Прошел год, как Зороастр появился в Стаккаре.

Было прекрасное весеннее утро, солнце ласково светило над розами, еще блиставшими росою. В одном из внутренних покоев дворца царь полулежал на широком ложе, на которое сквозь проделанное в потолке окно падали теплые солнечные лучи. Он с глубоким интересом следил за представлением индийского фокусника, который недавно прибыл ко двору и которого он призвал в это утро, чтоб наполнить случайный час досуга; когда царь не был поглощен государственными делами или войною, он охотно отдавался какой-нибудь забаве, так как его беспокойный нрав и деятельный ум требовали постоянного занятия.

Атосса сидела возле Дария на резном стуле, перебирая в пальцах нить дорогого жемчуга. Два копьеносца неподвижно стояли у дверей.

Фигляр подбросил острый нож и поймал его, затем подбросил два, три ножа, быстро увеличивая число их, так что вскоре в воздухе уже кружилось два десятка блестящих клинков, которые он проворно подбрасывал, ловко подхватывал то одною рукой, то другою и снова бросал вверх. Дарий с веселым смехом следил за его искусными приемами и вдруг взглянул на царицу.

— Этот человек напоминает мне тебя, — сказал он.

— Царь очень милостив к своей служанке, — отвечала, улыбаясь, Атосса. — Я полагаю, что я не так искусна, но зато более красива.

— Ты более красива, это правда, — возразил царь, — но что касается твоего искусства, это еще вопрос. Про тебя можно было бы сказать, что ты постоянно играешь ножами, по, как и этот фокусник, никогда не ранишь себя.

Царица пытливо взглянула на Дария, но губы ее сложились в нежную улыбку. У нее промелькнула мысль, что, может быть, царю известно кое-что о том, что с год тому назад произошло между ней и Негуштой. Ножи, которые подбрасывал фокусник, своею формой напомнили ей тот индийский кинжал. Но царь смеялся беззаботно, и она смело ответила ему:

— Это было бы хорошо, ведь чтобы быть супругой царя, мне надо больше искусства, чем этому индусу для его фокусов.

— Я так и сказал.

— Да, но ты не то думал, — возразила Атосса.

— Что я говорю, то и думаю, — отвечал Дарий. — Тебе нужна вся красота твоего лица, чтобы скрыть зло, притаившееся в твоем сердце, точь-в-точь, как этому человеку нужно все его искусство для обращения с этими острыми ножами.

— Я ничего не скрываю, — сказала царица с легкою усмешкой. — У царя тысячи очей. Как же могла бы я скрыть от него что-нибудь?

— Я сам постоянно задаю себе этот вопрос, — отвечал Дарий. — А, между тем, мне часто приходит на ум, что менее всего известны мне твои мысли.

В эту минуту между стражниками показалась высокая, тонкая фигура Зороастра. Он почтительно остановился у порога, ожидая, чтобы царь обратил на него внимание, так как, несмотря на свое могущество и высокий сан, он строго соблюдал правила придворного церемониала.

Дарий сделал знак и индийский фокусник быстро удалился.

— Привет тебе, Зороастр! — сказал Дарий. — Подойди же, сядь возле меня и скажи, что имеешь сообщить.

Зороастр приблизился к царю и поклонился ему, но продолжал стоять, как бы давая понять этим, что дело его не терпит отлагательства.

— Привет тебе, царь, живи вовеки! — сказал он. — Я пришел с недобрыми вестями. Из Экбатаны примчался всадник, успевший спастись от народного смятения. Мидия восстала и царская стража осаждена в экбатанской крепости.

Дарий приподнялся и сел на край ложа; толстые жилы на его висках вздулись от внезапной вспышки гнева и густая краска залила его чело.

— Наверное, Фраорт провозгласил себя царем, — сказал он, свирепо глянув на Атоссу. — Теперь час твой настал! — закричал он в неудержимом порыве ярости. — Не дальше, как сегодня, ты простишься с жизнью, потому что все это твои козни! Духи зла получат, наконец, в свое владение твою душу, ибо только им принадлежит она, и никому другому!

В первый раз во всей своей жизни Атосса побледнела, как полотно, и задрожала всем телом. Ей почудилось, что смерть уже распростерла над ней свои черные крылья. Но даже в эту минуту отвага не покинула ее, и она поднялась с своего кресла с таким величественным спокойствием, что заставила умолкнуть гневный голос царя.

— Убей меня, если хочешь, — тихо, но твердо сказала она. — Я неповинна в этом деле.

— Пусть царь дозволит мне сказать слово, — обратился Зороастр к Дарию. — Мятеж поднят не Фраортом, и всадник сказал мне, что Фраорт бежал из Экбатаны. Пусть царь пошлет туда войско и усмирит мятежников, а эту женщину отпустит, ибо страх смерти объял ее, а, может быть, она и не согрешила в этом деле. Если же она точно согрешила, то неужели царь станет воевать с женщинами и неужели он захочет обагрить руки кровью своей собственной жены?

— Ты говоришь, как священнослужитель, я же чувствую, как человек, — свирепо крикнул Дарий. — Эта женщина уже сколько раз заслуживала смерти. Пусть она умрет, наконец. По крайней мере, мы избавимся от нее.

— Царь не имеет права так поступать, — холодно возразил Зороастр и взгляд его, устремленный на Дария, казалось, проник в сердце царя и укротил его неистовую ярость. — Царь не может знать, заслуживает она смерти или нет, пока экбатанские мятежники не явятся пред лицо его. Притом же, кровь женщины останется навеки позором для того, кто пролил ее.

Атосса, зорко следившая за царем, увидала его колебания и поняла, что настала минута, когда она должна сама молить о пощаде.

Быстрым движением она сорвала с головы и бросила на пол тиару. Густые волны ее шелковистых волос рассыпались по ней золотистым покровом, и она упала к ногам царя, обнимая его колени с порывистым жестом страстной мольбы. Непривычное отсутствие румянца на лице ее придавало еще больше очарования ее красоте, а мягкие голубые глаза устремились на царя с таким молящим выражением, что сердце его смягчилось: никогда еще не сияла она такою чудною красотой. Она не говорила ни слова, но продолжала обнимать его колени, не отрывая от него взора, и вдруг две крупные алмазные слезы скатились из-под ее век и задрожали на ее бледных, нежных щеках.

Дарий попытался оттолкнуть Атоссу, но она не двинулась с места, и он против воли улыбнулся:

— Ступай, — сказал он. — Я пошутил. Невозможно предать смерти такое красивое создание.

Щеки Атоссы снова окрасились румянцем и, наклонившись, она облобызала колени и руки царя. Но он встал в нетерпении, оставил Атоссу коленопреклонною. Он уже досадовал на свою слабость.

— Я возьму стражу и главный отряд из стаккарской крепости и сейчас же отправлюсь в Сузы, захвачу все стоящие там войска и через несколько дней буду в Экбатане. Я раздавлю этих бунтовщиков, этих лжецов, не хотящих признать меня своим владыкой. Ты же останешься здесь, Зороастр, и будешь править всею областью, пока я не вернусь с победой.

Дарий еще раз взглянул на Атоссу, которая лежала на том же месте, как бы потеряв сознание, круто повернулся и вышел из залы.

Как только Дарий удалился, Атосса быстро поднялась и с удивительным хладнокровием начала приводить в порядок волосы и головной убор. Зороастр стоял поодаль и смотрел на нее; рука ее слегка дрожала, но никаких других признаков волнения нельзя было заметить. Стоя все в той же позе, с наклоненною головой и поднятыми кверху руками для того, чтоб убрать волосы, она взглянула на Зороастра.

— Почему ты просил царя оставить мне жизнь? — спросила она. — Ведь, ты более чем кто-либо должен желать мне смерти.

— Я не желаю тебе смерти, — холодно ответил он. — Тебе предстоит еще сделать много зла в мире, но не все это будет злом. Впрочем, мне не было надобности заступаться за тебя. Твое время еще не настало, и если б даже царь занес руку, чтобы поразить тебя, она не опустилась бы над тобой, потому что тебе предопределено совершить еще многое в жизни.

— Но разве ты не ненавидишь меня, Зороастр?

Одною из черт царицы было то, что она никогда не прибегала к притворству, когда оно не было ей полезным, и в таких случаях давала волю откровенности, почти граничившей с грубостью.

— Нет, — отвечал верховный жрец. — Ты ниже ненависти.

— А ты, конечно, гораздо выше ее? — сказала с язвительною насмешкой царица. Ты жалкое создание! Я от всей души презираю тебя. Ты дал обмануть себя и снес измену любимой женщины, не сделав ни малейшего усилия, чтоб вернуть ее. Ты бы мог быть любовником царицы, и отверг ее любовь. А теперь, когда женщина, смертельно обидевшая тебя, могла быть предана смерти, ты заступился за нее и спас ей жизнь. Глупец, я презираю тебя!

— Я рад этому, — спокойно ответил Зороастр. — Я не принял бы твоего поклонения, если б даже мне обещали за это весь мир и всю мудрость его.

— И если б даже ты мог иметь женою ту женщину, которую любил, хотя и жалкою, нелепою любовью, но все-таки любил? Она, бедняжка, совсем извелась от горя и бродит по садам, как призрак смерти. Она чахнет от тоски по тебе. Царь отнял ее у тебя, а ты, если бы только захотел, мог бы завтра взять ее у него. Она так обезумела, что готова пойти за тобой на край света… Бедняжка! Не знает она, что за дряблое, сухое, бескровное сердце скрывается в твоей груди!

Зороастр невозмутимо смотрел на царицу и холодно отвечал ей:

— Неужели ты думаешь, что солнце померкнет, если ты задернешь занавесью окно, чтоб не пропустить в комнату его лучей? Неужели ты думаешь, что дети света страдают, слыша, как дети мрака говорят в своем неведении, что света не существует?

— Ты говоришь притчами, потому что у тебя нет простого и ясного ответа на мои слова, — возразила царица, вкалывая золотую булавку в складки полотняной тиары. Но вдруг она почувствовала на себе взор Зороастра и, подняв голову, остановилась, как бы очарованная силою таинственного света, горевшего в его глазах. Она попыталась отвернуться, но не могла. Сердце ее трепетно сжалось. Она слыхала об индийских волшебниках, о халдейских чародеях и волхвах, совершавших чудеса и убивавших людей одним своим взглядом. Она делала страшные усилия, чтобы отвести взоры от Зороастра, но все было тщетно. Неуловимая сила мирового деятеля подчинила ее своей власти и Атосса стояла, точно прикованная к месту, все время, пока глаза верховного жреца покоились на ней. Наконец он заговорил.

— Смейся надо мною, обороняйся от меня, если можешь. Подними руку, отодвинься от меня на один шаг, если ты в силах это сделать. Ты не можешь, ты всецело находишься в моей власти. Если б я захотел, я мог бы умертвить тебя на этом месте и ни одного знака насилия не оказалось бы на твоем теле, так что никто не мог бы утверждать, что ты убита. Ты хвалишься своею силой и могуществом. Но видишь, ты повинуешься движению моей руки, как это сделала бы собака. Видишь, ты склоняешь предо мной колени и, по моему повелению повергаешься в прах предо мной. Подумай, можешь ли ты издеваться надо мною теперь? Пред царем ты преклоняла колени по собственной воле, предо мною же ты падаешь ниц, следуя моему мановению и, если б в тебе таилась сила сотни мужей ты, все-таки, лежала бы распростертой, пока я не повелел бы тебе встать.

Атосса совершенно подпала влиянию грозной силы, которой обладал Зороастр. Как утопающий не может противиться быстрому потоку, увлекающему его к смерти, так и она была неспособна противостать воле жреца. Она лежала у его ног совсем беспомощная, бессильная. С минуту он смотрел на распростертую пред ним царицу.

— Встань, — произнес он, — иди своею дорогой и помни меня.

Между тем, на дворцовых площадках звенели трубы, и по приказу царя стража выстраивалась в ряды. Гонцы то и дело садились на коней и мчались по долине к Стаккарской крепости, разнося войскам царское повеление быть готовыми к походу. Солнце еще не достигло зенита, как Дарий в полном вооружении уже сидел на коне пред дворцом. Яркий полуденный свет переливался на его блестящем шлеме с золотыми крыльями, и знойные лучи сверкали и играли на его дорогих доспехах и на золоченой чешуе сбруи его коня.

Между колоннами портика и по обе стороны широкой лестницы вытянулись длинные вереницы рабов; на самой же нижней ступени стоял Зороастр с подчиненными ему жрецами и ждал последних предписаний царя.

— Я отправляюсь в поход и вернусь через два месяца с победой, — сказал ему Дарий. — Тем временем возьми в свои руки управление делами и смотри за тем, чтобы строгость законов не ослабевала потому только, что царя здесь не будет. Пусть ежедневно совершается в храме жертвоприношение и пусть все делается так, как это делалось при мне. Я не хочу, чтобы в мое отсутствие возникали пререкания и распри. Мира, мира жажду я, вечного мира на всем пространстве своего царства, хотя много крови приходится проливать мне, чтобы добиться его. Всех злодеев, всех бунтовщиков и мятежников заставлю я трепетать при одном имени Дария, царя царей, и Зороастра, верховного жреца премудрого Смузда. В мире я покидаю вас, чтобы водворить мир там, куда отправляюсь, и с миром я возвращусь к вам. Прощай, Зороастр, вернейший друг и мудрейший советник; тебе поручаю я следить здесь за всем. Возьми мою печать и храни ее, пока я не вернусь.

Зороастр низко склонился пред Дарием, принимая перстень из его рук. Царь сдавил коленями бока своего скакуна, и благородный конь помчался по прямой, широкой дороге. Верховые стражники схватили свои копья, взяли в руки поводья и понеслись за Дарием по четыре человека в ряд, сомкнувшись плечо с плечом и колено с коленом.

Обе царицы следили за отъездом Дария из-за золоченых решеток своих окон в верхних покоях, на противоположных концах здания. Атосса немного оправилась от потрясения и испуга, вызванных в ней чудесною силой Зороастра, и когда увидела, что царь уехал, а Зороастр остался, воспрянула духом. Она решила, что ничто на свете не заставит ее еще раз поддаться сверхъестественной власти верховного жреца, и что она сумеет погубить его и избавится от него навсегда. Она удивлялась, как могла она любить этого человека, хотя бы мимолетною любовью, и, не теряя времени, призвала к себе черного раба и отправила его с последним посольством к диким кочевникам.

Негушта печально смотрела вслед быстро мчавшейся страже, и глаза ее старались различить золотые крылья на шлеме Дария, пока все не смешалось вдали в густых клубах освещенной солнцем пыли. Каковы бы ни были чувства Негушты к царю, но он был всегда добр к ней и нежен, и в это самое утро, отправляясь в поход, склонил к ней на плечо свою черноволосую голову и сказал, что не было и не будет ни одной женщины в целом мире, которую он любил бы так страстно, как ее. При этих словах она ощутила в сердце острую боль, потому что сама она готова была отдать всю свою жизнь, чтоб на один только миг прижаться к груди Зороастра, выплакать пред ним свое горе и затем умереть.