Книга: Зороастр
Назад: VI
Дальше: VIII

VII

После разговора с Зороастром Атосса ушла с террасы с твердым намерением сейчас же вернуться, но, пока она спускалась с лестницы, у нее сложился новый план.
Поэтому, вместо того, чтоб продолжать путь к портику внутреннего двора, она, сойдя с последней ступени, повернула в тесный проход, который вел в длинный коридор, скудно освещенный редкими, небольшими отверстиями в стене.
Маленькая дверца открывала доступ в этот потаенный ход и, входя в него, Атосса затворила за собою дверь, стараясь плотно замкнуть ее. Но задвижка заржавела, и, чтоб запереть дверь, царица положила свиток, бывший у нее в руках, на узкое каменное сидение у входа, затем сильно нажала задвижку пальцами и вдвинула ее на место.
Сделав это, она повернулась и быстро пошла по темному коридору. На противоположном конце его маленькая витая лестница вела наверх и терялась во мраке. На самых нижних ступенях виднелись в полутьме какие-то пятна.
Атосса подобрала свой плащ и нижнюю тунику и пошла, брезгливо ступая, с выражением отвращения на прекрасном лице.
Это была кровь Лжесмердиза, ее последнего супруга, убитого Дарием на этой темной лестнице всего три месяца тому назад.
Царица пробралась ощупью наверх и достигла площадки, на которую узкое отверстие пропускало немного света. Выше были окна, и Атосса внимательно осмотрела свою одежду и смахнула с плаща несколько пылинок, насевших на него со стены.
Наконец, она дошла до двери, выходившей на террасу, очень похожую на ту, где она оставила Зороастра, с тою разницей, что пол здесь был не так гладок, а промежутки между колоннами до половины заполняли ползучие растения.
На одном конце террасы были разостланы богатые ковры и небрежно брошены одна на другую несколько громадных шелковых подушек самых нежных цветов. Три двери, скрытые занавесями, выходили на балкон, и около средней сидели на корточках, тихо разговаривая между собой, две невольницы в белых одеждах.
Атосса пошла по мраморным плитам. Шелест ее мантии и резкий, короткий звук каблуков заставили обеих невольниц встрепенуться и вскочить на ноги.
Они не знали царицу, но сочли за лучшее низко преклониться перед ней.
Атосса знаком подозвала к себе одну из них и милостиво улыбнулась, когда темнокожая девушка приблизилась.
— Твоя госпожа Негушта? — спросила она, но девушка бессмысленно смотрела на царицу, не понимая языка.
— Негушта, — повторила Атосса, отчетливо произнося это имя с вопросительною интонацией и указывая на скрытую занавесью дверь.
Невольница кивнула и быстрее молнии исчезла за дверью, оставив Атоссу в некоторой нерешительности. Она не хотела посылать за еврейскою царевной, так как думала, что Негушта будет более польщена, если увидит царицу, дожидающуюся ее выхода.
Но раз дикарка-невольница побежала за своею госпожой, оставалось только ждать.
Через некоторое время за занавесью послышались шаги и Негушта предстала перед Атоссой.
Смуглолицая девушка теперь совсем отдохнула и оправилась от долгого пути. Она вышла приветствовать свою гостью в тунике, без мантии, с облаком мягкой белой индийской кисеи, свободно приколотой на черных волосах и до половины закрывавшей ее шею. Талию обхватывал в виде корсажа красный с золотом пояс, сбоку висел нож из индийской стали с богатою рукояткой, в ножнах, усыпанных драгоценными каменьями. Длинные рукава туники были собраны в мельчайшие складки, а продольные лопасти, которыми спускалась тонкая ткань на кисти рук, украшало богатое золотое шитье. Негушта двигалась легко, с медлительною, но уверенною грацией, и немного наклонила голову, когда Атосса быстро пошла к ней навстречу.
На лице царицы сияла открытая улыбка, когда она схватила обе руки Негушты, радушно приветствуя ее, и на минуту обе женщины взглянули в глаза друг другу.
Негушта тоже улыбалась самою очаровательною улыбкой, глядя из-под длинных, томных ресниц на прекрасную царицу и рассматривая до мельчайших подробностей ее наружность.
Она довольно хорошо помнила ее, но приход царицы почти заставил ее подумать, что она была несправедлива к Атоссе, называя ее холодной и жестокой.
Негушта подвела свою гостью к подушкам, лежавшим на коврах, и обе женщины сели рядом.
— Я уже говорила о тебе нынче утром, милая царевна, — начала Атосса, сразу приняв тон, каким она беседовала с друзьями.
Негушта была чрезвычайно горда. Она знала, что род ее, хотя почти угасший, был не менее знатен, чем род Атоссы, и ответ ее прозвучал в том же тоне, как и слова царицы, так что последняя засмеялась про себя над самоуверенностью еврейской царевны.
— В самом деле? — сказала Негушта. — В Сузах должны быть гораздо более интересные предметы для разговора, чем я. Если б мне было с кем поговорить, я стала бы говорить о тебе.
Царица чуть улыбнулась.
— Утром я встретила Зороастра. Как он похорошел с тех пор, как я видела его в последний раз!
Царица зорко наблюдала за Негуштой, приняв, в то же время, равнодушный вид. Ей показалось, что тени, окружавшие глаза царевны, чуть-чуть потемнели при упоминании о воине.
Но Негушта ответила довольно спокойно:
— Он был для нас превосходным провожатым. Мне хотелось бы видеть его сегодня, чтоб поблагодарить его.
— К чему повторять мужчинам, что мы благодарны им за то, что они для нас делают? — возразила царица. — Я полагаю, что в страже великого царя нет ни одного вельможи, который не отдал бы правой руки за разрешение заботиться о тебе целый месяц, хотя бы ты даже не удостоила заметить его присутствия.
Негушта улыбнулась.
— Ты слишком превозносишь меня, — сказала она, — но, вероятно, мужчины потому и считают нас такими неблагодарными, что большинство женщин думает так, как ты. Ты судишь, конечно, с точки зрения царицы.
— Как ты, наверное, радуешься, что покинула, наконец, эту ужасную крепость! Мой отец ездил туда каждое лето. Я ненавидела эту пустынную местность, ее унылые горы и бесконечные сады, не представлявшие ни малейшего разнообразия. Ты должна быть очень довольна, что приехала сюда!
— Это правда, — отвечала Негушта. — Я всегда мечтала о Сузах. Я люблю этот великий город, люблю здешний народ и двор. Порой мне думалось, что я умру со скуки в Экбатане. Зимы были совсем невыносимы!
— Ты должна полюбить и нас, — нежно сказала Атосса. — Великий царь благоволит к твоему роду и, конечно, сделает все, что может, для твоей страны. Кроме того, один из твоих родственников вскоре приедет сюда нарочно для того, чтоб иметь совещание с царем о дальнейшем обновлении города Иерусалима и его храма.
— Зоровавель? — поспешно спросила Негушта. — О, если б ему удалось убедить великого царя сделать что-нибудь для нашего народа! Твой отец столько бы сделал для нас, если б был жив!
— Великий царь сделает, без сомнения, все, что в его власти, — сказала царица, но рассеянный взгляд ее показывал, что мысли ее уже отвлеклись от этого предмета. — Твой друг, Зороастр, мог бы, если б только захотел, оказать большие услуги твоему народу.
— О, если бы он был еврей!
— А разве он не еврей? Я всегда думала, что он тайно принял еврейскую веру. Это казалось так естественно при его любви к науке и его воззрениях.
— Нет, — возразила Негушта, — он не нашей веры и никогда не примет ее. Но, в конце концов, пожалуй, вовсе не так важно, во что верует человек, если он так добродетелен, как Зороастр.
— Я никогда не могла понять важности религии, — сказала царица, проводя своею белою рукой по пурпуру плаща и с нежностью рассматривая ее тонкие очертания. — Что касается меня лично, я люблю жертвоприношения, песнопения и музыку. Я люблю смотреть, как жрецы в своих белых одеждах подходят по двое к жертвеннику, как они силятся держать кверху голову тельца, чтоб глаза его видели солнце, и как алая кровь струится чудным фонтаном. Случалось ли тебе присутствовать при торжественном жертвоприношении?
— О, да, я помню, когда я была совсем маленькою девочкой, когда Камбиз… я хочу сказать… когда царь вступил на престол… это было великолепно!
Негушта вдруг подумала, что воспоминания о прошлом могут быть тягостны для царицы. Но на лице Атоссы не было и признаков неудовольствия. Наоборот, она улыбалась еще ласковее прежнего, хотя постаралась придать своему голосу печаль.
— Не бойся огорчить меня упоминанием об этих временах, дорогая царевна. Я могу говорить о них совсем спокойно. Да, да, я тоже помню этот великий день, помню яркое солнце, лившее свои лучи на торжественное шествие, помню запряженные четверкам коней колесницы, посвященные солнцу, и белоснежного коня, заколотого на ступенях храма. Как я плакала об этом бедном животном! Мне казалось, что так жестоко приносить в жертву коня! Даже несколько черных невольников или пара скифов были бы более естественным приношением.
— Я помню, — сказала Негушта, немного успокоенная тоном царицы. — Конечно, я видала время от времени процессии и в Экбатане; но Даниил не пускал меня в храм. Говорят, что Экбатана очень изменилась с тех пор, как великий царь перестал проводить там лето. Это очень тихий город, предоставленный в распоряжение барышников и хлеботорговцев, и, кроме того, в Экбатану свозят всю соленую рыбу с Гирканского моря, так что некоторые улицы издают отвратительный запах.
Атосса засмеялась при этом описании, скорее из вежливости, чем потому, что оно действительно показалось ей забавным.
— В мое время, — ответила она, — конная площадь находилась на лугу у дороги к Загрошу, а продавцы рыбы допускались к городу не ближе, как на расстоянии целого фарсанга. У царя было слишком чувствительное обоняние. Но все изменилось, и здесь, и всюду. У нас было несколько переворотов… религиозных переворотов, разумеется.
Негушта делала вид, что внимательно слушает рассказ царицы, но в душе она мечтала о свидании с Зороастром и устала занимать свою царственную гостью. Чтобы чем-нибудь развлечься, она хлопнула в ладоши и приказала невольницам, явившимся на зов, принести сластей и шербету из замороженного фруктового сока.
— Любишь ты охоту? — спросила Атосса, взяв кончиками пальцев кусочек фиговой пастилы.
— Мне никогда не позволяли принимать участие в охоте, — ответила Негушта. — Притом же, это должно быть очень утомительно.
— Я страстно люблю ее… Эта фиговая пастила не так хороша, как прежде бывала, у нас новый пирожник. Дарий нашел, что религиозные убеждения прежнего пирожника были связаны с необходимостью говорить неправду — и вот результат этого! Мы в самом деле пали очень низко, если не можем даже есть сластей, приготовленных магом!.. Я страстно люблю охоту, но отсюда так далеко до пустыни, и львы редко попадаются. Притом же, мужчины, годные для охоты на львов, обыкновенно заняты охотой на себе подобных.
— А великий царь охотится? — спросила Негушта, медленно отхлебывая шербет из малахитового кубка.
— Он весь свой досуг отдает охоте. Он ни о чем другом не станет говорить с тобой.
— О, — перебила Негушта с видом совершенной невинности, — великий царь вряд ли удостоит меня своею беседой!
Атосса с любопытством взглянула на смуглолицую царевну. Ей ничего не было известно о том, что произошло в прошлую ночь; она слышала только, что царь видел Негушту несколько минут, но она достаточно знала его характер, чтобы подумать, что его свободное и, как ей казалось, лишенное достоинства обращение могло поразить Негушту даже во время этого краткого свидания. Мысль, что царевна уже начинает обманывать ее, мелькнула, как молния в ее голове. Она улыбнулась еще нежнее, с легким оттенком грусти, придававшим ей необыкновенное очарование.
— Великий царь очень милостив к придворным женщинам, — сказала она. — Ты же так красива и так не похожа на всех других, что он, конечно, будет долго беседовать с тобой нынче вечером после пиршества… выпив изрядное количество вина.
Последние слова были произнесены особенно сладким голосом.
Лицо Негушты слегка вспыхнуло и, прежде чем ответить, она еще отпила шербету. Потом, остановив, как бы в восхищении, свои мягкие темные глаза на лице царицы, она сказала тоном кроткой укоризны:
Кто променяет на темную ночь лучезарного дня красоту?
Кто отвернется от лилий, чтоб скромный сорвать себе в поле цветок?

— Так ты знаешь и наших поэтов? — воскликнула Атосса, польщенная тонким комплиментом, но продолжая с любопытством смотреть на Негушту. Ей не нравилось самообладание еврейской царевны: казалось, будто кто-то неожиданным образом отнял у нее одно из личных ее свойств, завладел им и стал выставлять его напоказ перед нею. Однако ж, между двумя этими женщинами была та разница, что у Атоссы спокойствие и безмятежность были по большей части непритворны, тогда как у Негушты они были искусственны, и сама она чувствовала, что они могут ежеминутно изменить ей даже в момент крайней нужды.
— Так ты знаешь наших поэтов? — повторила царица. — Я, право, начинаю опасаться, что царь чересчур охотно будет беседовать с тобой, потому что он любит поэзию. Наверное, Зороастр говорил тебе много стихов в зимние вечера в Экбатане. Он знал их великое множество, когда был мальчиком.
На этот раз Негушта взглянула на царицу, недоумевая, как могла она, имевшая на вид не более двадцати двух или двадцати трех лет, несмотря на то, что теперь она была женой третьего мужа, как могла она говорить, что знала Зороастра в его отроческие годы, когда в настоящее время ему было уже за тридцать?
— Ты, вероятно, очень часто видала Зороастра прежде, чем он покинул Сузы, — сказала она. — Ты так хорошо его знаешь.
— Да, его знали все. Он был общим любимцем при дворе, благодаря своей красоте, храбрости и странной привязанности к этому старику… старому еврейскому ученому. Поэтому-то Камбиз и отослал их обоих, — прибавила она с легким смехом. — Оба они были слишком добродетельны, чтоб их можно было терпеть среди деяний того времени.
Атосса довольно свободно говорила о Камбизе. Негушта спрашивала себя, можно ли будет навести ее на разговор о Смердизе? Так как предполагалось, что еврейской царевне неизвестен истинный характер событий, случившихся в последние месяцы, то она могла безнаказанно говорить об умершем самозванце.
— Я думаю, в придворных нравах произошли большие перемены за это время… за последний год.
— Да, это правда, — спокойно ответила Атосса. — Теперь и слуху нет о многом таком, что допускалось прежде. В сущности, эти перемены касаются скорее религиозных вопросов, а не чего-либо другого. Ты знаешь, что в течение одного года в столице переменилось три религии. Камбиз приносил жертвы Астарте, и я должна сказать, что он самым удачным образом выбрал себе богиню покровительницу. Смердиз, — продолжала царица с величайшею невозмутимостью, — Смердиз отдался всецело поклонению Индре, который был, по-видимому, весьма удобным сочетанием всех самых благосклонных богов, и великий царь властвует над землей милостью Ормузда. Что касается меня, я всегда склонялась к еврейскому представлению об едином Боге; быть может, это почти то же, что поклонение Ормузду премудрому. Что думаешь ты об этом?
Негушта улыбнулась, как ловко царица обошла разговор о Смердизе, снова направив беседу на религию. Но, опасаясь, что последует рассказ о сравнительных достоинствах идолопоклонства, человеческих жертвоприношений и монотеизма, она выказала весьма мало интереса к этой теме.
— Я полагаю, что это одно и то же. Зороастр всегда говорит так, и это было единственное, что Даниил не мог простить ему… Лучи солнца падают тебе прямо на голову сквозь эти растения, не велеть ли нам перенести подушки на тот конец террасы?
Она хлопнула в ладоши и лениво встала, протягивая руку Атоссе. Но царица легко вскочила на ноги.
— Я слишком засиделась здесь, — сказала она. — Пойдем со мной, моя милая царевна, я проведу тебя в померанцовые сады на верхней террасе. Быть может, — прибавила она, оправляя складки своей мантии, — быть может, мы встретим там Зороастра или кого-нибудь из князей, или, пожалуй, самого великого царя. Или, может быть, тебе хотелось бы видеть мои покои?
Негушта приняла свой плащ из рук невольниц, а одна из них принесла ей полотняную тиару в замену газового вуаля, небрежно накинутого на ее волосы. Но Атосса не позволила снять его.
— Это так красиво! — воскликнула она торжественным тоном. — Так необыкновенно! Нет, нет, ты не должна снимать его!
Она ласково обняла Негушту и повела ее к двери, открывавшей вход на внутреннюю лестницу. Но вдруг она остановилась, словно вспомнив что-то.
— Нет, — сказала она, — я лучше покажу тебе ту дорогу, какой я пришла. Она короче, и тебе следует знать ее. Она может тебе пригодиться.
Они вышли с балкона через маленькую дверь, скрытую одною из колонн, и стали спускаться по темной лестнице.
Царица, казалось, спешила, но Негушта медлила, тщательно ощупывая дорогу. Когда перед нею мелькнул, наконец, слабый свет при последнем повороте, она услыхала громкие голоса, раздававшиеся снизу, из коридора. Она остановилась и стала прислушиваться.
Назад: VI
Дальше: VIII