Глава 1
Секреты особой важности
— Какая еще жалоба, откуда?
Леший не то чтобы не поверил, но как-то усомнился. Он был человеком предельно реальным и конкретным. Именно он сорвал операцию «Рок-н-ролл», задержав на ее последней стадии шпиона — предателя Мигунова.
— Кто написал, куда послал, как узнал фамилию? Я же не участковый, с которым все жители микрорайона здороваются!
Его обычно хмурое, «подземное» — втихомолку шутили в спецвзводе, лицо еще больше потемнело и стало похоже на кусок противоатомного бетона из недостроенного бункера № 6. Причем рассерженный кусок бетона.
— Присядь, — сказал ему майор Евсеев.
Майор был, как говорится, из молодых, да ранним — на добрый пяток лет моложе Лешего, а командовал отделом и спецподразделением «Т», готовился скоро подполковника получать. И что бы там ни болтали недоброжелатели и завистники, Евсеев тоже был парнем реальным и конкретным — именно он вытащил из прошлого шпиона Мигунова. Да и Джефферсона застрелил он. С двадцати метров в затылок, в темноте! Это очень хороший выстрел. Если, конечно, смертельные выстрелы могут быть хорошими…
— Жалоба во все инстанции сразу: Генеральную прокуратуру, МВД, ФСБ. Не знаю, как отреагировали прокурорские и милиционеры, но «подземники» есть только у нас, поэтому Директор сразу отписал мне: «т. Евсеев, разобраться!» А я увидел прозвище… извини, теперь это твой позывной, и все стало понятно! Ясно теперь?
— Да уж, куда ясней, — буркнул Леший.
— Объясняю дальше, по порядку. Написала Поликарпова Инна Сергеевна, проживает на проспекте Мира, 154-12. О чем-то это имя тебе говорит?
— Понятия не имею, — сказал Леший.
— А Поликарпов Дмитрий Михайлович, ее сын, тебе известен?
Леший глубже надвинул брови и покачал головой.
— Ну, вот и познакомишься заодно.
Евсеев выдернул из папки с входящими документами сероватый лист, исписанный тонким паутинным почерком, встряхнул перед собой, приготовившись читать. Поднял глаза на Лешего:
— Ну, что ты стоишь, как неродной? Сядь, говорю.
Леший молча опустился в кресло по ту сторону потертого, исцарапанного стола.
В этом кабинете за четыре десятка лет почти ничего не изменилось. Тот же сейф, еще сталинских времен, тот же шкаф, и рабочий стол тот же, и даже фигурка гимнаста возле перекидного календаря. Только протоптанный насквозь ковер выбросили, потом стерли до белесой основы и выбросили второй такой же, а там мода на ковры прошла, а на приставные столики появилась, вот и сидел сейчас Леший, тяжело облокотившись на хлипкий лакированный столик, а ногами в тяжелых ботинках елозил по голому паркету.
— «…Мой сын, Поликарпов Д.М., студент первого курса МАРХИ, связался с сектой, именующей себя „Исчадия ада“, — выразительно, с расстановкой начал читать Евсеев. — Они с друзьями, такими же молодыми людьми, спускаются под землю, где специально подготовлены какие-то помещения и подземные ходы, и даже что-то вроде святилища, где сектанты, видимо, приносят какие-то жертвы…»
Леший издал приглушенный звук, похожий на кашель. Евсеев многозначительно глянул на него и продолжил:
— «…Мы с мужем пытались отговорить Димочку от общения с сектантами, но бесполезно. Наш сын — умный, начитанный мальчик, удивительно добрый. А тут он стал грубить и ругаться, и пригрозил, что уйдет из дома. И вот, 23 июня с.г., Дима не пришел домой ночевать. Как оказалось, лекции в этот день он не посещал. Что я испытала, что я передумала, не передать. Мы все обзвонили, все морги и больницы, и милицию тоже обзвонили. А Димочка пришел под утро, весь грязный, не узнать, и еле живой. И у него на лице была кровь! Мы стали расспрашивать, что и как. Димочка был сам не свой и сказал только, что они ходили под землю, искать какую-то Адскую Щель — проход в Царство Мертвых, там их встретил взрослый человек по фамилии то ли Лишай, то ли Леший, то ли Лишний, который и разбил ему лицо… Больше сын ничего не рассказал и ушел спать… Убедительно прошу вас пресечь действия „Исчадий ада“! А также найти и наказать этого взрослого, потому что такие и вовлекают молодежь во всякие секты…»
Сдерживая улыбку, Евсеев с интересом посмотрел на Лешего.
— Ну, что скажешь, «товарищ Лишай»? Вспомнил? Тебя под землей тоже все знают, не хуже, чем участкового на участке… А ты прибедняешься!
Леший засопел.
— Да ерунда все это…
Он замолк, быстро глянул на Евсеева и снова опустил глаза.
— Я их под «Кузницей» нашел, — выдавил он. — В старом коллекторе, заваленном, он с середины 60-х не эксплуатируется… И там метановые ловушки есть… ну, где газ собирается, он откуда-то из глубины прет. Так вот они в одну такую и забрели. И какой-то придурок, видно, зажигалку запалил… Я не знаю точно, может, спичку чиркнул… Ну, и рвануло. Концентрация небольшая, никого не поубивало, так только… пыхнуло слегка, пораскидало в стороны, оглушило, обожгло немного… Они, конечно, фонари свои растеряли, придурки. Бродили там в полной темноте, выли от страха… Ну, и все, в принципе. Я их собрал кое-как, выкинул на Вернадского за котельной…
Леший опять замолчал.
— Да, там был один, борзой такой… Думаю, это он чиркал, он и больше всех орал. Ну, так я ему рог вправил слегонца… Наверное, Поликарпов — это он и был…
Евсеев кивнул, спрятал жалобу обратно в папку.
— Выходит, ты их спас? А они на тебя жалуются?
— Ну, спас не спас… Может, и сами бы выбрались, хотя вряд ли… Знаешь, скольких мне вытаскивать приходилось? Только благодарностей никто не писал. Материли, кусались, драться бросались — это часто бывало…
— Да-а-а… Ни благодарности, ни справедливости, — сочувственно кивнул Евсеев. — А ты сам-то, Алексей — что ты там делал?
Леший перестал смотреть в пол и уставился в окно.
— Ну. Так, гулял…
— Один?
— А с кем? Я же выходной был…
— И дежурного не предупредил? И никакой записи в журнале внеплановых спусков не оставил? И рапорт о происшествии не написал?
Майор Евсеев изобразил крайнее изумление и даже руками развел.
— Не могу поверить.
— Ну. А чего предупреждать? Я ж не предупреждаю, когда в свободный день по Тверской прогуливаюсь…
— А когда ты последний раз по Тверской прогуливался?
Леший задумался.
— Давно.
И добавил:
— Уже и не вспомню.
Любой из начальников, сидевших в этом кабинете — и полковник Еременко, и подполковник Шахов, и полковник Кормухин, — короче, все, в этот момент стали бы орать, брызгать слюной и ругаться, в том числе матерными словами: «Ты что здесь придурка, Ваньку-сироту разыгрываешь, твою мать?! Ты в городе, как нормальные люди, никогда и не гуляешь, мать-перемать туда и обратно! Ты норовишь под землю забиться, как раньше, с этими долбаками! Только теперь ты не диггер-одиночка, а офицер подземной безопасности, командир специального взвода, твою мать! Особо секретного, между прочим! Кстати, и за секретность, и за особые условия тебе надбавки идут и льготная выслуга! А подземелья — это твоя зона ответственности, место службы, а не прогулок! Поэтому спуски можно проводить только в соответствии с Инструкцией к приказу 0071! А лезть каждый раз, как в жопе зачешется, ты права не имеешь! По Садовому кольцу пиз…й, пожалуйста, куда хочешь, или по Малой Дмитровке — это действительно твое личное дело! Ты понял, мать-перемать?!»
Но Евсеев не стал ни орать, ни материться. Он себя уважал и втайне немного собой гордился. Ему нравилось, что именно «под него» объединили линии обеспечения безопасности на ракетных полигонах, подземных объектах Москвы и работы с иностранцами, создав укрупненный отдел на правах самостоятельного Управления с приданным спецвзводом «Туннель». Нравилось, что его знает сам Директор, который лично отписывает документы ему — одному из сотен майоров, минуя своих замов-генералов, полковников — начальников управлений, и их заместителей — подполковников. Нравилось, что всего этого он добился сам, своим трудом и способностями. Ему нравилось, что он — руководитель новой формации, который не хамит подчиненным, не орет на них и не унижает человеческое достоинство. Одним словом, ведет себя так, как должен вести образцовый начальник — офицер государственной безопасности. Еще давным-давно, сотрясаясь от истерических криков в кабинете полковника Кормухина, он дал себе зарок никогда не кричать на своих подчиненных — если, конечно, таковые у него когда-нибудь появятся. И слово свое держит.
Диапазон тона — от доброжелательного до сурового, но без истерик. И без фамильярности, ясное дело. Внимание, корректность, чуточку иронии, безупречные логические конструкции — вот такой примерно портрет идеального начальника внедрял в жизнь майор Евсеев.
Но на деле это было нелегко.
Черт. Это было, как бы сказать, не матерясь? Очень нелегко.
Вот и сейчас создавалось впечатление, что Синцов, по каким-то загадочным подсознательным причинам, нарочно провоцирует его перечеркнуть облик руководителя новой формации и перейти на апробированный поколениями советских и постсоветских начальников язык матерных разносов, который поколения подчиненных почему-то наиболее хорошо понимают. Ведь он откровенно строит из себя дурака. А может, он и есть дурак? Но нет, по этому пути правильный руководитель не пойдет.
Евсеев вздохнул, задержал дыхание, выдохнул.
— Погоди. Ты — командир спецвзвода «Т». Пример для бойцов, так? Авторитет и образец поведения. Я верно излагаю?
Леший напрягся, выпрямился, но промолчал.
— Так какого черта ты, командир, первый нарушаешь приказ?! — не выдержав, повысил голос Евсеев. — Мы вместе обсуждали каждый пункт будущей инструкции, ты помнишь? По одному «в минус» не ходить — ни-ког-да! Оставлять наверху резерв, подготовленных и информированных людей, готовых прийти на помощь! Аккуратно протоколировать каждый выход! По часам и минутам! Это — основы существования «Тоннеля», азбука! И все это коту под хвост!.. И ты мне об этом так спокойно объявляешь, будто так и надо! Вот он я, такой-растякой! Нет, ну как так можно?!
Евсеев уже не сидел за столом, он описывал хищные круги около стула с Лешим.
— Так люди-то все разные, — вяло защищался тот. — Вон, Середов и этот… Заржецкий, два кекса. Они у меня еще по первому уровню зачеты никак не сдадут. Вот их точно одних отпускать нельзя, и даже если с группой идут, то наверху надо «скорую помощь» и спасателей держать наготове… Только я тут при чем? Я в «минусе» лучше ориентируюсь, чем в этих ваших коридорах лубянских…
— В наших, Алексей! В наших коридорах! — с досадой выдохнул Евсеев. — Восемь лет прошло, а ты все отстраняешься… А правила — они и для тебя писаны. Если бы ты их соблюдал, если бы задержал этих молодчиков под «Кузней», как предписано инструкцией, составил на них протокол, подал рапорт — никаких жалоб не было бы, понимаешь? Никаких! Наоборот: это им бы пришлось выкручиваться, писать объяснения и все такое!..
Леший, до этого момента сидевший неподвижно, как бетонное изваяние, зашевелился, поднялся.
— Да понимаю я, Юрий Петрович, — хмуро сказал он. — Все понимаю. Только не моё это — инструкции, правила. Не вписываюсь я в эту схему. И «минус», каким я его знаю, он тоже не вписывается. Это не метро, где все по расписанию, туда-сюда… Там по-другому… Я много думал над этим. Даже вот…
Он полез в нагрудный карман, достал оттуда сложенный вчетверо лист, протянул Евсееву.
— Бумагу вот составил на всякий такой случай…
— Какая еще бумага? Что это? — спросил Евсеев.
— Рапорт об отставке. Ухожу из «Тоннеля», товарищ майор.
Евсеев отдернул руку, развернулся, молча прошел к столу, сел. Нет, все-таки трудно быть идеалом. Пожалуй, идеальный начальник вообще нежизнеспособен…
— Это из пивбара ты можешь уйти вот так вот: попил пивка — до свиданья! — и ушел. А эту бумагу отнеси в сортир на третьем этаже, там никогда туалетной не бывает! — рявкнул он. — Чем недоволен? Конкретно? Зарплата, условия труда?
Майор Синцов хмуро мотнул головой.
— Зарплата царская…
— Ладно, не издевайся! У вас еще подземные надбавки и за секретность, что тогда наземному оперсоставу говорить?
— Да нет, правда. Могучая зарплата. Почти вся остается…
Леший не издевался и не шутил, он говорил от сердца. Евсеев даже улыбнулся.
— Ну, ты даешь, Леха! А все жалуются! Да и сам до двадцатого числа всегда «на подсосе» тяну…
— Кто как привык. Я ведь в основном на снаряжение тратился. Жратва простая — яйца, лапша, молоко, хлеб. А сейчас и снаряжение готовое, и талоны на усиленное питание, и почти сорок тыщ каждый месяц…
— Значит, по зарплате претензий нет. Хорошо. По работе?
— Да это не работа… Это жизнь моя… Мне ведь на Тверской делать нечего: неинтересно там! А в «минус» закинешься — там все другое, настоящее…
— Ты эти свои «закидки» забывай! Это оперативно-служебный спуск, или выход, как в инструкции написано, — со значением поправил Евсеев. И подвел итог.
— Значит, и по работе претензий нет. Тогда в чем дело?
Леший вздохнул.
— Жизнь нельзя уложить в инструкции. Я уже восемь лет у вас в штате, а мне из милиции по-прежнему раз-два в месяц звонят: «Два спелеолога закинулись и не вышли», или: «Студентики собрались под Неглинкой прогуляться и пропали…» Чего мне делать? Объяснять: «Мол, я такой правильный, что без начальства не могу „в минус“ соваться! А МЧС, извините, под землей не работает. Да и вообще никто там не работает и никого не спасает. Так что отстаньте с вашими глупостями, как эти мудаки закидывались, так пусть и выкидываются!»
Он вздохнул еще раз.
— Да и вообще — не так все идет…
— Почему «не так»? — возразил Евсеев. Он чувствовал себя полным дураком: начал с разноса, а заканчивает похвалами. — «Минус» подчистили, порядок навели, доступ ограничили, официальную картографию закончили… Да и взвод ты создал работоспособный, пусть Середов с Заржецким еще новички, но основной костяк — профессионалы, таких нет и не было…
Леший криво усмехнулся.
— Были. Они «тепляки» от бомжей еще лучше чистили. Потому что сразу в живот стреляли. А мы только морды бьем, да и то вопреки инструкции.
Евсеев от возмущения даже кулаком по столу пристукнул. От толчка включился стоящий рядом с календарем угловатый блестящий атлет и принялся безостановочно крутить «солнышко» на блестящем турнике. У этой фигурки тоже была своя загадочная история, только ее не все знали. Леший, например, не знал.
— Ты это брось! Неверовских выродков с кем сравниваешь? Пыльченко блестящие результаты дает…
— Ну, так… Ведь Пальца я лично натаскивал, года два, а то и три… А ведь никто из старых диггеров, из «знающих», так и не пришел ко мне!
— Не всех бы и взяли. Ты знаешь, что у твоего друга Хоря отец был судимый? Вот при всем уважении его бы и завернули! Да и многие «знающие» не прошли бы спецпроверок, медкомиссий, тестирований…
— Хоря уже нет сколько лет, а вы все его бумаги перебираете, — поморщился Леший. — Только такого диггера второго не найдешь. И не вырастишь. Он знаешь, куда ходил? Э-э-эх!
— Извини. Просто к слову пришлось, что бюрократию не объедешь. А ребята перспективные у тебя есть! Бородько, Рудин… Кто там еще — Зарембо, Полосников! Они что, по-твоему, хуже этих пижонов, которые просиживают штаны в «Козероге»?
— Да это разное, — снова поморщился Леший. — «Знающие» через свой нюх все каналы проходили, каждый камешек в мозгах помечен. А наши ребята по картам закидывались. Это большая разница. Поэтому в «Козероге» моих и не принимали. Там старая школа сидела, им наше картографирование — как роза через противогаз, никакого кайфа…
Евсеев презрительно скривился.
— Брось! Не эти хваленые «знающие» вычистили из Фрунзенских пустот группу Хриплого, который сплавлял кавказцам взрывчатку с армейских складов! И банду Зиновьева, которая в Стромынском коллекторе пряталась, не они постреляли! И предотвратили теракт на Филевской линии в 2007-м не они, а ты со своими парнями! Что, не так? Молчи, не надо! Я сам тебе скажу, чем эти козероги занимались в то время. Они пили пиво с сосисками. Да, и еще — травили байки. Вот все, что они могут. Да и сейчас, наверняка, то же самое делают…
— Да нет… Сейчас и их в «Роге» нет, там теперь другое кружилово-мутилово…
Трудно быть идеальным начальником, а может, и невозможно. Майор Евсеев тяжело вздохнул и одним мазком перечеркнул портрет прогрессивного руководителя новой формации.
— Короче, Алексей, если ты уйдешь, «Тоннель» развалится к чертям собачьим! Потому что ребята — и Рудин и Палец, даже Заржецкий с Середовым — они молятся на тебя! Да и честно скажу — замены тебе нет! Не вырастил ты еще себе замену! Уйдешь ты — уйдут и твои парни. А кто придет? Нынешние ушлые пацаны, которым все равно, где «рубить бабло»? Получится вариант «Неверов номер два»! Будут опять трупы в «минусе», стрельба, взрывы, кровь, грязь… А ты будешь пить пиво. И твои парни будут пить пиво, травить байки и строить из себя самых настоящих «знающих». Кайф, да?!
— Зачем сразу в крайности, — пробубнил Леший.
— Крайности сами вылазят, причем из мелочей… Из равнодушия, безалаберности, пофигизма, — Евсеев протянул руку, нетерпеливо пошевелил пальцами. — Дай-ка сюда это…
— Что? — то ли не понял, то ли сделал вид, будто не понял, Леший.
— Бумажку твою сортирную…
Евсеев перегнулся через стол, выдернул из расслабленных пальцев рапорт, порвал и выбросил в корзину.
— Только если на инструкции плевать, то все равно получится «Неверов номер два»! Или «три» — неважно!
— Да что ты теперь мне этим Неверовым тычешь! — возмутился Леший. Это хороший знак: если бы оскорбился за бесцеремонно порванный документ — было бы хуже.
Евсеев чуть заметно улыбнулся.
— Да, кстати, насчет Неверова, — сказал он, как ни в чем не бывало. — Переходим к основному вопросу.
— А эти что, для разминки были? — все еще недовольно хмыкнул Леший.
Начальник отдела отмахнулся.
— Всплыла одна интересная информация: парень из группы Хриплого — Гурский его фамилия, когда-то, оказалось, с Неверовым работал. Гурского помнишь? Кличка — Гера, белобрысый, ты еще говорил, что крашеный, наверное. Так вот, вылез там один темный эпизод с вооруженным ограблением в 1999 году — квартира коллекционера Аделя, специалиста по искусству эпохи модерна, ну и вообще по первой половине ХХ века… Знавал такого?
Леший хмуро кивнул.
— Ограбление очень интересное. Налет, выбитая дверь, маски, пистолеты — и ничего, считай, не взяли. Избили не очень сильно, перерыли все и ушли… Адель заявил о двухстах долларах, якобы спрятанных в бельевом шкафу, а также о каком-то ящике с архивами — вот и весь ущерб! А у него не квартира — музей! Но ничего ценного не вынесли! Как говорится: замах рублевый, да удар… копеечный!
— Удар херовый! — поправил любящий правду Леший.
Но Евсеев не обратил на уточнение никакого внимания и невозмутимо продолжил:
— Дело зависло нераскрытым, все про него забыли, как вдруг…
Пошарив в кармане, почти идеальный начальник отдела достал ключ, открыл ящик стола, достал черный пластиковый конверт и положил на стол, прикрыв рукой.
Леший нетерпеливо заерзал на своем стуле. Он не любил, когда тянут кота за хвост.
— У Гурского при обыске обнаружили тот самый ящик из архива Аделя. Внутри — мебельные каталоги 30-х годов, вырезки из модных журналов, чушь всякая… И среди этой шелухи — записная книжка лейтенанта НКВД Шапошникова, бойца 3-го взвода особого подразделения правительственной охраны, известного как «ОП-79»…
— «Семьдесят девятое особое»? — перебил его Леший. — То самое?
— Это для тебя оно «то самое». А я не историк, не диггер, не кладоискатель. Это ты мне рассказал слухи про пропавшее золото и про Хранилище, где оно лежит. А я стал в нашей среде щупальцами шевелить и совсем недавно узнал, что действительно была в 41-м году проведена секретная операция «Семь-девять» по эвакуации золотого запаса и действительно большая партия золота потерялась. Не две тонны, как ты говорил, побольше: то ли шесть, то ли шестьдесят тонн…
— Ну, и еще, что все это якобы легенда и враки, — добавил Леший. — На эту легенду многие диггеры клюнули, ох, многие…
— Понятное дело. Лучше списать такое дело на легенду, чем на халатность. Раньше ведь за такую халатность без разговора — расстрел!
Евсеев открыл конверт, достал оттуда бумажный лист и пододвинул его к Лешему.
— Что имею, как говорится. Бери, смотри, не бойся. Это не оригинал, обычная сканированная копия.
— Всего один лист? — Леший развернул бумагу, хищно воткнулся в нее носом. Нахмурился, отодвинул, посмотрел с обратной стороны. — В смысле, я думал, будет целый блокнот, как вы и говорили…
— Один, — сказал Евсеев. — Остальные странички были не заполнены.
Еще раз внимательно осмотрев находку, Леший добавил:
— Да и здесь не густо, прямо скажем… Схема — не схема. Палочки, кружочки. Стрелки. Руны какие-то… Он бумагу экономил, что ли, этот Шапошников?
Леший осторожно положил лист на стол, тут же снова взял, встал, подошел к окну, посмотрел на свет.
— А откуда известно, что это принадлежало именно лейтенанту Шапошникову? — спросил он. — И что именно этот Шапошников в «Семь-девять» участвовал?
— Блокнот именной. Всем офицерам подразделения под расписку выдавали. Личный номер отпечатан типографским способом на обложке и каждой странице. Бумага гербовая. Специально для секретных записей.
— Ага, — сказал Леший. — Значит, все-таки не легенда, не слухи?
— Не легенда, — подтвердил Евсеев. — Но все подтверждения на уровне слухов.
— И Неверов за этим блокнотом охотился…
— Только воспользоваться не смог. Гурский говорит, никто ничего не понял из этой схемы.
Евсеев повернулся к Лешему, все еще стоящему у окна.
— Хочешь поискать золотой запас?
— Зачем? — покосился на него Леший. — Сколько диггеров за него головы сложили — и все без толку. Зачем мне сейчас искать на жопу приключений?
— Аполитично рассуждаешь, товарищ майор! — голосом героя «Кавказской пленницы» произнес начальник отдела. — В то время как наша страна в сложное кризисное время остро нуждается в пополнении золотовалютных резервов…
Евсеев махнул рукой и перешел на свой обычный тон.
— Короче, смотри, что я накопал. За четыре военных месяца 1941 года золотой запас СССР уменьшился на десяток тонн — хотя никакие крупные финансовые сделки типа оплаты по лендлизу или закупки вооружений в тот период не производились. Зато в конце ноября крупная партия презренного металла была передана спецподразделению «ОП-79» для операции «Семь-девять»! А поскольку тогда золото тоннами не пиздили, да и килограммами с граммами тоже, значит, оно не выехало не только за пределы страны, но даже Московской кольцевой дороги! И осело где-то в подземных коммуникациях, больше негде… Думаю, были утеряны координаты места захоронения или погибли носители информации, война ведь! А золото по-прежнему лежит, где его спрятали!
— А я при чем? — без энтузиазма спросил Леший.
— Да при том, что подземелья столицы, это уже и официально — твоя епархия! Найдем золото, страна нас отблагодарит. Тебя, твой взвод, меня, вышестоящее начальство. Одним словом, всем польза! Что скажешь?
— Десять тонн золота — это сколько будет в долларах? — деловито поинтересовался Леший.
— Я в котировках не разбираюсь, — Евсеев пожал плечами. — Что-то около… Миллионов триста, наверное.
— Ну да, — Леший усмехнулся. — Отдать триста миллионов и получить горячую благодарность и внеочередное звание…
— Короче, — сухо оборвал его Евсеев. — Берешься или нет?
— Конечно, берусь, — сказал Леший, вставая. — Только как быть с этой дурацкой жалобой?
— Отпишемся, не впервой, — удовлетворенно ответил несостоявшийся идеальный начальник.
На столе зазвонил аппарат спецсвязи, Евсеев снял трубку и махнул Лешему рукой: все, свободен. Тот сделал единственное движение и исчез. Именно так он растворялся во мраке московских подземелий.
— Майор Евсеев слушает, — четко произнес самый обычный начальник отдела.
— Здравия желаю, товарищ майор! Докладывает начальник особого отдела полигона 17/3 подполковник Мережков, — ответили в трубке по сверхзащищенной связи. — Старт в 16–00 по московскому времени. Плановые контрразведывательные мероприятия проведены в полном объеме, нештатные ситуации не возникали. Какие будут дальнейшие указания?
— Держите меня в курсе, — сказал Евсеев и хотел уже было закончить разговор, но не удержался, спросил: — Как там настроение на полигоне? Полетит птичка?
— Надеемся, товарищ майор. Мандраж сильнейший, конечно. Тут кого только не понаехало! Крупнейшие испытания со времен СССР, не шутка…
— Доложите результат! — приказал Евсеев. — И удачи вам…
* * *
Здесь природа суровая — даже солнце не золотое, а серебряное. Ветер пронизывает матросские бушлаты часовых насквозь, серые холодные волны Баренцева моря бьются далеко внизу о скальную гряду, кричат беззвучно чайки — высокопоставленные гости из обзорной рубки видят только, как они раскрывают свои желтые клювы.
Северная стена командного пункта, выходящая на море — сплошь толстое бронированное стекло от пола до потолка, как в каком-то фильме про Джеймса Бонда. КП и сделали напоказ — один из бывших Верховных главнокомандующих собирался когда-то приехать на испытание. И не приехал. А вырубленная в скале пещера с панорамным обзором — осталась.
Рубка наблюдения расположена на тридцатиметровой высоте и слегка выступает из гранитного массива, поэтому кажется, что паришь прямо над вспаханным непогодой морем. Целая толпа штатских и военных жмется к бронестеклу: черные, густо-синие, темно-коричневые пиджаки; оливковые мундиры с защитного (полевой вариант) цвета звездами, одно-единственное цветное пятно — красное платье, будто яркая бабочка затесалась среди облепивших стекло фонаря жуков и кузнечиков.
— За счет высоты обзор хороший… Вон, корабли обеспечения…
— Шикарный вид, представляешь, картину нарисовать и в коридоре Дома правительства повесить…
— А я бы у себя на даче повесил. Если художник хороший…
— Ужас как красиво, я просто в восторге!
А Семаго здесь не нравится. Голова кружится, подташнивает, и вообще… На полигоне «сухой закон», ни-ни, но раз в неделю вездеход ходит в поселок за тридцать километров — там почта, баня, прачечная, сельмаг… А еще «Чайная», где чая отродясь не водилось. Тут его вообще не пьют: все больше спирт на морошке. Но в поселок и офицеры, и вольнонаемные ездить любят. Вроде как в настоящей бане попариться…
Вчера местный конструкторский сектор ради них с Гуляевым — главным конструктором «Циклона», устроил на базе большой «банный день». И не понять, из-за чего сегодня так погано — то ли водка паленая, то ли снова оживают старые страхи… Хотя он всегда клаустрофобией мучился — боязнью замкнутого пространства, а тут наоборот — большой простор, высота, это уже акрофобия… Но в башке все рядом, уж если завелись эти долбанные фобии, то они переплетаются, как разноцветные провода в жгутах ракетного компьютера…
Кстати о птичках! В двух километрах от берега, на глубине восьмидесяти метров в эту самую минуту маневрирует, борясь с подводным течением, атомный подводный ракетный крейсер стратегического назначения ТК-209 «Ярослав Мудрый». В одной из его пусковых шахт, специально переоборудованной к сегодняшним испытаниям, висит экспериментальный экземпляр баллистической твердотопливной ракеты «Молния», морского базирования, — стартовая масса 40 тонн, пять учебных боеголовок под головным обтекателем. В самом скором времени ей предстоит преодолеть расстояние в шесть тысяч километров до полигона Кура на Камчатке. Если все пройдет гладко, то и морской вариант примут на вооружение, и прямо под него запустят в производство сразу три подводных крейсера. Короче, задача сегодня стоит очень важная. Но внешне это никак не проявляется.
И крейсер, и ракета скрыты от десятков пар глаз и визуальному восприятию не поддаются. Об их существовании и местоположении говорят лишь прыгающие цифры и зеленые точки на приборах в отсеке управления, скрытом в скальной толще за наглухо задраенной стальной дверью. Именно там находится главный штаб, вся связь, там сейчас работает руководство запуска, именно там происходит все самое важное.
Из наблюдательной рубки можно только полюбоваться захватывающим дух видом да увидеть на морской поверхности два вытянутых черных силуэта в направлении северо-запад — это противолодочные корабли «Буревестник» и «Татарстан», они поддерживают связь между штабом и РПКСН, ведут наружную видеосъемку, фиксируют эхограмму, а кроме того, готовы к осуществлению защитно-боевых и спасательных функций — мало ли как дело обернется…
Картинка с камер корабля передается сюда, на огромный монитор, занимающий почти всю восточную стену рубки, — техники зовут его «свадебный», он предназначен для гостей и приглашенных, создавая ощущение сопричастности происходящему таинству. Главный монитор, контрольный, находится в соседнем отсеке, все переговоры с пусковой группой в крейсере дублируются через громкую связь, только в наблюдательную рубку передают только то, что считает нужным старший смены запуска.
Уже прозвучала пятиминутная готовность, все ждут начала отсчета. Публика мается, некоторые начинают нервничать.
— Не волнуйтесь, Ирина Валерьевна, через пару минут вы все увидите! Лучше смотреть на мониторе: в окно — мелко, не разберешь, — слышится впереди трескучий голос начальника пресс-службы полигона.
Он окучивает дородную блондинку в легкомысленном среди господствующей темно-зеленой гаммы красном платье — наблюдателя из думской комиссии по обороне. Блондинка позевывает, прикрываясь ладошкой — все они торчат здесь со вчерашнего дня, вставать пришлось рано, поскольку в день испытаний полигон оживает в шесть утра и исключений ни для кого не делается.
— Чувствую, темнят они там что-то, Сергей Михайлович, — тихо басит Гуляев.
Семаго посмотрел на часы.
— Пять минут не прошло.
— У них в прошлом году на испытаниях автоматическая защита в шахте заглючила, не выпустила ракету, — гнет свое Гуляев. — И никому ничего не сказали, просто выключили громкую связь…
У него сероватое помятое лицо. Семаго понимает, что сам выглядит не лучше.
— Все будет нормально, — говорит он. — Тем более наша «Молния» госприемкой принята, а морской вариант — больше Царькова головная боль…
Народу в рубке человек двадцать. У окна, повернувшись к публике спиной, стоит секретарь правительственного Комитета обороны. Рядом, чуть позади, — первый вице-премьер, курирующий военно-промышленный комплекс, первый замминистра обороны, начальник Генштаба, начальник Управления особых отделов ФСБ…
Местный особист Мережков — дородный, полноватый, в отутюженном подполковничьем мундире, от своего шефа не отходит: стоит за спиной, готовый выполнить любую команду. И не зря: глянется московскому руководству, ублажит как-нибудь особо, — может, и вылетит с повышением из этой дыры в крупный округ, а то и в саму первопрестольную… В шаге за подполковником, почти по стойке «смирно», застыл худой, с землистым лицом капитан-оперуполномоченный, как его… Разувалов, кажется… Интересно, если он станет начальником — растолстеет? Почему-то именно так и выходит… А пока подносит хвосты подполковнику, служит верой и правдой, тоже с надеждой — пойдет тот на повышение, может, и порекомендует на свое место… Чего-то у них рожи кислые да измочаленные?
«Может, тоже „на помывку“ ездили? — усмехнулся про себя Семаго. — Наверняка: за всеми приезжими местных закрепляют для гостеприимства…»
Коротенький здоровяк с толстыми икрами, которые натягивают узкие брючины так, что их приходится периодически одергивать, — это и есть Царьков, директор ВНИИ ВМФ «Точмаш», генеральный подрядчик по проекту «Морская Молния». Точмашевцы до этого никогда сами не переделывали обычную БР на морское базирование, это их первый опыт, первый блин, и напортачили они изрядно. Когда на выручку позвали НПО «Циклон», где работают Семаго и Гуляев, «бобики» сидели практически в каждом узле, включая двигатели. Семь месяцев длилась доработка, два месяца ушло на стендовые испытания, причем все это время Минобороны торопил их, прессовал нещадно, чтобы вбиться в какие-то свои графики. Было трудно, но дело того стоило. Семаго полагал, что если сегодня все пройдет гладко, разговоры о вытеснении твердотопливных двигателей жидкостными прекратятся и «Циклон» с его наработками будет монополистом в этой сфере — по крайней мере на территории СНГ…
— «Памир», как слышите? — ожили, наконец, динамики громкой связи. — Контроль функционирования.
При первых же словах штаба управления рубка затихла. Блондинка из думской комиссии достала из сумочки очки в золотой оправе, надела и с понимающим видом застыла перед монитором. Семаго тоже подошел поближе.
— «Кавказ», слышу вас хорошо. Докладываю параметры, — отозвался крейсер. — Тангенс угла запуска 18, угол возвышения 11, котангенс 7, тоннель траектории…
Блондинка со значением кивала, будто прекрасно разбиралась во всех этих тангенсах и котангенсах.
Семаго радовался, что он сейчас не в отсеке управления, не «на кнопке». И тем более не там, под водой… Хотя ему, как одному из руководителей «Циклона», положено находиться поближе к стартовой команде, вроде гаранта безопасности и успешного пуска. На «Курске» так и было — только «гаранты безопасности» погибли вместе с экипажем. И кому от этого легче?
Нет, пусть Царев под шахтой сидит… Или Гуляев — он же Главный конструктор! Только сейчас начальники на рисковые дела не подписываются — подчиненных посылают… Мода такая пошла… Ну, и Семаго по этой моде послал вместо себя молодого конструктора из группы доводки. Тот с радостью: серьезная командировка, грамоты, премии, уважение и почет! Семаго тоже доволен.
— Отсчет запуска! — звучит следующая команда.
— Есть, отсчет запуска! Десять… Девять… Восемь… Семь… Шесть… Пять… Четыре… Три…
Тихо забулькало рядом — это Гуляев не выдержал, налил себе минералки. Никто не обратил внимания, только особист этот, Разувалов, уставился, смотрит усталыми глазами — нет ли в этом звуке угрозы вверенному объекту…
— Два… Один… Ноль!
— Поехали, — Гуляев нервно потирает руки.
В обзорной рубке наступает напряженная тишина.
Штормит в общем-то несильно, меньше трех баллов, море похоже на непричесанную мальчишечью голову — в каких-то вихрах и защипах. На мониторе видно, как в нескольких километрах западнее «Буревестника» вдруг очерчивается правильный круг абсолютно спокойной воды — будто стекло туда уронили. Ни морщинки, ничего. Семаго слышал об «эффекте купола» при подводном старте баллистической, но своими глазами, пусть и на мониторе, видит это в первый раз. Как и та блондинка из Госдумы, она трется рядом, душит терпкими духами…
Круг вспучивается линзой, натягивается, приподнимается и в самом деле становится похожим на невысокий купол. Видно, как из его центра, из наметившегося «глаза», прут вниз потоки воды. Потом показывается затупленный нос ракеты, стремительно рвется вверх, выдергивая за собой сине-бело-красное стальное тело. На какую-то долю секунды ракета, еще не успевшая полностью сбросить водяные покровы, застывает над поверхностью — сердце ёкает: неужели двигатели первой ступени не запустились, не сработало зажигание в подводном режиме… сейчас рухнет!.. И тут по глазам бьет вспышка. Белый огненный шар на миг превратил пасмурную хмарь в тропический рассвет, отбросил фантастические резкие тени на пол рубки и тут же исчез под потоками густого кудрявого дыма. Через секунду рубка вздрогнула. Мощный нарастающий рев. Ракета едва заметно качнула хвостовой частью, нащупывая курс, осевое вращательное движение прекратилось, она стремительно взмыла вверх, оставляя за собой густой темный шлейф.
Семаго почувствовал, как дрожат руки, как в ногах вместо коленных чашечек образовался какой-то мыльный студень. Нужно сесть, а то, глядишь, и в обморок упадет. Он огляделся. Взгляд невольно зацепился за окно, за которым виднелся черно-рыжий дымный конус, поднимающийся от поверхности моря и уходящий в низкие облака. Семаго заставил себя отвернуться. Кое-как добрел до кресла у стены.
— Переживаете?
Семаго повернул голову. Рядом стоял капитан Разувалов. Улыбается, глаза уже не усталые — острые, внимательные.
Семаго с трудом разлепил губы:
— Конечно.
— Так взлетела же! Успокойтесь, расслабьтесь…
«И чего пристаешь, чучело… Больше делать нечего?» — думает Семаго, а вслух объясняет:
— Это еще половина работы, даже меньше. Теперь надо ждать. Девять минут активной фазы…
Семаго говорил, почти не думая, лишь бы говорить. Очень было плохо: тошнит, голова кружится. Только не хотелось показать этой ищейке, что с ним что-то не так.
— Отделятся ступени, первая и вторая… Доклады со следящих станций в «тоннеле» полета. Ждешь, ждешь. Потом снижение. Разделение головок, поражение условных целей. Опять ждешь…
— Понимаю, — говорил Разувалов. — Это как в хоккейном матче с канадцами — напряжение до самых последних секунд. Но ведь недолго?
— Четырнадцать минут расчетного времени.
— Ого. Получается, что…
— Простите, — сказал Семаго и встал.
Сердце колотилось, как запертый в кладовке параноик. Он поискал глазами, нашел. Шаркающим неверным шагом добрел до туалета, спрятанного в нише за отсеком управления. Там включил свет, склонился над умывальником, глянул в зеркало. Оттуда на него смотрел несвежий труп.
Семаго положил под язык две таблетки нитроглицерина.
В данный момент ему плевать, поразят боеголовки цели или нет, разделятся они согласно программе или упадут кучкой, как овечьи катышки… Только бы убраться подальше отсюда. Больше его пока что ничего не волнует. Только бы подальше.
Из рубки донесся голос по громкой связи. Докладывает первая следящая станция на Архангельской Губе: ракета прошла «тоннель» на расчетной высоте.
— Напьюсь, — сказал Семаго своему отражению. — Дождусь подтверждения, и на фуй приличия!
Через пятнадцать минут пришло сообщение с полигона Кура: все цели успешно поражены. Судорожное какое-то, нервное ликование в рубке. Из динамиков громкой связи, где только что отзвучали переговоры с Камчаткой, загремел «Марш ракетчиков».
Официантки из офицерской столовой вкатили тележки с напитками и закусками. Шампанское, водка, коньяк, красная икра в пол-литровых банках, холодная оленина, рыба, бутерброды…
Распахнулись стальные двери отсека управления, выпуская смену пуска — трех полковников и штатского с лауреатским значком на лацкане. Все зааплодировали. Руководитель испытаний — тот самый штатский, Главный конструктор КБ «Точмаша», — худощавый, вымотавшийся, глаза сияют над темными полукружьями, негромко сказал:
— Товарищи, контрольный запуск прошел успешно. Вся аппаратура отработала штатно, параметры в пределах установленных нормативов. Все.
Начальник полигона что-то шепнул ему на ухо.
— Ах, да… Поздравляю всех. Особенно тех, кто разрабатывал и модифицировал изделие.
Вышло суховато. Но тут подскочил сияющий Царьков, покровительственно обнял Главного за плечи, закричал:
— Слава России!
Голос его тут же потонул в общем хоре:
— Слава!! Слава России!
Хлопали пробки шампанского, разливалась по рюмкам водка, в атмосфере праздничного подъема объединялись все — военные и штатские, начальники и подчиненные, генералы и капитаны. Хотя капитан был здесь только один.
— Слава России! — с особым значением кричал капитан Разувалов, переглядываясь многозначительно с подполковником Мережковым, который тоже кричал — громко и от души. Это и их работа, и их победа тоже — что бы там ни думали остальные, особенно «высоколобые», ученые. Просто не всё и не всем нужно знать.
Шесть рядовых сотрудников и один начальник отдела «Точмаша», проектировавшие двигательную группу первой ступени, были тихо уволены, а двигатели пришлось срочно пересчитывать… Обычная халатность? Кому-то, может, так и покажется, но не контрразведчикам. Когда священник чует запах серы, он предполагает, что рядом нечистый, а не спичечная фабрика!
Выявлены несколько фактов психологического давления на руководителей проекта: Царькову, вон, машину сожгли, а у главного инженера случился скандал со сногсшибательной брюнеткой, имевшей привычку носить в лифчике радиомикрофон… Бытовуха? Ревнивый любовник нанял частного детектива? Нет, контрразведка не верит в совпадения!
Пресечены десятки случаев выноса и порчи ценных деталей, узлов и материалов — что это, как не диверсии и саботаж? А неоднократные попытки «подходов» к сотрудникам «Точмаша», «Циклона» и ряда смежных предприятий. С какой целью? Ясно с какой — не для выпивки, рыбалки или, скажем, половых контактов — это маскировка, камуфляж, а единственно с целью получения секретных сведений!
Значит, в том, что проект был закончен в срок и «Молния» успешно прошла испытания — была и заслуга особистов. Немалая. Невидимая. Ведь никто не может оценить масштабов того, что могло произойти, но не произошло. Вот такая специфика, да…
Мережков отлучился к закрытой линии, доложил об успехе в Москву, Евсееву, потом переместился ближе к генералам. А Разувалов, который стал никому не нужен, ходил среди важной публики, присматривался да многозначительно улыбался. С одной стороны — кто он для них? Особист, чекист, сапог навощенный. Часть надзорно-режимной системы, которая душит творчество, свободную мысль и нравственность. С другой — капитан Разувалов, знает все и про всех. Почти про всех. Фигуры масштаба вице-премьера или начальника Генштаба ему, ясное дело, недоступны, но тех, кто помельче, он насквозь видит!
Заработал отключенный ранее факсимильный аппарат. Пошли поздравления: Совет министров, Министерство оборонной промышленности, наконец — личное поздравление президента, в конце приписано от руки: «…Слава сильной и стабильной России!!!» Вот так, с тремя восклицательными знаками.
Кстати, тут же отметил про себя наблюдательный Разувалов, в виде аббревиатуры это будет выглядеть как «СССР». Слава сильной и стабильной России. М-гм… Скорее всего, случайное совпадение… А может, надо читать между строк?
Секретарь Комитета обороны, зачитывая президентский факс, особенно выделил последнюю фразу. И она прозвучала как тост.
— За Россию!
Все подняли бокалы, зазвенело стекло. Разувалов налил себе в рюмку минералки. Водки он выпьет дома, на людях особист обязан быть трезвым. К тому же еще может понадобиться: высокие гости еще не уехали — одно привези, второе обеспечь, третье проверь… Устал как собака. Вся подготовка на нем ведь, Мережков только пенки снимает: наливает генералам в баньке, стол самолично поправляет, на всем готовом гостеприимство выказывает, в детали не вникает. Если что понадобится: поднести, добавить, освежить, дров в печь подбросить, — так Разувалов на подхвате за дверью дежурит, у него все схвачено.
А Евсееву и остальным там, на Лубянке, не снилось даже, что такое испытания обеспечить…
— Да, господа, это действительно грандиозно! Вот символ гения русского народа, наших конструкторов и инженеров. Я доложу на комитете об этом успехе, об этой удивительной линзе…
Дура!
Витахина Ирина Валерьевна, зампред думского комитета по обороне. Тридцать девять лет, замужем второй раз, детей нет. Натуральная блондинка, пока не разъелась, обладала отличной фигурой, работала бухгалтером в администрации Солнечногорской области. Губернатор Скворцов рассмотрел в молодой работнице некие достоинства, определил перспективы и двинул, как положено… В смысле, выдвинул во власть: вначале возглавила областное отделение проправительственной партии, потерлась пару лет на виду, потом по списку избралась в Госдуму, переехала в столицу, там продвинулась дальше, вначале по связям Скворцова, потом сама… Две квартиры в Москве, две — в Солнечногорске, два домика в живописных местах, два земельных участка общей площадью 22 га… Вообще, похоже, она любит цифру два. Ага, и успела дважды подлить себе коньяка, раскраснелась вся…
Разувалов усмехнулся. Он все про всех знает. Такая у него работа. Особо хорошего ни об одном из присутствующих он сказать не может. Ни об одном. Люди есть люди, они слабы, они ищут где лучше, при близком контакте пахнут так, как им и положено матушкой-природой — то есть плохо. А Разувалову приходится нюхать. Работа. Он должен вывернуть каждого наизнанку, чтобы вот здесь, в этой рубке, чтобы на всем пространстве вокруг проекта остался человеческий дистиллят определенной степени очистки. Вот только сам этот дистиллят никакой благодарности к тебе не испытывает, и здравицы в честь доблестных рыцарей особого отдела произносить здесь не будут.
Разувалов прихватил свою рюмку и прошел к окну. За ним уже не было ничего интересного. «Линза» рассосалась, разбилась волнами, корабли обеспечения взяли курс на базу, ракетный крейсер тоже ушел по своему маршруту. А здесь, в обзорной рубке, градус общения поднимался, собравшиеся разбились на группы, тостуют каждый для узкого круга, а кто-то и вовсе сам для себя.
— …Да к черту вашу отставку, говорит, что я с ней делать стану?! Мне, говорит, проще вас вот тут, в кабинете прямо…
Гендиректор «Точмаша» в центре группки «технарей» — похоже, травит что-то об одном из предыдущих неудачных запусков «Молнии». В среде ракетчиков о Царькове ходит дурная слава. В начале 2000-х полностью обновил КБ, посадил туда своих людей, и с тех пор «Точмаш» самостоятельно не довел до серии ни одного проекта, всё о помощи просят… Раньше его, гада, за саботаж бы расстреляли, а теперь ничего, все нормальненько…
Следующая группа — секретарь Комитета обороны, вице-премьер, замминистра обороны, а вокруг — начальник пресс-службы полигона ужом увивается. Тот еще фрукт. В 90-х он совсем в других компаниях пивал: интенданты, завхозы, коммерсанты всех мастей… Акционерное общество «Щит и меч», в котором он состоял директором по связям с общественностью, составами продавало обмундирование и продовольствие с армейских складов. Там половина Главного продовольственного управления МО была замазана, так что когда взяли их за жопу в 95-м, кому-то дали два года условно, остальные отделались выговорами и временным понижением в должностях. Некрасивая история. Однако, как говорили раньше — политически благонадежен, в порочащих связях не замечен. Хотя какие сейчас порочащие связи? Не шпион — и ладно! Н-да…
— Вот теперь можно сказать — полетела! А вы, капитан, торопили события! — раздался над ухом зычный голос. — Накликивали…
Разувалов повернулся. Семаго, заместитель директора «Циклона», похоже, успел хорошо принять на грудь.
— А что я накликивал? — поинтересовался Разувалов.
— Ну, это! Когда раньше времени говоришь — гоп! Ну!
Семаго напрягся, поморщил лоб, огляделся кругом и неожиданно сменил тему:
— Вот странно… Все пьют, закусывают, все друг друга поздравляют… Какие-то штатские, какие-то бабы крашеные! Какое они отношение имеют к пуску? И что они здесь делают? Кто их сюда пустил? Где режим секретности? Если надо налить, то можно в другом месте — хоть в поселке вашем, в бане, хоть в Москве, там тоже бани есть…
Разувалов кивнул. Раньше к секретам допускались люди особой породы. И не в расписках дело — они сами по себе другими были! И жизнь другую вели. Скромную, замкнутую, обособленную. В закрытых городках жили, в спецсанаториях отдыхали, общались в своей среде, лишнего не спрашивали и не болтали. К иностранцам на пушечный выстрел не подходили, да и вообще посторонних избегали… Шутили даже, что их на специальных кладбищах хоронили, среди таких же «допущенных»… Короче — этакие секретные советские черви в коконах из оберегающих инструкций и режимных мер! А теперь — какой кокон? Какой секретоноситель из этой самой Ирины Валерьевны, с ее судимым братцем, с вечеринками в иностранных посольствах да выездами за кордон за счет принимающей стороны? Да никакой! Тогда что она тут делает? Но этот вопрос не входит в компетенцию особиста далекого полигона.
— Согласен с вами, Сергей Михайлович. Полностью согласен. Только время сейчас другое. Демократия, толерантность, открытость. Раньше за шпионаж расстреливали, а сейчас выговор объявляют…
— Да знаю я про шпионаж, не понаслышке знаю! Вот все пьют, а вы нет — водой маскируетесь, значит, и сейчас службу несете, сторожите нас, да?..
Семаго громко прокашлялся.
— А вот давайте за вас и выпьем! За службу безопасности! Я работу вашу знаю, общаться пришлось очень плотно… Считаю, очень, очень полезная служба!
В рюмку Разувалова ткнулся бокал, до краев наполненный водкой. Семаго выпил залпом, схватил не глядя какой-то бутерброд с тележки.
— Вы же в курсе, наверное, моей истории? — нервно спросил, не успев толком прожевать.
Разувалов только слегка прикрыл веки.
— Конечно. Я же полигоны обслуживаю. «Дичковская тройка».
— «Тройка»! — Семаго покачнулся. — От тройки единица осталась. Я и есть та самая единица!
Глаза у него красноватые, припухшие, как у больного пса. Нет, не пса — собачонки. Заглядывает в лицо хозяину, надеясь вымолить прощение за давешнюю лужу в гостиной… Не свою, кстати, лужу, чужую. Разувалов часто встречал такие взгляды — не только у майоров, но и у полковников и даже у одного генерала. Было дело…
Капитан взглянул внимательно.
— Отчего же единица? Двоечка! Полковник-то, шпион разжалованный, живой-живехонький. Это раньше бы его на тот свет без пересадки…
— Скучаете по тем временам? — развязно спросил Семаго и презрительно улыбнулся. Заискивающая собачонка исчезла. Перед капитаном стоял коммерческий директор крупного объединения, хорошо знающий себе цену.
Трезвый человек в пьяной компании — практически то же самое, что пьяный среди трезвых. Можно молоть языком что угодно — все равно завтра спишут на алкоголь.
— Не то чтобы скучаю, — честно ответил Разувалов. — Но жизнь понятней была. И порядка больше.
Он в упор рассматривал то ли испуганную собачонку, то ли самоуверенного руководителя оборонной промышленности. С Семаго та же история, что с другими: балансирует на грани бытового пьянства и алкоголизма, куча неврозов и психологических комплексов на грани с психиатрией, крайне обидчив и неуравновешен, на грани с агрессивностью… По ранешним стандартам — моральный разложенец: жену бросил, ведет беспорядочную жизнь, но… Не шпион, мать его так!.. Хотя и побыл «кандидатом в шпионы»: находился какое-то время под подозрением по знаменитому «делу Зенита». Наверное, ощутил смертельный холодок — как воздушную волну от промчавшегося вплотную поезда… Только повезло ему — на этот раз поезд не ошибся: сбил лучшего друга, искорежил, уволок с собой в социальное небытие…
А сам майор-директор чист. Точнее, соответствует условной норме чистоты общего дистиллята.
Семаго выпил очередную рюмку.
— Э-эх, жизнь-жестянка, медный грош! — громко пропел он, но в общем шуме никто не обратил на это внимания. — Нету больше никого из четырех молодых дичковских курсантиков. Только я остался! «Дичковская единица» — вот кто я такой!
— Желаю удачи и новых научных достижений, — поспешно сказал Разувалов. Только сейчас он увидел, что генералы собрались уходить и Мережков, со зверским лицом, машет ему рукой.
«Правильно, что не стал пить, — подумал особист. — Сейчас всем захорошело, может, за стол посадят или в баньку допустят…»
— Садись за руль, отвезешь гостей на аэродром! — зло приказал Мережков.
Когда высшие руководители ушли, остальные распустили гражданские и форменные армейские галстуки, расслабились. Веселье достигло апогея. Апофигея, как остроумно придумал один писатель. Икру ели ложками и почти доели, но принесли новую — у Разувалова на это дело целая команда солдатиков-рыболовов нацелена. Водку и коньяк пили стаканами и почти выпили, но появились полные бутылки — и на эту задачу выделены подготовленные люди! Только шампанское, приготовленное «для дамы», осталось нетронутым — на мужской работе «дам» не бывает. Хотя дают, конечно, куда деваться — это одно из негласных условий государственной службы, против природы-то не попрешь, а тут приятное с полезным в одном флаконе, и что очень важно — в рабочее время…
— Сергей Михайлович, к нам! — машут руками Гуляев и Царьков.
Они сейчас в центре внимания, окружены мундирами, пиджаками, и красное платье тут же: изрядно выпившая блондинка-депутатша тостует «русских гениев-патриотов».
— Кто мог все это придумать?! — изумлялась она. — Ну, кто? Я вам честно скажу — я бы не придумала! Несмотря на то что руковожу комитетом по обороне! Хотя и заместителем. Но и Председатель бы наш не придумал! Хотите — верьте, хотите — не верьте!
Семаго ей верил. И Гуляев, и даже Царьков, да в общем-то все верили. Только Секретарь правительственной Комиссии по обороне не верит, берет даму под локоток и шепчет что-то на ухо. Та сбавляет обороты и строжает лицом.
— За наших русских гениев! — завершает она и чокается с оказавшимся рядом Семаго. Ему немного неудобно: ну, какой он гений? Но очередная рюмка развеивает сомнения: да такой же, как другие! Даже больший, потому что он в «Циклоне» все ступени прошел: старший конструктор, начальник группы и дальше по лестнице, до зама Генерального…
— У Сергея Михайловича, кроме командного, еще и высшее инженерное образование, — вмешивается Гуляев. — Он у нас когда-то лично двигатели рассчитывал…
Гуляев тоже пьян, он многозначительно подмигивает и, как ему кажется, незаметно кивает на депутатшу.
— Так что, если бы не судьба, он бы и основную «Молнию» рассчитал, и морской вариант! А вы знаете, Ирина Валерьевна, насколько важна эта задача? Под «Молнию» морского базирования уже заложены три первых подводных ракетоносца нового поколения! Она обновит наш атомный флот, изменит соотношение стратегических ядерных сил в мире! И все это, благодаря дорогому Сергею Михайловичу! Давай, Сережа, за тебя!
Главный подмигивает еще сильнее, будто у него начался нервный тик, и тянется рюмкой к Семаго. Тому внезапно захотелось его ударить. От души, со всего маху, по роже!
— Она готовая, в дупель, — жарко дышит в лицо Гуляев. — Бери ее и веди! Я прикрою, в случае чего…
А-а-а, вон оно что… У Семаго будто открылись глаза. Оказывается, Гуляев не такое говно, как кажется… Бабенка-то ничего, сдобная, и без присмотра… Молодец, Гуляев, настоящий друг!
Он чокается с блондинкой, берет ее под руку, жадно ощущая жар мягкого тела, отводит в сторонку, к замаскированной листами пластика холодной скале.
— Ирина Валерьевна, вы человек государственный и глубоко вникаете в технические проблемы, — тоном змея-искусителя говорит он. Женщина кивает. Серо-голубые зрачки расширены — напилась она прилично…
— Давайте пройдем ко мне в комнату, я расскажу, с какими трудностями мы столкнулись на этом проекте… Тогда вы сможете убедительней доложить вопрос коллегам…
Связная речь закончилась, он икнул, извинился, еще икнул. Депутатша что-то говорила, они обменялись визитными карточками. Но Семаго не понимал — соглашается она идти к нему в комнату или нет. И еще он не понимал, почему какой-то гладкий хмырь с лысиной так враждебно рассматривает его в упор. Кто его сюда пустил? Ах да, это секретарь Комитета обороны при Правительстве… Ну и что? Почему нагло смотрит? Нет, надо дать ему в рожу!
Гладкая физиономия стремительно надвинулась, но ее заслонила другая, гуляевская.
— Подожди, не здесь, я сам с ним потолкую… Ты давай, веди, не отвлекайся… А там и я подойду…
— Так, кого вести? Где она? Где эта коза?!
Вот, нашел!
— Ирочка, какая вы красивая, умная, можно я вас поцелую?
Но вдруг симпатичное женское лицо превратилось в улыбающуюся рожу Царькова, в которую и пришелся страстный поцелуй.
— Семен Михайлович, мы с вами на брудершафт не пили! — возмутился директор «Точмаша», брезгливо вытирая губы.
— Подумаешь! Значит, выпьем!
— Полковник Ивакин распорядился дать салют, прошу всех к окну! — торжественно объявил комендант полигона.
— Салют, салют, как интересно! — Ирочка захлопала в ладоши.
Все сгрудились у огромного панорамного окна. Забыв про осторожность, Семаго протолкался вперед, встал за Ирочкой, взялся за талию и положил подбородок на мягкое плечо, погрузившись в аромат пряных духов. Она не возражала, зато стоящий сзади мужичок толкал его в спину и приговаривал:
— Как вы себя ведете? Отойдите! Это депутат Государственной думы, лицо неприкосновенное!
— Сейчас в торец дам! — пригрозил Семаго, но отрываться от горячего женского тела не хотелось, и он решил ненадолго отложить обещание.
За окном смеркалось, и почти ничего не было видно. Но вдруг сверху полетели разноцветные светлячки — зеленые, белые, красные…
«Трассеры!» — понял отставной майор.
Светящиеся очереди прошили сумрак, четко очертив систему координат.
Одни неслись вдаль, постепенно теряя инерцию и падая по длинной пологой траектории, другие прямыми струями проносились мимо, сверху вниз, с неслышным шипением врезаясь в далекие студеные волны. Спасительная тьма оказалась сдернутой с панорамного окна, как темный платок с клетки тревожной и чуткой птицы. Семаго ощутил себя висящим на огромной высоте посередине бескрайного пространства, ужас пробился даже сквозь спасительную пелену опьянения. Он рванулся назад, желудок сжался в спазме, и с клокочущим вскриком напуганной птицы его вырвало — фонтаном, на стоящих вокруг людей.
* * *
— Больше всех этому досталось, секретарю комитета, он как раз сзади стоял, — давился смехом Гуляев. — Ну, и коменданту, он рядом с ним терся… Немного на Царькова попало, хорошо, я далеко был…
— Целый день ничего не ел, — хмуро оправдывался Семаго.
Занимался тусклый рассвет, с неба сыпалась колючая снежная крупа. Они стояли на пронизывающем ветру у своего домика, дожидаясь «Уазика», который отвезет на аэродром. Семаго еле держался на ногах. Хотелось лечь у себя дома, запереться и никого никогда не видеть. А вместо этого предстояло лететь вместе со всеми участниками вчерашней истории. Хоть опять напивайся… Так не полезет…
— Ирина… бедная… все осматривалась… думала — ты ее сзади заблевал… Платье-то… наверняка… дорогое…
— Чего ты ржешь? Что смешного? С каждым может случиться!
Гуляев скорчился, держась за живот.
— Ну, представь себе… солидная женщина, депутат… — с трудом выговаривал он. — К ней кавалер с ухаживаниями… вроде тоже не зеленый лейтенантик… приглашает на рандеву… она уже согласилась… А он всех заблевал… И ее в том числе…
Гуляев нечленораздельно завыл.
— Жалко, ты ничего не помнишь, тоже бы посмеялся…
— Чего я не помню? — зло сказал Семаго. — Как ты государственные секреты особой важности выбалтывал? Все прекрасно помню! И это не смешно, это другим пахнет!
— Какие еще секреты? — Главный конструктор перестал смеяться. — Чем пахнет? Ты чего?
— Сам вспоминай! Про «Молнию», про значимость морского варианта, про перевооружение атомного флота. Или забыл, что Ирине болтал?
— Придумал тоже, — Гуляев огляделся, отряхнул заснеженное пальто. — У этой Ирины такие допуски, что нам с тобой и не снились… А что я говорил, все и без того знают…
— Видишь, сразу смех и прошел, — недобро отметил Семаго. — Был у меня один друг, он тоже так оправдывался. «Зенит» — может, слышал? И где он теперь со своими оправдашками?
