Дир, разгорячённый сильным бегом могучего коня и сладко встревоженный близким соседством скачущей в белых в обтяжку лосинах, с обнажённой левой грудью младшей сестры болгарского царя Богориса Дамиры, всё более чувствовал, как вызревает внутри него трепетное плотское желание, крепнущее с каждой минутой.

Девушка полуоткрыла рот и жадно ловила пухло-страстными губами встречный ветер, глаза были широко распахнуты и от всей её фигуры, плотно сидящей в седле, исходила телесная женственность. Дир взглянул на царскую сестру ещё раз, и нервный ком застрял в горле, — удивился и сам своей взволнованности: мало ли пригожих молодиц почтут за честь оказаться в жгучих объятиях князя киевских русов?!

Но даже в лесном тереме, дома, не вызывала в нём подобную страсть ни одна женщина, разве что Деларам… Да и имена их схожи…

«А как там Кузьма? Мой верный и смелый дружинник. Почти что друг. А теперь и «молочный» брат…»

Любил Дир, упившись телом Деларам, нежно гладить округлые перси, а потом легонько взять в зубы сосок и слегка покусывать его, отмечая, как постанывает от удовольствия женщина. И вообразив себя на какое-то мгновение ребёнком, начать посасывать губами грудь, ожидая, что польётся в рот молоко… Но ощущая лишь пупырчатость соска, довольно смеялся.

«Нет, брат, любовница не заменит мать… Не польётся у неё сладкое молоко. И не напьёшься им, как в детстве…»

Дир и Дамира проскочили мимо «Мадарского вершника» — отвесной скалы, на которой на высоте сорока локтей выбит с бегущей собакой всадник, пронзающий копьём льва. В другое время и при иных обстоятельствах архонт обязательно бы остановился, наслушавшись рассказов от самого царя об этом всаднике, чтобы как следует разглядеть его… Но сейчас Дир лишь скользнул по нему взглядом и обернулся. Очень обрадовался, что рынды Дамиры тоже отстали… Значит, и она заранее приказала им сделать это.

Князь за скалой решительно завернул коня в лес, больше не сомневаясь в том, что и Дамира хочет остаться с ним наедине. Проехали шагом до капища болгарского бога Тангры, где неподалёку рос Священный дуб. На нём висели драгоценные украшения в виде золотых и серебряных фигурок животных. Верховный жрец капища, остроносый, с глазками злыми, напоминающий хищного зверька, увидев сестру царя Богориса, мало, как показалось Диру, обращая на него, архонта киевского, внимания, вежливо склонил голову, сложив на груди руки, и кивком показал на стоящую за дубом камышовую вежу. Дамира, спрыгнув с лошади, взяла за руку князя, при этом глаза её, бархатно-карие, залучились лукавым таинственным светом. И не только глаза, а скорее упруго-округлая грудь с розовым сосцом и полная длинная шея всё больше завораживала Дира и, подчиняясь, он, сойдя с коня, пошёл за девицей к этому шалашу, где-то в глубине сознания отмечая про себя, что вежу-шалаш она навещает не впервые… Вот почему такими понятливыми оказались её рынды.

Дамира шла чуть впереди архонта, покачивая не по-девичьи развитыми бёдрами, — при каждом шаге её узкая талия призывно изгибалась. Дир ощутил, как разгорающийся ещё во время скачки костёр желания обладать сестрой царя, вспыхнул с новой силой, взметнув огонь во все его члены, — может, подобное испытывала и сама Дамира, если ускорила шаг, а затем побежала… Архонт следом за ней нырнул в вежу, где на полу лежала медвежья полсть.

Сестра царя со стоном бросилась на грудь великого князя, обнажив себя до пояса, взглядом и руками призывая Дира стянуть с неё крепко обтягивающие, предназначенные для верховой езды лосины… Но не так просто было сие сделать; князь вспорол пояс лосин кинжалом. Дамира упала на спину, раскидав по сторонам руки и ноги.

Вот она вся перед ним, с подрагивающими персями, с гладким, чуть выпуклым животом… Почувствовав во всём теле неудержимость полового влечения, Дир начал срывать и с себя одежду, но не успел самую малость: какие-то доли секунды он не мог совладать с собой, и его семя упругими толчками пролилось на её широкие бедра, и он ужаснулся этому.

Но Дамира, понимая всё и гордясь своей телесной неотразимостью и красотой, доведших до такого состояния архонта киевского, улыбнулась томно и попросила:

— Ложись рядом… Отдохни пока…

О, потом они испытывали наслаждение, точно в раю, хотя язычники понятие рая заменяли самочувствием блаженных душ, обитающих на небесном острове Буяне, куда отходит солнце, закончив дневное шествие, где царствует вечное лето, цветёт вечная зелень и хранятся семена, приносимые на землю, и где скрывается зимою вся жизнь и куда улетают птицы…

— Бог Тангра, благодарю за миги великого блаженства, кои даёшь нам под своей сенью, — прошептала Дамира, поднялась и, не одеваясь, потянула наружу Дира: — Идём к Священному дубу!

Под дуновением ветерка слегка позванивал золотыми и серебряными фигурками животных дуб. Лучи ударили по его верхушке. Ярче заблестели украшения из драгоценных металлов, — глаза Дамиры засветились ещё таинственнее; она остановилась, потом упругое тело её сильнее напряглось, — разбежавшись, Дамира подпрыгнула, хищно изогнувшись в воздухе, как если бы это было тело пантеры, бросившейся за добычей.

Сестра царя взмыла вверх и очень легко сорвала листок с ветки дуба, высоко висевшей над землёй.

— А ну, прыгай и ты! — со смехом воскликнула Дамира.

Дир тоже легко совершил подобное, но, имея теперь в руке листок, не знал, что с ним делать…

— Побежали семь раз вокруг дуба! — Дамира обернулась и, протянув киевскому князю правую руку, позвала за собой.

Вот они обежали дерево один раз, другой, третий… И плотское желание стало разгораться у архонта с новой силой!

А на их беготню молча и сурово взирали костровые, умевшие при помощи каждодневных телесных и умственных упражнений подавлять в себе всякие проявления сильных эмоций и страстей. Но они внимательно при кажущейся беспристрастности следили за любовной игрой молодых людей, особенно — верховный жрец бога Тангра, которому царь Борис поручил доглядеть: пожелают ли Дир и Дамира обрести друг друга как муж и жена?…

Болгарский царь, как и Аскольд, тоже хотел бы, чтобы встреча Дамиры и Дира закончилась супружеским союзом… Борис I искал «любви и дружбы» с Киевской Русью давно, ещё до удачного похода на Константинополь киевских архонтов, когда русы обрели звание искусных воителей, когда впервые их имя — русы или росы — узнали и в Виндобоне (Вене), и в Риме, и в Багдаде, и в Великоморавии…

И потом: враги Руси остаются и врагами Болгарии.

Дир снова было хотел завлечь Дамиру в вежу: он властно взял её за руку, но она, подняв глаза, пристально взглянула ему в лицо и отбросила от себя дубовый листок… Тот, затрепыхав, стал падать на землю, и пока он летел, Дир наблюдал за ним. Глядел на листок и верховный жрец бога Тангра…

Вы видели бегущую по земле тёмную полосу после захода солнца в тучу?… Такая же пасмурная тень пробежала по лицам обоих мужчин: Дира — от того, что отвергла его царская сестра, а верховного жреца — потому, что не сбываются надежды Бориса… Конечно, можно Дамиру принудить к замужеству силой, но знали: царская сестра скорее лишит себя жизни, нежели пойдёт против своей воли!

Существовал древний языческий обычай у болгар: после того, как парень и девушка познают друг друга, они должны сорвать с дуба по листку, затем семь раз обежать священное дерево и, если девушка согласна выйти замуж, она смачивает своим семенем оба листка и прячет их по ладанкам, которые носились на груди. Одна — на груди девушки, другая — парня.

Но Дамира не сделала этого, значит, она прочитала в глазах архонта то, чего не смогла усмотреть его жена до замужества, которую он потом засек до смерти…

Сверкнула молния, загремел гром, пошёл дождь. Дамира ушла в вежу одеться, а Дир стоял обнажённый под холодными струями и не замечал их…

Он стоял, безвольно опустив руки, жалкий, пришибленный, — и если бы кто из дружинников вдруг увидел своего князя, победителя византийцев, тому бы стало стыдно… «Что это со мной?! — про себя с ужасом воскликнул архонт. — Пойду и убью её…»

«Э-э, брат, не убьёшь…» — начал спорить с ним внутренний голос.

«Но она же дрянь, для неё мужчина — лишь предмет для удовольствия…» — «А разве ты расцениваешь женщину иначе?!» — снова возразил тот же голос.

— Всё равно убью! — прошипел Дир, решительно шагнул к веже и… остановился.

Просто так нельзя убить сестру Бориса I, великого царя великой страны, в которой к тому же находится сейчас его войско, близ Варны, под руководством верных дружинников Еруслана и Кузьмы. А ему, князю, нужно возвратиться в Плиску и встретиться ещё раз с Богорисом.

Убить эту скверную женщину нельзя, и это ясно осознал Дир: «Я не в Руси… Вот там бы я отвёл душу!»

Дед Бориса I Крум, первый законодатель Болгарии, возвращаясь в 805 году из военного похода, в котором он захватил богатые сокровища аварского хакана и много пленных ремесленников, остановился в живописном местечке к северу-востоку от реки Тиче. Здесь по его повелению разбили палатки. Сытно пообедав, он заснул. И приснилась ему поляна с множеством цветов, посреди неё — огромный дуб, а рядом — почти отвесная скала.

Солнце проливало тёплые лучи; дуб горделиво покачивал своей вершиной, а бок скалы янтарно поблёскивал. Но вдруг сверкнула молния, и из её огня появился в сиянии звёзд с золотым жезлом всемогущий бог Тангра и сказал Круму:

— Твоя судьба, царь, светоносна, языческие боги порешили, чтобы ты, как Аспарух, начал войну за нашу веру с христианами. И если надо будет, чтобы ты умер, — умрёшь! Но за это мы примем тебя потом как равного нам. А на месте, где почиешь, ставь город, на поляне же той, которую видел, образуй капище… Посылай дружинников к горным грядам, и они сразу увидят это место.

Вернувшись, гонцы поведали Круму, что сон его вещий: действительно, они обнаружили поляну с вековым дубом, а рядом — отвесную скалу. Но на скале той кто-то неведомый высек всадника, пронзающего копьём льва, и бегущую сзади собаку, и какие-то греческие письмена. Одно слово они только смогли разобрать — Тервел…

— Всё понятно, выбит на скале всадник в честь болгарского хана Тервела, который помог византийскому императору Юстиниану II Безносому сесть на престол после десятилетнего изгнания… — заключил Крум и приказал пригнать сюда пленных мастеровых, чтобы они зачинали город.

Пленные авары воздвигли два царских дворца и облицевали их мраморными плитами, а рабы и парики-крестьяне сложили каменную крепостную стену с башнями, высота которых достигала двадцати локтей, а толщина стен — больше пяти.

Так возник город-крепость Плиска.

Вокруг неё простирались тучные пастбища, и летом на них паслись многочисленные стада скота и табуны боевых коней, на которых в мирное время под страхом смерти нельзя было ездить…

В 809 году затрубили походные трубы, и Крум, как приказывали ему боги, во главе большого войска двинулся на византийский город Сердику (Средец, Софию) и занял его. Сердика имела важное значение для Болгарии, так как через этот город от Виндибоны, Синдидуна (Белграда), Ниша и далее через Филиппополь (Пловдив), Адрианополь и Аркадиополь пролегал на Константинополь Великий Западный торговый путь. Его проложили ещё римляне, завоевавшие Фракию во втором веке до Рождества Христова.

В ответ на захват такого стратегического узла, как Сердика, в 811 году византийский император Никифор I с огромным войском вторгся в Болгарию и захватил столицу Крума Плиску. Разграбив ханские дворцы, Никифор раздал своим воинам богатые подарки. Не довольствуясь этим, греки жгли дома и поля, убивали жителей, уводили в плен крепких мужчин и красивых женщин, угоняли волов, овец, свиней, лошадей.

Крум тем временем собирал силы; он обратился за военной помощью в соседнюю Славинию и получил её. И когда Никифор с добычей двинулся в обратный путь, болгары 26 июля 811 года преградили ему дорогу в горной теснине.

Попав в окружение василевс в отчаянии воскликнул: «Мы спасёмся, если у нас вырастут крылья!» Отступление ромеев оказалось неудачным: они попали в болотистую местность, разрезанную рекою. Одна их часть погибла в болоте или утонула в реке, другая наткнулась на устроенные Крумом засеки и была перебита лучниками. Сам Никифор пал в этом сражении, и из его черепа болгарский хан приказал сделать чашу для питья и оковать её серебром…

После Крум напал на Фракию и покорил ряд крепостей, в том числе Девелт и Адрианополь, а затем подошёл к Константинополю. На глазах у жителей столицы Священной империи он, являющийся в то время и верховным жрецом бога Тангра, совершил в его честь жертвоприношение, покидав в огромный гудящий костёр множество пленных.

Ужас обуял византийцев, а Крум тотчас начал готовить осадные орудия для штурма хорошо укреплённых стен Константинополя. Однако в самый разгар этих приготовлений, 13 апреля 814 года, Крум неожиданно умер. «Если надо умереть — умру!» — такие последние слова произнёс болгарский хан; бог Тангра посчитал нужным взять его к себе.

Боляры, всегда боровшиеся за своё влияние, воспользовавшись смертью Крума, подняли внутри Болгарии восстание. Они убивали христиан, которых было немало здесь, пленных греков, славян — исконных жителей страны ещё до нашествия Аспаруха. Но преемник Крума Омуртаг сумел восстановить порядок. Он заново отстроил сожжённую и разрушенную Никифором I Плиску, воздвигнув вокруг неё ещё более мощную каменную стену с башнями, большой дворец и другие здания. А на реке Тиче к юго-западу от Плиски в 822 году, в самый разгар восстания Фомы Славянина, построил ещё один дворец и украсил его колоннами с мраморными львами. Впоследствии здесь возникла вторая болгарская столица — Преслав.

К концу правления, в 831 году, Омуртаг со своим царским двором переехал в Преслав, а Плиска использовались им как место летнего пребывания, ибо одна грамота Омуртага свидетельствует, что хан переезжает с одного места на другое со своим «лагерем».

Плиска с живописными пастбищами служила летней резиденцией и другим болгарским ханам, восседавшим на троне после смерти Омуртага: его старшему сыну Маламиру (831–836) и младшему брату Пресьяму (836–852), а теперь сыну Пресьяма — Борису I — Богорису, вот уже восемь лет правившему страной, лежащей к югу от Дуная, со времён Аспаруха до неузнаваемости раздвинувшей свои границы…

…Одевшись, не глядя на Дамиру, Дир сел на коня и сильно вонзил каблуки сапог в его бока. От неожиданности, ибо хозяин редко прибегал к подобным мерам, жеребец чуть присел на задние ноги, а затем далеко прыгнул вперёд и понёсся, как бешеный…

Не помня себя от злости и обиды, князь не заметил, как конь, проскакав несколько поприщ, вынес его к одному из многочисленных табунов боевых лошадей, мирно пасшихся неподалёку от поставленных в долине веж болгарской знати и палаток царского двора. Дир пришёл в себя, когда жеребец ответил на призывное ржание стройной длинноногой кобылицы, — натянул поводья, и послушный четвероногий друг остановился. Дир нежно потрепал его по холке и проговорил:

— Прости меня… и успокойся! Не стоят они этого! Женщины, кобылицы… — Князь киевский засмеялся в ответ на свои слова и опять обрёл дух того человека, который вновь способен повести войско хоть на Константинополь…

Дир осмотрелся и увидел явную перемену: вокруг было пустынно и мрачновато — не упражнялись на саблях царские гвардейцы, не бегали, резвясь, возле веж ребятишки, попрятались и женщины, дотоле разводившие на улице очаги, — и даже собаки понуро бродили в поисках обглоданных костей и остатков пищи…

К Диру подъехал Светозар и тихо поведал:

— Княже, умер любимый племянник царя Велемир… Его отец, младший брат Богориса, погиб три года назад на Дунае в пограничной стычке с немцами, Велемир был для Бориса как сын… Все сильно скорбят. Какой-то мор напал… Преставилось и несколько молодых людей из кочевий багаинов… Мне об этом толмач сказал.

Чуть помолчав, воевода добавил:

— Нам срочно надо уезжать… Поговаривают, что этот мор мы занесли.

— Не могу, воевода. Вот когда встречусь с царём да попрошу у него помощи… Негоже бежать!

— Ждать придётся несколько дней… Богорис на время похорон принимать никого не будет.

— Подождём. Где Умнай?

— Встречает гонца из Константинополя… От Доброслава и Дубыни.

— Хорошо.

И русы увидели, как происходят у болгар похороны знатного человека, тем более царского рода…

Жесток бог Тангра, жесток! Конечно, немилосерден и Перун или Световид, если им раньше приносили в жертву младенцев, но бог Тангра требовал большего… И чтоб жертвы вершили «ангелы смерти»… Настоящие ведьмы!

Их можно было видеть, живущих в горных пещерах, косматых, обрюзгших, лоснящихся от жира, с красными от недосыпания глазами, — тени умерщвлённых ими людей не давали отвратительным старухам по ночам покоя… «Ангелами смерти» пугали детей, но призывали к себе, когда нужно было похоронить родственника. Те шли с удовольствием, ибо за их злодеяния им хорошо платили…

Дир, Умнай и Светозар вскоре увидели этих вурдалачек возле царской палатки. Было их четверо — по числу жертв. Грязные, с засученными по локоть жилистыми руками, с оголёнными дряблыми грудями, свисающими до самого живота, с торчащими изо рта жёлтыми клыками, — старухи казались до того омерзительными, что Светозар воскликнул:

— У нас подобных тварей давно бы утопили живыми в болоте… А тут их ещё и приветствуют!

Действительно, мимо прошла служанка и поклонилась в сторону колдуний.

Умер Велемир, и тогда спросили сенных девушек:

— Кто из вас умрёт с ним?

Наступила гробовая тишина, и вдруг одна, очень любившая царского племянника, сказала:

— Я.

Следом за ней вызвались ещё трое.

Назначали приглядывать за ними восемь служанок, на каждую по две. Они стерегли смертниц, прислуживали им, исполняя любые их желания, и всюду находились, куда они не пойдут. Мыли им ноги, а обречённые каждый день пили бузу и крепкий мёд, распевали песни и веселились…

Наступила пятница — день похорон, вернее, день сожжения покойника.

Нужно сказать, что на протяжении нескольких дней, а это ни много ни мало — почти неделя, пока девушек готовили к смерти, над телом усопшего колдовали и жрецы бога Тангра во главе с верховным предводителем — они натирали покойника мазями из трав, собранных на горных глухих склонах, чтобы тело племянника царя не испортилось и чтобы выглядел он таким, как при жизни… И действительно, мази из трав, о которых ведали только посвящённые, делали то, что надо…

С восходом солнца три десятка крепких мужчин из знатных родов привезли откуда-то на катках боевую лодью, спереди украшенную головою коня, и установили возле огромного валуна. Тут же рабы-плотники стали сооружать навес на четырёх столбах. Когда его закончили, они доставили ещё несколько деревянных изображений бога Тангра и водрузили рядом с навесом.

К полудню начали съезжаться приглашённые гости из дальних кочевий и даже из Преслава. Все они были в строгих, тёмных длинных одеждах, поэтому Дир, Светозар и Умнай выбрали из награбленного в Византии добра нечто подобное и вырядились в сие, приказав сделать то же самое и рындам.

Стоя потом в толпе народа, они увидели, что на погребальную церемонию собрались не только язычники, — присутствовало много и христиан. Их можно отличить по крестам, висевшим на груди поверх одежды: у состоятельных и богатых — на серебряных и золотых цепочках, у бедняков — на ленточках или бечёвках.

И вдруг все попадали на колени — со своим двором появился царь. Он был тоже в тёмной одежде. Его совершенно черные волосы заплетены по болгарскому обычаю в три косицы, из-под ровного острого носа с широкими чувственными ноздрями свисали длинные усы, не скрывавшие ямочку на подбородке — знак твёрдого характера. Рядом с ним шла надменная царица. Но Дир сразу обратил внимание на светлоокую, с властным лицом женщину, высокую и статную, как Борис, на груди которой блестел золотой крест.

— Кто такая? — спросил Дир у толмача.

— Старшая царская сестра… христианка. После похорон Велемира она сразу уезжает в Византию. К своему духовному наставнику Фотию.

— Знаю его… Это он с большой доской, на которой нарисована красивая женщина, по-ихнему Богородица, ходил во главе огромной толпы людей по крепостной стене, громко пел и с высоты проклинал нас. Хотел его стрелой достать, да не получилось…

Почувствовав пристальное к себе внимание со стороны киевского князя, сестра царя повернулась к Борису и что-то сказала ему. Тот вежливо кивнул Диру и снова устремил взгляд на вежу, в которой лежал любимый племянник.

Мужчины водрузили лодью на навес и стали ходить взад и вперёд, что-то приговаривая. Дир не мог разобрать их слова, похожие скорее на бормотание… Затем принесли скамью и поставили в лодье.

Колдуньи — «ангелы смерти» — покрыли скамью коврами, поверху настелили покрывало из греческой золотой ткани и положили в изголовье подушки, сделанные из такой же ткани.

Когда постель изготовили, мужчины пошли за покойником к веже, раскрыли верх, вынули усопшего. Ему надели шаровары, чулки, сапоги, куртку из волчьей шкуры с золотыми пуговицами, на голове укрепили корону из золота и понесли в палатку, которую уже устроили в лодье, посадили на скамью и обложили подушками.

Затем принесли пьяный напиток, плоды, благовонные растения и положили к нему. Принесли также хлеб, мясо, лук, чеснок и уложили на коленях усопшего. Привели верного пса царского племянника, рассекли на две части и положили на дно лодки. Один из воевод взял в руки меч, лук, колчан со стрелами, боевой топор на длинной рукоятке, — оружие, служившее покойному в битвах, и бережно пристроил также рядом с умершим. После этого привели двух лошадей, гоняли их, пока те не вспотели, затем разрубили на куски и мясо покидали в лодью. Потом зарезали петуха и курицу и положила туда же.

А девушки тем временем в сопровождении надсмотрщиц, которых теперь называли дочерьми «ангелов смерти», ходили повсюду, заглядывали в каждую палатку, прощались навеки…

Но вот, как только солнце показало далеко за полдень, и до заката оставалось совсем немного, обречённых повели к навесу. Одна из них, та, которая больше всех любила Велемира и согласилась первой умереть, стала на сцепленные руки мужчин и, поднятая ими, посмотрела на навес, где стояла лодья. Девушка сказала:

— Вижу покойного отца моего и мать мою.

Затем её подняли во второй раз.

— Вижу всех умерших родственников своих. Сидят.

Подняли девушку и в третий раз. И она сказала:

— Вижу моего господина, сидит в саду, сад зелёный, с господином его дружина и отроки. Он зовёт меня. Ведите к нему!

Дир спросил толмача:

— Неужели и вправду она видит царского племянника?

— Конечно, — невозмутимо ответил толмач. — За эти дни она столько выпила бузы и крепких напитков, да так ей заморочили голову колдуньи, что поневоле увидишь…

Только тут обратил внимание архонт на крестик, что висел на шее толмача и усмехнулся: «Вот поэтому ты и насмешничаешь…» Но вслух ничего не сказал.

Девушку подняли на навес, где её ожидала взобравшаяся заранее старуха-ведьма; при помощи шестерых мужчин их поместили в лодью, где в палатке сидел мертвец. К навесу подошли люди со щитами и палицами. Девушке дали целую кружку с пьяным напитком. Она взяла её, выпила и стала петь, обращаясь к подругам.

После этого ей подали другую кружку. Она выпила снова и запела длинную песню уже для покойного, закончив её словами:

— Всё, пошли! — потянула девушку за руку ведьма. И грубо добавила: — Сейчас он с тобой и поговорит, и ума-разума даст… Погуляла и хватит!

Колдунья распахнула полог палатки и стала вталкивать туда смертницу, и было видно, как та в нерешительности остановилась, будто не желая войти, лишь просунула голову… Но старуха взяла её за плечи и силком втащила вовнутрь.

Собравшиеся возле навеса застучали по щитам палицами для того, чтобы не было слышно предсмертных криков жертвы и чтобы остальных девушек, готовых умереть возле своего господина, это не устрашило.

Дир увидел, как побледнело лицо старшей сестры царя, да и сам Богорис, кажется, испытывал какую-то неловкость. Лишь Дамира, стоящая с ними, глядя на великого киевского князя, кривила губы, — по-видимому, происходящее её мало чем интересовало…

«Стервячье логово!» — выругался про себя архонт.

В палатку вошли и те шесть мужчин, у одного была верёвка. Они простёрли девушку обок с господином, двое схватили её за ноги и двое за руки, старуха — «ангел смерти» — обвила вокруг шеи жертвы верёвку, за конец которой взялись остальные двое мужчин.

Колдунья склонилась над девушкой с большим ширококлинным ножом и по сигналу начала вонзать его между рёбер несчастной, а двое мужчин тянули за концы верёвки, резали и душили девушку, пока не умерла…

Так же поступили и с остальными тремя обречёнными. Только в роли «ангелов смерти» выступали уже другие ведьмы.

Под навес с лодьей подложили дрова, облили их горючей смесью, применяемой при взятии крепостей. Ближайший родственник покойного, пятясь задом с зажжённым факелом в руке, — а это был старший сын Бориса I, Росате, ещё отрок, которого по принятии болгарами христианства окрестили Владимиром, а впоследствии ослепили, - приблизился к навесу и зажёг дрова. За ним стали подходить другие родственники и бросать в костёр дрова или хворост. Огонь охватил навес, затем лодью, стоящую на ней палатку и всех, кто в ней находился… Никто из собравшихся не выл и не плакал: знали, что души умерших улетают в блаженную обитель бога Тангра, и надо не скорбеть, а наоборот — радоваться. Да ведь и сами девушки перед смертью говорили, что видели господина, сидящего с дружиной в зелёном небесном саду…

Вскоре подул грозный ветер, пламя усилилось и ещё больше взметнулось кверху.

Рядом с Диром кто-то сказал:

— Бог любит покойника: послал сильный ветер, и огонь унесёт его на небо в одно мгновение…

Действительно, всё скоро было кончено.

Возвращаясь, архонт услышал, как один язычник поучал христианина:

— Вы, люди Христа, народ глупый… Вы своего любимого и почтенного человека бросаете в землю, где его поедают черви и всякие подземные гады… Мы же сжигаем его в огне, и он тут же уходит на небо.

И эти слова глубоко запали в душу архонта.

На другой день Дира, Светозара и Умная позвали к болгарскому царю. На этот раз он был одет в кафтан из красного аксамита с золотым узорочьем. Низ и рукава его оторочены собольим мехом, а на золотом, тоже узорном поясе висел изящной работы меч с рукоятью, усыпанной драгоценными камнями. Этот меч перешёл к Борису I по наследству от дяди Омуртага, которому в свою очередь подарил византийский император Михаил II в благодарность за помощь в подавлении восстания Фомы Славянина.

На шее царя колыхалась тяжёлая золотая цепь, он был без головного убора, и его тёмные волосы пышно курчавились и налезали на уши. Карие глаза Бориса живо светились, и в них отображался глубокий ум. Болгарский царь уже давно прослыл как мудрый и дальновидный политик, и поэтому киевлянам с ним о деле говорить будет не так-то просто… По крайней мере об этом хорошо понимали Светозар и Умнай…

Но Дир как всегда оставался невозмутимым, веря в свои силы.

В царской веже киевлян посадили за низкий столик, уставленный хмельными напитками и всякими яствами. По толстому персидскому ковру ходил взад вперёд Борис I, топя в нём подошвы замшевых сапог. Чуть в отдалении за другим таким столиком восседали важный сановник — кавхан и толмач. Больше никого не было.

Царь искоса поглядывал то на гостей, то на своего сановника, чего-то ждал… Не выдержал Дир, поднялся, приложил руку к груди и поклонился:

— Царь, я разделяю твоё горе и твои заботы, но позволь мне молвить… Перед похоронами твоего любимого племянника прискакал из Константинополя гонец, — он и поведал нам, что василевс снова отъехал в Малую Азию, где, как ты знаешь, он давно безуспешно воюет с арабами, довольствуясь лишь незначительными выигрышами в том или ином сражении… В городе снова остался только один гарнизон; в прошлый раз мы чуть не взяли крепостные стены приступом… Если бы ты дал нам людей и несколько осадных машин, я бы заново попытал счастья…

Дир сел.

Умнай и Светозар переглянулись, — они не ожидали от своего князя подобного, другое дело просить подкрепление, чтобы воевать хазар… Идя к царю, условились на этом. Хотя воеводы давно бы должны привыкнуть к неожиданным решениям и поступкам своего архонта. Теперь же внимательно следили за болгарским царём: как и что скажет он в ответ?…

Светозар и Умнай знали, что Борис только что присоединился к тройственному союзу, который ранее образовали против Людовика Немецкого и притязаний римского папы Николая I Великоморавия, Сербия и Византия… И просьба Дира должна вывести из себя болгарского царя. Но оба воеводы отметили про себя: «Нужно отдать дань его выдержке… И глазом не моргнул, ни один мускул на лице не дрогнул!»

— Архонт, — тихо начал царь. — Я не могу тебе помочь. Болгария состоит в мире со Священной империей, и нарушать его я не буду, хотя издавна она являлась не только вашим недругом, но и нашим… Мы с вами, русами, не враждовали даже тогда, когда наши предки ещё занимали земли на великом Итиле. И тогда был у нас ещё один общий враг — хазары… Но сейчас, когда мы оказались за Дунаем, нам приходится из всех зол выбирать меньшее. Вчера мы сжигали на жертвенном костре Велемира, он сын моего брата, погибшего от рук немецких псов… Они похуже византийцев, они не дают нам покоя ни днём, ни ночью… Людовик Немецкий силен и коварен. И чтобы остановить его, нам нужен союз с Византией. Поэтому завтра я отправляю свою старшую сестру-христианку в Константинополь…

— Великий царь, — встал Светозар, пресекая возможность что-то ещё сказать Диру. — Постигая мудрость твоего решения, позволь и поблагодарить тебя за то, что дал временное пристанище нашему войску. Поэтому отправляемся к своим берегам, но по пути хотели бы воевать хазар, — пусть не их столицу, вряд ли у нас для этого сейчас хватит сил, а хотя бы крепость Саркел. Мы обязаны закрепить победу в Константинополе. И показать свою силу хазарам, ибо до нас дошли слухи, что они готовят поход на Киев… И потом сие послужило бы отвлекающим манёвром… Не дадите ли нам подкрепление?…

— Снова говорю — не могу… Но велю продать корабли, чтобы вы могли быстрее достигнуть крепости хазар, сих кровных наших исконных врагов.

— Ещё раз благодарим вас, великий царь, — поклонился Светозар.

— Только уходите быстрей! — сказал до сего момента молчавший кавхан. — Какой-то недруг распространяет слух, что мор на землю Болгарии якобы принесли вы, русы…

— Хорошо. И ещё раз спасибо.