Часть пятая ОТ КАРКАССОНА ДО МУЛЕНА
ГЛАВА 1. ВЫСТРЕЛ В БОРДО
12 января 1565 года королевский двор прибыл в Каркас–сон.
Этот город известен еще со времен римского владычества; первые упоминания о нем относятся к I веку до н.э. Наивысшего могущества Каркассон достиг в XII веке при графах, наживших себе к тому времени огромные богатства. В 1130 году они построили замок Шато–Конталь. Отсюда они правили своими крестьянами. Замок был неприступен и за всю историю своего существования ни разу не был взят врагом.
В 1226 году Каркассон стал французским городом, а три года спустя король Людовик IX прибрал к своим рукам и Тулузу.
С тех пор до наших дней сохранились замки Каркассон и Шато–Конталь, готический собор Сент–Назар, церковь Сен–Мишель (XVI век) и церковь Сен–Венсан (XIII век). В XIX веке крепость Каркассон была реставрирована лучшим архитектором Франции Виолле Ле Дюком.
Король провел в Каркассоне целую неделю, посетил базилику, две вышеупомянутые церкви и замок Шато–Конталь. Его везде встречали радушно, но еще два года тому назад в этом городе кипели нешуточные страсти, связанные с жестокостями по отношению к протестантам.
Наконец король оставил Каркассон и 1 февраля прибыл в Тулузу. Сюда уже приехал Монлюк с войском, чтобы требовать у короля вознаграждения для себя и своих дворян. И этот город не остался в стороне от резни 1562 года, когда представители обеих партий с одинаковым ожесточением убивали друг друга.
Прево и городские старшины Тулузы на другой день решили устроить бал в честь высоких гостей, который и состоялся в доме одного их именитых горожан, прямо напротив собора. Король Карл воспротивился было этому, изъявив желание поохотиться рано поутру, днем поиграть в мяч и немного отдохнуть, а вечером по совету местной аристократии отправиться охотиться на лис, ибо именно в это время суток, по их словам, охота на них бывает особенно удачной. Однако Екатерина объяснила сыну, что не стоит королю так открыто изъявлять свою волю в первый же день знакомства. И к тому же бал устраивается в честь короля. С большим трудом, но ей все же удалось уговорить Карла, предупредив, чтобы отныне он злоупотреблял своим положением, ибо он и без того всюду, где бы они ни останавливались, устраивал то соколиную, то псовую охоту на волка или оленя. Сколько еще будет их до Парижа? Королева–мать напомнила Карлу, что необходимо принять испанского посла, и без того он слишком долго их здесь ожидает, а к полудню должен прибыть с визитом римский кардинал.
Но, при всей своей нелюбви к этому роду развлечений Карла, Екатерина подумала еще об одной охоте, которую придется организовать на кабана. Что сулит ей беседа с испанцем? А на охоте может представиться прекрасный случай пустить пулю в спину Конде и этим угодить Филиппу Испанскому. Она должна была обойти кардинала и самой быть в дружбе с Испанией, как бы Гизы ни стремились сделать это за ее спиной… Этого требовала ее политика, это нужно было ее сыновьям, на место которых уже поглядывал Генрих Гиз вместе со своим дядей.
В самый разгар бала, когда объявили танец с факелами и Конде свой уже держал в руке, к нему сзади подошел Лесдигьер.
— Монсеньор, с вами хотят поговорить. Конде порывисто обернулся:
— Поговорить? Со мной? Кто же это?
— Гугеноты. Те, что живут здесь.
— Что им надо?
— Не знаю. Но они хотели бы видеть и короля Наваррского.
— Генриха? Они уже называют его королем? И он на мгновение задумался. Потом спросил:
— Знаете вы этих людей, шевалье?
— Я узнал среди них одного. Он из тех, кто был в эскорте Жанны Д'Альбре, когда она приезжала в Париж.
— Значит, вы заверяете меня…
— Сомнений нет, монсеньор. Это не ловушка, они действительно протестанты. Ждут во дворе.
— Приведите сюда принца Наваррского.
— Он уже здесь.
— Тогда возьмите с собой полдюжины солдат.
— Они только ждут моих приказаний.
— Хорошо, тогда идемте. Матиньон!
Несколько человек в темных одеждах стояло внизу у главного входа. При виде Конде с факелом в руке и Генриха Наваррского все склонили головы и бросились целовать принцам руки.
— Сир, и вы, монсеньор, не ездите дальше, — сказал самый пожилой из них.
— Почему? — спросил юный принц.
— Они убьют вас. Испанцы. Или католики. Первые рыщут где–то рядом. Говорят, Черный дьявол хочет встретиться с Медичи.
— Черный дьявол? А это кто?
— Герцог Альба, душитель и головорез, гонитель нашей веры. Ходит всегда в черном. Вечно хмур, мрачен и кровожаден.
— Пусть встретится со мной этот Цербер70 Нидерландов, я снесу ему башку! — воскликнул Конде.
— У него их три, — повернулся к нему Генрих.
— В таком случае вторую снесете вы, а третью — Генрих Конде.
— Не ездите дальше, останьтесь с нами, — продолжали уговаривать гугеноты. — Мы сделаем сына Жанны нашим королем, а его светлость Конде — генералиссимусом Гаскони, Фуа и Лангедока. Нам нужны живые вожди, а не мертвые.
— Благодарю вас, братья, — ответил Конде, — но я не изменю маршрута. Или вы хотите, чтобы меня посчитали трусом? Меня, вашего вождя! Никогда!
— Тогда усильте свою охрану и принца Наваррского. Мы дадим вам людей.
— Нас охраняет сто человек — личная гвардия королевы Жанны, а также солдаты герцога Монморанси.
70 Цербер — страшный трехголовый пес, охраняющий вход в подземное царство Аида (мифол.).
— Там — наемники, им платят деньги. А мы — за веру, только прикажите — и около вас всегда будут рядом сто храбрых, закаленных в боях гугенотов.
— Нет, — отрезал Конде и швырнул факел в снег.
— Это ответ храбреца, и мы горды тем, что у нас такой маршал и такой король. — И они снова склонились перед Конде и Генрихом Наваррским.
— Они кланяются, словно золотой статуе Навуходоносора, — шепнул Матиньон на ухо Лесдигьеру.
— Позвольте все же сопровождать вас, — вновь предложил тот же пожилой воин. — Мы будем следовать в хвосте колонны. Сто, если хотите, двести человек готовы сопровождать принцев королевской крови… нашей крови… Подумайте, как всем нам нужна ваша жизнь, ваша и юного принца.
— Соглашайтесь, монсеньор, — посоветовал дальновидный Матиньон. — Лишняя помощь никогда не помешает.
И поскольку Конде молчал, он кивком дал понять, что принц согласен. Обрадованные гугеноты тут же простились и ушли.
Но ничего не случилось до самой Байонны, хотя никто и не знал об этой мере предосторожности, предпринятой гугенотами Тулузы.
Дальнейший маршрут оказался несколько странным. Королева распорядилась повернуть на Монтобан, а оттуда — на Бордо. Возможно, она узнала о неожиданном арьергарде из протестантской конницы. Ни для кого уже не было секретом, что в Байонне ей предстоит встреча с испанцем, и эти гугеноты появились здесь, чтобы защитить своего вождя и королеву. Кто знает, что на уме у Филиппа в отношении гугенотских вождей и какое войско приведет с собой для этой цели «кровавый герцог».
Так или иначе, но в Бордо, где королевский поезд задержался надолго, на королеву Наваррскую было совершено покушение. Она стояла на верхних ступенях дома, в котором остановилась вместе с сыном, и выслушивала жалобы гугенотов на притеснения, причиняемые им местной католической знатью. Ее охрана полукольцом расположилась вокруг королевы, зорко поглядывая по сторонам. И вдруг кто–то вырвался из первых рядов толпы и устремился прямо к Жанне. Охранники на мгновение растерялись: у безумца не было в руках ни шпаги, ни кинжала. Но раздумывать было некогда. Двое преградили незнакомцу путь, когда до королевы осталось не более трех шагов. Но человек прорвался к оторопевшей Жанне и встал перед ней, раскинув руки, защищая. И в то же мгновение прогремел выстрел! Неожиданный спаситель, охнув, схватился руками за грудь. Все сразу же повернули головы в ту сторону, откуда стреляли. В доме напротив, в окне второго этажа стоял человек с пищалью. Поняв, что дело сорвалось, незадачливый стрелок, бросив оружие, исчез. Туда тотчас устремились с воплями с десяток гугенотов.
А неожиданный защитник Жанны тем временем бледнел, медленно оседая на ступеньки. Его поддержали под руки, но голова его бессильно откинулась, и тело обмякло. На груди, почти у самой шеи, зловеще растеклось алое пятно. По приказанию королевы Наваррской привели Ле Лона, личного медика Конде, и тот, осмотрев рану, распорядился перенести раненого в помещение, чтобы извлечь из него пулю. Проведя необходимую операцию, Ле Лон передал спасителя Жанны заботам местного лекаря, сказав, что никакие жизненно важные органы не задеты и при хорошем уходе больной вскоре пойдет на поправку.
Случай этот наделал много шуму; король учинил следствие, но так никого и не нашли…
ГЛАВА 2. БАЙОННА
Бордо, стоящий в устье Гаронны, известен еще со времен Меровингов, при которых здесь было построено двенадцать церквей, а при римлянах в I веке н.э. здесь было поселение битуригов, которое называлось Бурдигала. Памятником тех эпох служат развалины римского амфитеатра, названного Галльским дворцом.
С XII до середины XV века здесь властвовали англичане, но к 1453 году вся северная и западная Франция была от них освобождена. Это был год окончания Столетней войны.
В Бордо королевский двор пробыл три недели, после чего снова отправился на юг и, миновав Базас и Мон–де–Марсан, остановился в Даксе.
Из Дакса королева–мать инкогнито отправилась в Байонну; она не видела свою дочь уже шесть лет и решила опередить двор, к тому же ей хотелось убедиться, что все готово к прибытию дочери.
Генрих Анжуйский выехал во главе роты всадников навстречу своей сестре. Встреча эта произошла 9 июня, а еще пять дней спустя все королевское семейство обнимало Елизавету Испанскую, супругу Филиппа II, дочь Екатерины Медичи. Из четырнадцатилетней девочки Елизавета превратилась в горделивую чопорную даму, что, впрочем, не помешало ей расцеловаться с матерью, сестрой и младшим братом Франциском. На следующий день они все вместе выехали в Байонну.
В Байонне, стоящей на реке Адур, Екатерину Медичи вместе с чадами и домочадцами радушно принял королевский наместник, который и сообщил, что вот–вот должен прибыть представитель испанского короля герцог Альба. Сам Филипп ехать отказался, причины этого изложит посол. За ним уже послали, он где–то недалеко. Может быть, предложил наместник, им удобнее встретиться на нейтральной территории? Екатерина ответила отказом. Пусть сам едет сюда, не она жаждет встречи с ним, а он — с ней.
— Посол не из простых, — возразил наместник.
— Да и я не белошвейка, — был ответ.
Незадолго до встречи Екатерина опрометчиво сообщила Монморанси о предстоящей встрече с испанцем. Герцог тут же призвал к себе лейтенанта его гвардии, уединившись с ним в одном из покоев замка.
— Лесдигьер, я думаю, вы понимаете всю важность предстоящей беседы, Испания — наш извечный враг, и речь пойдет не о видах на урожай.
— Я понимаю, монсеньор.
— Филипп, как вы знаете, тянет руки к Франции, его мечта — окатоличить нашу страну и, таким образом, прибрать ее к рукам. Результатом этой встречи может быть новая гражданская война, а это сотни искалеченных жизней и потоки крови, которые вновь наводнят реки Франции.
— Что я должен сделать, монсеньор?
— Узнать, о чем они будут вести разговор.
— Понимаю. Но каким образом? Подслушать?
— Придется пойти на это, Лесдигьер, поступившись принципами своей дворянской чести.
— Честь и счастье Франции для настоящего сына отечества дороже, чем собственная честь, — ответил Лесдигьер.
— Именно этого ответа я от вас и ждал. Какие будут соображения по этому поводу?
— Предложение столь необычно, что требует серьезного размышления.
— Я предоставляю вам самые широкие полномочия в этом вопросе, вы вольны действовать в любом направлении, но помните одно: ни одна живая душа не должна узнать о вашем поручении, кроме, разумеется, тех лиц, которые будут действовать за кулисами.
— Я подумаю об этом, монсеньор, о результатах немедленно доложу.
Лесдигьер вышел, встретившись в коридоре с принцем Наваррским и его кузиной Марго, и принялся бродить по дворцу, размышляя, каким образом лучше и безопаснее выполнить задание.
Наконец он пришел к выводу, что самое лучшее — это спрятаться в дымоходе, но постараться при этом не упасть в камин. Он заглянул в один, другой, третий и увидел, что в каждом из них имеются скобы, вделанные в кирпичную кладку, которыми пользуется трубочист.
Приняв решение, Лесдигьер вышел в сад, чтобы обдумать детали операции. Неожиданно за зеленой изгородью кустарника послышались смех и детские голоса. Лесдигьер раздвинул ветки и увидел группу детей, играющих на лужайке в жмурки.
Это были Генрих Анжуйский, принцесса Маргарита, Генрих Наваррский, юный Конде, Шарль Лотарингский — мальчик десяти лет, сын герцога Омальского, Агриппа Д'Обиньи, еще три девочки из местных и сын наместника.
Одна из девочек поймала принца Наваррского, и теперь настала его очередь водить. Ему завязали глаза черной повязкой, и он, раскинув руки, сразу же устремился туда, откуда слышался сдерживаемый девичий смех. Словно стая вспугнутых синиц, девочки бросились к кустам, где стоял Лесдигьер, увидев его и торопливо сделав легкий реверанс, понеслись дальше, продолжая весело повизгивать. Следуя за их голосами, Генрих Наваррский тоже повернул и быстро пошел в ту сторону, куда упорхнули юные жеманницы. Лесдигьер, наблюдая эту сцену, усмехнулся и вдруг увидел, что принц идет прямо на него. В следующую секунду крепкие, мускулистые руки Генриха ухватили Лесдигьера за талию и вцепились в одежду. Но, почувствовав, что рука его коснулась эфеса шпаги, принц разжал ладони и сдернул повязку с глаз.
— Мсье Лесдигьер! — воскликнул он. — Как вы здесь отказались?
— Я проходил мимо, принц, услышал ваши голоса и решил полюбоваться, — смущенно пробормотал молодой человек.
— Господин Лесдигьер, вы испортили нам игру! — закричала Маргарита Валуа. — В наказание вставайте в круг. Теперь вы будете водить, а мы — убегать. Все согласны?
Детвора тут же одобрила план Маргариты.
— Генрих, давай повязку. Господин Лесдигьер, пригнитесь пониже, мне не достать.
И она принялась было завязывать оторопевшему Лесдигьеру глаза, как вдруг Генрих Наваррский схватил ее за руку:
—Нет, любезная кузина. Мсье Лесдигьер пришел от Бовуа и должен мне кое–что сообщить. Играйте без нас, я скоро вернусь. Идемте, господин гвардеец.
И он увлек Франсуа на скамейку, надежно скрытую от взглядов посторонних.
—Мсье Лесдигьер, — зашептал будущий король Франции будущему маршалу, — у меня есть одна важная тайна. Я давно знаю вас как преданного борца за нашу веру и поэтому смело могу доверить ее вам. Хорошо, что мы встретились сейчас и здесь. Я бы и сам вас нашел, но получилось, что вы первым нашли меня.
Лесдигьер молчал, не понимая, куда клонит юный принц.
—Под нажимом своего отца и старой королевы, — продолжал тот, — я принял мессу, но в душе остался верен слову, данному моей матери. Все об этом знают, поэтому меня по–прежнему называют принцем еретиков, на что я, конечно же, не обижаюсь. Я жду только, когда можно будет покинуть Лувр, и тогда — к черту мессу!
— Мы знаем об этом, принц, — кивнул Лесдигьер, — а потому с нетерпением ждем, когда вы освободитесь из плена и вернетесь к себе на родину вождем обиженных и угнетенных.
— Сейчас не об этом, — деловито продолжал Генрих. — Как вы думаете, гугеноты доверяют герцогу Франсуа де Монморанси?
Лесдигьер опешил, потом неуверенно проговорил:
— Думаю, что да.
— И это верно, если учесть интересы Монморанси, лояльно относящегося к обеим партиям, но радеющего, прежде всего о благе государства.
— Принц, вы рассуждаете, как король.
— Я и есть король.
— Но ведь вам только двенадцать и жива еще ваша мать, королева Жанна.
— Она королева Наварры, а я буду королем Франции. Так сказал Нострадамус.
Лесдигьер промолчал, с интересом глядя на юного принца. В те времена авторитет Нострадамуса был необычайно велик, и никто не сомневался в предсказаниях великого мэтра.
Генрих продолжал:
—Я видел, как вы с озабоченным видом целый час бродили по дворцу, ища что–то. Судя по вашему спокойному лицу, я понял, что вы нашли то, что искали. Но я хочу вас предостеречь: откажитесь от своей затеи, у вас ничего не выйдет. Мадам Екатерина предусмотрела возможность подслушивания через дымоход. Вас сейчас же арестуют.
Мальчик замолчал, болтая ногами, едва достававшими до земли.
Лесдигьер опешил и уставился на принца, на минуту потеряв дар речи.
— Как вы узнали, ваше высочество? — наконец проговорил он.
— Очень просто, — пожал плечами Генрих. — Вы выходили из кабинета Монморанси — это значит, вы получили какое–то задание. Потом долгое время обследовали каждый уголок дворца. Я понял, что вы ищете способ подслушать разговор с испанцем.
— Действительно, все так и было, — произнес Лесдигьер, удивляясь прозорливости подростка. — Но как вы догадались про дымоход? — спросил он,
На это Генрих, снисходительно улыбнувшись, ответил:
— Да потому что ничего другого и придумать нельзя.
— Это правда. А откуда вы узнали про стражу?
— Мне сказала об этом Марго.
— А она?..
—Она слышала приказание своей матери.
Лесдигьер опустил голову и задумался. Выходит, этот план, на который он возлагал все надежды, с треском провалился. Что же теперь делать? Вдруг у него мелькнула мысль, нелепая, быть может, но дерзкая, отчаянная. Он порывисто повернулся к Генриху и спросил:
—Сир, быть может, вы мне поможете? Генрих Наваррский удивленно вскинул брови:
—Ба! Да вы уже называете меня королем! Но чем же я смогу вам помочь?
Оба с полминуты молчали, глядя себе под ноги и морща лбы, соображая. Наконец Генрих поднял голову, глаза его горели.
— Нам поможет женский пол, — объявил он. — Я привлеку к этому делу местных девчонок, с которыми я сейчас играл. Они живут в замке и знают тут каждую лазейку. Я уверен, они найдут способ подслушать разговор, который будет происходить в одной из комнат дворца.
— Сир, и вы доверите им эту тайну?
— Вы не поняли меня, господин гвардеец. Подслушивать буду я, они же только укажут мне место.
— Но согласятся ли они? Хорошо ли вы их знаете, сир?
— Еще бы мне их не знать! — воскликнул юный похититель женских сердец. — Я уже успел рассмотреть, какие у них ноги, каков объем талии и могу с уверенностью сказать, что Барбет прижимается нежнее, чем Жийона, а у Лозанны грудь больше, чем у Барбет.
— Сир! Но ведь мы едва приехали сюда…
— Ну и что же? — невозмутимо ответил Генрих. — Недостаток времени порою оправдывает решительное ведение военных действий. К тому же вы забываете, мсье Лесдигьер, что мы на юге, а я будущий король этой страны. Кому же, как не мне первому узнавать о достоинствах и недостатках бастионов противника, которые надлежит взять штурмом?
— И то, правда, — согласился Лесдигьер, улыбнувшись принцу. — Однако у меня есть некоторые опасения. Если ваши подружки вздумают разболтать о том, что они собираются помочь вам…
— Не волнуйтесь, они будут молчать, я позабочусь об этом. В конце концов, я — их король, и они обязаны помнить это. А сейчас идите, успокойте вашего герцога и ждите от меня известий. До встречи!
—Удачи вам, сир!
И, в восторге от того, что ему удастся сделать доброе дело в пользу истинной веры и этим «насолить» мадам Екатерине, Генрих Наваррский легко спрыгнул со скамейки и вернулся к своим наядам, которые уже проявляли признаки нетерпения, поглядывая через кусты в сторону скамейки.
Что касается Лесдигьера, то он вернулся во дворец.
* * *
С герцогом Альбой Екатерина лишь сухо поздоровалась, зная, какого рода беседа им предстоит. Они уединились в левом крыле замка, на втором этаже, в апартаментах, отданных королевскому семейству.
Испанец сразу же предрешил течение разговора одним своим видом. Роста выше среднего, чопорный, надменный, бородка клином, пышные седые усы, опущенные книзу, гордо посаженная голова на негнущейся шее покоилась в жестких брыжах, нос длинный, заостренный, в холодных глазах ни тени улыбки, наоборот — ледяной холод, презрение и властолюбие; таким предстал перед ней Альба. Он считал себя выше ее и потому сразу же отбросил светские условности. Он свободно говорил на французском языке, с едва заметным испанским акцентом. Так же хорошо он мог изъясняться на немецком и итальянском.
— Мадам, я пришел потребовать у вас ответа.
— Я могла бы дать его вашему королю, — Екатерина решила тактично поставить его на место. — Почему он сам не приехал?
— Он полон негодования. Его гнев настолько силен, что он не пожелал встречи с вами, возложив эту миссию на меня. Ваш адмирал, — продолжал Альба, — кажется, собирается, соперничать с Испанией в деле приобретения колоний в Новом Свете. Мне известно, что он отправил экспедицию в Бразилию, потом во Флориду, а сейчас он собирает эскадру в Дьеппе, намереваясь отправить в Америку господина де Лондоньера.
— Он ее уже отправил, — невозмутимо подтвердила Екатерина.
— Зачем? — отрывисто бросил Альба.
— Затем, что Франция, так же, как и Испания, желает осваивать новые земли и присоединять их к своей короне. Не все же только вам, в самом деле, порабощать дикарей.
— Испания первой открыла эти земли, и они принадлежат ей! Васко да Гама, Америго Веспуччи, Христофор Колумб — среди них нет ни одного француза и не должно быть. Приоритет принадлежит нам! Занимайтесь своими гугенотами, растите своих детей и не суйтесь туда, куда вас не звали.
Екатерина была оскорблена. Теперь ей были известны планы Филиппа, теперь она знала, как говорить с его послом.
Она резко поднялась и бросила надменный взгляд на испанца:
—Смотрите не подавитесь, милостивый государь, такой огромной костью: умерьте свой аппетит. Насколько мне известно, ваша страна — всего лишь жалкий щенок, лающий на громадного пса, превышающего его размерами во много раз. Как бы этот пес не сломал вам хребет!
Альба, только что присевший, тоже поднялся; взгляды их скрестились.
— Мы идем с современным оружием и несем цивилизацию в мир полуголых дикарей, живущих в соломенных хижинах и воюющих луками и копьями. В конечном итоге это даст победный результат. К тому же не забывайте, мы несем этим дикарям христианскую культуру и насаждаем католицизм, что одобрено самим папой! А вы? Чему научит их ваш адмирал? Читать кальвинистские проповеди и петь покаянные псалмы? Быть может, вы специально отправляете его туда, чтобы он основал там новую протестантскую республику на манер швейцарских кантонов?
— Весьма сожалею, что адмирал Колиньи исповедует протестантскую религию, — ответила Екатерина, — но другого адмирала у меня нет под рукой. Между тем я не собираюсь упускать возможность утереть нос вашему королю и вырвать из его лап кусок пожирнее. Кстати, Христофор Колумб, впервые попавший в эти земли, был генуэзцем, то есть — моим соотечественником. Что же касается истинного вероисповедания моих будущих подданных, то я решу этот вопрос, сообразуясь со своим правом и руководствуясь при этом указаниями моего святейшего родственника.
Альба понял, что она намекает на свое родство с папой, и замолчал. В его планы не входило ссориться с Ватиканом, его хозяин не простил бы ему такой грубой оплошности. Он посылал его сюда не за этим.
— Итак, каков же будет ваш ответ моему королю о распространении ереси во Франции? — нахмурившись, спросил Альба.
— Я в ответе только перед Господом Богом и святой церковью.
— Представителем которых я и являюсь, — парировал герцог.
— Вы приняли постриг? — И снова насмешливые взгляд и улыбка.
Альба скрипнул зубами:
— Я послан от его имени. Папа полон гнева.
— Вы о Филиппе, вашем короле? Пий IV не столь экспансивен.
— Не все ли равно, если речь идет об общих бедах?
— О каких же? — она изобразила простодушие.
Он наклонился к ней, сжигая ее своими черными глазами–угольями:
— Когда вы примете меры?
— Меры? Вы о чем? — продолжала ломать комедию Екатерина.
— Будто вы не понимаете! Бог доверил вам Французское королевство с тем, чтобы вы сделали его верным и послушным святой церкви. На деле же происходит иначе. У вас не страна, а гнездо ереси, а вы — королева еретиков!
— Осторожнее в выражениях, сударь! — в голосе зазвенели жесткие нотки. — Вы чересчур перегибаете палку.
— Ничуть. Моими устами говорит король Филипп.
— Неужели? Вы только что сказали, что посланы папой?
— Не пытайтесь завлечь меня в паутину хитроумной светской беседы; мы не французы, у нас это не принято.
— Ах, я совсем забыла, что беседую не со светским львом, а с покорителем ремесленников, женщин и детей.
— Вас не касается моя деятельность в Нидерландах, это наша провинция.
— Ну, еще бы, вы смотрите на Францию как на проселочную дорогу, по которой вам удобно вывозить награбленное добро.
— Вы, кажется, осмеливаетесь порицать политику испанского короля?
— Ничуть. Но я стараюсь отвечать в унисон своему собеседнику.
—Вы не ответили на мой вопрос в отношении еретиков. Екатерина, выдержав паузу, усталым голосом произнесла:
— У меня нет сил. Мне приходится действовать умом, компенсируя этот недостаток.
— Мы поможем вам силой, только скажите, — оживился Альба.
— Я не прошу вас об этом.
— Святая церковь не может ждать! Вы добьетесь того, что мы сами примем меры и сделаем всю Францию католической. Ибо так угодно Богу.
«И Филиппу!» — чуть не вырвалось у нее. Но она сдержалась и, мысленно похвалив себя за то, что так ловко повела беседу, вынудив испанца раскрыть карты, тут же с дрожью в голосе произнесла:
— И станете в ней хозяевами? Бог не допустит этого! Он дал власть мне! Я много выстрадала, прежде чем стать той, кто я теперь, и вы не вправе требовать от меня того, что угодно вам!
— Разве я сказал «мне»? Это важно для нашего общего дела, для торжества католической религии во всей Европе, во всем мире! А вы не хотите нам помочь.
— Что же я должна предпринять?
— Вы должны устранить главарей.
— Вы полагаете, я не думаю об этом?
— Вы слишком долго думаете.
Но она помнила и о другом. О том, что некому будет встать во главе протестантского войска, когда придет пора воевать с Испанией, вот–вот готовой придавить тяжелым сапогом израненную, многострадальную Францию. О том, что некому будет защитить престол ее сыновей, который окажется в руках либо ее зятя Филиппа II, либо Гизов, имевших родственные связи по всей Европе. Однако до нее доходили слухи, что трон, на котором сидит папа Пий IV, ее родственник по отцовской линии, уже зашатался. Может, поэтому этот кровавый герцог так нахален и смел в разговоре с ней? И она приняла решение изменить тактику, стать податливой, чтобы усыпить бдительность наместника Нидерландов. Надо бросить им первую кость, пусть они погрызут ее, выжидая, пока она бросит им следующую.
Вслух она сказала:
— Это вопрос времени.
— Повторяю, вы слишком медлите, это может для вас кончиться плачевно. Для чего вы издали эдикт о перемирии? — внезапно спросил испанец.
— Чтобы прекратить братоубийственную резню. Это остановит Реформацию во Франции.
— Полагаете, что после того как чуть не полвина вашего государства заразилась опасной болезнью, надлежит применить политику терпимости?.. Вам надлежит искоренять заразу и не допускать ее дальнейшего распространения. Начните с головы. Устраните самку, которая плодит ересь. А потом и ее самцов.
В соседней комнате послышался шум, потом сдавленный стон, но, увлеченные разговором, собеседники не заметили этого.
Понизив голос, испанец проговорил:
— Хотите, я подыщу вам человека, готового отправить на тот свет кого угодно?
Екатерина пренебрежительно усмехнулась:
— Во Франции тоже хватает мерзавцев, готовых за несколько ливров задушить собственную мать.
— Вы слишком медлите.
— Не торопите меня, это моя страна. Я сама знаю, что мне делать и когда.
— Не забывайте, что мы с вами соседи, которым надлежит жить в мире. Филипп недоволен вами. Близость еретички выводит его из себя. Позовите ее к себе, там легче будет с ней… — он понизил голос до зловещего шепота, — договориться.
Он предлагал убить Жанну, она поняла это. Но это означало оголить юг королевства, куда тотчас же беспрепятственно могут вторгнуться испанцы, которые пройдут огнем и мечом по стране, истребляя гугенотов и насаждая католицизм. Королева Наваррская и ее войско мешали этому. На это Екатерина пойти не могла. Но кость все же надо было бросить, и она сказала:
— Передайте вашему королю, чтобы спал спокойно. Я постараюсь своими силами расправиться с ересью.
— О каких силах вы говорите, мадам? Вы водите нас за нос. Ваши еретики обнаглели до того, что подняли руку на Гиза! Объявите им священную войну! Сожалею, что время Крестовых походов кануло в прошлое, я сам возглавил бы такой поход против ваших еретиков и стал бы вторым Монфором.
Внутри у нее все перевернулось. Будто мало французы пролили собственной крови, теперь об этом мечтает мерзкий выродок, которого зовут «кровавый герцог»!
—В самом скором времени, по истечении этого года, я принесу вам первую голову, — устало произнесла она.
— Чью?
— Одну из трех.
— Понимаю, — он криво усмехнулся. — А остальные?
— Последуют за ней.
— Останется еще молодая поросль.
— Эту срезать будет легче.
Альба успокоился. Прошел к окну, посмотрел вниз, вернулся:
— Я знал, что мы поймем друг друга. Я доложу моему королю, что королева Франции была и останется его верной союзницей в деле укрепления истинной веры, чему она предоставит неопровержимые доказательства.
— Быть может, они появятся еще раньше, нежели вы думаете, — добавила Екатерина, вспомнив об увлечении Карла охотой.
Она встала. Альба сдержанно попрощался с ней легким наклоном корпуса и степенно вышел, гремя коваными походными сапогами.
* * *
В комнате, соседней с этой, приоткрылась дверь; мальчик осторожно вышел и торопливо направился по коридору. Завернув за угол, сразу же наткнулся на дворянина, одетого в цвета дома Монморанси.
— Ваше высочество…
— Господин Лесдигьер, их встреча состоялась!
— Случилось то, чего мы опасались?
— Да, она собирается рубить головы вождям. Начнет с моей матери.
— Это приказал испанец?
— Он торопит ее, она боится их вторжения и потому согласна на все.
— Что она собирается предпринять?
— Этого она не сказала, но мы должны удвоить нашу бдительность. Этот убийца — страшный человек. Прощайте, Лесдигьер.
— Куда вы?
— К моей матери.
К ней Генрих вбежал запыхавшийся, взволнованный, тяжело дыша; лицо его было бледно. Жанна раскрыла ему объятия, он приник к ней:
— Мама, она хочет убить тебя!
— Кто? — не поняла Жанна.
— Тетка Екатерина.
Она взяла его голову в ладони, заглянула ему в лицо:
— Кто тебе сказал?
— Я сам слышал. Только что. Я подслушал ее беседу с испанцем.
Она поднесла руку к сердцу, глаза расширились от страха.
— И ты решился на это? Кто тебя надоумил?
— Мсье Лесдигьер.
Жанна тотчас послала за Конде. Тот вошел, ни слова не говоря, уселся, и юный Генрих Наваррский передал им содержание разговора, в результате которого их ждет преждевременная смерть.
Конде хватил ладонью по подлокотнику и вскочил на ноги:
— Я так и знал, что это свидание не сулит ничего хорошего! Эти убийцы тянут руки к Франции, как протянули их уже к Нидерландам.
— Что нам делать, Конде? — отозвалась Жанна, нервно шагая по комнате. — Старуха способна на все, ведь этот испанец угрожает благополучию ее сыновей.
— Прежде всего, надо сделать вид, будто нам ничего не известно, и следить за мадам Екатериной.
— До окончания путешествия она вряд ли на что–нибудь решится.
— Поэтому, мадам, вам не стоит покидать ее раньше времени, это сразу же вызовет подозрение, и она станет осторожной. Вы сделаете это по прибытии в Париж.
— Что предпримете вы для своей безопасности, принц?
— Я захвачу в плен все королевское семейство и двину войска на Париж.
— И повторится ошибка Амбуаза.
— Тогда нас предали. Сейчас мы более бдительны. Я все обдумал, ибо предугадывал результат их беседы.
— В Париже вы встретитесь с войсками коннетабля и сразу же попадете под огонь пушек Лувра, Бастилии и городских стен.
— Коннетабль не посмеет: иначе его пушки разметут в клочья королевское семейство. Ему будет обещана полная неприкосновенность, он сохранит за собой должность, звание и все свои титулы. К тому же он в известной мере миротворец.
— Как вы намерены провести эту операцию?
— Мы пошлем человека к Колиньи. Он соберет войско, и оно будет ждать в засаде где–нибудь близ Этампа.
— Ваш гонец не успеет.
— Успеет. Кортеж движется медленно, за это время можно побывать в Лондоне и не спеша вернуться обратно.
— Вы хорошо все обдумали?
— Провала быть не должно. Другого такого случая может не представиться. Перемирие слишком затянулось, гугеноты и католики по–прежнему косятся друг на друга, в воздухе пахнет грозой. Если первыми не нападем мы, то нападут на нас они. Судьба дает нам шанс, мы должны им воспользоваться.
— Значит… — Жанна с трудом смогла произнести эти слова, — государственный переворот?
— Сейчас или никогда, Жанна! Пора менять тухлую кровь Валуа на свежую — Бурбонов! Сил у нас достаточно. Отряда гугенотов в тысячу человек, не считая нашей охраны, вполне хватит, чтобы захватить в плен весь королевский поезд со всеми потрохами. О, они у меня еще попляшут, эти хилые выродки угасающего рода вместе с их старой хитрой лисой и кардиналом–убийцей.
Конде был решителен и скор на действия.
— Что будет дальше, Конде? — Жанна вперила в него горящий взгляд. — Сможем ли мы бороться с ними?
— Нам помогут германские протестантские князья, Швейцария, Англия, Бельгия! Мы будем бороться до конца, все равно этим должно когда–нибудь кончиться.
— А Валуа? — спросила она. — Какая участь ждет их?
— Бастилия! — коротко ответил Конде.
— Кто же из нас займет трон французских королей?
— Вы, мадам, — не моргнув глазом, ответил принц. — Вы будете королевой Франции и Наварры.
Она пытливо вглядывалась в его лицо, пытаясь прочесть по нему, лукавит ли он. Но не прочла ничего.
— А вы? А Колиньи? — спросила она.
— Мы останемся, как и были, вашими преданными вассалами. В самом деле, ведь управляет же Англией женщина–протестантка!
— Нет, Конде, — твердо отрезала Жанна, — мне достаточно моего наваррского королевства. Я уступаю тот пост вам. Во Франции никогда не было королев. Этот трон для мужчин.
— Польщен той высокой честью, которую вы мне оказываете, моя королева, — с поклоном ответил Конде. — Однако должен напомнить, что сын ваш стоит ближе к трону, нежели я.
—Мой сын еще слишком юн, — попыталась возразить Жанна Д'Альбре.
Конде улыбнулся и ответил:
—В таком случае мы с адмиралом будем его первыми министрами и наставниками в деле управления государством.
Жанна прослезилась. Она никак не ожидала такого благородства от своего соратника по борьбе.
— Итак… решено?
— Решено, — коротко ответил Конде.
Она в задумчивости прошлась по комнате — строгая и величавая. Она думала, остановившись у окна. Конде ждал. Внезапно она резко повернулась:
— Кого вы думаете послать к адмиралу?
— Матиньона. Вернее человека не найти. Его отсутствия никто не заметит.
— Подумайте, принц, это должен быть человек, преданный коннетаблю. Вряд ли адмирал решится на такие действия, не заручившись поддержкой Монморанси. Тот не примет участия в перевороте, но и не станет мешать.
— Вы полагаете, что в наши планы надлежит посвятить коннетабля?
— Или его сына. В этом деле необходимо иметь сильного союзника, это принесет свои плоды. Гвардейцы герцога, среди которых есть и протестанты, не станут защищать королеву–мать, не получив на то приказа своего хозяина.
— А если Монморанси заупрямится? — спросил Конде. — Я говорю о сыне. Имеем ли мы право рисковать?
— Франсуа Монморанси отличается терпимостью в вопросах веры; мир и благополучие в королевстве волнуют его больше, чем католиков и гугенотов. Узнав о встрече с испанцем, он поймет, что результатом ее может явиться новая гражданская война. Устранение же семейства Валуа пройдет бескровно, почти без потерь. Все произойдет неожиданно, и когда опомнятся, будет поздно. Речь идет об установлении протестантской республики, и такие люди, как Монморанси, не должны оставаться в неизвестности.
— Итак, вы полагаете, что Колиньи…
— Адмирал должен быть уверен, что Монморанси известны наши планы: это послужит ему порукой лишней безопасности, и он станет действовать решительнее и смелее. Вы ведь знаете, как он бывает порою нерешителен.
— Увы, мне это известно.
— И еще. Если поймают вашего посыльного, это сразу же вызовет подозрение, и Екатерина догадается о подслушанном разговоре. Если возьмут человека Монморанси, то герцог скажет, что он послал гонца с каким–то поручением по своим делам. Ему она поверит: его жена ведь тоже Валуа. Теперь, Конде, остается найти такого человека.
— Я помогу вам, — внезапно сказал Генрих Наваррский, все это время следящий за ходом беседы. — Человека этого зовут Лесдигьер, это он подал мне мысль подслушать злополучный разговор.
— А ведь и вправду, я совсем не подумала об этом! — воскликнула Жанна.
— А ему зачем это нужно? — удивился Конде.
— Ему это поручение дал маршал.
— Герцог Монморанси? И вы рассказали Лесдигьеру о результатах беседы?
— Да, я встретил его в коридоре.
— Выходит, герцогу уже все известно?
— Разумеется.
Конде и королева Наваррская переглянулись.
— Это облегчает нашу задачу, — произнес Конде. — Но вот вопрос: к чему понадобилось герцогу узнавать содержание этого разговора?
— Думаю, что герцог — наш союзник. Во всяком случае, не враг. Согласовав услышанное со своим отцом, он приложит усилия, чтобы предотвратить эти планы. Выждав момент, они вдвоем постараются предупредить того, кого флорентийка изберет своей жертвой.
— Для чего им это нужно?
— Для снискания лишней популярности. Тем самым они заслужат одобрение у протестантов; как знать, не пригодится ли это в будущем; всегда надо уметь заглянуть вперед.
— Кстати, принц, — обратился Конде к Генриху, — как вам удалось подслушать разговор?
— Мои подружки показали мне дыру в стене, которой многие пользуются в этом доме, но не для того, чтобы подслушивать, а чтобы быть зрителями любовных сцен: в комнате стоит роскошная кровать. Отверстие закрывает висящая на стене картина, а с другой стороны повесили гобелен, в котором проделали небольшую дырку. Правда, пришлось встать на стул: отверстие находится высоко. С этого стула я и упал, когда услышал, что маме грозит беда.
— Бедный мой мальчик! — и Жанна с улыбкой обняла сына.
— Ну что ж, теперь все ясно, — произнес Конде. — Мне остается пойти к герцогу Франсуа и разработать с ним план наших дальнейших действий. Хорошо все же, что мы с ним подружились в результате той злополучной дуэли.
— Будьте осторожны, Людовик.
Конде отправился к маршалу и находился у него с полчаса. О чем они говорили — неизвестно, но по истечении этого времени к ним явился Лесдигьер. Через четверть часа он вышел и приказал подать ему лошадь. Но тут случилось неожиданное. Во дворе, где стояли экипажи, Лесдигьера увидела королева–мать и подозвала к себе. Недоумевая, Франсуа подошел и поклонился ей.
—Господин гвардеец, — сказала Екатерина с любезной улыбкой, — знаете ли вы, что одна из придворных дам весьма недовольна вашим невниманием к ее особе?
У него отлегло от сердца.
— Ваше Величество, — ответил молодой человек, — я всего лишь простой солдат и никак не мог предположить, что одна из дам вашего окружения соблаговолит обратить на меня внимание.
— Не притворяйтесь, сударь, вы знаете, о ком я говорю. Эта дама принадлежит к свите герцогини де Монморанси.
— Если эту даму зовут баронессой де Савуази, то я крайне удивлен, Ваше Величество, что она обратилась к вам с подобной жалобой: это на нее не похоже.
— Вы что же, сомневаетесь в моих словах, господин Лесдигьер?
— Как можно, Ваше Величество! Я только хотел сказать, что она должна знать: мой хозяин очень строг, долг службы для него превыше всего, и он не любит, когда его слуги пренебрегают своими прямыми обязанностями ради общения с прекрасным полом.
— Уж не предлагаете ли вы мне стать сводницей, сударь, или, на худой конец, посредницей?
— Прошу простить меня, Ваше Величество, если вы именно так поняли мои слова. Я никогда не дерзнул бы сказать подобное королеве Франции, если бы она не выказала желания принять участие в амурных делах своих подданных.
— Я поняла вас, — ответила королева–мать, — и, желая выпутаться из трудного положения, в котором мы оказались, прошу вас в продолжение всего остального путешествия ехать слева от королевской кареты. Так вы будете у меня на виду, и мне не придется терзать свое сердце созерцанием унылого личика прекрасной баронессы, которая поедет в экипаже вместе с моей приемной дочерью.
— Как, Ваше Величество! Вы хотите сказать, что госпожа баронесса поедет с вами в одной карете?
— Что ж тут такого? Она будет сидеть напротив меня.
— Но… как же королевские дети?
— Они выразили желание ехать верхом, и я не хочу им в этом препятствовать.
— Весьма польщен такой честью, государыня, — сказал Лесдигьер, поклонившись, — однако должен заметить, что ваш приказ в отношении меня вызовет недовольство маршала, привыкшего всегда видеть меня рядом.
— Не беспокойтесь по этому поводу, я сама переговорю с маршалом. Ну а чтобы вам не быть слишком стеснительным в обществе стольких дам сразу, вы возьмете в попутчики Матиньона; он поедет с вами рядом, по левую руку.
Она еще раз улыбнулась, хищным взглядом оглядела стройную фигуру молодого гвардейца и закончила беседу словами:
—По дороге мы с вами мило поболтаем, не правда ли? Я нахожу в вашем лице занятного собеседника.
И они расстались.
Теперь Лесдигьер не мог покинуть двор, ибо за ним следило око Екатерины, а между тем, по убеждению Монморанси и Конде, заменить его было некем. Решено было подождать дня отъезда. Что–то могло измениться по пути следования, что освободило бы Лесдигьера от постоянного надзора, а маршала Монморанси — от необходимости объяснений.
Королева–мать сказала правду: в день отъезда Лесдигьер действительно увидел у дверей королевской кареты Диану де Франс и Камиллу де Савуази. Он быстро подошел к ним и раскланялся.
— Лесдигьер, вы недавно виделись с королевой–матерью? — спросила Диана.
— Да, мадам.
— И вы, наверное, удивлены ее желанием, так же, впрочем, как и мы с баронессой?
— И это правда, мадам.
— Надеюсь, что просьба Ее Величества не пойдет вразрез с вашими принципами верности службе. К тому же, — добавила она с улыбкой, поглядев на свою подругу, — вам и самому, надеюсь, будет приятно ваше новое место, которое доставит удовольствие и вам, и даме вашего сердца. Ну и Ее Величеству, разумеется.
Все с той же улыбкой она уселась в экипаж, оставив влюбленных наедине.
— Камилла, что вы наделали? — вполголоса проговорил Лесдигьер, подходя вплотную к баронессе. — К чему эта ваша просьба, которую королева превратила в приказ?
— Какая просьба, Франсуа?
— О том, чтобы я ехал рядом с каретой, где будете находиться вы.
Баронесса удивленно поглядела на него:
— Я ни о чем не просила ее.
— Как! Разве не вы пожаловались мадам Екатерине на недостаток внимания, которое я вам уделяю?
— Да разве я посмела бы, Франсуа? С какой стати я стану изливать перед ней свою душу?
— Ну, а… Диане… ты тоже ничего не говорила?
— Нет, Франсуа.
И тут Лесдигьера осенило. Хитрая Екатерина обо всем догадалась! А может быть, их предали? Как тогда, в Амбуазе? И королева, щадя молодого гвардейца, который, кажется, пришелся ей по душе, не захотела отпускать его от себя, таким образом, сохраняя ему жизнь? Или, узнав о заговоре, она держит его возле себя, чтобы расстроить их планы?
Поразмыслив, Лесдигьер понял, что королева решила на всякий случай обезопасить себя от любой неожиданности, которую могут выкинуть гугеноты по пути их следования, где протестанты особенно многочисленны и сильны. А поскольку самыми «опасными» сподвижниками главарей она считала Матиньона и Лесдигьера, то именно их она и решила держать постоянно на виду.
Успокоив себя, таким образом, Лесдигьер разыскал маршала. Разговор этот был вполне естественен и не мог вызвать никаких подозрений, поэтому Лесдигьер, вскочив на коня, спокойно занял то место, которая определила ему королева–мать.
К слову сказать, Лесдигьер не ошибся в своих предположениях: двор тронулся в путь без соблюдения всяких мер предосторожности.
По прошествии четырех месяцев путешествия королевский поезд прибыл в Шатобриан, в замок Анна де Монморанси. Здесь короля встретил наместник Бретани виконт де Мартиг, фанатичный католик; ему были даны указания о соблюдении пунктов эдикта о терпимости к протестантам.
6 ноября двор достиг Анжера и расположился в старинном замке, на берегу реки Майенн.
Замок этот возводил еще в IX веке граф Анжуйский, а в 30–х годах XIII столетия его достраивал Людовик Святой, один из сыновей которого стал родоначальником династии Бурбонов.
Королева–мать не забыла своего обещания герцогу Альбе и решила именно здесь привести в исполнение свой план, ибо это был уже не юг, и протестантская группировка в этих краях не была столь сильной, а потому можно было не опасаться массового выступления гугенотов, поводом для которого послужила бы месть.
В связи с этим она повелела готовиться всем к охоте. Она нашла человека, которому надлежало случайным выстрелом убить Конде. На охоте такое иногда случается, и подозрение не пало бы на нее. К примеру, собачка могла случайно соскочить с пружины, когда стрелок насыпал порох в дуло аркебузы. Ему было обещано за это хорошее вознаграждение, и он согласился, не понимая, что тем самым простился с жизнью, как в случае удачи, так и при промахе. Если Конде будет убит, его тут же разорвут на части гугеноты, не слушая никаких объяснений. Но, даже избегнув этой участи, убийца неминуемо будет приговорен: Екатерина позаботится, чтобы немедленно убрать свидетеля ее преступления.
Но благодаря любвеобильной натуре юного Генриха Наваррского, позволившей ему найти сторонников из числа женского пола, обитающего в замке города Байонны, а также благодаря герцогу Монморанси, который, желая узнать планы хитроумной королевы, сам того не зная, спас жизнь принцу Конде, это мероприятие сорвалось.
На рассвете, как только охотники выехали со двора, принца немедленно плотно окружили гугеноты, которых прикрывали с тыла гвардейцы Монморанси.
Тут впервые у королевы и возникло подозрение, что их разговор с испанцем был подслушан. Когда тронулись дальше, с лица ее не сходило озабоченное выражение, она часто бросала подозрительные взгляды на Лесдигьера и Матиньона, но, видя безмятежное выражение лиц обоих, успокоилась.
Был полдень. Солнце, несмотря на ноябрь, все еще светило откуда–то из–за Пиренеев, согревая последним теплом правые бока лошадей и всадников.
Поезд лениво двигался по проселочной дороге. Все ехали молча, погруженные каждый в свои мысли. Тишину нарушал только монотонный цокот копыт, да скрип колес обозных повозок. Многие спали — кто сидя в седле, кто находясь в телеге, карете или носилках, что было немудрено, ибо люди уже порядком устали мотаться по дорогам королевства. Не избежала этого и королева. Убаюканная равномерным покачиванием кареты, она сама не заметила, как заснула. Лесдигьер догадался об этом, увидев улыбающуюся баронессу, сидящую лицом к нему, напротив королевы. Заглянув в карету и убедившись, что Екатерина пребывает в объятиях Морфея, он дал знак Матиньону. Тот, сразу же поняв, в чем дело, немедленно присоединился к Монморанси и Конде, ехавшим вместе позади них. Через несколько минут он снова занял свое место и кивнул Лесдигьеру. Тот, натянув поводья, отстал на целый корпус лошади, и его место тут же занял другой всадник, своим обликом так похожий на Лесдигьера, что только начав говорить с ним, можно было понять о подмене. Камилла, видя все эти манипуляции, раскрыла рот от удивления, но подъехавший всадник жестами показал, чтобы она молчала и попыталась заснуть. Баронесса поняла его и тут же притворилась спящей. Теперь, если ее спросят, у нее будет твердое алиби.
А Лесдигьер тем временем отстал от поезда, незаметно свернул в первую же попавшуюся рощу, вплотную примыкавшую к дороге, и скрылся.
Часа через полтора поезд остановился: надо было напоить лошадей, да и самим немного размяться. Теперь, если бы даже и выслали погоню, Лесдигьера было уже не догнать. Поэтому всадник, заменивший его, снова занял свое место в отряде, сменив одежду на ту, что была у него раньше.
Королева–мать, выйдя из кареты, сразу же обнаружила пропажу и бросилась к Монморанси:
— Герцог, куда подевался ваш лейтенант? Маршал выразил недоумение:
— Мой лейтенант, Ваше Величество? Вы о ком?
— Я говорю о Лесдигьере.
— Ах, о нем… Его я отправил в Париж для выполнения важных поручений, связанных с прибытием королевского поезда.
— Мы что, прибываем в Париж завтра?
— Но ведь и он прибудет туда не завтра, Ваше Величество.
— Почему вы не предупредили меня?
— Потому что вы спали, государыня.
— Вы могли отправить его на первой же остановке, сейчас.
— Я побоялся, что вы наверняка не отпустили бы его.
— Что же в таком случае помешало бы вам послать другого?
— Поручение такого рода, а также и другое, которое я ему дал, может выполнить только господин Лесдигьер, Ваше Величество.
— А что это за второе поручение?
— О, оно личного плана, и мне не хотелось бы посвящать Ваше Величество в свои амурные дела.
— Вы обманываете меня, герцог. Берегитесь, вы играете с огнем!
— Государыня, я говорю вам чистую правду.
Екатерина нахмурилась. Второй уже раз подозрение ядовитой змеей закралось к ней в душу. И снова она поставила на карту искренность Монморанси, не веря в то, что он замышляет что–то недоброе против нее.
Путешествие тем временем продолжалось.
Вскоре были в Туре, одном из крупнейших портов на Луаре, торговом и промышленном центре, славящемся производством мануфактуры и оружия.
После Туры, Амбуаза и Блуа королеве–матери вздумалось повернуть на Мулен. Именно там она собиралась созвать ассамблею высшей знати королевства и попытаться окончательно примирить остававшиеся до сих пор враждебными между собой семейства Гизов, Монморанси и Шатильонов. И этим оправдывался столь неожиданный поворот.
Но по дороге Екатерина решила сделать еще один крюк. Ей пришла фантазия навестить Диану де Пуатье, герцогиню де Валантинуа, бывшую свою соперницу, любовницу ее мужа, жившую в замке Шомон на Луаре. Конде был прав, когда заверял Матиньона в том, что Екатерина Медичи не упустит возможности еще раз побольнее уколоть бывшую всесильную фаворитку Генриха II, — одним своим появлением дать ей понять, каких высот достигла она и в какую пропасть свалилась Диана.
Тонкий знаток женских душ, Конде криво усмехнулся, когда увидел, что они подъезжают к замку, в котором жила или, вернее, доживала свои последние дни женщина, которой подчинялся сам король, женщина, которая из кабинета своего дворца могла решать судьбы Франции и других государств, женщина, которую считали королевой и чьи приказания исполнялись так же, как и самого короля.
ГЛАВА 3. ДИАНА ДЕ ПУАТЬЕ
Замок Шамон был построен в живописной долине Луары в XV веке королем Людовиком XI. Вид его мрачен и зловещ; так и кажется, глядя на него, что его стерегут чудовищные монстры и драконы, изрыгающие пламя.
Замок несколько раз подвергался приступу неприятеля, но ни разу не был взят.
Однако внутри все эти угрюмость и страх, навеянные внешним видом замка, сразу же пропадали. Здесь были прекрасные сады, аллеи, цветники, фонтаны с водой, а архитектура построек, а также внутренняя облицовка стен указывали на резкий контраст между мрачным Средневековьем и изящным Возрождением.
Приезд огромного королевского поезда с придворными и дворцовой челядью вызвал большой переполох в замке. Никто не ожидал королевское семейство, и только хозяйка дома, казалось, нисколько не удивилась непрошеным гостям. Выйдя навстречу им в элегантном сером платье, украшенном драгоценностями, она со сдержанной, полной достоинства улыбкой оглядела все это сборище усталых, разодетых в разноцветные наряды людей, величаво поклонилась членам королевской семьи, приветливо кивнула зятю и раскрыла объятия дочери Диане. Придворные смотрели во все глаза на эту властную, порой жестокую женщину своего времени и вспоминали то, что они слышали о ней. Дамы приветствовали ее легкими реверансами, мужчины, восхищенные неувядающей красотой и манерой держать себя гордо и независимо, склонялись перед ней, срывая с голов шляпы.
Екатерина от досады закусила губу. На нее никто не смотрел, все взоры были устремлены на Диану де Пуатье, это красивую женщину, несмотря на ее шестьдесят шесть лет, эту некоронованную королеву Парижа времен Генриха II. Екатерина с опозданием поняла, что проигрывает во всех отношениях, как и прежде, этой вечно юной Диане, хотя была моложе ее на целых двадцать лет. Поэтому она не торопилась подняться на крыльцо и встать рядом с Дианой де Пуатье, которую всегда тайно ненавидела, которую она надеялась победить своей королевской властью, но оказалась побежденною сама. Ибо сила духа и страсти, читаемые на лице этой женщины, и властный вид ее яснее ясного говорили каждому, кто здесь настоящая королева. Не по праву рождения, а по красоте, по одному молчаливому воздействию своему на окружающих.
Пауза затягивалась. Медичи, чувствуя это, бледнела и все же не трогалась с места. Догадавшись о борьбе, происходившей в душе флорентийки, Диана пришла ей на помощь. Величественным жестом, указав на раскрытые двери дворца, она с улыбкой пригласила:
— Прошу вас, Ваше Величество.
Потом легкий наклон головы в сторону короля:
— И вас, сир. И к остальным:
— Прошу вас, господа, входите! Здесь вы у себя дома.
И, видя, как никто не решается первым переступить порог, грациозно вошла внутрь, подавая пример гостям.
— Богиня! — прошептал Матиньон на ухо Конде, когда они поднимались по ступенькам. — Когда она появилась, мне показалось, что солнце вспыхнуло ярче.
Конде так же негромко ответил ему:
— Если все тело этой римской Венеры так же прекрасно, как лицо, я бы с радостью затащил ее в постель, а потом разделил бы с нею трон, если бы к тому шло дело.
— Принц, вам завидовали бы все боги Олимпа!
— А я тут же попросил бы их низвергнуть молнию и испепелить в прах старую жирную флорентийскую свинью, ковыляющую за ней.
Оба рассмеялись, но тут же прикрыли рты ладонями, боясь привлечь к себе излишнее внимание. Впрочем, Конде тут же прибавил:
—Интересно, Матиньон, хорошее ли вино в доме этой богини? Если это так, клянусь рясой Кальвина — я женюсь на ней! Вот только напьюсь, как следует, и женюсь. А Франсуазу — к черту!
Между тем хозяйка дома привела приезжих в гостиную. Все расселись за столы, уже заставленные вином и прохладительными напитками. Потом подали обед. Наевшись и напившись, придворные разбрелись кто куда: одни пожелали отдохнуть, другие отправились гулять в парк, третьим вздумалось осмотреть дворцовые постройки, четвертые проявили интерес к живописи и скульптуре, представленным в коридорах и залах дворца творениями Рафаэля, Палисси, Тициана, Челлини и других.
Ужин прошел уже несколько оживленнее, и, когда подали десерт, фрейлины и их кавалеры, разгоряченные вином, принялись рассказывать анекдоты о придворной жизни.
Разговор незаметно перешел на тему брачных отношений и любви, что неизменно вызвало упоминание о рогатых мужьях и одураченных женах. Говорили в основном красивые о некрасивых, молодые о старых, замужние о незамужних, или наоборот.
Конде, Матиньон и герцог Монморанси продолжали бражничать за столом в обществе гугенотов и некоторых дам, а Диана де Пуатье уединилась с дочерью в своей спальне.
Им было о чем поговорить, этим двум женщинам. Разговор, начавшийся, как и следовало ожидать, с повседневных дел и забот перекинулся в прошлое, и Диана де Пуатье, найдя в лице своей дочери внимательного и терпеливого слушателя, принялась вспоминать.
— После смерти коннетабля Карла Бурбонского, — рассказывала она, отвечая дочери, как она попала ко двору, — король взялся за уничтожение тех, кто слишком хорошо служил Карлу, и в числе первых приговорил к смерти моего отца. Я его очень любила и пожертвовала собою ради того, чтобы вымолить у Франциска прощение.
— И король тебя обманул? — спросила Диана де Франс, хорошо зная, как порою монархи исполняют свои обещания.
— Нет, король меня не обманул.
— А потом?
— Потом он уехал воевать с Карлом V, а я… я стала любовницей его сына, твоего отца Генриха II. Он был тогда дофином, а у короля, едва он вернулся из мадридского плена, появилась новая любовница взамен графини Шатобриан. Это была некая Анна де Писсле, впоследствии ставшая герцогиней Д'Этамп. Женщина весьма волевая, она сумела сплотить вокруг себя именитых людей королевства, что представляло собой сильную партию, оппозиционную моей. Она властвовала над всем двором и сердцем короля, а мне досталось лишь сердце дофина. В борьбе за власть, за наибольшее влияние при дворе мы с ней постоянно скрещивали мечи и стали непримиримыми врагами. Но, — внезапно улыбнувшись, спохватилась Диана де Пуатье — к чему я все это тебе рассказываю, дочь моя, ведь тебе и без того об этом известно.
— Не совсем, матушка, — ответила Диана Французская. — Сведения о тех временах весьма противоречивы. Кто же, как не вы, расскажет мне обо всем правдиво и без утайки?
— Не могу не согласиться с тобой, — проговорила Диана де Пуатье, — К тому же мне надо раскрыть тебе одну важную тайну, касающуюся твоего рождения…
Однако случилось так, что герцогиня открыла дочери тайну лишь перед самой своей смертью.
Диана де Пуатье, обладая хорошей памятью и не потеряв нити повествования, продолжала:
— После смерти канцлера Дюпре его место занял господин Пайе, мой очень хороший друг. Потом ко мне перешел Монморанси. Оставался адмирал Шабо, и вот тут–то герцогиня вступилась за него, последнего своего защитника. Но Пайе обвинил его в беззакониях и воровстве и затеял против него судебное дело. Он был осужден и приговорен к изгнанию, однако по ходатайству герцогини король простил адмирала, но сердце несчастного не выдержало позора, и он скончался.
Тем не менее, моя соперница не успокоилась. В результате хитроумных происков в деле восстания жителей Гента ей удалось добиться опалы коннетабля, который вернулся ко двору после смерти Франциска и ссылки канцлера Пайе, уличенного в превышении своих полномочий. Герцогиня на короткое время снова оказалась у власти, но звезда ее уже закатывалась. Смерть короля Франциска сразу все изменила: бывшая интриганка оказалась не у дел, ее ближайшие сподвижники кардинал де Турнон и маршал Д'Аннебо были уволены. Вместо них появились новые люди: коннетабль Монморанси, маршал Сент–Андре и герцог Гиз — иными словами, те, которые держали мою сторону. Но тотчас подняла голову королева Медичи вместе с ее итальянцами. Однако она не учла, что с удалением опальной герцогини я, а не она, королева, заняла первое место в душе и на ложе нового короля.
К сожалению, король Генрих своей жестокостью по отношению к протестантам окончательно посеял вражду между ними и католиками. Теперь уже дело не могло решиться миром.
Что касается герцогини, то я простила ей все прегрешения и интриги против меня и позволила ей удалиться в одно из своих поместий, хотя могла бы сделать ее последней нищенкой. С тех пор, говорят, она приняла Реформацию и помогает гугенотам.
Так или иначе, я ее не осуждаю. Ей сейчас около шестидесяти, и мы с ней всего лишь осколки старины.
Диана де Пуатье, немного помолчав, призналась:
— Король очень любил меня в то время. Мое влияние на него было безграничным, он просто был от меня без ума. Его жена, Катерина Медичи, все это прекрасно видела, но она была моложе, она была королевой и потому, вооружившись терпением, молча, ждала своего часа.
— Она ведь могла прогнать вас, отправить в изгнание! — воскликнула Диана.
— Не могла. Вздумай Екатерина поднять против меня голос, я тут же поставила бы ее на место, у меня были для этого средства и люди, а в запасе всегда оставался король, который исполнял любой мой каприз.
Бывшая королевская фаворитка умолкла, чтобы передохнуть. Ее дочь сидела молча, не шелохнувшись, глядя на мать и думая о том, какая пропасть разделяет эти два царствования: прошлое и нынешнее.
— Однако я не сказала бы, — продолжала Диана де Пуатье, — что мы с Катериной жили непримиримыми врагами. Я понимала, конечно, ее чувства ко мне, но внешне она никак их не проявляла, наоборот, при встрече со мной всегда была мила, нежна и обходительна. Откровенно говоря, как женщину я жалела ее. Однажды она серьезно заболела, и я приняла в ней самое живое участие, молилась за нее, посылала ей своих врачей. Мне не хотелось, чтобы она умерла.
— Ты проявила истинное милосердие, мама, — сказала Диана, не замечая, что перешла на «ты».
— Нет, дочь моя, скорее это был эгоизм. Мое положение при королеве меня устраивало. Что сталось бы при новой супруге короля, если бы этой вздумалось умереть? Окажись та моложе, красивее, властолюбивее — и вот уже король у ее ног, а не у моих. И тогда — прощай всё, а потом — изгнание и уединение, как вот сейчас. И, желая упрочить свое положение, я выдала вас обеих замуж: тебя за герцога Фарнезе, твою сестру — за Клода Омальского. Ты была тогда совсем юной, и в том же году осталась вдовой.
Незадолго до кончины короля Гизы надумали породниться с семейством Валуа и выдать замуж свою племянницу Марию, дочь их сестры Марии Шотландской, за дофина Франциска. Мне надо было что–то противопоставить этому союзу, путем которого Гизы тянули руки к престолу, и мне пришлось выдать тебя за сына коннетабля Монморанси. Однако, как тебе известно, он уже был женат без согласия родителя. Требовалось разрешение папы на расторжение этого брака, однако тот не спешил, не желая возвращения Монморанси в противовес Гизам, с которыми был в родстве. Но я очень хорошо попросила короля, и он издал указ, запрещающий браки без ведома родителей. Парламент одобрил его, и брак был расторгнут.
Но Гизы все–таки добились своего: свадьба состоялась, популярность их все более росла, моя же угасала. Я старела, а двор с появлением Марии Стюарт молодел, и королю это нравилось. Привычка иметь меня рядом постепенно таяла, на смену пришла привязанность к невестке и ее окружению из юных дев, которых Мария привезла с собой из Шотландии.
В довершение ко всему королю вздумалось влюбиться в некую Джейн Флеминг, шотландку, любимицу Марии Стюарт. Гизам это было на руку, ибо они стремились поскорее избавить короля от моего влияния; Катерину Медичи это тоже устраивало, ибо появилась соперница, с которой при необходимости справиться будет намного легче. Вскоре новая привязанность короля принесла свои плоды: у леди Флеминг родился мальчик, названный Генрихом в честь отца.
— Мне знакома эта история, — произнесла Диана де Франс, — и я знаю, что мой брат Генрих живет сейчас в Сен–Жан–Д'Анжели. Надо будет навестить его.
— Что ж, повидайтесь, но помни, что Екатерина Медичи весьма ревниво относится ко всем родственникам, в том числе к незаконнорожденным, видя в каждом претендента на престол своих сыновей.
Обстоятельства гибели твоего отца тебе хорошо известны. В то время я была еще сильна, но все решила в конечном итоге его преждевременная смерть. Едва он умер, Катерина и Гизы сразу же поделили власть. Коннетабля сослали, а меня, отобрав у меня все, чем я владела, сослали в замок Шомон, и вот теперь я здесь. Здесь, видимо, мне суждено и умереть, хотя я предпочла бы, чтобы это случилось в Анэ.
— Ну что вы, матушка! — горячо запротестовала Диана. — Вы еще так прекрасно выглядите, вам ли говорить о смерти?
Великая сенешальша Нормандии, как называли Диану де Пуатье ее современники, только горестно улыбнулась. И только тут ее дочь заметила целую сеть незаметных на первый взгляд морщин, избороздивших ее лицо.
— Я это чувствую, — сказала Диана де Пуатье уставшим голосом. — Я ждала тебя. Я знала, что ты приедешь. И этот королевский поезд, и нарядное придворное общество — все это я вижу в последний раз.
Диана со страхом смотрела на мать, сжимая ее ладони в своих.
— Это пронеслось как видение, напомнившее мне у врат вечности о моей былой славе, о бурных днях моего могущества, — продолжала старая герцогиня. — Этот разговор — последний всплеск памяти, одна из нескольких тончайших ее нитей, рвущихся одна за другой. Я стану никому не нужной, когда порвется последняя.
— Ты будешь нужна мне! — воскликнула Диана со слезами на глазах. — Потому что ты моя мать, а я твоя дочь!
— Тогда останься со мной, пусть они едут дальше. Мне не будет так тяжко одной… ведь ты так редко навещаешь меня.
Диана бросилась в объятия матери и стала осыпать поцелуями ее прекрасное, но уже заметно увядающее лицо.
—Я сделаю так, как вам хочется, матушка! И я буду с вами до тех пор, пока вы сами не прогоните меня от себя.
Герцогиня де Валантинуа тихо улыбнулась и обняла дочь. Слезы одна за другой заструились по ее щекам.
Тесно обнявшись, будто две жертвы, которым позволили это сделать перед тем, как взойти на эшафот, они так и просидели до утра.
Утром королевский поезд вновь тронулся в путь, но уже без Дианы Французской. По просьбе матери, почувствовавшей внезапно приближение смерти, она увезет ее в родовой замок Анэ, и там старая герцогиня умрет у нее на руках четыре месяца спустя.
…Следующим пунктом маршрута королевского двора был Мулен.
