Глава 19. Странное свидание
Пожалуй, известие об аресте сына и его инвалидности могло опустить настроение Петра Васильевича ниже фундамента. Но он вначале занялся аутотренингом, убеждая себя только в одном: «Дар соврал! Пока Бориса не увижу – ни единому слову не верю!» И когда напряжение стало чуть спадать и наступило время первого обеда, случилось второе событие, вселившее оптимизм и веру в будущее. Каштаны от старшего сына Дмитрия не просто появились в глубокой пиале из картона, утонув в супе, но и строчка зазвучала вполне знакомая. Чуть переделанная и тоже почему-то с мелодией, но понятная до последней запятой:
«Айболит нарастит ему ножки, он опять побежит по дорожке!»
Детская тематика старого стишка вселила и детскую веру в чудо. Даже сомневаться не хотелось:
«Если они там настолько развиты, – размышлял узник, пережёвывая первый каштан, – что имеют подобные каштаны и уникальные скафандры, то для них вырастить новые ноги Борису труда особого не составит. Значит, на предстоящий шантаж можно реагировать соответственно. Попыткой искалечить моего сына они меня не сломают!..»
Даже настроение вернулось к прежнему, возвышенному и радостному состоянию. И в дальнейшем его не смогли испортить ни визиты парочки мрачных типов, которые угрожали и даже дёргались, словно хотели наброситься на заключённого с кулаками. Ни посещение пятерых напыщенных снобов из администрации императора, требовавших официального заявления для телевидения. Ни повторный приход Дара Горского. Ни сердобольные соболезнования академика Серова, который признался:
– Мне и в самом деле показали молодого парня, у которого отрезаны ноги. Он без сознания и похож на фотографию твоего Бориса…
– Это не он! Я в этом уверен на все сто! – заявил Светозаров. – И давай больше не будем к этой теме возвращаться.
Учёный на это лишь вздохнул: что его заставили – он сделал, и не его вина, что землянин не верит и не собирается на эту тему разглагольствовать. Тем более его, как специалиста, гораздо больше интересовали научные проблемы.
А поздним вечером, уже после визита «медицинских сестёр», во время вечернего чая примчалась взбешенная, с дико горящими глазами глава особого департамента. Вначале показалось, что это она сейчас набросится на узника с кулаками за его нежелание сотрудничать со следствием и с представителями императорского окружения. Но с первых слов стало понятно, почему она в таком состоянии.
– Прости! Я ничего не знала! Ни об аресте Бориса, ни о его травме! Мне только два часа назад доложили!
Несмотря на ненависть к этой женщине и даже не уменьшившееся желание её уничтожить любым способом, в том числе и живота своего не щадя, Пётр и ей поверил. Она хорошо знала сына, можно сказать, с самых пелёнок, и даже часто встречалась с ним, когда тому уже исполнилось тринадцать лет. Можно было не сомневаться, что любовь к нему у Аскезы была искренней, почти материнской. Сама не смогла иметь детей, так излила нерастраченные чувства на ребёнка своего краткосрочного мужа и своей лучшей подруги. И теперь вот страдала, переживала не меньше, чем это сделала бы и сама Гаранделла.
Другой вопрос, что ей и полусловом не следовало намекать на существующую помощь из «светлого далёка» и прочие тайные знания, появившиеся в последние трое суток. Поэтому Светозаров приложил все свои силы и умения во время ответа:
– Ты о чём? Неужели тоже купилась на дешёвую подставу? Или меня провести хочешь, будучи со всеми этими ублюдками заодно?
Мадам Мураши явно растерялась, не зная, как на такое реагировать. Потом с трудом из себя выдавила:
– Но я его видела…
– Ты ошибаешься!
– И он меня узнал…
– Нанятый артист, не верь ему!
– Петя, вдумайся, он без ног…
– Это не он! И я на подобную провокацию не поддамся. Просто не поверю, пока сам лично с ним не поговорю. Твои особисты могли какую угодно махинацию провернуть!..
– Моё ведомство там не участвовало, – отбивалась словами Аскеза.
– Тем хуже для тебя и для твоих архаровцев! Коль вы не в курсе, что у вас за спиной и перед глазами творится, значит, вас самих скоро пустят в расход.
– Хватит молоть чушь! – наконец-то взорвалась женщина. – Борис в полном шоке! Ему необходима хотя бы мизерная твоя поддержка, моральная и духовная помощь! Ты же сам в нашем мире запустил притчу о диковинной птице страус, прячущей голову в песок. И теперь ведёшь себя точно так же, как тот страус! Очнись! Одумайся! Выполни это никчемное условие тайной жандармерии и выступи с заявлением под протокол. Чего тебе стоит?
– Ха! Тут ты права: ничего не стоит. Все и так уже считают меня предателем и отступником. Но я ненавижу, когда меня пытаются обмануть! Бориса здесь нет, не было и не будет! И я отказываюсь говорить с ним, пока мне не докажут обратное. Всё, разговор на эту тему закрыт!
В глазах у Аскезы стояли слёзы, когда она воскликнула:
– Да ты – монстр! Безжалостный, эгоистичный, циничный монстр! Тебе неведомо такое понятие, как любовь! Тем более отцовская! Тьфу, на тебя, мразь сволочная!
В самом деле фурия попыталась сплюнуть, но слюны во рту не смогла собрать. После чего с гневным рыком развернулась и умчалась. Только шторы после её ухода заколыхались, как при шторме. Тогда как узник, скептически пофыркивая, продолжил пить чай и уплетать вкусные булочки с повидлом за обе щёки. И никто не догадывался, какие он усилия прилагал, чтобы унять дрожь в руках, правильно отрегулировать дыхание и не подавиться.
Ночной сон заключённый опять уполовинил, употребив появившееся время на контроль над телом и на размышления. Думалось только одно.
«Поверят ли они моему притворству? Должны поверить. И наверняка завтра Бориса доставят обязательно, устроят, так сказать, очную встречу. Главное, чтобы завтра моей задумке не помешала страшная новость об умирающих зародышах. Общая паника по поводу сорванной программы оплодотворения четверти женщин империи может таких бед сотворить, что и про Бориса забудут… Лишь бы его привезли! А уж я постараюсь поддержать сына не только добрыми словами и сочувствием. Никто из тюремщиков и не догадывается о наших семейных знаках, благодаря которым всё сказанное надо воспринимать в противоположном ключе. И никакая запись им не поможет для расшифровки глубинной сути нашего разговора. Ещё лучше, чтобы Борис мог и сам общаться? Сумеет ли? И в каком он сейчас состоянии?..»
О таком задумываться вообще не следовало, и Пётр максимальными волевыми усилиями переключал свои мысли на иную тему: триумфальное, фантастическое выздоровление. В этом плане успехи организма в самоизлечении просто потрясали. Полностью исчезли или уже не беспокоили многие недуги или болячки. Исчезли одышка и усталость. Кровь очистилась, шлаки вышли из организма идеально. Мышцы пружинили и играли так, словно готовы провести полноценный боксёрский поединок или весь футбольный матч пробегать. Ну и самое главное, что теперь все внутренние секреции, железы и почки с печенью, могли давать полноценное биологическое вещество, которое в итоге обязано поспособствовать побегу. Наука лаомских шаманов не прошла даром и вскоре готова была себя показать во всей красе. Лучший ученик Грандов, единственный, кто за последние семьдесят лет получил титул Познавшего, научился производить в себе не только отравляющие вещества, но и некоторые едкие щёлочи и даже определённые взрывчатые соединения. Хотя шаманы утверждали, что такой успех достигнут только благодаря особенностям организма их ученика, которые наличествовали лишь у людей древности.
Ну и сейчас полученный титул Познавшего давал при здоровом теле шикарные возможности воспользоваться послаблениями режима, улучшениями условий заточения. Туалет, ширма, отсутствие пут, всего один жгут к поясу, относительная свобода передвижения – всё это в сумме давно сформировало в голове у Петра чёткий план побега. Недоставало только здоровья. И сегодняшней ночью стало понятно: оно (вожделенное здоровье) благополучно возвращается!
При таком обильном питании уже завтрашним утром можно начать запасаться нужными для предстоящего действа ингредиентами.
…Что узник и стал делать, проснувшись по внутреннему будильнику за полчаса до официального подъёма. Потом только и оставалось, что во время краткого омовения и посещения туалета отложить первые порции наработанного для побега биологического материала да припрятать его в совершенно немыслимых для наблюдателей местах своего узилища. Хотя должной практики не было уже много лет, умения Познавшего не подвели.
«Талант не пропьёшь, – самодовольно рассуждал русский офицер, вспоминая родную Землю с теплом и ностальгией. – Кто научился ездить на велосипеде, из винтовки тоже не промажет…»
Ну и во всём остальном во время завтрака постарался себя вести как обычно. Уже привычно и сноровисто разжевал каштаны в количестве четырёх штук. Разве что лишний раз порадовался за свои зажившие дёсны и за совершенно переставшие болеть зубы. Попутно хорошенько обдумал звучащую в голове строчку какой-то песни:
«Кровно я с тобою связан, я везде тебя найду!»
Нечто подобное отец подозревал изначально. Ведь не мог старший сын Дмитрий явиться из несусветной дали методом слепого поиска? Наверняка использовал некие технические методики, с помощью устройств усиливая кровную связь, а потом и ориентируясь по только ему видимой тропе в межмирском пространстве. Всё говорило о подобном: и сам визит, и уход вместе с окровавленными кусками тел спецназовцев, и всё лечащие каштаны, поставляемые вместе с несколько неординарной линией связи.
Но именно эти неординарность и редкая периодичность на этот раз заставили Петра Васильевича тщательно продумать свой мысленный крик-ответ. Следовало вложить как можно больше полезной информации и в то же время не раскрыть главных своих секретов. Ведь по большому счёту нельзя утверждать, что всё вокруг происходящее не подстроено с какими-то особо изощрёнными целями. Той же жандармерией, к примеру, или особым департаментом. Например, за стенкой установлены новейшие гипнотические устройства, которые вбивают в сознание какие угодно фразы. А в ответ ждут, что узник раскроет свои секреты. Ну и каштаны подбрасывают, попросту затмив разум и скрывая подскакивающего к столу раздатчика. А оздоровление началось благодаря вводимым через пояс новейшим лекарствам.
Могло такое быть? Пусть с большой натяжкой, грубо притянутое за уши? Чем судьба не шутит! Лучше перестраховаться. Поэтому заключённый прокричал мысленно следующее:
«Готовлюсь к побегу! Если всё пойдёт, как запланировано, через два-три дня меня здесь не будет. Потом меня никакие ищейки не найдут. Но меня волнует, как мы в дальнейшем свяжемся?..»
Звучащая в голове фраза – тут же исчезла оттуда. Значит, где-то там, в неведомом далёко, всё прекрасно поняли и согласились с услышанным. Теперь оставалось присмотреться к тюремщикам и правильно интерпретировать их действия. А они начались с нарушения распорядка дня. Положенные узнику три часа времени, которые он тратил, осматривая мировой Интернет, вдруг отменили. Экран остался безжизненным, как и настольная консоль управления. И через полчаса постоянных выкриков в камеру и угроз объявить голодовку в узилище стали стекаться знакомые и незнакомые лица.
Вначале появился напыщенный франт из имперской жандармерии в ранге старшего советника с двумя сопровождающими его следователями. Но не успел он рта открыть, как явилась глава особого департамента с маячащим у неё за спиной мордоворотом и молча, явно демонстративно уселась на самое лучшее, центральное место по ту сторону от обеденного стола. Франт стрельнул в неё глазами, словно вопрошая: «Нельзя было через камеры наблюдать?», но вслух ничего подобного не высказал. Зато рьяно приступил к шантажу узника. Нагнетал, так сказать, давление.
Суть по сравнению со вчерашними нападками не изменилась:
– Или ты немедленно делаешь нужное нам заявление, или мы попросту казним твоего сына жестокими пытками.
– Ха! Вы вначале моего сына поймайте! – веселился узник. – А потом я посмотрю, как он вам устроит кузькину мать!
Минут пять прошло в подобном, бесполезном обмене фраз. Затем чинно и благородно прибыл генерал Жавен с одним из своих коллег. Они уселись далеко слева, сразу показывая, что просто зрители и ничего больше. Хотя по тому, как занервничал жандарм, стало понятно: ещё одни зрители пришли не просто так, а понаблюдать за фиаско зазнавшегося франта. Видимо, ему разрешили командовать очной ставкой, но к советам Аскезы и Триида он не прислушался. И теперь те ждут с особой мстительностью его провала. Мол, нечего было нас игнорировать! Такого, как Пришелец, простыми словами не сломишь! И за неудачу ты получишь по шее. А мы – лишь наблюдатели с правом подачи затем своего мнения в высшие инстанции.
И когда дальнейшие прения и угрозы стали бессмысленны, старший советник решился начать встречу отца с сыном. Пафосно выкрикнул в пространство над собой:
– Привезите сюда арестованного Бориса Светозарова! – Через несколько минут шторы раздвинулись, и два дюжих санитара доставили на кровати-каталке бледного как мел Бориса. Одеяло на его культях было специально отброшено, чтобы немедля показать Петру Васильевичу весь трагизм положения, сломать его окончательно. Ну и бледность понималась, что крови раненый потерял много, скорей всего, его еле удалось спасти. На белой подушке выделялись только его широко раскрытые глаза в овале из синяков, которые пристально, с непередаваемой болью следили за каждым жестом отца, за каждым оттенком его эмоций.
Хорошо, что землянин заранее и весьма чётко приготовился к ожидаемой картине. Как ни начало штормить его сознание от вида родной кровиночки, он внешне сумел сдержаться. Встал неспешно на ноги, присмотрелся к человеку, лежащему на кровати, и презрительно воскликнул:
– Ха! И кого это вы мне привезли?! – расставил в презрении руки в стороны и со смешком добавил: – Это отнюдь не Борис!
– Ты отказываешься от своего сына? – возмутился жандарм.
– Нисколько! Но ведь это не он, потому что мой сын, во-первых, был с ногами… Ха-ха! Прошу прощения, воин, если я тебя чем-то непроизвольно обидел! – Он приложил руку к сердцу и сделал вежливый поклон. – Но вижу, что и тебя вовлекли в эту подлую игру с заменой личностей.
Больше он и не смотрел на инвалида, вытянув руку в сторону франта и патетически восклицая:
– И как вы посмели играть на самых святых, на отцовских чувствах? Неужели надеялись, что я ослеп и не раскушу ваш подлый обман?
После невидимой команды от своего начальника на ноги вскочил один из следователей. Этот не собирался миндальничать, и это сразу бросалось в глаза.
– Хватит паясничать и строить из себя недоумка, Светозаров! Я ведь могу и более жёсткий разговор повести, и вы с сыном сразу слезами жалости друг к другу зальётесь! Эй, Борис! Ну-ка, хоть слово своему папочке скажи!
И он многозначительно замахнулся рукой над забинтованными культями ног. Вряд ли именно это движение испугало раненого. Скорей он приметил еле заметный кивок со стороны отца и понял, что надо говорить, общаться, затягивать время и вести настоящую беседу. Вот он и заговорил:
– Отец! Неужели ты меня не узнал? Это я, твой сын!
– Шутишь, парень? – хмыкнул Пётр. – Какой это родитель не узнает своего потомка? Ты мне чужой! Совершенно чужой!
– Странные слова… Мне говорили, что ты после пыток стал совсем неадекватный, но я не верил, что настолько…
– Это ты, воин, неадекватный! Раз согласился на такую аферу! – Узник со злостью и угрозой потряс кулаком. – Сколько они тебе заплатили за такой розыгрыш? Или обещали вылечить за высший артистизм? Так заруби себе на носу, придурок: никто и никогда тебе не отрастит самое главное – твои ноги! Их уже не вернут! А вот совесть ты потерял, и её тем более ни за какие деньги не купишь.
– При чём здесь ноги? – поражался Борис, покусывая в явном расстройстве потрескавшиеся губы. – Я прошу, я требую от тебя помощи!
– Мало ли какой проходимец от меня станет что-то требовать!
– Да что с тобой? Неужели я так изменился?
– Не знаю, каким ты был раньше, – насмехался землянин, – но сейчас ты тем более на Бориса не похож.
– А если я тебе напомню нечто такое из своего детства, что может быть известно только тебе? Тогда ты в меня поверишь?
Узник от этого вопроса чуть не запрыгал от злости. При этом он тыкал кулаками теперь в молчащую, наблюдающую за родственной беседой мадам Мураши:
– Ага! События из детства?! Так я уже примерно догадываюсь, какая змея могла накропать целую книжку своих воспоминаний как о твоём детстве, так и о моих фривольных приключениях!
Женщина промолчала. Ни один мускул не дрогнул на её лице. Зато сын возмутился вполне искренне:
– Папа! Как тебе не стыдно такое говорить о тёте Аскезе?! Она здесь совершенно ни при чём. Своих, собственных воспоминаний у меня и без её подсказок хватает.
– Неужели?! Ну давай выдай хотя бы одну.
– Ну, к примеру, тот момент, когда ты мне подарил первый боевой пистолет. Тогда с нами никого не было, и я об этом, по нашему взаимному уговору, никому не рассказывал…
– Увы! Я сам об этом проболтался своей супруге, – скривился от скорби узник и тут же сжал кулаки, словно от злости. – А все знают отлично, насколько Гаранделла была болтлива и несдержанна. Так что это не доказательство. Давай более дельное.
И минут на пять Светозаровы устроили настоящую перепалку с нелицеприятными выражениями, обвинениями друг друга в тупости и даже с ругательными словами из сленга подпольщиков. Ну и самое главное, что Борис прекрасно понял все жесты отца, разобрался, когда сказанное следует понимать с совершенно противоположным смыслом, и получил бо́льшую моральную поддержку, чем в случае оказания её открытым текстом.
Первой о чём-то догадалась глава особого департамента. Она скептически приоткрыла глаза, и в них заиграл насмешливый огонёк.
А потом и до старшего советника жандармерии дошло, что отец с сыном над всеми здесь сидящими наверняка издеваются. Скорей всего, и переговариваются между собой интенсивно с помощью того же сленга или с помощью определенных словосочетаний.
– Молчать! – заорал он так, словно ему что-то ценное отрезали. – Увезти этого урода-калеку! Быстрей!.. Я с ним позже разберусь… А ты!.. – Он с ненавистью шагнул в сторону землянина. – Пришелец недоделанный, ещё сильно пожалеешь о своём упорстве!
– А моя в чём вина, господин жандарм?! – не упустил случая поёрничать Светозаров. – Это вы сами виноваты, надо было более тщательно инструктировать подставных лиц. Тогда, может быть, ваша афёра и прокатила бы.
– М-да? А что ты запоёшь, если мы вскоре твоего сына прямо здесь, на твоих глазах, резать начнём на куски?
– Если жандармерии не жалко своих шпионов, то режьте себе на здоровье…
И тут встала на ноги мадам Мураши, прокашлялась, привлекая к себе внимание, после чего сухим, официальным тоном заявила:
– В связи с настоятельной необходимостью решительно заявляю, что никакое насилие над Борисом Светозаровым недопустимо. Он тоже проходит по программе генетического изменения нашей империи, как главный донор семенного материала. По сравнению с ним даже его старый, одряхлевший отец отступает на второй план.
Жандарм развернулся к ней с явной угрозой:
– Но в интересах следствия вы не имели права разглашать подобное здесь!
– Имела! В интересах того же следствия. А если вы, советник, чем-то недовольны, подавайте служебную записку по инстанции. Вы свою несостоятельность уже и так доказали. Сорвать такие важные переговоры с лучшими «проходчиками» всего мира Долроджи! Этого вам никто не простит.
Жандарм не стал окончательно терять лицо, пускаясь в пререкания с дамой. Тем более весьма опасной для него дамой и тем более что дама была права. О состоянии узников знал сам император, и любой поворот в их судьбе мог сказаться на виновнике самым неожиданным образом. Поэтому он гордо удалился в сопровождении своих подчинённых.
Затем со своего места приподнялся генерал Жавен и специально для протокола громко заявил:
– Ну, не признал ты своего сына, значит, не признал. Может, и в самом деле не он?
– Точно не он! – с честными глазами заверил узник. – Подмена!
– Ладно, тогда пойду писать докладную. Ох уж эти отчёты…
Когда и он ушёл со своим коллегой, за ним поспешил и мордоворот из особого департамента, а сама глава вроде как осталась наедине с узником. Ему хотелось многое ей сказать и даже попросить не постеснялся бы о должном присмотре за Борисом, но под объективами видеокамер подобное было лучше не оглашать. Зато многозначительными взглядами очень старые и очень близкие знакомые, много чего сказали друг другу.
А вслух было сказано совсем иное, обычное ёрничество:
– Как же это ваш особый отдел настолько лопухнулся? Я бы за такое головотяпство его начальство к стенке поставил!
– Всем этим происшествием, как и неудачным арестом, занималась жандармерия… И вообще! Чего это я перед тобой оправдываюсь? Не лезь не в своё дело, преступная твоя харя! – шипела на него в ответ женщина. – Ты совсем обнаглел в попытках выбить для себя разные преференции! И наверняка попросту тянешь время, не желая признать собственного сына!
– Да не он это, не он! Даже нос не его! Ты его много лет не видела, потому и не знаешь, насколько он изменился.
– И тебя не видела, но издалека сразу узнаю!
– Неужели? Зачем тогда на меня напраслину возводишь, обзывая старым и одряхлевшим? Видела бы ты, какие ко мне молодые красотки захаживают!
– Ах ты, кобель беззубый! – Руки Аскезы лихорадочно пытались отыскать на теле сданное раньше оружие, чтобы немедленно пустить его в ход. – Мразь и ханжа! Знал бы ты, как бедные девочки плачут после твоей «дойки»! Урод бессердечный!
– Ха-ха! – не унимался землянин, пытаясь взглядом сказать совсем иное. – Так потому и плачут, что страстно желают со мной на всю ночь остаться. Это же им лестно, побыть в кровати с таким самцом, от которого четверть империи вскоре рожать станет.
– Я тебя сейчас голыми руками удушу!
– С какой стати? Ах да… Тебе же самой завидно, что ты не сможешь оказаться в этом длинном списке рожениц, принесших миру новых героев.
Последующие слова он уже кричал в спину спешно удаляющейся Мураши:
– Куда же ты?! Пока никого нет, могла бы и заменить девочек. Или опасаешься, что слишком старая стала? И что у меня на тебя не…
Но оставшись один, Пётр уселся перед так и не заработавшим экраном и задумался. Основные мысли теперь вращались вокруг предстоящего побега и вокруг возможной помощи Борису:
«В любом случае, находясь в узилище, помочь я ему не смогу. Да и вообще не сегодня, так завтра точно станет известно, что всю программу генетической модификации мои умирающие сперматозоиды провалили начисто. Тогда Борис и в самом деле станет основным донором, а меня легко могут списать в расход. Или уж точно в виде профилактического наказания отрезать ноги. Следовательно, надо бежать отсюда как можно быстрей. В идеале – немедленно!»
Но так как ещё ничего не было готово к побегу, пришлось набраться терпения, максимально ускорить работу внутренних органов и притвориться человеком, совершенно утратившим интерес к жизни.
