своей скорлупы не вылупилась — что-то чистое здесь есть, незамутненное, в самом деле. Уж на что прожженный ё…бер этот пан Запальский, даже он смотрит на нее с почти отцовской нежностью, не пыхтит, не облизывается, как обычно. А с другой стороны, совершенно ясно, что намекни ему Пуля хоть полсловом, хоть полвзглядом, полфлюидом — ну всё, пиши пропало, Запальский тут же прямо на месте превратится в такое козлище похотливое, каким его не знали даже новоарбатские проститутки, в нечто хрюкающее, потеющее и вожделеющее до полного унижения своего человеческого достоинства и разложения человеческой личности… Это — Пуля, одним словом. Это надо знать. Крюгер — знал.
— Благодарю, — бросила она Запальскому. — Привет, Крюша.
Это уже Крюгеру лично.
— Крюша — почти как Хрюша, — буркнул он. И как истинный джентльмен спросил:
— Стаканчик яду? Или пивка для разгона?
— Ни то ни другое, ты ведь знаешь, — отрезала она. И сразу бросилась в атаку: — Ты в курсе, что они нашли в подвале под фонтаном?
Крюгер нарисовал на лице полное недоумение.
— Черт. И что они нашли в подвале под фонтаном? Главное — кто это «они»?
— Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. Рыба и компания. Они точно во что-нибудь влипнут, я тебе говорю. И ты будешь виноват. Потому что ты — старший, у тебя мозгов должно быть больше.
— Да, — согласился он. — Чистая правда. Я страшно виноват. Перед Рыбой. Особенно перед компанией.
— Ну хватит придуриваться, а?
Было видно за версту, до чего она сама себе нравится в роли заботливой мамаши. Детский сад просто.
— Ты должен их остановить, пока не поздно. Чтобы выбросили из головы раз и навсегда. Это ведь не игрушки. Рыба теперь все время ходит с этим страшным ножом, строит из себя неизвестно кого. Его ведь могут в любое время посадить, ты понимаешь? Это ведь холодное оружие! Я в Интернете специально смотрела — все совпадает, настоящий боевой нож! Понимаешь?
Крюгер кивнул. О да, он понимал.
— Но может быть и хуже, — продолжала она. — Рано или поздно тот человек вернется за своими вещами, потребует свое. Он им головы скрутит, как цыплятам. Я видела этот комбинезон, там размер шестьдесят четвертый, наверное. В нем три Рыбы поместится легко.
Блондин-официант принес заказ, расставил перед Крюгером. Посмотрел вопросительно.
— Девушке пасту с сыром, — сказал Крюгер. — Овощей каких-нибудь. Мартини.
— Я не хочу ничего, — мотнула головой Пуля.
— Двойной мартини.
— Перестань…
— И тащи мартини сразу. И к нему канапешек каких-нибудь, чтобы девушка не заскучала, пока вы возитесь у себя на кухне.
Блондин посмотрел на Пулю и широко улыбнулся, как не улыбался, наверное, родной маме.
— Это мы мигом!..
— Ты даже не слушаешь меня, — сказала Пуля, когда он ушел.
— Очень даже внимательно слушаю, — сказал Крюгер.
— А у меня такое впечатление, что я разговариваю сама с собой.
Теперь она играет в умудренную опытом женщину. Крюгер отковырял вилкой кусочек семги, повозил в соусе и отправил в рот. Вот всегда с ней так.
— Откуда у Вампирыча этот обрез? — спросила она.
Крюгер промолчал. Он прожевывает пищу, он занят.
— Я когда узнала, у меня даже похолодело все внутри. — Она кивком поблагодарила подошедшего официанта, взяла мартини, отпила.
— Они совсем еще мальчишки, им учиться надо, эта сессия будет очень тяжелой… А они играют в войнушку там, под землей… Ну поговори с ними, Крюша, а? Ну, Крюх? Ведь ты имеешь на них влияние. Они смотрят на тебя, как неандертальцы на идола какого-нибудь. Скажешь, не так? Ты сильный, умный. Ты в сто раз умнее их всех. Я тебе точно говорю. Я никогда еще не видела такого, как ты…
От спиртного у нее мгновенно розовеют щеки и мочки ушей. А в глазах прорисовываются черные звезды с тонкими протуберанцами. Когда-нибудь она выйдет замуж за какого-нибудь чемпиона. Или за главного архитектора. Или за президента какой-нибудь страны. Ей подавай самое лучшее, самое-самое. Выстройте перед ней по росту всех соискателей и возможных кандидатов, и даже не кандидатов — она пройдется раз-другой вдоль строя и без зазрения совести заявит права на самый ценный экземпляр. Это Пуля, это надо знать. Крюгер — знал. Потому что в этом затхлом болоте под названием «Козер» он и есть самый ценный экземпляр. По крайней мере на данный момент.
Он с самого начала все знал: зачем она пришла, и почему, и все такое. Он даже не пытался спорить с ней, что-то доказывать. Пустое. Да, наверное, ей самой кажется, что она принимает какое-то живое участие в судьбе своих однокурсников, друзей. В судьбе безнадежно влюбленного в нее Рыбы, в частности. Это самооправдание. И самовнушение. Позже, через несколько лет, она будет просто уверена, что приезжала сюда спасать кого-то, хлопотать о каких-то важных делах. Но это потом. Пока что она приехала к симпатичному, продвинутому, немного загадочному молодому человеку, вокруг которого в «Козере» сколотилась стайка диггер-готов, о котором ходят некие туманные легенды, который, в конце концов, на семь лет ее старше и может чему-то научить в постели. Уже научил. И научит еще, наверное.
Крюгер не испытывал восторга от всего этого. Вот честно. Он не пан Запальский. Он видел это дитя без черного, в стразах, свитера, без дизайнерских джинсиков «нуар-классик», за которые Пуля выложила, наверное, половину родительской зарплаты. Все это, снаружи кажущееся таким совершенным и недоступным, он видел голым, беззащитным, в холодных пупырышках, в каких-то детских царапинах на левой коленке, он чувствовал ее, когда она отвечала на ласки с неумелой механичностью ребенка, играющего во взрослую игру. Ну, и что? Шерсть на загривке не выросла. А вот стыдно — было. Приятно, конечно, жутко приятно, и все такое. Потом стыдно. Не женщину оттрахал, не девушку — оттрахал чьего-то ребенка. Все это произошло случайно, молниеносно: после хорошей дозы спиртного в «Козере», он пригласил ее к себе, посмотреть альбом с репродукциями Дали… Тут-то все и случилось, прямо в прихожей, чуть ли не на циновке для обуви — хотя за минуту до этого Крюгер был уверен, что действительно хотел показать альбом…
Да, не сдержался. Но потом сказал себе, что он не животное, что этого больше не повторится, даже дал зарок прекратить эту связь. Три дня. Почти добился успеха. А потом она приехала среди ночи на такси — поссорилась с мамой, говорит. Может, соврала. Осталась у него до семи утра, пока не заспешила на первую пару: лекции Пуля не пропускает из принципа. И после той ночи Крюгеру стало как бы все равно. Такая удобная формула сложилась: хочет ребенок трахаться, чешется ему — пусть трахается, но с нормальным здоровым человеком, без отклонений. То есть с ним, с Крюгером. Как бы обязанность такая, груз такой с его стороны. Это тоже самовнушение, Крюгер понимал. На самом деле, когда он был в том же нежном возрасте, что Рыба и прочие, он мечтать не мог о таких девчонках. Пуля играет в высшей лиге, он же со своими переломанными пальцами и подземными приключениями плелся в самом хвосте второго дивизиона… А сейчас — удивительное дело! — ему и делать ничего не надо, только пальцем шевельни — она выпрыгнет из джинсов, как виноградина из кожуры. Старые комплексы, он это понимал. Но раз за разом как бы проверял, не мог поверить, все щупал этот странный нерв — неужели и вправду выпрыгнет?
Неужели это происходит со мной, с тем самым раздолбаем по кличке Крюгер?.. Увы, все так. Это происходило с ним. Девчонка влюблена как кошка. Более того: пальцем приходилось шевелить все чаще для того, чтобы, наоборот, заставить ее влезть в эти чертовы джинсы, а не выпрыгивать из них… Думаете, это просто? Вот как сегодня, например. Да он и не хочет, по большому счету. Или — хочет, только…
«Черт, — подумал Крюгер, — я запутался. Пуля, Пуля. С ней всегда так»…
— Ты опять не слушаешь меня? — сказала она.
Крюгер поднял глаза. Уже принесли пасту и салат. И что-то еще изменилось здесь, вокруг. Словно темнее стало. Он пока не знал, не понимал еще, в чем дело.
— Так в чем дело? — озвучил он не очень вежливо.
— Я хочу уйти отсюда.
— Куда?
— К тебе. Куда угодно.
Вот, начинаются девичьи выкрутасы. Не терпится.
— Я еще не поужинал, — сказал он.
— Потом. Давай уйдем. Сейчас же.
Она смотрела в сторону и, Крюгер должен был это признать, вовсе не выглядела сгорающей от страсти. Сказать по правде, у нее был испуганный вид. Крюгер проследил за ее взглядом и понял, что именно здесь изменилось, почему стало темнее. И тут же надоедливый шум, на который он не обратил внимания, занятый разными мыслями, занял свое место. Шумели изрядно, как шумят в дешевых закусочных. В чайханах каких-нибудь. Рогот, выкрики, чужая гортанная речь.
За столиком во втором ряду сидел носатый Ресничка со своей компанией. Явился. Крюгер даже не заметил как.
— Это твой знакомый? — обеспокоенно спросила Пуля. — Они почему-то все время пялятся на нас.
— Это Ресничка, — сказал Крюгер. — Не обращай внимания.
— Уйдем, и я не буду обращать внимания. Слушай, я серьезно. Они какие-то…
— Ну, так иди! — не выдержал Крюгер. — У тебя опять перемкнуло, что ли, как тогда, под фонтаном? Ой, опасно, ой, уйдем-уйдем, ничего слышать не хочу?
Она слегка переменилась в лице.
— Откуда ты знаешь об этом?
— Наслышан.
— Они тебе рассказали? Жаловались?
Крюгер достал из стакана соломинку и выпил залпом. Пуля то ли выдохнула, то ли сказала что-то шепотом, не поймешь. Голову наклонила, смотрит вниз. Встала, отодвинула стул. Никуда она не денется, Крюгер знал. А если и денется, то это и к лучшему…
— А зачем такой красивый девушка не смеялься, да? Сидель, грустиль, собиралься и пошель, да? Кто-то обидель, да? Нехорошо, нехорошо! Такой красивый девушка! Кто обидель? Покажи мне, да?
Ресничка внезапно вырос рядом с ней, заглядывал в глаза, держал ее за плечо, улыбался во всю пасть. Пуля, слегка остолбеневшая, пыталась сбросить его руку, Ресничка опять клал ее на прежнее место.
Крюгер тоже остолбенел от такой наглости. Совсем оборзели! Конечно, раньше, когда здесь собирались диггеры, они бы быстро выкинули эту шваль! А от готов да эмо толку мало… И ему не хотелось ввязываться, да куда деваться…
— Эй, а ну отвали! — крикнул он. — Чего ты к ней лезешь?
— Он тебя обидель? Этот человек тебя обидель, да? — Ресничка показал на Крюгера, продолжая радостно скалиться. Правой рукой он крепко сжимал плечо Пули, едва не выворачивал его.
Крюгер мельком осмотрелся, отметил за «черными» столиками угрожающее шевеление, увидел, как старательно отворачивают головы человек семь-десять готов и всяких эмо, заметил также пана Запальского, быстрым скользящим шагом направляющегося к месту конфликта. Потом зачем-то вытер губы салфеткой, встал, взял Пулю за локоть, сказал Ресничке:
— Убери лапы, мы уходим!
— Ти уходи, она будит сидить…
Но вместо пушистых девичьих глаз Реснички Крюгер вдруг увидел вращающиеся на потолке плафоны. Они описывали правильные окружности, оставляя за собой светящийся след, как НЛО. Он приподнялся на локтях. Кто-то ударил его ногой в лицо. И по почкам, с одной и с другой стороны. Он ничего не придумал, как только вцепиться в эту ногу, дернуть на себя.
После короткого провала обнаружил себя опять стоящим на ногах. Только стоял он почему-то возле барной стойки, а бармен Миша со скошенными к переносице глазами набирал на сотовом какой-то номер и матерился. Лицо Крюгера было мокрым, липким, горячим, будто его окунули в какой-то бульон. Его колотило, как в лихорадке. Он отер лоб, посмотрел на ладонь. Кровь. И рубашка тоже в кровище. Из-за спины раздавался многоголосый ор, не разобрать что. Он обернулся.
Пули нет. Нигде нет. А в «Козере», в его родном уютном «Козере», не побоище даже — побоище кончено, раненых добивают.
Двое Ресничкиных парней в уголке за колонной молотят тех самых эмо-дегенератов, имена которых Крюгер не мог вспомнить. Один держит, другой футболит ногой в пах, целится каблуком попасть, чтобы побольнее. Избиваемый падает, тут же поднимают кого-то другого с пола и продолжают.
Дальше, в глубине зала, какая-то возня непонятная. Кто-то за кем-то гоняется. Будто в салочки играют. Гремят падающие стулья. Возбужденный регот, крики. И хруст стоит, как если бы они там арбузы спелые пинали.
Трое официантов-блондинов стоят у стеночки, челюсти отвесили.
В дверях кухни несколько фигур в белых поварских передниках. Никто не вмешивается, смотрят.
В центре зала стоит на коленях пан Запальский, то ли переругивается с Ресничкой, то ли грозится, на что-то жалуется, ноет. Вот именно, ноет. Рубашка у него расстегнута до пупа, черная «бабочка» болтается сбоку, на скуле ссадина. А у Реснички в руке пистолет. Он держит его как бы сверху вниз, целится Запальскому в темя и время от времени тычет в него дулом. На лысой голове пана Запальского остаются красные кружочки.
А Ресничка скалится. Скалится и тычет. И орет:
— Ну, зиваль! Зиваль свой мент! Ну, где твой мент, да-а? Ты зиваль, мент не пришель! Я посмотрю, слющь! Я вот тебя убиваль сейчас, ну и где твой мент, да?
И ничего не происходит. Ничего.
Крюгер схватил со стойки салфетку, побежал к двери, на ходу вытирая лицо. Кто-то кинулся наперерез, не всерьез, а типа попугать. Под жопу дали. Он чуть не выбил грудью стекло.
На улице — рыжий неживой свет фонарей.
Люди с такими же неживыми лицами. Идут, спешат, косятся на него. Линия перспективы уходит не туда, куда ей положено, не вдаль — куда-то внутрь, в область солнечного сплетения.
Пулю он догнал через квартал, думал уже всё — на такси уехала. Не уехала. Не плакала, шла ровно, с высоко поднятой головой, не спешила даже как будто. Крюгер впервые тогда представил, какая она будет в двадцать, в двадцать пять лет. На нее все будут оглядываться. Пробки на дорогах. Разбитые бамперы. Разбитые лица. Кровь. Все так и будет, как сегодня, как сейчас.
— Что он сделал? — крикнул он.
Пуля подняла лицо, свое удивительно красивое лицо, глядя на которое невозможно не улыбнуться, если даже твое собственное разбито до кости.
— Не знаю, — сказала она. — Не понимаю. Он зачем-то забрал мой сотовый. Выхватил из сумочки и не отдал. Он ведь не грабитель, это совсем не то… Я точно знаю. Он — извращенец какой-нибудь, да? Скажи, Крюша, это так? Зачем ему мой сотовый?
* * *
— Поликарпов Дмитрий Михайлович. Так, — сказал Леший, посмотрел внимательно на Рыбу, вернул ему паспорт и написал у себя в блокноте, вверху страницы: «Поликарпов».
Все семейство в полном составе — три штатные единицы — стояло перед ним, занимая мизерную часть коридора, по которому легко мог проехать БМП, в варианте «с бойцами на броне». Ну и квартирка, мама родная. Леший думал, такие хоромы бывают только в мосфильмовских салонах, где снимают что-нибудь про александровскую или николаевскую Россию, исторические сериалы какие-нибудь. А вот поди ж ты — в жизни тоже есть место чуду. Причем дом-то не такой и старый, квартал строился в 90-е или даже чуть позже.
— А вы, значит, родители. Поликарповы Михаил Семенович и Инна Сергеевна…
— Так точно! — по-военному доложился глава семейства, долговязый тонконогий пузан, бывший директор металлобазы, автор и исполнитель хитроумных схем по списанию неликвидов, на средства от выручки коих, как Леший понимал, и выстроены эти немыслимые в центре Москвы квадратные метры.
— А вы, собственно, на основании чего?.. По какому, собственно, вопросу? — поинтересовалась Инна Сергеевна.
Леший, который представился майором милиции, но удостоверения прикрытия не предъявил по причине его отсутствия, посмотрел на настоящего участкового — полноватого капитана в потертом на животе мундире, приданного для подтверждения легенды. Тот выступил вперед, поправил фуражку и провозгласил устало:
— Проверочка, уважаемые граждане! По вашему же собственному заявлению и проверочка!.. И профилактика заодно на случай какой неприятности. Поговорить, обсудить, предостеречь от всяких нежелательных последствий, как говорится…
— Какое еще заявление? — встрепенулся Михаил Семенович. Оглянулся на жену, понизил голос, повторил чуть не шепотом:
— Какое еще заявление, Инночка?
— Это насчет Димочки, — сказала Инна Сергеевна еще тише.
— Насчет кого? — гаркнул Димочка ломающимся голосом.
— Успокойся, — сказала Инна Сергеевна.
— Ты что, писала заявление на меня?! Ты?!..
— Для твоей же пользы, Димочка.
Димочка метнулся по коридору в одну, в другую сторону, остановился напротив матери.
— Нет, ну я просто в по-олном офигесе! — заорал он ей в лицо.
— Не выражайся, пожалуйста…
— Ничего такого страшного в заявлении не было, — сказал Леший. — Проникновение на территорию, находящуюся под федеральной охраной, взлом и порча государственной собственности. Здесь при грамотном адвокате одной административкой можно обойтись, без уголовной ответственности даже.
Крики и шум сразу прекратились, все посмотрели на него. Леший не без удовольствия полюбовался на вытянувшиеся лица, особенно на Инну Сергеевну, стараниями которой целый отдел управления ФСБ стоит по стойке смирно, майор Евсеев получил зубодробительный втык от начальства, а сам Леший вместо того, чтобы заниматься своими прямыми обязанностями, вынужден ходить по квартирам с «проверочками». И это его крайне напрягает.
— А вот жертвоприношения всякие… Это уже хуже, конечно, — продолжил он. — Я понимаю, что вряд ли это были люди. Жертвы, в смысле. Может, мыши какие-нибудь. Или даже аквариумные рыбки. Но по факту заявления мы обязаны все проверить. Такая работа. Поднять все дела по пропавшим людям, по неопознанным трупам, разобраться, что и как. Долгая песня. А пока туда-сюда, месяца полтора в СИЗО посидеть придется… Ну, в тюрьме, чтоб понятнее…
Наступила полная тишина. Мертвая. Сцена из «Ревизора». Участковый помялся, прокашлялся деликатно.
— Я того. Пойду, наверное, товарищ майор. На участке дел много…
— Идите, капитан, — разрешил Леший. — Спасибо за содействие.
— Какие такие… — начал было Димочка и осекся.
Дверь за участковым громко захлопнулась.
Димочка нервно моргнул, всем корпусом развернулся к родительнице, застывшей в позе одновременно комичной и скорбной, с воздетыми к потолку руками. Димочка больше не орал, не гаркал, не метался. Тоном крайнего, бесконечного удивления он спросил:
— Что ты там за чушь написала, мама?
Инна Сергеевна медленно опустила руки. На лицо ее постепенно возвращались краски, домик из бровей обвалился, приняв грозные очертания, а в голосе зазвенел металл:
— Здесь явно какая-то ошибка. Это чудовищная ошибка! — повторила она, глядя Лешему в глаза. — И кто-то за это обязательно поплатится! Вы сами творите беззакония, вовлекаете детей в страшные преступления, а потом еще ходите и стращаете! Я вас насквозь вижу! Я это так не оставлю, вы слышите?..
— Так вот, — сказал Леший, продолжая с того места, где его прервали. — Жертвоприношения эти — ладно, это еще не самое плохое. Там все разрешится рано или поздно. А вот пособничество террористам — это совсем как бы хуже некуда. Вы слышали, конечно, о происшествии на станциях «Лубянка» и «Парк Культуры»? Слышали. Все закрытые подземные коммуникации, как вы понимаете, сейчас на особом контроле, весь мусор, который там валяется, перелопачивается сейчас и проверяется на предмет улик. Окурки, бутылки, слюна там, отпечатки всякие… Вы понимаете. Если подтвердится, что ваш сын наследил в непосредственной близости от места взрыва, то это будет совсем другая статья и совсем другие сроки.
Он открыл папку, достал стандартный бланк. Огляделся, увидел пуфик, присел. Папку уложил на колени. Надписал на бланке сегодняшнее число и время, адрес и фамилию, поставил галочку против графы «подпись предостереженного». Встал и протянул его Михаилу Семеновичу.
— Это что такое? — разлепил губы Поликарпов-старший, с опаской глядя на бумагу.
— Это официальное предостережение, вынесенное вам и вашему сыну. Я вас предупредил об ответственности за противоправные действия, разъяснил закон, провел профилактическую беседу. Вы можете подписать…
— Я не буду ничего подписывать! — взвизгнула Инна Сергеевна.
— …А можете не подписывать. Я сделаю отметку: «От подписи отказались». Этого достаточно. А тут еще и ваш участковый присутствовал при беседе.
— Я буду жаловаться! Это ложь!.. Миша! — она нацелила вытянутую руку в живот мужа. — Ты заслуженный человек! Сделай же что-нибудь!
— Кошмар какой-то. Ужас, ужас… — пробормотал потрясенно Михаил Семенович. — Что же это будет теперь, а?
— А вот поговорю с вашим сыночком, и решим, — туманно сказал Леший.
* * *
Дима закрыл дверь своей комнаты, тихо щелкнул замок. Снаружи доносился пронзительный голос Инны Сергеевны. Кажется, она говорила с кем-то по телефону.
— Вы это… Садитесь, — подросток показал на кресло в углу комнаты.
— Молодец, воспитанный мальчик!
Леший сел. На противоположной стене, так чтобы удобно было смотреть с кровати, висел циклопических размеров плоский телевизор. В матово-черном экране Леший видел свое отражение. Смотрелся он здесь как-то не очень. Как чужеродный элемент.
— Это все не шутка? — спросил Дима.
Леший мог бы сказать, что это шутка. Почти шутка. Поскольку в запутанной и вопиюще противоречивой правовой реальности привлечь его даже к административной ответственности никаких шансов нет. Вместо этого Леший сказал:
— Никаких шуток. Какие тут могут быть шутки?
Молодой человек побледнел и сцепил трясущиеся руки.
— Вы меня арестуете? Прямо сейчас?
Леший искал нужную страницу блокнота. Нашел. Нарисовал под фамилией «Поликарпов» ровную линию, довел ее почти до края страницы и опустил вниз под прямым углом. Он подсмотрел это у одного журналиста — тот выделял такими углами информацию, относящуюся к определенному лицу или событию. Ничего особенного, но очень удобно. И смотрится красиво.
— Как давно занимаешься диггерством? — спросил он.
Дима сел на кровать, положил локти на колени, уставился в пол. Леший подождал.
— Так и будем молчать?
В дверь застучали, голос Инны Сергеевны прокричал:
— Вы будете говорить с Димочкой только в моем присутствии и в присутствии адвоката, вы слышите?
И в сторону:
— Миша, ну что ты стоишь, как истукан? Звони скорее Митрохину! Сделай же что-нибудь!..
Дима прислушался, поморщился, сказал:
— Да не диггерство это даже. Баловство одно.
— Хорошо, — сказал Леший. — Как давно балуешься?
— Полгода где-то.
Голова его сохраняла прежнее положение казнимого на плахе, но при этом он то и дело испуганно, по-жеребячьи, скашивал глаза на Лешего.
— И где успели побывать? — спросил Леший.
— Да нигде толком…
— «Бродвей», «Кузница», «Пирожок»? Может, «Адская щель»?
Дима быстро глянул на него и отвернулся.
— Нет. То есть…
Он вдруг выпрямил спину, как на картине «Допрос партизана», и громко отчеканил в пространство:
— Я не сексот! И ничего говорить не буду!
Леший нарисовал рядом еще одну вертикальную линию, хотя под фамилией Поликарпов по-прежнему было пусто.
— И почему так сердито? — поинтересовался он.
— Я узнал вас! — На скулах у Димы заходили желваки. — Вы — Леший. Это вы меня избили там, под землей…
— Ну, «избил» это громко сказано, — заметил Леший. — Я ведь тоже тебя узнал… Рыба, если не ошибаюсь?
Рыба раздул ноздри и изобразил на лице что-то вроде презрительной усмешки. Попытался изобразить. Это было нелегко.
— До тебя хоть сейчас дошло, что ты людей тогда в метановую ловушку завел и чуть не изжарил их зажигалкой своей? — спросил его Леший. — Или до сих пор думаешь, что герой?
— Я не знал ни о каких ловушках, — сквозь зубы проговорил Рыба. — Вы их расставляете, вам лучше знать…
Леший покачал головой.
— Дурак, ну что тут скажешь. Почитай любое пособие по спелеологии — будешь знать немного больше. Кто их расставляет, эти ловушки, где и зачем…
Он протер уставшие глаза, надул щеки, с шумом выдохнул.
— Короче, Рыба. Чудо-юдо рыба кит… А разве под землей рыбы водятся?
Помолчал, выдохнул еще раз.
— Видимо, все-таки не водятся. Не место им там. Поэтому я тебе вот что, Рыба, скажу. Кидай дурное. Серьезно. Пугать я тебя не хочу, хотя ты сам должен понимать, что, кроме заявления твоей мамы, есть еще живой свидетель твоего присутствия на закрытой территории. В смысле я сам. Такая ерунда получается. Для меня, как для майора милиции, даже не нужен второй свидетель…
— Никаких жертвоприношений не было, — проговорил Рыба напряженными дрожащими губами. Он готов был вот-вот расплакаться. — Я выдумывал это все!.. Байки травил!
— А как твоя мать узнала про эти байки?
— Не знаю. Подслушивала, когда по телефону говорил… Или в «аську» мою залезла…
— Удружила она тебе, нечего сказать. — Леший провел в блокноте еще одну вертикальную линию. — Но оно и к лучшему. Теперь ты по крайней мере знаешь, в какое дерьмо вляпался. И заруби на носу: со мной лучше не связываться. Еще раз сунешься в «минус» — я тебя найду. По следу, по запаху вычислю. И тогда окажется, что мама не зря беспокоилась, сердце рвала, как вон она сейчас рвет. Слышишь, как она в прихожке вашей по телефону рыдает, какого-то там ангела-чиновника разжалобить пытается?
— Слышу, — сказал Рыба тихо.
— Ты все понял?
Рыба поднял на него глаза.
— Да. То есть… Сейчас мне ничего не будет? Ну… Вообще ничего?
— Ты свое получил. И получишь еще от родителей, когда я уйду.
Рыба посмотрел в сторону, пряча лицо. Громко сглотнул.
— Но при одном только условии, — добавил Леший и показал ему пустую страничку своего блокнота. — Вот здесь я должен записать адреса всех твоих дружков и подружек, всех, которых ты в «минус» водил.
— Зачем это еще? — снова набычился Рыба. — Никаких адресов я давать не собираюсь…
— Вот те, бабка, Юрьев день! — весело удивился Леший. — И оставишь меня вот как есть без явок и без паролей?.. Да куда ж ты денешься, вобла ты подземная, чудо-юдо ты в перьях?