На следующий день, в час, Негушта снова отправилась в сад. Но Зороастра там не было. В течение нескольких дней пыталась она увидеться с ним и поговорить, но надежды ее оставались тщетными. Наконец, она решилась послать за ним.

— Пойди, — сказала царица одной из своих рабынь, — отыщи верховного жреца Зороастра и приведи его сюда как можно скорее.

Негушта откинулась на подушку и лежала с полуопущенными веками; на раскрытых губах ее появилось выражение какой-то странной тоски.

После долгого ожидания она услыхала, наконец, на тропинке легкие, быстрые шаги босоногой невольницы, более тяжелую поступь мужчины в кожаных сандалиях. Невольница остановилась у входа в маленький круг, образуемый розовыми кустами, а минуту спустя подошел и Зороастр и стал в нескольких шагах от Негушты, низко наклонив пред ней голову.

— Прости, что я послала за тобой, Зороастр, — спокойным тоном начала царица, но мертвенная бледность ее лица мгновенно сменилась слабым румянцем. — Прости… мне надо сказать тебе нечто, что ты непременно должен выслушать.

Пока она говорила, Зороастр стоял неподвижно пред нею и лучезарные глаза его безмятежно покоились на ее лице.

— Зороастр, я была несправедлива к тебе три года назад, — тихим голосом сказала царица. — Прости меня, умоляю тебя… я не знала что делала…

— Я давно простил тебя, — отвечал Зороастр.

— Я нанесла тебе горькую обиду… но сама я еще больше пострадала через это. Я узнала все только тогда, когда пошла и спросила ее! — При мысли об Атоссе глаза молодой еврейки сверкнули мрачным огнем и она судорожно стиснула свои тонкие пальцы. Но тотчас же к ней вернулся печальный, усталый взгляд. — Вот и все… если только ты можешь простить меня, — сказала она и отвела от него глаза. Ей казалось, что больше ей нечего прибавить. Он не любил ее больше, — он витал духом в ином мире, недоступном земной любви.

— Именем Ахуры Мазды говорю тебе, я воистину простил тебя. Да будет над тобой благословение Премудрого!

Зороастр снова наклонил голову, как бы прощаясь, и повернулся, чтобы уйти.

Негуште почудилось, будто померк последний проблеск света в ее жизни, горе и тоска совсем сломили ее.

— Ты когда-то любил меня, — сказала ома с мольбою. Зороастр оглянулся; взор его был так спокоен, так кроток.

— О, да, я любил тебя когда-то, но это время прошло. В моем сердце нет больше места для земной любви. Но я благословляю тебя за любовь, которую ты мне подарила.

— Я так любила тебя! — сказала Негушта, внезапно поднявшись и глядя на него с отчаянием. — О, я люблю тебя и теперь! — страстно воскликнула она. — Я думала, что отреклась от тебя, забыла, вырвала с корнем из сердца все воспоминания, которые были мне так ненавистны, что я не могла слышать даже твоего имени! Ах, зачем, зачем я это сделала, я, несчастнейшая из всех женщин?! Я люблю тебя и теперь… люблю… люблю всем своим существом… теперь, когда слишком поздно!

Она снова откинулась на подушку, закрыла лицо руками и глухо, отчаянно зарыдала.

Зороастр стоял все на том же месте; глубокая грусть отуманила его чудное лицо, сиявшее неземною красотой. В груди его не шевельнулось ни тени сожаления; ни малейшего следа любви не проснулось в его сердце, упокоившемся навеки в безмятежных грезах о высшем бытии. Если б это и было возможно, он не захотел бы снова сделаться молодым, счастливым любовником, каким он был три года назад.

Он стоял пред Негуштой, тихий и печальный, точно ангел, взирающий с небес на скорбь бренной земли.

— Негушта, — сказал он, наконец, видя, что рыдания ее не умолкают, — тебе не подобает так сокрушаться о том, что давно миновало. Утешься, земная жизнь недолга, а ты одна из великих мира сего. Страдания — общий удел смертных. Помни, что, хотя твое сердце удручено скорбью, ты все же царица и должна и в горести своей остаться царицей. Возьми мужественно в руки судьбу свою и неси ее терпеливо. Конец недалек и душа твоя скоро обретет покой.

Негушта подняла голову, внимая словам Зороастра.

— Ты, пророк и служитель Божий, — сказала она прерывающимся голосом, — ты, читающий в небесах, как в книге, скажи мне, Зороастр, конец недалек? Скажи, мы встретимся в надзвездном мире, как ты говорил мне в давно минувшие дни?

— Мужайся, — ответил Зороастр, и бледное лицо его озарилось кроткою улыбкой. — Мужайся, истинно говорю тебе, время твое уже близко.

И в душу ее, казалось, проникла искра ровного света, горевшего в его взоре. Когда он повернулся и пошел назад по розовой аллее, на измученное лицо Негушты легло выражение покоя; она откинулась на подушку и тихо закрыла глаза.

Зороастр в глубоком раздумье возвратился во дворец. На нем лежало множество обязанностей, помимо ежедневного вечернего жертвоприношения в храме, ибо Дарий постоянно спрашивал у него совета во всех государственных делах, и острая прозорливость Зороастра и его знание людей находили себе богатое применение в выработке законов и постановлений, посредством которых царь желал упрочить свою монархию. Религиозный вопрос имел в его глазах первостепенную важность, и здесь Зороастр выказал свои великие организаторские дарования, а, вместе с тем, верные, правильные воззрения свои на этот предмет. Единственно возможною основой для установления государственной религии в столь обширном государстве, как монархия Дария, считал Зороастр был широкий принцип добродетельного общежития, ставивший благо всего человечества в зависимость от блага каждой отдельной человеческой личности.

Обаяние, производимое именем Зороастра, стало возрастать со дня на день, когда он отправил из Стаккарского дворца во все концы государства множество жрецов, проникнутых его идеями и распространявших по всем областям самую простую форму культа и строгие правила жизни, буквальное выполнение которых обеспечивалось железными законами Дария. Зороастр подверг пересмотру бесчисленные гимны, из которых многие отнюдь не могли считаться безусловно маздаяснийскими, и оставил только самые величественные и трогательные из них. Многоразличные и противоречивые кастовые обрядности, частью заимствованные из Индии, частью унаследованные чистыми персами из их арийской родины в Согдиане, были значительно упрощены. Бесконечные правила очищения были сведены к простым мерам гигиены. Был издан царский указ о постройке во всех персидских владениях дахм или башен смерти, в которых специально назначаемые для этой цели чиновники погребали тела умерших и которые они очищали в установленные сроки. Человеческая жизнь была поставлена под охрану неумолимых законов и безопасность женщин всех классов составила предмет особого внимания со стороны законодателей.

Трудно было бы представить себе законодательную систему более благоприятную для развития природных богатств полупастушеской страны, для поддержания мира в ее пределах и обеспечения увеличивавшихся потребностей и общественного здоровья среди быстро множившегося народа.

Что касается религиозных обрядов, то по своему характеру и форме они вскоре сделались совершенным олицетворением простоты сравнительно с прежними системами культа и, хотя усложненные до некоторой степени добавлениями и изменениями, внесенными в них более поздним и более суеверным поколением, сохранили и до сих пор благородный и возвышенный отпечаток, наложенный на них великим преобразователем маздаяснийбкой религии.

Дни пролетали быстро и так же быстро возрастало могущество Зороастра. Казалось, весь двор и все царство только ожидали его появления, чтобы признать его представителем мудрости и правосудия рядом с царем-завоевателем, подавившим столько опасных мятежей и совершившим столько походов ради упрочения своей монархии. Зороастр с удивительною легкостью разрешал все возникавшие затруднения. Годы уединенной жизни, казалось, удесятерили его силы, и благотворное действие его мудрых предначертаний тотчас же отзывалось во всех концах государства, тогда как речи его пламенели огнем в устах жрецов, разосланных им из Стаккара. Он обладал чудным и редким даром вселять в своих последователей глубочайшее доверие и одушевлять их величайшею энергией при исполнении его воли. Каждое из его повелений и постановлений было закреплено царскою печатью и царскими указами, которым приходилось повиноваться беспрекословно. Имя Зороастра повторялось всюду, куда успела проникнуть власть персидского монарха, и всюду оно повторялось с глубоким благоговением, свободным от того страха, который испытывали люди, упоминая о великом царе и торопясь прибавить: «Да продлятся дни его вовеки!»

Через несколько месяцев все реформы были завершены, и полунагой аскет, благодаря мудрости своей и силе обстоятельств, сделался первым сановником Персии. Осыпанный почестями, считаясь первым лицом после царя, занимая место по правую руку Дария во всех церемониях, с царскою цепью поверх белого жреческого облачения, Зороастр не возбуждал, однако, зависти в придворных и ничем не посягал на их права. Правда, что те немногие вельможи, к которым Дарий относился с доверием — князья, составившие заговор против Смердиза, — Гидарн и несколько полководцев, редко бывали в Стаккаре; они жили по большей части в различных провинциях, начальствуя войсками и крепостями и деятельно проводя те меры, которые царь обдумывал вместе с Зороастром и которые должны были произвести такие крупные перемены в судьбах монархии. Но если царь призывал ко двору кого-нибудь из князей и полководцев и этот последний узнавал, что за человек Зороастр, он тотчас же проникался к нему любовью и уважением, как и все, окружавшие верховного жреца и уезжал обратно, утверждая, что никогда еще царь не имел такого мудрого, справедливого и верного советника.

Обе царицы с противоположными чувствами следили за возвышением Зороастра. Негушта никогда почти не говорила с ним, но устремляла на него украдкой свои печальные глаза, стараясь разгадать смысл его пророчества о том что конец ее близок. Она гордилась тем, что ее бывший возлюбленный сделался первым человеком в стране, державшим в своих руках судьбы государства и втайне утешалась мыслью, что, в конце концов, он, все-таки, остался ей верен, что из-за нее бежал в пустыню и посвятил себя созерцаниям, благодаря которым достиг теперь высшей власти. Он теперь напоминал скорее чудного, светлого ангела из неземного мира, который вращался среди людей и беседовал с ними, но не жил их жизнью. Негуште казалось, что она созерцает воспоминание, что она любит тень, бросаемую на землю отлетевшим от нее существом. Но это воспоминание и эта тень были бесконечно дороги ее сердцу и, созерцая их месяц за месяцем, она бледнела и чахла.

Негушта никогда не говорила с царем о Зороастре, а Дарий радовался, что иудейская царевна не касается прошлого и, по-видимому, даже не сожалеет о своем бывшем возлюбленном. Если б он знал о ночном свидании обеих цариц и о том, что сказала тогда Атосса, его ярости не было бы границ. Но он не знал этого. Царь не знал ничего и не переставал удивляться глубокой мудрости своего главного советника и благословлять Ормузда, пославшего ему в трудную минуту такого человека.

Между тем ненависть Атоссы все возрастала. Она с гневом убеждалась, что утратила власть терзать Негушту, что сердце, которое она так любила подвергать жестоким пыткам, до того исстрадалось, что сделалось уже нечувствительным к ее уколам, и, вместе с тем, она негодовала, видя, что человек, презревший ее любовь, пользуется большим влиянием при дворе, чем она. Мудрость Зороастра и неустанная деятельность царя подавляли ее, ей казалось, что она понапрасну тратит свои силы.

Дарий только смеялся над ее коварными возражениями против реформ Зороастра, а верховный жрец холодно смотрел на нее и проходил в молчании, когда она встречалась с ним.

Атосса стала искать средство сломить могущество Зороастра каким-нибудь неожиданным и быстрым ударом. Она думала, что если б ей удалось привлечь внимание царя к какому-нибудь отдаленному пункту монархии и заставить его послать туда все войско, то ей не трудно будет произвести внезапное восстание или поднять смуту в Стаккаре, расположенном на самой границе царства и отделенном только горною цепью от дикой, пустынной страны, которую в это самое время опустошали враждебные мятежные племена. У Атоссы оставалось еще несколько приверженцев, способных исполнить роль разведчиков в обоих этих направлениях. Несмотря на сцену, имевшую место в Сузах, когда царь привел к ней Фраорта, она знала, что, в случае восстания, может рассчитывать на услуги своего управителя. В глубине души он был магом и ненавидел царствовавшую династию. Он был богат, влиятелен и непомерно тщеславен: обещав ему в награду Мидию, его легко можно было склонить к участию в разрушении персидской монархии; об этом уже давно шли переговоры между ним и царицей.

Два месяца Атосса тщательно обдумывала свой план и, наконец, решилась действовать. Она сумела обмануть бдительность царя и, смеясь в душе над безумием Дария и Зороастра, предоставлявшими ей столько свободы, отправила без больших хлопот письмо к Фраорту, в котором спрашивала его, настолько ли хорошо идут ее дела, чтобы их можно было расширить.

Затем она послала одного из своих чернокожих невольников с богатыми подарками к варварским племенам, кочевавшим за горами, чтобы выведать, легко ли будет подкупить их. Она посулила рабу свободу и обширные владения, так что он без колебаний пустился в опасный путь.

Не прошло и двух месяцев, как Фраорт уже прислал привет царице. Дела ее находились, по его словам, в таком блестящем положении, что она спокойно могла расширить их, как ей было угодно, и он изъявлял полную готовность немедленно приступить к желаемым ею усовершенствованиям, если она только даст ему нужные указания и предписания.

Черный раб вернулся из страны кочевников и доложил Атоссе, что они бесчисленны, как песок морской, быстры, как вихри пустыни, алчны, как орлы, жадны, как саранча, налетающая на поле пшеницы, хищны, как шакалы, преследующие раненую антилопу. На вид они были ужаснее, чем диаволы гор, и свирепее, чем волки на горных тропинках. Только страх пред великим царем удерживал их в пределах их степей, но они во всякую минуту готовы были вступить в союз с кем бы то ни было за хорошую плату.

Атосса сделала вывод, что нетрудно будет побудить это дикое племя сделать набег на южную часть царства, а именно на ничем не защищенную Стаккарскую область, так как крепость могла дать приют и защиту только для небольшого числа беглецов.

План царицы был очень прост и легко осуществим, хотя грозил неисчислимыми бедствиями государству. По этому плану в Мидии вспыхнет восстание, но не под начальством Фраорта. Кто-нибудь другой должен был, вняв его подстрекательствам, провозгласить себя правителем этой области, а потом Фраорт, на обязанности которого лежала доставка денег и всех средств, необходимых для организации восстания, мог без труда низложить его.

Как скоро весть о бунте достигла бы Стаккара, Дарий поспешил бы в Мидию, на место мятежа. По всей вероятности, он поручил бы управление государственными делами Зороастру. А если б взял его с собой и приказал двору отправиться в Сузы, то царица устроила бы набег диких кочевников из пустыни. Жители юга, увидев, что царь бросил их на произвол судьбы, восстали бы против него, и тогда Атосса легко могла бы захватить власть в свои руки. Если же Зороастр остался бы в Стаккаре, то всего лучше было бы погубить его опять-таки с помощью дикарей. Не имея достаточного количества вооруженной силы он пал бы в неравном бою или решился бы искать спасения в постыдном бегстве.

Атосса была уверена, что сама сумеет остаться целой и невредимой, а, в крайнем случае, она рассчитывала, как и всегда, на свою красоту. Эта чудная красота не раз спасала ее от неукротимой ярости ее супруга Камбиза и ничему другому, как этой красоте, была она обязана тем, что Дарий пощадил ее, найдя ее в Сузах женой и сообщницей самозванца Смердиза. Если вследствие какой-нибудь неудачи, она попала бы в руки дикарей, то это средство, наверное, оказало бы и здесь свою силу.

Но, обдумывая и взвешивая все детали своего плана, она оставалась спокойна и ровна. Встречаясь с Зороастром, Атосса устремляла на него открытый, дружелюбный взгляд, который обезоружил бы всякого человека, не столь глубоко убежденного в ее порочности, и царю никогда не приходилось тщетно искать ее улыбки. Она с невозмутимым хладнокровием и кротостью принимала его грубые шутки, уверенная в том, что ей не долго придется терпеть их. Даже на Негушту она взглядывала иногда с видом оскорбленного сочувствия, как бы желая показать, что ее огорчает угрюмый нрав и неприязненное обхождение младшей царицы, но что она видит в них лишь проявление какого-нибудь тайного недуга, и потому скорее готова сожалеть ее, чем порицать.

Но по мере того, как время шло, сердце ее переполнялось радостью, потому что конец был уже близок и в ароматном воздухе долины роз уже носился запах смерти.