Часть 1
Увидеть Париж…
«Любопытство сгубило кошку». Так говорят. Яна тоже сгубило любопытство. Или любопытство ни при чем? А впрочем, что уж теперь?..
Он всегда был крепким малым, за все свои тридцать два года ни разу не болел ничем серьезнее простуды. Он думал, так будет всегда. А месяц назад началось это…
Когда подружка Алина жаловалась на головную боль, Ян сочувствовал: делал ей расслабляющий массаж, мотался в круглосуточную аптеку за таблетками, терпеливо выслушивал стоны и жалобы, но до конца весь масштаб проблемы не понимал. Ну, болит голова, ну, подумаешь! Поболит и перестанет, не велика печаль!
Оказалось, что велика. Оказалось, что головная боль — это очень серьезно и очень неприятно. Особенно когда это ТВОЯ головная боль.
Началось все с похмелья. Накануне они знатно отметили тридцатилетие Шурика, лучшего друга и делового партнера по совместительству. В вопросах развлечений Шурик не ведал компромиссов и если уж расслаблялся, то по полной программе. А тут тридцатник, круглая дата — сам бог велел!
Расслабились они с Шуриком так знатно, что наутро Ян не помнил почти ничего из случившегося минувшей ночью. Последним более-менее ясным воспоминанием была стриптизерша, зависшая на шесте в такой диковинной позе, которую Ян даже на трезвую голову не решился бы повторить. А дальше полный провал: выплясывающий джигу под его бедным телом диван, раскачивающаяся люстра и адская головная боль. Люстра походила на его собственную, из чего Ян сделал вывод, что верный Шурик не бросил беспамятного друга в ночном клубе, а доставил домой. Это радовало, вселяло оптимизм и укрепляло веру в непоколебимость настоящей мужской дружбы. Вот только головная боль…
Черт! Разве может быть так больно?! Ощущение такое, словно черепушку набили ржавыми гвоздями и обрезками арматуры, а бедным Яновым мозгам совсем не осталось места. Ему даже думать было больно! И глазами двигать! А уж про то, чтобы встать с дивана, и речи не шло.
Он решил, что это похмелье, законная плата за хорошо проведенный вечер, что нужно просто подождать, и все само собой рассосется. Ну, может, само и не рассосется, но если процесс чуть-чуть ускорить, то уж точно.
В холодильнике нашелся кефир, предусмотрительно запасенный еще со вчерашнего дня. Ян выпил его залпом, недовольно поморщился от новой волны боли, вернулся на диван. Все, теперь осталось только ждать, когда рассосется.
Не рассосалось. Через два часа ожиданий стало только хуже, и Ян не выдержал, проявил душевную слабость. Убежденный противник всякой там «химии», он вдруг поймал себя на мысли, что мечтает о таблеточке аспирина. Американцы считают аспирин панацеей от всех бед. А вдруг и его маленькой беде таблетка поможет?
Хорошо, что Алина хранила свои неприкосновенные запасы лекарств в его квартире, доползти до ближайшей аптеки Ян бы, пожалуй, не смог. Он торопливо перетряхнул аптечку, отбросил в сторону пузырек с валерьянкой, с вожделением наркомана в ломке выудил аспирин, вытряхнул на ладонь сначала одну таблетку, а потом после недолгих раздумий и вторую.
Аспирин был горьким и мерзким на вкус — «химия»! — но Ян заглотил его одним махом, даже водой запивать не стал. Все, теперь уж точно должно полегчать. А чтобы ускорить процесс, надо лечь, закрыть глаза и попытаться уснуть. Нет лучшего лекаря, чем хороший глубокий сон. Яну удалось уснуть — ничего удивительного после бурно проведенной ночи, — но проснулся он все с той же головной болью…
Вечером пришла Алина, не без злорадства понаблюдала за его мучениями, приготовила ванну, сварила крепкий кофе, заставила выпить еще одну таблетку аспирина.
Ян лежал в горячей, благоухающей тропическими фруктами воде и пытался убедить себя, что жизнь — прекрасная штука. У него есть любимая работа, денежная и, что немаловажно, интересная, лучший друг Шурик, готовый прийти на помощь по первому же зову, и подружка Алина, не задающая лишних вопросов, готовящая замечательный кофе и прекрасно разбирающаяся в обезболивающих препаратах…
К ночи Яна немного отпустило, он даже попробовал поработать. Но стоило только посмотреть на монитор компьютера, как головная боль тут же напоминала о себе весьма ощутимым уколом в висок. О работе пришлось забыть. И о том, что он настоящий мачо, тоже пришлось забыть: даже невинная попытка поцеловать Алину отдавалась в голове набатным звоном. В общем, из-за какой-то ерунды жизнь дала трещину…
Ян даже представить себе не мог, как все обернется. Не мог подумать, что банальная головная боль может пустить под откос всю его налаженную и привычную жизнь. На следующий день похмелье прошло, а боль никуда не делась. И через день, и через неделю… А через месяц Ян научился приспосабливаться. Теперь он не хуже, а то и лучше Алины разбирался в обезболивающих. Эмпирическим путем пришел к выводу, что чашка крепкого кофе может заглушить боль на тридцать минут, а пятьдесят граммов коньяку — аж на два часа, но потом, когда эти благословенные два часа пройдут, станет еще хуже. Теперь он знал, что лучше встать до шести утра, а не валяться в постели до восьми, потому что в противном случае весь день придется маяться от приступов мигрени.
Теперь он знал, что то, что с ним стряслось, называется мигренью. Слово красивое, а суть мерзейшая. Ян даже дошел до того, что предпринял попытку проконсультироваться по поводу своей хвори в Интернете, но оказалось, что врачи-консультанты заочно выносить вердикт отказываются, требуют выслать результаты обследований. А откуда взять эти результаты, если он в больнице не был с восемнадцати лет и боится этих самых обследований как черт ладана?! Зато народ в Сети обитал понятливый и сердобольный. Яна завалили советами. Кое-что, самое безобидное, он попробовал воплотить в жизнь. Поставил кровать изголовьем на восток, чтобы не мешать потоку «правильных» энергий. Подушку набил хмелем и лавандой, полдня потратил на поиски этого зелья. По совету бывалых прикупил чудесный и жутко дорогой китайский эликсир, «возвращающий здоровье и приумножающий мужскую силу». Мужскую силу эликсир, пожалуй, и в самом деле приумножил, да что толку, если силушку эту применить на практике не было никакой возможности из-за адской головной боли?! Получалось не лечение, а сплошное мучение, когда глаз видит, да зуб неймет.
Алина сначала к его «минутной слабости» относилась с пониманием, сочувствовала, по голове гладила, ждала, когда «все пройдет». А оно все не проходило, и боевая подруга захандрила, однажды даже отважилась упрекнуть Яна в сознательном уклонении от супружеского долга. Яна это тогда не то чтобы очень обидело, но насторожило, впервые заставило задуматься об искренности и глубине чувств. Всего на каких-то пару месяцев вышел из строя, и вот, пожалуйста, — обвинения и необоснованные упреки.
Если с неразберихой в личной жизни еще можно было как-то мириться, тешить себя надеждой, что все наладится и станет как прежде, то бизнес подобных проволочек не терпел. Вернее, терпел, конечно, но до поры до времени, и нужно было во что бы то ни стало взять себя в руки и разрубить этот гордиев узел, пока не поздно.
На выручку, как всегда, пришел верный друг Шурик.
— Немиров, и долго ты собираешься маяться ерундой?
В тот день выдался один из немногих «светлых промежутков», когда голова почти не болела, а на горизонте брезжила робкая надежда, что все само собой рассосется. Они сидели в маленьком чешском ресторанчике, Шурик баловался «Бехеровкой», а Ян — о, позор! — потягивал молочный коктейль.
— Коктейль — это не ерунда, это вкусно и полезно, — попытался отшутиться он.
— Я не о коктейле, я о твоей мигрени.
— А что моя мигрень?
— С ней надо что-то срочно делать.
— Я и делаю.
— Спишь ногами на восток?! — ехидно поинтересовался Шурик.
— Головой, — уточнил Ян.
— Ara, головой на восток! А еще пьешь варево из крокодильего помета.
— Если ты намекаешь на китайский эликсир, то там нет никакого крокодильего помета, там исключительно растительные компоненты.
— Да бог с ними, с компонентами, — Шурик вдруг нахмурился. — Немиров, тебе пора всерьез взяться за свое здоровье.
— У тебя есть предложение? — Ян допил коктейль, грохнул бокалом о стол.
— Есть, и не одно.
— Излагай.
— Для начала надо обследоваться.
— Зачем?
— Чтобы узнать, что у тебя болит.
— Я знаю, что у меня болит. У меня болит голова.
— А отчего она у тебя болит, ты знаешь?
— От переутомления и хронических стрессов.
— Немиров, кого ты пытаешься обмануть? — Шурик неодобрительно покачал головой, поправил сползшие на нос очки, сказал: — Значит, так, я уже обо всем договорился.
— О чем ты договорился? — насторожился Ян.
— Завтра идем делать тебе ядерно-магнитный резонанс.
— Какой-какой резонанс? — Слово «резонанс» еще с уроков физики вызывало в душе Яна активный протест.
— Это такое обследование. Ну, типа просветят твою башку и сразу все увидят, — пояснил друг.
— Что именно увидят?
— Да все! Сосуды, мозги, если они у тебя, конечно, есть. Что-то я последнее время в этом очень сильно сомневаюсь.
— А еще что? — Ян почувствовал неприятный холодок в животе.
— Ну, проблемы там всякие. Я ж не врач.
— Какие проблемы? Опухоль? — Слово сорвалось с губ, свинцовым шаром покатилось по столешнице, брякнулось о гранитный пол и рассыпалось на сотни мелких шариков.
Вот он и сказал то, о чем думал все эти дни и месяцы, то, чего подспудно боялся и из-за чего не хотел обследоваться. У молодого мужика голова не болит ни с того ни с сего. Должны быть причины…
— Ну почему сразу опухоль?! — замахал руками Шурик. — Что, других болезней мало?!
— Да, есть еще СПИД. — Холодок в животе усилился.
— Вот за что я тебя, Немиров, люблю, так это за неисправимый оптимизм! — Друг плеснул себе еще «Бехеровки». Пара капель упала на кипенно-белую скатерть, оставляя на ней некрасивые бурые кляксы. — Кстати, ты еще забыл упомянуть чуму и лихорадку Эбола. Ладно, Ян, не паникуй раньше времени, завтра в десять я за тобой заеду.
* * *
Шурик явился ровно в десять утра. Еще один тревожный признак — друг никогда не отличался пунктуальностью и умудрялся опаздывать даже на деловые переговоры, а тут такая точность.
— Готов? — Он, не здороваясь, протиснулся мимо Яна.
— А надо было как-то по-особенному готовиться? — Неожиданно для себя Ян испугался, что назначенное обследование может сорваться из-за того, что он не выполнил каких-либо подготовительных манипуляций. В конце концов, ночь не спал, настраивался на предстоящую экзекуцию, а тут Шурик со своим «готов»…
— Да нет, там главное требование, чтобы тело весило не больше центнера.
— Чье тело?
— Твое! Чье ж еще?! — Шурик окинул его оценивающим взглядом, спросил: — Ты сколько весишь, Немиров?
— Килограммов восемьдесят вешу.
— Ну, тогда никаких проблем!
Хорошо другу говорить — никаких проблем. Ян шкурой чувствовал, что проблемы будут. Вот как только он посмотрит правде в лицо, согласится на обследование с жутковатым названием ЯМРТ, так и начнутся настоящие проблемы. Вернее, проблемы уже есть, но пока они безымянные, можно считать, что все это понарошку и вовсе даже не с ним происходит. В голове мелькнула упадническая мыслишка — а не послать ли все к черту? И Шурика, и его ЯМРТ! Несколько секунд Ян рассматривал этот вариант очень серьезно и пристально, но потом отмел как неконструктивный. Во-первых, от Шурика так просто не отцепишься, а во-вторых, Ян — мужик, а не тварь дрожащая, что ему какое-то там обследование?..
— Это оно? — Ян с затаенным ужасом рассматривал махину, занимающую едва ли не половину просторной комнаты.
— Это магнитно-резонансный томограф. — Врач, с виду молодой и не слишком опытный, устало улыбнулся, видать, надоело отвечать на глупые вопросы.
— И мне туда? — Ян кивнул на махину.
— Да.
— Надолго?
— Минут на двадцать.
Ян поежился:
— Что-то холодновато тут у вас.
— Это кондиционер, аппаратура требует специального температурного режима.
Вот оно как: это чудо техники, похожее на сильно модернизированный саркофаг, требует особого режима, а ему, Яну, нужно всего лишь нырнуть в его хромированное чрево…
— Вас укроют пледом, — врач по-своему расценил его заминку, — холодно не будет.
— А результаты когда? — От мысли, что его перед загрузкой в махину завернут в плед, стало совсем худо.
— Почти сразу же. Подождете полчасика — и будут вам результаты. Ну, прошу вас, господин Немиров!
Изнутри махина не понравилась Яну еще больше, чем снаружи. Вдруг оказалось, что клаустрофобия — это реальная проблема, а не выдумки психиатров. Особенно когда у тебя нет возможности пошевелиться, а в уши льется размеренное пощелкивание, похожее на звук метронома. Внутри махины время, казалось, текло по-другому. Ян сначала пробовал считать про себя, но постоянно сбивался из-за чертового метронома. В конце концов он махнул рукой на это неблагодарное занятие и решил просто расслабиться. Не с первой и не со второй попытки, но у него получилось, и к концу обследования он чувствовал себя почти нормально. Легкая дрожь в пальцах не в счет.
Когда Ян наконец выбрался из «саркофага», оказалось, что Шурик ушел.
— Ваш друг просил передать, что отлучился по неотложным делам. — Молоденькая медсестра улыбалась Яну дежурной вежливой улыбкой.
Надо же, отлучился по неотложным делам! Дезертир несчастный! А Яну что теперь делать одному? Он вытер взмокшие ладони о брюки. Ну и хрен с Шуриком! Он как-нибудь сам разберется с этим чертовым обследованием. Подумаешь, сложность — выслушать диагноз! Даже любопытно узнать, что у него там в черепушке.
Ян бродил по гулкому больничному коридору, то и дело поглядывая на часы. Врач сказал, что подождать нужно всего полчасика, а прошло уже сорок пять минут. Что же они там так долго? Что такое интересное обнаружилось у него в мозгах? Ему вдруг нестерпимо захотелось курить. Два года не хотелось, а теперь вот — пожалуйста. И Шурик, как назло, слинял по неотложным делам…
Из врачебного кабинета выпорхнула все та же молоденькая медсестра. Ян рванул ей навстречу.
— Ну, как там? — Ему очень хотелось, чтобы голос звучал не слишком заинтересованно и без заискивающих ноток. В конце концов, он взрослый мужик, уважаемый бизнесмен, грех ему волноваться, словно желторотому мальчишке.
Медсестра улыбнулась все той же вежливо-профессиональной улыбкой, сказала:
— Еще пару минут, пожалуйста. Доктора совещаются.
Сердце оборвалось и ухнуло куда-то вниз. Доктора совещаются! Это что ж они так долго совещаются?! И вообще, если это банальное обследование, как утверждал Шурик, то зачем вообще совещаться?! Выдали результаты — и все дела…
Медсестра обошла его по большой дуге, словно прокаженного, звонко зацокала каблучками по выложенному каменными плитами полу, а Ян остался стоять перед приоткрытой дверью. Из помещения доносились мужские голоса. Голоса о чем-то спорили. Ян воровато оглянулся — в коридоре не было ни единой живой души, — прижался взмокшей от пота спиной к стене, аккурат возле двери. Голоса стали громче.
— …Ну и что, что клиника нетипичная? А ты не смотри на клинику, ты смотри на томограмму. Видишь?
— Вижу. И что теперь? К нейрохирургу?
— Можно, конечно, и к нейрохирургу, только он не поможет, опухоль неоперабельная, уж больно локализация неудачная. Мужик-то хоть пожил?
— Какое там пожил?! Тридцатник только-только разменял.
— Да, жалко парня, смертный приговор в тридцать лет.
— Как думаешь, сколько ему осталось?
— Да кто ж знает? Месяц-другой максимум…
Коридор закачался и «поплыл», чтобы не упасть, пришлось ухватиться руками за стену. Вот и приехали… Вот тебе и банальная головная боль… Месяц-другой — это все, что оставила ему чертова опухоль… Это его лимит… А ему только тридцать, и планов на жизнь громадье: подписать договор с финнами, прыгнуть с парашютом, Алину свозить в Париж… Ничего не будет, потому что у опухоли неудачная локализация, и жить осталось пару месяцев…
Ян оттолкнулся от стены, пошатнулся, точно пьяный, побрел по коридору. Любопытство сгубило кошку, так любила говаривать его бабушка. Его тоже сгубило любопытство. Не будь он таким нетерпеливым, не сунь свой нос куда не следует, возможно, прожил бы оставшиеся месяцы в блаженном неведении, с мыслью, что его лечат от мигрени. Ведь не сказали бы ему прямо в лоб, что у него опухоль мозга, попытались бы смягчить удар, завуалировать жестокую правду, и не было бы сейчас так больно и страшно, и умер бы он почти счастливым…
Машина не желала слушаться: сначала не хотела открываться, потом заводиться. Может, чувствовала, что этот хозяин у нее ненадолго, вот и бунтовала? Ян врубил радио на полную мощность, просто затем, чтобы избавиться от роящихся в голове мыслей, тронулся с места.
Куда теперь?
А никуда! Спешить некуда, да и незачем. За него уже все решили…
Или все-таки в какую-нибудь крутую клинику на повторное обследование?
Пустое! Сказано же — опухоль неоперабельная. Неоперабельная — это значит не поддающаяся лечению. Так зачем гробить последние месяцы жизни на обследования и больницы?
Тогда, может, в церковь? Вымолить индульгенцию, подать прошение о помиловании? Только ведь вряд ли станут рассматривать индульгенцию от него, махрового атеиста, когда в очереди за чудом полно истинно верующих.
Машина тронулась с места. Плохо, что автомобиль — это не лошадь. Была бы лошадью, он бы отпустил поводья, все равно ведь податься некуда. А так приходится делать выбор самому, маленький выбор — куда поехать?..
* * *
…А ведь закатное небо — это красиво! Тучи, подсвеченные изнутри розовым. Солнечный диск, не агрессивно-яркий, а устало-красный. И само небо — фиолетовое, как на детских рисунках. А на фоне всего этого великолепия — черным силуэтом старый мост, громадина из железа и бетона, издалека ажурная, почти невесомая, а вблизи массивная, уродливо урбанистическая. На перилах моста — черная птица…
Ян тряхнул головой, всмотрелся. Нет, это не черная птица, это красна девица. Он усмехнулся новорожденному каламбуру. Последние пару часов Ян почти все время улыбался: идея напиться оказалась очень удачной. Теперь было почти не больно и совсем не страшно. Теперь можно рассмотреть и оценить такие поразительные вещи, как закатное небо и старый мост, и готовящуюся взлететь девушку-птицу на перилах. Интересно, она и в самом деле думает, что у нее получится? Солнце — очень капризный любовник, оно опалило крылышки не одной самоуверенной пташке…
Ян заглушил мотор, вышел из авто. Теперь, после того как он влил в себя приличную дозу коньяка, машина слушалась его беспрекословно, заводилась с пол-оборота, лихо вписывалась в любой, даже самый крутой, поворот. Ян проверял — с крутыми поворотами. Когда точно знаешь, сколько тебе отмерено, легко быть смелым и безрассудным. И мысль, что на ближайшие пару месяцев ты неуязвим, больше не кажется такой уж иррациональной. Это что-то вроде негласного договора со смертью. Ты ей — свою молодую жизнь, она тебе два месяца неуязвимости и безнаказанности. Неплохой, в общем-то, обмен, почти справедливый.
На мосту было прохладно, наверное, из-за ветра. Почему-то на всех мостах дует ветер — такая вот природная аномалия. А еще смотреть с моста на воду страшно, речка кажется бездонной и живой, особенно на закате. Вода черная и вязкая, как смола. Если девочка-пташка ошибется в своих расчетах и сиганет не вверх, а вниз, реке будет чем поживиться. Ян ускорил шаг, чтобы не пропустить момент взлета.
Вблизи девушка еще больше походила на птицу, большую, нахохлившуюся черную птицу. Черная кофта, черная юбка до колен, смешные полосатые гольфы, грязные кеды, огромная холщовая торба через плечо, растрепанные волосы, тонкие руки, плетями висящие вдоль тщедушного тела. У перил почти пустая бутылка дешевого виски, надо понимать, топливо для взлета. Дислокация девочки-пташки была очень неудачной, подуй ветер чуть посильнее — и ее просто снесет с моста. Может, она того и добивается, как парапланерист ловит попутный поток? Тогда нужно снять торбу, торба — это балласт.
Ян облокотился о перила, прямо рядом с грязными кедами и торчащими из них декадентскими полосатыми гольфами, сказал, глядя на затухающий небосклон:
— Сумочку бы лучше снять.
Девочка-пташка покачнулась от неожиданности, посмотрела на него сверху вниз, спросила сварливо:
— Зачем?
— Чтобы не мешала.
— Она мне не мешает.
— А, ну тогда извини.
Они немного помолчали. Ян вглядывался в невидимую линию горизонта, девчонка маялась на перилах. Она не выдержала первой:
— Что ты тут стал?!
— Жду. — Он совсем не обиделся, разве можно обижаться на девочек-пташек?
— Чего ждешь? — В ее голосе послышалось любопытство.
— Жду, когда ты прыгнешь.
— Куда прыгну?
Ян задумчиво поскреб подбородок.
— Ну, это как получится. Если законы физики на тебя не действуют, то вверх, а если действуют, то, стало быть, вниз.
Он достал из кармана пиджака сигареты. Когда до часа «X» осталось каких-то пару месяцев, можно не мелочиться и со спокойной совестью пускаться во все тяжкие. Сигарета показалась упоительно уместной.
— То есть ты пришел сюда понаблюдать, как я буду падать с моста? — спросила девчонка.
— Я так и думал, тебе не хватает веры в собственные силы. — Он выпустил идеально ровное колечко дыма.
— Почему?
— Потому что ты собираешься падать, а не взлетать.
Она нервно захихикала.
— Я что, по-твоему, птица, чтобы летать?
— Ты пташка. Пташки тоже иногда летают.
— Я не пташка! — Девчонка соскользнула с перил, не спрыгнула, а именно соскользнула, стекла, как ртуть. Или это просто воображение расшалилось?
Она была невысокой, по плечо Яну. В тусклом свете фонаря ее лицо напоминало маску, но, даже находясь в изрядном подпитии, Ян понимал, что скудное освещение тут ни при чем. Это все из-за макияжа, очень специфического, надо сказать, макияжа. Бледные щеки, густо подведенные глаза, накрашенные черной помадой губы — девочка была похожа на восставшую из гроба. Ян невольно попятился. Незнакомка усмехнулась, в сумерках блеснули белые зубы. Он уже приготовился увидеть вампирские клыки, но их не было — девчонка оказалась самой обычной, просто безобразно накрашенной.
— А кто ты? — спросил Ян, любуясь игрой света и теней на кукольно-неестественном личике.
— Я Клементина. — Девчонка выхватила у него сигарету, жадно затянулась. — Для друзей просто Тина.
— Клементина — это псевдоним? — Ян не стал отбирать у несчастной сигарету, закурил новую.
— Клементина — это мое имя! — Девчонка приготовилась к обороне, наверное, с таким именем ей частенько приходилось обороняться. — Я нездешняя.
— Ну, это я уже понял, — сказал Ян примирительно. — Ты с Марса.
Она растерянно хлопнула ресницами, а потом звонко расхохоталась.
— А ты шутник.
— Да, я шутник, — он согласно кивнул. — Так ты передумала с моста сигать?
— А ты не собираешься меня отговаривать?
— Нет, нужно уважать чужое решение.
Девчонка саркастически хмыкнула, перегнулась через перила, долго всматривалась в черноту внизу, потом сказала очень серьезно:
— Еще успеется.
— Да, свести счеты с жизнью никогда не поздно, — Ян говорил это очень даже авторитетно: всего полдня назад он сам всесторонне обдумывал подобный вариант и пришел точно к такому же выводу. Два месяца — это, конечно, не несколько десятков лет, но при разумном подходе и за столь короткий срок можно многое успеть. Как только решение было принято, самоубийство заняло в его жизненных приоритетах отнюдь не лидирующую позицию. — Выпить есть?
Клементина — для друзей просто Тина — покосилась на полупустую бутылку виски, спросила:
— Сгодится?
— Мне сгодится все, что способно гореть. — Он поднял с земли бутылку, сделал жадный глоток.
— Виски — дерьмо, — сказала она и застенчиво улыбнулась.
— Тогда зачем пила?
— Для смелости.
— Для смелости лучше коньяк. Поехали?
— Куда?
— Прокатимся!
Тина-Клементина отобрала у него бутылку, с гусарской удалью допила остатки виски, швырнула бутылку в воду. Где-то далеко внизу послышался всплеск — на сей раз реке придется обойтись малой жертвой, девочка-пташка отменила взлет.
— Поехали! — Она решительно поправила торбу.
— Я не маньяк, — на всякий случай предупредил Ян.
— Сама вижу, что не маньяк. Ты хороший.
— Это почему?
— Ты со мной поговорил, со мной уже давно никто не говорил. Поехали кататься! — Она потянула его за рукав пиджака.
— Подожди.
Ян достал из кармана мобильный, поднес к глазам. Пятнадцать непринятых вызовов. Алина, Шурик, деловые партнеры — люди из прошлой жизни, той жизни, в которой он считал себя бессмертным.
Телефон с тихим бульканьем упал в воду. Все, теперь его ничто не держит, впереди целый месяц, а если повезет, два месяца свободы…
* * *
Мужик был самый обычный, из породы бизнесменов средней руки или удачливых менеджеров преуспевающих компаний. Дорогой костюм, дорогой мобильный, крутая тачка и вселенская тоска в глазах. Тина презирала таких всей душой и с этим ни за что не стала бы общаться, если бы не запах. От мужика хорошо пахло: сигаретами, коньяком, дорогим одеколоном. По большому счету, это тоже атрибуты заурядных людей, да и комбинация не нова, но было и еще кое-что. Чистейший, выкристаллизованный запах обреченности и фатализма. Во всяком случае, Тина именно так это воспринимала, через обоняние. Этот запах был сродни ферромонам, он интриговал и притягивал, словно магнитом. Это именно он заставил Тину оторвать взгляд от голодной речной глади и посмотреть на незнакомца.
Старше ее лет на восемь-десять — в сгустившихся сумерках трудно определить точнее, — но еще достаточно молодой, чтобы не казаться битым жизнью волком. Правильные черты лица, волосы, зачесанные назад, гораздо более длинные, чем принято у клерков средней руки. Значит, незнакомец обладает определенной степенью свободы, если может позволить себе отойти от стандарта — это уже хорошо, это маленький шажок прочь от заурядности. Руки красивые, музыкальные. Такими бы руками не бутылку дешевого виски сжимать, а гриф скрипки или гитары, на худой конец. И курит с удовольствием, так, словно годами мечтал об одной-единственной затяжке. Может, сигарета особенная? Тине захотелось попробовать. Незнакомец не стал возражать, расстался с сигаретой без видимого сожаления. Тина затянулась — ничего из ряда вон выходящего, сигарета как сигарета.
А еще незнакомец пригласил ее в путешествие. Вообще-то, «покататься» и «путешествие» — это не совсем синонимы, но Тина воспринимала их именно так. Прогулка в машине с пьяным фаталистом за рулем — очень интересное путешествие получится. А самое главное — неизвестно, чем оно закончится. Может, судьба сама все расставит по местам, и не придется больше никогда взбираться на узкие перила моста и с содроганием всматриваться в бездонную черноту. Интересно, он чувствует, что от нее пахнет так же, как от него, — отчаянием и обреченностью?..
— А как тебя зовут? — Теперь, когда он пригласил ее в путешествие, не хотелось думать об этом мужчине как о незнакомце.
— Ян.
— Это псевдоним? — Она позволила себе маленькую месть.
— Это имя. — Он не расслышал ее сарказма или не обратил на него внимания. Фаталисты такие невнимательные.
— Куда мы поедем?
— Куда глаза глядят.
Куда глаза глядят — это хорошо, это незаурядно. Тина поудобнее приладила на плече сумку, сказала:
— Ну, так пошли уже. Холодно.
На мосту и в самом деле было холодно. Удивительно, что раньше она этого не замечала. Зато в салоне машины оказалось тепло. Тина уселась на пассажирское сиденье, понаблюдала, как Ян возится с ключами зажигания.
— Пристегиваться не будешь? — спросила, когда машина уже тронулась с места.
— Нет.
— А я, пожалуй, пристегнусь. — Не то чтобы Тина боялась — после того как она битых полчаса простояла на перилах моста, девушка, кажется, больше ничего на свете не боялась, — просто вдруг захотелось, чтобы путешествие не закончилось, едва начавшись.
Ян кивнул, принимая ее решение без лишних комментариев. Это хорошо.
Детская привычка — оценивать все с позиции «хорошо» или «плохо». Дед всегда за это ругал, говорил, что помимо черного и белого есть еще полутона. А Тина полутонов не видела — только белое или только черное, только хорошее или только плохое. Повзрослев, она поняла, что половина ее проблем из-за этой негибкости, нежелания приспособиться, но понимание проблемы, к сожалению, не устранило саму проблему, Тина продолжала жить в черно-белом мире. Ян был скорее «белым», чем «черным». Это радовало, «черных» людей в ее жизни и так предостаточно.
Да что далеко ходить?! Она ведь и сама черная, причем и в буквальном, и в фигуральном смысле. Выбранная ею философия не приемлет ярких цветов. Черное — ее фаворит. Готы — мрачный народ, загадочная субкультура. И Тина сознательно стала частью этой субкультуры, чтобы не видеть полутонов. Пилат говорил, что она неправильная, не стопроцентная, что она просто удачно мимикрирует под гота. Пилату виднее, он умный и мудрый. Готика — это его философия, его жизнь. Были…
Даже странно, что он пустил в эту жизнь неправильную Тину, знал о ее неправильности и не прогнал. Пилат хороший, внешне черный, а душой белый. Как плохо, что Пилат тоже был, и больше никогда нельзя будет присесть рядом, заглянуть в пронзительные черные глаза и увидеть в них свое будущее. Приходится действовать наугад, впервые довериться «черно-белому» человеку, чужаку…
…Они катались до самой ночи, гоняли по опустевшим автотрассам на немыслимой скорости. На такой скорости, что даже у привычной ко многому Тины захватывало дух. А Ян не боялся, кажется, он считал себя неуязвимым. Ей бы так…
В половине первого закончился бензин, машина заглохла прямо посреди шоссе. Они два часа просидели на обочине, прижавшись друг к другу, кутаясь в старый, пропахший бензином плед, уничтожая остатки сигарет и глядя на звезды. За городом звезды были необыкновенными. Казалось, что именно здесь, над пустынной автострадой, они настоящие, а городские звезды — это всего лишь их жалкие клоны. Тина немного подумала и поделилась своим открытием с Яном. Он согласился, посмотрел на нее долгим, задумчивым взглядом и молча кивнул, совсем как Пилат.
Их выручил сердобольный дальнобойщик: отлил бензина, немного, чтобы только-только хватило доехать да ближайшей заправки. А Ян потом сказал, что это очень необычно, потому что дальнобойщики — стреляные воробьи и никогда не останавливаются ночью в пустынном месте. Видимо, им попался неправильный дальнобойщик, с атрофированным инстинктом самосохранения, такой же, как они сами.
Ночевать остановились в мотеле. Тина всегда считала, что мотели — это пошло, убого и аморально, что мотель — это пристанище неудачливых коммивояжеров и отчаявшихся любовников. Эту мысль она тоже озвучила, а Ян в ответ только улыбнулся и сказал:
— Пташка, мы не вояжеры и не любовники.
— А кто мы? — Ответ на этот вопрос вдруг показался ей ужасно важным.
Ян задумался.
— Мы попутчики. Слово «попутчики» есть в твоем списке непристойностей?
— Нет.
— Тогда вперед!
Оказалось, что мотель — это очень популярное место, оказалось, что предоставить им могут только один номер на двоих. Один номер на двоих — подумаешь! Тина так и сказала, и Ян молча кивнул, соглашаясь.
Комнатка была маленькой и неуютной. Из мебели только скрипучая двуспальная кровать, колченогий стул и обшарпанные прикроватные тумбочки. Тина осторожно присела на самый край кровати, отвернула уголок покрывала, критическим взглядом окинула постельное белье. Оно было серым от частых стирок, но, кажется, свежим и чистым. Это хорошо. Ян сел рядом, спросил, не глядя в ее сторону:
— Кто первый в душ?
Тина украдкой покосилась на его четко очерченный профиль, сказала:
— Иди сначала ты, я за пять минут не управлюсь, макияж и все такое.
Ян встал, кровать жалобно скрипнула.
— А зачем тебе столько штукатурки? — спросил он уже в дверях комнаты.
— Решил прочесть нотацию? — огрызнулась Тина беззлобно. Беззлобно, потому что понимала — они всего лишь попутчики, и по большому счету Яну плевать на ее страсть к белой пудре, черному лаку и кроваво-красной помаде. Также, как и ей самой плевать на его деловой костюм и накрахмаленную сорочку. Они временные компаньоны, которых судьба свела на продуваемом всеми ветрами старом мосту.
— Да нет, просто интересуюсь, — донеслось уже из ванной.
— Это способ самовыражения! — крикнула Тина, но ее слова потонули в шуме льющейся воды. Она обиженно фыркнула, рухнула на кровать, проворчала, глядя в потолок: — Не больно-то и хотелось.
Ян вернулся минут через десять, аккуратно повесил на единственный стул пиджак и рубашку, прилег рядом с Тиной. С влажных волос на покрывало тут же натекла маленькая лужица.
— Горячей воды нет, — сообщил он с непонятной радостью, — только холодная, и то под плохим напором.
— Ерунда! — Тина взяла с тумбочки сумку.
Она так часто странствовала, что привыкла таскать с собой все самое необходимое, просто так, на всякий случай. Пилат за эту страсть к смене места называл ее перелетной пташкой. Ян тоже назвал ее пташкой там, на мосту. Еще одно сходство…
Душ был старый, с зеленоватыми разводами плесени в углу. Становиться босиком на резиновый коврик было страшно, неизвестно, сколько народу по нему топталось, но выбора не было, и Тина рискнула. Ян не обманывал насчет горячей воды — ее в самом деле не оказалось, да и холодная лилась тонкой струйкой. Может, это оттого, что сейчас ночь? Тина смыла косметику. Это было нелегко, учитывая отсутствие под рукой необходимых средств, пришлось долго тереть лицо мылом, по цвету и запаху очень напоминающим хозяйственное. Зато у нее был флакон шампуня, дежурная зубная щетка и паста, а еще крем для лица.
Нырять под ощутимо прохладные струи не хотелось, но жизненный опыт учил — если есть возможность помыться, не стоит ею пренебрегать, потому что неизвестно, когда в следующий раз удастся дорваться до благ цивилизации. Однажды Тина ходила с ребятами в горы. Экспедиция была не слишком опасная, всего-то третий класс сложности, зато в плане бытовых неудобств тянула на шестой. Умываться талой водой на пронизывающем ветру, спать в спальнике, по неделе не иметь возможности не то что помыться, а даже вымыть голову. Когда Тина спустилась с гор, то чувствовала себя настоящим пещерным человеком. Она целый день провалялась в ванне и дала себе зарок, что больше никогда не станет путешествовать по диким местам. Бог с ними — с красотами девственной природы! Комфорт, пусть даже и минимальный, гораздо предпочтительнее.
После холодного душа организм взбодрился, остатки сна куда-то улетучились. Ничего удивительного: ей, давно ведущей ночной образ жизни, не привыкать. А вот завтра придется тяжело. Но и будет ли это завтра? У нее никаких планов на жизнь. По большому счету, у нее и жизни-то особой нет. Сегодняшняя ночь — это скорее приятный эпизод, отсрочка. А потом крутись — не крутись, а придется принимать решение. А она не готова к решениям. Пилат говорил, что Тина просто еще не нашла себя, а она думала, что причиной всему — бесхарактерность. Нет, это отец так считал, а отец никогда не ошибался в оценках. «Клементина, ты — пустое место, ты ничего собой не представляешь. Ты даже бунтуешь по-детски…»
Тина горько усмехнулась, завернулась в гостиничный халат, вышла из душа.
Ян лежал поперек кровати, все еще одетый.
— С легким паром, — сказал он и приподнялся на локте, наверное, чтобы рассмотреть ее получше. — Это ты? — спросил после долгой паузы.
— Это я. — Тина села рядом, принялась расчесывать влажные волосы. Ничего особенного в том, что он удивился: неподготовленного человека метаморфозы, происходящие с ее лицом после удаления макияжа, запросто могли шокировать.
— Так тебе лучше.
— Как?
— Без боевой раскраски.
— Это не боевая раскраска, это часть философии.
— Какой философии?
— Тебе в самом деле интересно или ты из вежливости? — Тина отложила расческу, внимательно посмотрела на Яна.
— Мне интересно. Можно сказать, я впервые в жизни общаюсь с настоящей готической девушкой.
— Готическая девушка, — она усмехнулась. — Звучит красиво, намного красивее, чем готка.
— Ты тоже красивая. — Он подкатился поближе, коснулся кончиков Тининых волос.
— А ты, оказывается, кое-что понимаешь в субкультурах. — Тине вдруг захотелось отодвинуться на более безопасное расстояние, но она не стала. Она смелая и независимая. Что бы ни говорил отец, она умеет принимать решения. Этот мужчина с дразнящим запахом фатализма ей нравится, она сама его выбрала.
— Я ничего не понимаю в субкультурах, я даже не слишком хорошо понимаю, что обозначает это загадочное слово «субкультура», — Ян придвинулся еще ближе, запах усилился, — но я живу не на Луне и знаю, что существуют такие, как ты.
— И ты не имеешь ничего против?
— По большому счету, мне все равно. Было, до встречи с тобой. — Он рассеянно погладил ее по голове. Так хозяин гладит кошку, не особо задумываясь, что делает.
— Мне тоже нет дела до таких, как ты, — сказала Тина с вызовом. — Раньше не было дела.
— А сейчас? — У него были черные глаза, чуть раскосые, чуть азиатские. Азиатские глаза и высокие скулы, а еще совсем неазиатское имя Ян. Похоже, его родители тоже были шутниками.
— А сейчас мне есть дело только до тебя одного…
Отец учил быть честной, давно, когда еще не потерял надежду, что ее можно чему-нибудь научить. Отец потерял надежду, а Тина запомнила, что при любых обстоятельствах нужно быть честной и искренней. Обстоятельства сложились так, что Ян ей нравился. И даже то, что он «черно-белый», не имело решающего значения. Завтра может не наступить, а сегодня свело ее с Яном. Может, не просто так свело…
* * *
Без своего ужасного макияжа она была совсем другой. Глаза без подводки стали вдруг более выразительными, рот без помады более чувственным. Даже чуть опущенные уголки губ, даже синие тени на скулах, не то от усталости, не то от недосыпа, даже хмурая складочка на переносице не могли испортить это лицо. Девочка-пташка оказалась настоящей красавицей.
Ян думал, что эротические переживания остались в прошлой жизни, но оказалось, что он перетащил их в нынешнюю. Это здорово, это еще один бонус. Тина что-то говорила о субкультурах, а он пересчитывал пуговки на ее бархатной блузке. Пуговок оказалось тринадцать. Может быть, в готической субкультуре это число символизировало что-то особенное, но для Яна это означало лишь одно — чтобы добраться до Тины, нужно расстегнуть ровно тринадцать пуговок. Можно, конечно, и не расстегивать или расстегивать, но не все, чтобы было быстрее, но его чувство прекрасного протестовало против такого подхода. Пуговка за пуговкой, не спеша, по очереди открыть все тринадцать маленьких замочков от сердца девочки-пташки с удивительным именем Клементина.
А потом она сказала, что ей есть дело только до него одного, и Ян тут же забыл о своих намерениях. Ему вдруг показалось, что на подбор ключиков его может не хватить, и нужно торопиться, брать прямо сейчас все, что предлагает ему провидение…
Пуговицы черными жемчужинами просыпались на грязный пол, все тринадцать. Девочка-пташка дугой выгнула спину и оказалась близко-близко. Так близко, что Ян мог слышать, как бьется ее сердце, мог видеть свое отражение в ее расширившихся зрачках. Новая жизнь обещала быть очень интересной, если он возьмет в нее Клементину. Стоит поговорить с ней… потом… когда к нему вернется способность говорить…
… — Черт, у меня нет нитки и иголки! — Вместо того, чтобы последовать его примеру и, лежа в расслабленной позе, бездумно смотреть в потолок, эта дурочка ползала под кроватью, собирая рассыпавшиеся пуговицы. — Ты испортил такую замечательную вещь! — В ее голосе не слышалось злости, лишь легкое огорчение и чисто женское желание поворчать из-за пустяка. Ян улыбнулся. — Знаешь, где я ее купила? — Из-под кровати вынырнула растрепанная голова.
— Где? — спросил он, просто чтобы поддержать беседу, порванную кофточку ему было совсем не жаль.
— На распродаже театрального реквизита, вот где!
Ян не выдержал, расхохотался. Да уж, ценное приобретение, ничего не скажешь!
— А что ты смеешься?! — В голосе Тины послышался намек на обиду.
— Я не смеюсь. — Ян перестал улыбаться. — Пташка, давай я завтра куплю тебе новую кофточку?
— Я не хочу новую. К моей юбке идет только эта.
— А еще она изумительно идет к гольфам и кедам.
— Тебе не нравятся гольфы и кеды?
— Нет, боже упаси! Я же прекрасно понимаю, что это неотъемлемый атрибут субкультуры.
Теперь расхохоталась она, плюхнулась на кровать рядом с Яном, заглянула в глаза, сказала неожиданно серьезно:
— Ты хороший.
— Я нехороший.
На закате жизни ему не хотелось записываться добровольцем в хилую когорту хороших. Хотелось для разнообразия побыть плохим. Интуиция и жизненный опыт подсказывали, что плохим живется интереснее.
Тина немного подумала, потом согласно кивнула. Умная девочка — оставляет ему право выбора. Вот это по-настоящему хорошо. Ян прикрыл глаза, прислушиваясь к своим ощущениям. Голова почти не болела, далекие отголоски не в счет. Он знал, что это временное явление, скорее всего это просто затишье перед бурей, и завтра мигрень атакует с утроенной силой, но это завтра, а сегодня ему хорошо. Кажется, первый день из отмеренных ему шестидесяти прожит не зря. Ян похлопал ладонью по покрывалу:
— Пташка, давай спать.
— Я не хочу спать, у меня еще уйма дел, — сказала Тина сварливо: — Одну пуговицу так и не нашла. Хорошо, что я запасливая и у меня есть с собой еще кое-какие шмотки, а то пришлось бы ходить оборванкой.
Ян хотел было сказать, что в своем готическом прикиде она и выглядит как раз как оборванка, но удержался. Во-первых, новая жизненная философия предполагала терпимость к ближним, а во-вторых, ему не было никакого дела до того, как выглядит Тина в одежде, достаточно было просто знать, что под маской Коломбины прячется хорошенькая барышня, пусть немножко чокнутая, но милая.
— …У тебя есть какие-нибудь планы? — Голос Тины Ян расслышал уже сквозь сон.
— Есть.
— Какие?
— Увидеть Париж и умереть…
Уснул он под аккомпанемент тихого женского смеха…
Наступивший день принес жесточайшую головную боль. А что он хотел после такой бурной ночи? Выпивка, езда по ночной автостраде, случайный секс со случайной женщиной. Ян приоткрыл один глаз — случайная женщина спала рядом, полностью одетая. Правда, на сей раз вместо бархатной кофточки на ней был черный атласный корсет на шнуровке и полупрозрачная бордовая блузка. В комбинации с полосатыми гетрами и кедами комплектик смотрелся просто убийственно.
Мама дорогая, что ж это на него вчера нашло?! Раньше даже в пьяном бреду он бы не позарился на такую «красоту». Впрочем, раньше он считал себя бессмертным, а бессмертные на многие вещи смотрят под другим углом.
Мысль, что жизнь неумолимо близится к финалу, не порадовала, где-то в желудке вдруг заворочался колючий ком, Яна затошнило. Его вырвало, едва он успел переступить порог ванной. Минут через пять, после умывания холодной водой, в голове просветлело, даже колючий ком из желудка исчез. Ян сел на бортик душевой кабины, сжал виски руками. Нет, он не готов к правде. Вчерашняя бесшабашность была всего лишь иллюзией, следствием алкогольной интоксикации. Новый день принес осознание неотвратимости, страх и безысходность. Эх, лучше бы было ничего не знать, лечиться от мигрени, кочевать из клиники в клинику и умереть в счастливом неведении.
Да, умереть в счастливом неведении, так и не увидев Париж, не прыгнув с парашютом, не побывав по-настоящему свободным ни одного дня, не имея права выбора. Хотя про выбор — это он загнул. Выбор у него небогат — всего-то решить, как прожить оставшиеся дни. Что-то сродни шекспировскому «быть или не быть». Конечно, «быть» ему нравилось намного больше, но и в «не быть» можно найти свои плюсы, если подойти к вопросу творчески.
Вот, к примеру, живет человек, живет, строит планы на будущее, а ему бац — кирпич на голову или пуля в сердце, или апоплексический удар — и нет никаких планов, и выбора тоже никакого нет. А скажи этому человеку заранее: «Дорогой друг, жить тебе осталось ровно два месяца», он бы, может быть, за эти два месяца горы свернул, все свои планы реализовал и ушел в мир иной с чувством исполненного долга.
Ян невесело усмехнулся — не получается у него качественного самообмана. Бесплодные мудрствования получаются, а самообман нет. Видать, не тот склад ума. Ему всегда были больше по сердцу действия, а не размышления. Вот и надо действовать, прямо сейчас, чтобы на упаднические мысли не оставалось ни времени, ни сил. Ян встал, вернулся обратно в комнату.
Девочка-пташка спала, распластавшись поперек кровати. Бархатная кофточка и двенадцать похожих на черные жемчужины пуговок лежали на тумбочке. Значит, тринадцатую так и не нашла. Стараясь не шуметь, Ян оделся, бросил прощальный взгляд на Тину. Девчонка проснется, а его нет. Может, хоть записку какую написать?
А зачем? Разве они друг другу что-то должны объяснять? Случайные связи тем и хороши, что не нужно ничего объяснять и обязательств никаких нет, и угрызений совести. Удобная вещь — случайные связи, надо бы взять на вооружение. Все, пора ехать!
Он уже знал, куда направится. В Париж — город художников, бунтарей и влюбленных. Банально — хотеть в Париж, намного креативнее — стремиться на Тибет или в Японию, на худой конец. А Ян всю свою сознательную жизнь мечтал именно о Париже. Наверное, это из-за бабушки. Бабушка в молодости была балериной Большого театра, танцевала «крайнего лебедя в третьем ряду» — так она любила говорить. Однажды с гастролями бабушка побывала в Париже и заболела им на всю оставшуюся жизнь. И сама заболела, и внука заразила, потому что вместо сказок на ночь Ян слушал рассказы о чудесном городе.
Ян вырос, выучился, основал свой бизнес, преуспел. И все эти годы, взбираясь на вершину, он мечтал, как однажды придет в старую квартирку на Арбате, обнимет бабушку за худенькие плечи и скажет: «Бабуля, собирайся, мы летим в Париж!» Но увы, сначала не было денег, потом появились деньги, но исчезло свободное время, а потом бабушка умерла… И как-то сразу вдруг оказалось, что и карьера, и деньги — это не главное, потому что в старенькой квартирке на Арбате его больше никто не встретит объятьями, не напоит крепчайшим кофе, не расскажет очередную сказку «про Париж». Он не успел. Не успел в тот раз, но обязательно успеет в этот. Надо только заскочить домой, забрать документы и деньги, может быть, оставить записку Шурику и Алине. Что-нибудь типа «Улетел в Париж, вернусь не скоро».
* * *
Тина проспала. Всю ночь караулила, боялась проморгать, даже раздеваться не стала, а на рассвете уснула. Какая досада!
А Ян ушел… Она знала, что он уйдет, почувствовала еще ночью. Как-то вдруг поняла, что пташка перелетная — это не она, а он. Что, как только наступит новый день, он улетит. Ей хотелось улететь вместе с ним. А почему бы и нет?! У нее нет никаких планов на жизнь, ее больше ничто не держит на одном месте, и, самое главное, ей нравится Ян.
Сначала он понравился ей из-за ауры свободы и фатализма. Потом из-за того, что был чем-то неуловимо похож на Пилата. А потом ей понравился тихий перестук падающих на пол пуговиц. Было в этом звуке что-то медитативное, сродни пощелкиванию четок в руках буддистского монаха. Тина поняла, что утром Ян уйдет, когда на пол упала последняя пуговица. А ей не хотелось его отпускать, хотелось побыть рядом, понаблюдать, понять, почему он такой особенный.
Тина решила, что не станет спать, шестым чувством понимала, что, если не будет спать, Ян не сможет уйти без нее, не сможет сказать ей в лицо ни к чему не обязывающее «пока». Надо только поймать момент — в таких вещах всегда очень важно правильно выбрать момент — и попроситься с ним. Она попросится, и он возьмет ее с собой. Не потому, что она ему нужна, а потому что ему все равно, и намного проще согласиться, чем искать причину для отказа. И не важно, куда он направится, ей тоже все равно, главное — двигаться, не стоять на месте, убегать…
Она проспала… Она поняла это еще до того, как открыла глаза. Поняла по тому, что исчезло ощущение легкости и свободы, а в душу вернулся вчерашний пронизывающий ветер, тот самый ветер, которым она заразилась на старом мосту. Тина рывком села, ни на что не надеясь, позвала:
— Ян! Ян, ты где?
Нигде! Решил осуществить вчерашнюю идею, отправился «посмотреть на Париж»…
* * *
Ян не стал надолго задерживаться в квартире: не потому, что спешил, а потому, что квартира вдруг показалась ему чужой. Точно и не он покупал ее два года назад, делал ремонт, под чутким руководством Алины выбирал и расставлял мебель. Ян сегодняшний никогда не купил бы этот ужасный диван с россыпью разномастных плюшевых подушек, и стены в карамельно-приторный цвет не покрасил бы ни за что на свете, и выбросил бы уродливый торшер в стиле «модерн», а заодно и куст герани, посаженный Алиной «для привлечения хороших энергий». Ян сегодняшний не раздумывая избавился бы от большей части вещей, пустивших корни в его доме благодаря хозяйской «политике невмешательства», и с легким сердцем населил бы квартиру новыми «жильцами»: домашним кинотеатром, громоздким и излишне технократичным, зато с великолепными акустическими характеристиками, креслом-качалкой из старой квартиры на Арбате, непрезентабельным, но очень уютным. А на стены вместо модных и совершенно непонятных картин одного из последователей Кандинского повесил бы заурядные, но милые глазу и сердцу фотоколлажи. Эх, если бы ему было отмерено не пара месяцев, а хотя бы пара лет, он бы все переделал, а так чего уж теперь?..
Ян побросал в дорожную сумку все самое необходимое, забрал из сейфа паспорт, деньги и кредитные карточки, позвонил в аэропорт, заказал билет до Парижа. Все, дело сделано, можно уходить. Он присел на диван, отпихнув плюшевую подушку в форме сердечка, подумал секунду-другую, вернулся в спальню, черкнул записку Алине и Шурику. Мудрить не стал, написал просто: «Не волнуйтесь, улетел в Париж. Когда вернусь, не знаю», подумал немного и приписал длинный перечень инструкций для Шурика. Париж Парижем, а бросать любимую фирму без присмотра не хотелось. Конечно, Шурик бы и сам прекрасно справился, но с инструкцией как-то спокойнее. Стоило бы написать несколько нежных слов Алине, но после минувшей безумной ночи, проведенной с девочкой-пташкой, в голову ничего путного не шло. Тривиальное «прости-прощай» утонченная Алина не оценит, а упражняться в эпистолярном жанре не было ни сил, ни времени. Да и желания — чего греха таить? — тоже не было. Как-то у них разладилось с Алиной в последнее время…
Ян отложил ручку, пристроил записку-инструкцию на журнальном столике в гостиной, забрал из спальни фотографию бабушки, сунул в сумку и, не оборачиваясь, вышел из квартиры.
В аэропорту он оказался задолго до начала регистрации, чтобы хоть как-то скоротать время, уселся с чашкой кофе за единственным свободным столиком в кафе, предусмотрительно отгородившись от окружающей суеты наугад купленной газетой. Время текло медленно, газета мало того что оказалась неинтересной, с сильным уклоном в желтизну, так вдобавок ко всему еще и плохо защищала от внешнего мира: Ян уже минут пять кожей чувствовал, что за ним кто-то наблюдает. А потом во внешнем мире произошло какое-то движение, газета колыхнулась, над головой Яна послышался смутно знакомый сердитый голос:
— Вот ты где! — На соседний стул плюхнулась Тина.
Ян отложил газету, посмотрел на девчонку со смесью удивления и любопытства. Интересно, каким ветром занесло сюда эту готическую пташку?
— Уф, жарко! — Тина заграбастала газету и принялась ею обмахиваться. — Мог бы и попрощаться, — сказала она почти равнодушно.
— Ты спала. — Ян рассеянно подумал, что девчонка нашла для газеты единственно правильное применение.
— Нужно было разбудить.
— Зачем?
Она перестала обмахиваться, перегнулась через стол, заглянула ему в глаза, сказала очень серьезно:
— Затем, что в Париж в одиночку не летают.
— А откуда ты знаешь про Париж? — Теперь Ян удивился намного больше, чем когда увидел Тину в аэропорту.
— Ты сам мне сказал, — она не сводила с него напряженного взгляда, — сегодня ночью.
— Я?!
— Ты!
Вообще-то, Ян не помнил, чтобы посвящал Тину в свои планы, но она говорила с такой наивной убежденностью.
— И что теперь? Ты приехала, чтобы попрощаться? — Невежливо разговаривать в таком резком тоне с молоденькими девицами, бабушка не одобрила бы, но у Яна не осталось выбора, ему не нужны дискуссии и выяснение отношений.
— Я хочу с тобой. — Зря он волновался, что ее смутит его тон — девчонка оказалась наглой и невосприимчивой к таким мелочам.
— В Париж?
— В Париж!
— Зачем?
— Давно собиралась погулять по Елисейским Полям.
— А если без меня? — Ян нетерпеливо посмотрел на наручные часы.
— С тобой будет интереснее, — она просительно улыбнулась: — Возьми меня с собой. Пожалуйста.
Вот тебе и случайная знакомая! Ян поморщился. Все, пора прекращать этот балаган. В конце концов, случайный секс — еще не повод для знакомства, а у него слишком мало времени, чтобы тратить его на дипломатию.
— Клементина, — он постарался, чтобы голос звучал как можно строже, — жаль тебя разочаровывать, но мне не нужна спутница, я собираюсь лететь один. Так что извини! — Он положил на стол перед девчонкой стодолларовую купюру, утешительный приз, так сказать. Пусть сходит еще на какую-нибудь распродажу, прикупит себе парочку прикольных шмоток.
— Это мне? — Тина недоверчиво посмотрела на деньги.
— Только не подумай, что я хочу тебя обидеть, считай это компенсацией за испорченную кофточку. — Краем глаза Ян заметил, что их дуэт привлекает к себе повышенное внимание. Пассажиры, так же как и он коротающие время в кафе, поглядывали на Тину со смесью удивления и неодобрения. Похоже, им тоже не импонировала ее манера одеваться.
— Оставь себе! — Девчонка встала из-за стола так стремительно, что недопитый кофе выплеснулся Яну на рубашку. — Я думала, что ты другой, а ты такой же, как все…
Под ее разочарованным взглядом Яну вдруг стало очень обидно, что он такой же, как все, захотелось оправдаться.
— Тебе нельзя лететь со мной! — крикнул он ей вслед.
Она обернулась, презрительно дернула плечом, сказала:
— Поправочка! Мне не нужно лететь с тобой. Вали один в свой Париж! — Девочка-пташка бросила на него прощальный взгляд и направилась к выходу.
Ян наблюдал, как гневно развевается подол черной юбки, как безразмерная холщовая торба болтается из стороны в сторону, и чувствовал себя предателем. Словно вчера он пообещал этой дурехе, что возьмет ее с собой в Париж, а сегодня передумал. Бред! Он никому ничего не обещал! У него нет ни перед кем никаких обязательств! И вообще, последние дни жизни он собирается прожить так, как хочется ему, а не какой-то взбалмошной бродяжке. Ян посмотрел на расплывающийся по рубашке след от кофе, встал из-за стола. Нужно сходить в туалет, замыть пятно, пока еще не поздно.
За пределами кафе бурлила жизнь: аэропорт переваривал, пережевывал и выплевывал сотни, если не тысячи нервных, суетливых людишек. Аэропорт был похож на хорошо отлаженный огромный механизм, работающий без сбоев. Почти без сбоев, потому что откуда-то со стороны выхода доносился шум и крики. Ян обернулся и тихо застонал — причиной сбоя оказалась Клементина. Со своей позиции он мог видеть немногое: двух невозмутимого вида ментов, Тину, нервно размахивающую руками и тщетно пытающуюся высвободиться из цепких лап одного из стражей порядка, ну и зевак, конечно. Как же без них?
Разумнее всего было бы сделать вид, что происходящее его не касается, пройти себе спокойно мимо и забыть о девочке-пташке на веки вечные. Возможно, он бы так и поступил в прошлой жизни. А в этой, новой жизни Тина стала единственным человеком, который, пусть сам того не ведая, разделил с ним страх и отчаяние, смягчил самый первый и от этого самый страшный удар, и бросить ее сейчас было бы верхом подлости. Ян тяжело вздохнул, посмотрел на часы — до вылета оставалось еще достаточно времени, чтобы попытаться вызволить дуреху без риска опоздать на самолет.
— …Убери руки, козел! — Голос Тины звенел от возмущения. — Сам ты террорист!
— Тихо, гражданочка, не надо буянить. — Судя по миротворческим ноткам в голосе того милиционера, что постарше, он пытался урегулировать конфликт малой кровью.
— Не рыпайся, шалава! — Зато его молодой коллега был настроен куда агрессивнее, Ян успел заметить, как он со злостью сдернул с Тининого плеча торбу. — Я тебе сейчас покажу «козла», неформалка чертова!
В общих чертах причина конфликта была ясна: внешний вид Тины вызвал подозрения у стражей порядка, а поскольку время нынче неспокойное, неудивительно, что товарищи милиционеры проявили пристальный интерес к ее особе. Может, сказали что-то не то, может, обратились как-то не так, но скорее всего просто попались девчонке под горячую руку — вот и возгорелось из искры пламя. А ему теперь туши…
— Клементина, что происходит? — Голосу следовало придать одновременно строгости и миролюбия.
— Пошел к черту! — Негодяйка метнула в Яна острый, как стилет, взгляд, выдернула свою торбу из рук зазевавшегося мента и тут же ткнула его локтем в бок.
— Ах ты, паразитка! — взвыл тот и, если бы Ян не встал между ним и Тиной, девчонке пришлось бы худо.
— А вы кто такой? — вежливо поинтересовался мент постарше.
— Никто! — ответила за него Тина. — Он никто! Скажите ему, чтобы валил отсюда!
— Я ее знакомый, могу я быть чем-нибудь полезен? — Ян решил обращаться исключительно к старшему как к самому здравомыслящему из всей компании.
— Можете! — радостно откликнулся мент. — Скажите своей знакомой, что, если она не прекратит сопротивление властям, мы ее арестуем.
— Тина, ты слышала?
— Отвали!
— Уж больно несдержанная у вас знакомая, — мент неодобрительно покачал головой, — документики вот не желает показывать, на неприятности нарывается.
— Покажи товарищам документы. — Ян старался сдерживаться из последних сил, но чувствовал, что надолго его не хватит, — Тина, я кому сказал?!
Неожиданно она послушалась, порылась в торбе, извлекла на свет божий паспорт, игнорируя Яна, сунула его под нос старшему милиционеру. Тот долго и пристально изучал документ, потом поманил Яна в сторонку, сказал доверительным шепотом:
— С документиками у вашей знакомой все в порядке, но вот за оскорбление служителей закона, находящихся при исполнении… — он сделал многозначительную паузу.
— Понял вас, — Ян достал из бумажника деньги, и через пару мгновений паспорт Клементины перекочевал к нему.
— Вы бы присмотрели за своей гм… знакомой, — добавил мент на прощание, — не везде можно встретить такое понимание. Внешность у нее весьма специфическая, а сейчас в стране настороженность и все такое.
— Да, да, настороженность, — Ян рассеянно кивнул, — можно мне ее забрать?
— Да забирайте уж, а то она пол-аэропорта уже на уши поставила.
— Вот! — Ян швырнул девчонке паспорт.
— Мог и не трудиться, — фыркнула она, пряча документ в торбу, — я бы и сама справилась.
Усилием воли он подавил острое желание высказать все, что о ней думает, вместо этого кивнул на прощание и пошел прочь.
— Ну и вали в свой Париж! — послышалось вслед.
В голосе девочки-пташки помимо раздражения и обиды Яну почудилось еще что-то. Боль? Страх? Он не стал анализировать и оборачиваться не стал. Зачем? Он сам по себе, она сама по себе. И регистрацию скоро объявят, надо спешить…
* * *
У нее ничего не вышло. А ведь сначала казалось, что удача на ее стороне. Шансы, что Ян направится в аэропорт, были невелики — мало ли что он сказал во сне! — но Тина рискнула. По большому счету, выбор был невелик, да и других планов у нее все равно не имелось. Можно на время представить, что ее цель — найти Яна. Когда есть цель, жизнь не кажется совсем уж бессмысленной.
Тина собралась быстро, почти по-солдатски. Львиную долю времени занял макияж, но тут уж ничего не попишешь — субкультура и философия, надо соответствовать. На завтрак денег не было, на дорогу тоже, но ей повезло, попался еще один сердобольный дальнобойщик, согласился подвезти «за спасибо». А говорят, что добрые люди перевелись. Они не перевелись, они все ушли работать дальнобойщиками.
В аэропорту Яна не было, Тина обшарила все закутки, разве что в мужской туалет не заглянула. Значит, не собирался он ни в какой Париж или собирался, но в отдаленном светлом будущем, а она, дуреха, поняла все слишком буквально.
Тина уже собиралась уходить, когда ее вдруг осенило — надо посмотреть расписание рейсов до Парижа, может, она просто приехала очень рано, может, Ян по дороге в аэропорт заехал домой. Ну конечно! У него же не было при себе дорожной сумки, а в Париж с пустыми руками не летают.
Если верить расписанию, ждать ей оставалось недолго, всего каких-то пару часов. Не факт, что Ян появится, но ведь у нее все равно нет никаких планов.
Спустя час ничегонеделания Тина решила повторить обход. Ян нашелся в кафе. На смену дикой радости вдруг пришли обида и страх. С радостью и обидой все было более или менее ясно, а вот причину страха Тина понять не могла. Самое плохое, что ее могло ожидать, — это недоуменный взгляд и раздраженное «ах черт, это ты!» в ответ на ее «здрасьте». Ничего ужасного в этом не было, она это уже проходила, и ничего — выжила. Что еще? Ян откажется взять ее с собой? Ну, откажется — и откажется, невелика печаль. Это ж ему до смерти хочется увидеть Париж, а не ей…
Чтобы не растерять боевой запал, Тина не стала здороваться, сразу перешла к делу. И напоролась на отказ…
Яну хотелось побыть в Париже одному. Вот и пришел конец ее везению. С отказом она бы как-нибудь смирилась, не самая это глубокая душевная рана, но Ян попытался от нее откупиться — вот что обидно! И унизительно, точно она какая-нибудь продажная девка, точно ей нужны эти чертовы баксы! Зря она все это затеяла, зря приперлась в аэропорт! У них нет и не может быть ничего общего. Да что там общего?! Если разобраться, Яну изначально было на нее наплевать. Он же даже снять ее с моста не пытался, он хотел посмотреть, как она рухнет вниз. Извращенец чертов! А отец и на сей раз оказался прав. «Клементина, ты совершенно не умеешь разбираться в людях. Все твои так называемые друзья — выродки и дегенераты!» Отец и Пилата считал дегенератом…
Воспоминания о Пилате приглушили злость. Как она могла сравнивать Яна, этого самодовольного хлыща, с Пилатом?! Они непохожи, у них нет вообще ничего общего. Пилат никогда не попытался бы откупиться от нее деньгами, Пилату не было дела до денег. И ей нет дела! И до мужика, посмевшего отнестись к ней как к разовой вещи, тоже нет дела. Пусть летит в свой гребаный Париж один…
Менты задержали ее почти на выходе из аэропорта, два самодовольных урода, облеченных властью. Ментам не понравилось, как она выглядит. Можно подумать, что статью в Конституции, ту самую, которая о правах, уже отменили. Возможно, она бы так не взбеленилась, если бы один из ментов, молодой, самодовольный ублюдок, не обозвал ее сначала террористкой, а потом проституткой. Не важно, на что она обиделась больше, на «проститутку» или «террористку», важно другое — ее прилюдно оскорбили, и если она это стерпит, то перестанет себя уважать. Тина знала, что пререкаться со стражами правопорядка — себе дороже, у нее уже имелся горький опыт и неприятные воспоминания о грязном, пропахшем потом и блевотиной «обезьяннике», но сегодня был такой день, день несбывшихся ожиданий. Так что одной неприятностью больше, одной меньше!
А потом откуда ни возьмись появился Ян, урегулировал проблему с ментами, вернул ей документы и… ушел в тот самый момент, когда она снова начала надеяться.
Тина сидела на скамейке и решала нелегкую задачу. Единственное, что она знала наверняка, — это то, что нужно уезжать. Оставалось придумать, куда и каким транспортом. Еще очень хотелось есть, пустой желудок подвывал и корчился в голодных судорогах, а наличности — ноль.
— …Не ушла? — На скамейку рядом с Тиной плюхнулся запыхавшийся Ян. Помяни черта — он тут как тут. Вообще-то, уже началась регистрация, и совершенно непонятно, что он здесь делает.
— Не твое дело! — Тина демонстративно не смотрела в его сторону, пусть не думает, что она рада.
— Это хорошо, что не ушла.
— Почему? — Сохранить маску равнодушия не удалось, победило любопытство.
— Потому что я решил, что ты должна лететь со мной.
— Я тебе ничего не должна. — Желудок громко взвыл, и пришлось прижать к животу ладони, чтобы хоть как-то заглушить этот голодный вопль.
— Но ты же хотела в Париж.
— Это ты хотел в Париж.
— А ты хотела со мной.
— Я передумала.
— Я тоже.
— Что — тоже?
— Я подумал, что одному в Париже будет скучно.
— По-твоему, я похожа на клоуна? — Тина посмотрела на него в упор.
— Ты не похожа на клоуна, — Ян улыбнулся, — ты похожа на пташку. Пташка, полетели со мной в Париж!
— Регистрация на твой рейс уже заканчивается, — сказала она растерянно и отодвинулась подальше.
— Мы купим билеты на следующий рейс. У тебя ведь есть загранпаспорт и шенгенская виза.
— Откуда ты знаешь?
— Посмотрел.
Ну конечно, посмотрел, когда рылся в ее документах. Она бы на его месте тоже посмотрела…
— Ну, что ты скажешь?
Тина хотела сказать «нет», но сказала «да». Как-то само собой вырвалось, а слово — не воробей…
