Часть IV

Вконце апреля тысяча шестьсот шестьдесят седьмого года Людовик XIV внезапно прервал все переговоры с иностранными государствами. Последовал приказ войскам о выступлении, и сам король в сопровождении всей свиты, герцогини Орлеанской и Лавальер присоединился к войску. Первый удар был нанесен Лотарингии, герцог которой Карл III, будучи не в силах бороться с таким могущественным соперником, как Людовик XIV, должен был сложить оружие и предоставить свои войска в распоряжение победителя. Затем перешли во Фландрию и испанские Нидерланды.

Здесь Конде и Тюренн побеждали один город за другим, и в конце июля король стоял уже перед Лиллем.

Паника овладела Европой. Появление лилий наводило ужас, и Голландия увидела слишком поздно, как опасен союз с Людовиком XIV. Поэтому Генеральные Штаты поспешили заключить мир с Англией, чтобы обеспечить безопасность на севере и сосредоточить все свои военные силы на юге.

Когда в Париж прибыло известие, что Фландрия завоевана и Брабанту предстоит та же участь, народ пришел в неописуемый восторг. Но в Версале, на половине королевы, эта новость вызвала тревогу и огорчение. Терезия была в отчаянии и с трудом решилась принять вдову Скаррон, которая просила аудиенции, чтобы передать какие-то важные известия. Королева встретила Франсуазу очень сухо.

— Ваша черная одежда, вероятно, очень идет к неприятным известиям, которые вы намерены сообщить нам?

— К несчастью, вы угадали, ваше величество, я пришла передать вам грустную новость: непримиримый враг Франции и преданный друг вашего семейства папа Александр Седьмой скончался. Преемником избран под именем Климента Девятого Джулио Роспиглиози!

Терезия отчаянно всплеснула руками:

— Папа Александр, лучший друг нашего отца, умер?!

О, какое несчастье! Мы знаем этого Роспиглиози! Он человек слабохарактерный, трусливый, он непременно перейдет на сторону короля, особенно если узнает о его победах! Боже мой, как это ужасно!..

— Не отчаивайтесь, ваше величество, у вас есть еще преданные друзья, которые готовы на всякие жертвы, чтобы помочь вашему делу. Это письмо убедит вас в справедливости моих слов.

— Это письмо не к нам! Оно вскрыто и без конверта!

— Оно было адресовано провинциалу Средней Франции и потому адрес уничтожен!..

— Такая осторожность заставляет предполагать что-нибудь важное! Кто привез это письмо?

— Шевалье Лорен, который, как известно вашему величеству, поступил на службу к герцогу Лотарингскому.

— Лорен?! Да он с ума сошел! Что, если его узнают?

— Одежда доминиканца делает его совершенно неузнаваемым. К тому же он путешествует только ночью.

Терезия принялась внимательно читать письмо. Лицо ее прояснилось.

— Это известие действительно утешило нас. Герцог Лотарингский пишет, что он только для вида признал себя союзником Людовика и ждет с нетерпением прибытия немецких войск, чтобы тотчас же перейти на их сторону. Он просит нас послать копии с этого письма в Мадрид и Вену, что мы немедленно и исполним!

— Да, это так же необходимо, как еще один вопрос, на который вашему величеству следует обратить серьезное внимание!

— В чем дело?

— Могу ли я быть откровенной?

— Конечно!

— Ваше величество, вы должны совершенно изменить свою политику относительно вашего супруга!

— Почему?

— Если бы вы следовали тому осторожному и спокойному образу действий, которого придерживались сначала, дела приняли бы другой оборот!

— Разве вы полагаете, что падение Лавальер могло бы предотвратить войну? Мы убедились, что она не имеет никакого влияния на короля. Этим адским планом мы обязаны исключительно герцогине Орлеанской, которая вертит королем, как мячиком!

— Совершенно верно, что герцогиня много навредила нам. Но вместе с тем можно с достоверностью поручиться, что война была бы объявлена и без ее вмешательства. Вы сами, ваше величество, своим образом действий открыли глаза королю! Он узнал то, чего никогда не должен был бы знать! Узнал, что при дворе существует враждебная ему испано-австрийская партия, во главе которой находится его супруга!.. Этим вы поставили себя в ложное положение, возбудили сомнение там, где должны были приобрести доверие, и сделали невозможным противопоставить герцогине Анне такую соперницу, которая, будучи предана вам, могла бы влиять на короля и склонять его на вашу сторону. Теперь же Анна Орлеанская приобрела такое могущество, которое трудно пошатнуть!

— Но как же нам исправить эти ошибки? — спросила смущенная королева. — И откуда, Скаррон, вы приобрели эту силу убеждения, эту проницательность?! Вы просто поражаете меня!

Вместо ответа вдова достала из-за своего корсажа маленький золотой крест, усыпанный бриллиантами.

— Вера! — сказала она торжественным голосом и, приблизившись к королеве, указала ей на надпись, вырезанную на кресте: «Toujours maintenu!». — Вот правило, которого я всегда придерживалась!.. Это единственная вещь, доставшаяся мне в наследство, и я сохраню ее до самой смерти, какие бы удары судьбы ни обрушились на меня!.. Следуйте этому правилу, и вы можете быть уверены, что успеете во всех ваших предприятиях, и ваш супруг, хотя бы он овладел целым светом, будет под конец у ваших ног!.. Поэтому постарайтесь придать вашему лицу более веселое выражение, прикажите устроить иллюминацию в Версале и пошлите его величеству поздравительное письмо. Но в вашем поздравлении необходимо выразить легкую надежду на мир, для того чтобы такая быстрая перемена ваших чувств не возбудила подозрение. Когда же он возвратится, примите его как любящая супруга, счастливая его победами. Остальное придет со временем.

— Это совет провинциала иезуитского ордена?

— О нет! Не провинциал дает мне наставления, а я ему! — улыбаясь, отвечала Скаррон.

— Но какой властью обладаете вы?..

— Toujours maintenu! — улыбаясь, отвечала Скаррон.

— Ваше правило обладает в самом деле каким-то волшебным свойством! Чтобы постоянно напоминать себе о нем, мы будем называть вас мадам Maintenon.

— Как прикажете, ваше величество!

Аудиенция кончилась.

Вместе с известиями о блестящих победах короля, приводивших Париж в неописуемый восторг, распространилась интересная новость, что в Пале-Рояле будет дан давно желанный «Тартюф», только под другим названием. В день представления толпы народа стекались в театр. Все билеты были разобраны, а между тем их едва только достало на одну десятую часть желающих. Успех был полный, вполне вознаграждавший Мольера за огорчение, которое причинило ему первое представление «Тартюфа». Но на другой же день председатель Ламуаньон прислал поэту письмо, в котором извещал его, что по настоятельным просьбам архиепископа Парижского «Тартюф» должен быть окончательно запрещен. Недолго думая Мольер написал королю письмо. Лагранж и Тарильер взялись отвезти его в Лилль, где в то время был расположен королевский лагерь. Но письмо Мольера было принято не очень-то благосклонно: у короля было слишком много забот, чтобы заниматься театральными делами. Он был очень недоволен бестактностью Мольера, принял посланных чрезвычайно сухо и объявил им, что вопрос о «Тартюфе» должен оставаться нерешенным до его возвращения в Париж. Король был совершенно поглощен составлением прелиминарных статей договора с Англией, Голландией и Данией. Хотя он и победил, но должен был принять предложенный мир и даже согласиться на участие в нем Испании, для того чтобы отклонить подозрения в завоевательных замыслах, которые могли вооружить против него всю Европу, а Людовик XIV хорошо сознавал, что такая борьба далеко не по силам Франции. Не видя другого исхода, король заключил мир и тотчас же отправился в Париж, оставив в завоеванных провинциях маршала Тюренна и своего брата Филиппа. Анна Орлеанская осталась с мужем и с герцогиней Лавальер.

Король имел весьма серьезные основания оставить обеих дам в лагере.

Во все время военных действий Филипп Орлеанский выказывал такую неустрашимость и мужество, что приобрел полную любовь своих солдат. Но чем больше росла его популярность, тем холоднее и высокомернее делалось его обращение с королем, так что последний имел полное основание подозревать, что брат его не преминет воспользоваться благоприятными обстоятельствами, чтобы отомстить за все оскорбления и унижения. Вот почему Анна осталась с мужем. Она должна была следить за всеми его действиями и вовремя предупредить короля об измене. Герцогиню Лавальер король не взял с собой потому только, что она крайне надоела ему.

В помощь Анне были оставлены маршал Фейльад и герцог де Лозанн. Анна вполне сознавала трудность своего положения, но если бы ей удалось, вслед за королем, невидимкой пробраться в Париж и подсмотреть, что там творится, она поняла бы, что стоит на краю пропасти, и нет ей спасения. Людовик был ей страстно предан; она знала, казалось, все его мысли, все его планы были ей доверены, но, к несчастью, было нечто, в чем король не хотел или не мог сознаться ей, — это нечто погубило и его, и Анну, а впоследствии и Францию. Он не мог принудить себя сказать Анне, что вдова Скаррон стала его шпионом, через нее он знает все действия испанской придворной партии и всех парижских кружков, ей обязан он многими, весьма важными сведениями и, наконец, что она приобретает над ним, Людовиком, что-то вроде влияния, которое его раздражает и смешит, но от которого он все-таки не может отделаться. Пророни король хоть одно слово об этих странных отношениях, принцесса своим тонким женским тактом, вероятно, угадала бы противника, сумела бы обезоружить врага ловким ударом и таким образом подготовила бы лучшую будущность и себе и Людовику. Но король боялся насмешек Анны, собственная гордость мешала ему сознаться, что он приблизил к себе и сделал участником своей политики личность, чуть не вымаливавшую подаяние у аристократии. Наконец сюда примешивалось еще опасение, не знает ли кое-чего Анна о той аудиенции Франсуазы Скаррон, свидетелем которой был Кольбер. Все эти побуждения заставили молчать короля и отдавали ничего не подозревавшую принцессу прямо в руки ее злейших врагов.

Анна между тем была сильно занята во Фландрии, никто лучше ее не знал и личной бесхарактерности Карла II Английского, и того влияния, которое имел на политику Англии Иаков, герцог Йоркский. Анна деятельно, неутомимо убеждала брата перейти на сторону Франции, отказаться от мира, подписанного другими державами. Арлингтон и остальные министры были почти подкуплены, а Карл, прельщенный громадной цифрой пожизненной субсидии, благодаря которой он мог стать совершенно независимым от парламента, почти соглашался уже передать в руки Людовика Голландию и весь протестантский северо-запад Европы.

Пока шли эти важные политические переговоры, Анна старалась хотя бы внешне наладить отношения с мужем. Из-за его военных подвигов она не только чувствовала к нему уважение, но даже несколько гордилась им. К удивлению, она встретила резкий отпор и сразу заметила, что при ее появлении в обществе принц Филипп тотчас удалялся.

Торжественно встретил короля Париж: все склонилось перед победителем. Королева Терезия, глубоко затаив свои сокровенные мысли, смотрела на Людовика, как на полубога, а временную остановку военных действий считала уже верным миром. Она ведь знала, что пущены в ход все средства, чтобы удержать короля от дальнейших завоеваний, а так как Людовик появился в Париже один, без герцогини Орлеанской и Лавальер, то испанско-австрийской политике Терезии путь был свободен. Королева решила не упускать удобного случая и, точно следуя советам набожной Скаррон, намеренно выдвинула вперед живую, впечатлительную Монтеспан! Увы! Терезия и не предчувствовала, что эта новая интрига послужит лишь к возвышению вдовы сочинителя фарсов и не принесет ей, королеве, ровно никакой пользы.

Да, Скаррон умела пользоваться обстоятельствами. И как хитро, как ловко направляла она всех и все к достижению своей личной цели, видно уже из того, что в первый же день по возвращении с поля военных действий король потребовал ее к себе. Мараметт провел ее в тот самый кабинет, где она была уже раз благодаря Мольеру. Людовик стоял у стола, перебирая ее письма. Гневно блеснул взгляд короля, как только он заметил Скаррон, стоявшую у порога.

— До сих пор вы доставляли нам наивернейшие известия, и если подтвердятся и новые ваши предположения, то, конечно, мы будем вам очень обязаны, но, — тут голос короля дрогнул, — я не могу преодолеть недоверия или просто отвращения, внушаемого мне вами, — лично вами!

— Я нахожу это чувство совершенно естественным, государь, я благодарю вас за откровенность!

— Вы что-то уж чересчур занимаетесь светской политикой, что вовсе нейдет такой строго набожной женщине, как вы!

Как согласовать эти противоречия?

— Государь, желание восстановить Царство Божие на земле можно также назвать политическим стремлением, высшей, небесной политикой.

— Оставьте парадоксы. В ваших доносах нет и следа этой божественной политики, а, став шпионом в придворном кружке моей супруги, вы губите тех, кто вам доверяет. Вы лицемер, святоша, настоящий тип мольеровского Тартюфа! Я не терплю подобных людей!

Вдова Скаррон вопросительно взглянула на короля:

— Что вам в моей личности, государь? Не все ли равно всемогущему властелину: лицемерит ли, обманывает ли такая тварь, как я, действует ли она по побуждениям чистой набожности или из ханжества? Или вашему величеству угодно заронить в мою душу мысль, что моя добродетель, мое честное имя вам дороги?

Легкая краска пробежала по лицу короля, он отвернулся и быстро сдвинул в сторону бумаги, лежавшие у него под рукой.

— Этот таинственный язык нейдет вам, — проговорил он наконец с досадой. — Чтобы относиться с доверием к чьим-либо услугам, мы должны уважать того, кто их нам оказывает, не сомневаться в чистоте его намерений… К вам же это неприменимо: вы лживое, пронырливое создание, скрывающее свои планы под личиной набожности!

— Вы не доверяете мне, государь, чувствуете ко мне отвращение, но разве это относится к делу, вредит ему? Я служу вам верно, вовремя извещаю о малейших движениях враждебного лагеря. Все мои прогнозы до сих пор оправдывались, а ведь в своевременном доносе вся суть наших отношений!.. Если же я обманываю вас, государь, — накажите меня! Да неужели вы верите, что все окружающие вас не имеют собственных личных целей? Неужели вы думаете, что королева Терезия, принцесса Анна, Кольбер, Тюренн — словом, все, все служат вам бескорыстно, с полнейшим самоотречением, без всякой задней мысли? Будь я только благоразумной женщиной, заботящейся лишь о своем личном благе, зачем мне было бы браться за опасное и унизительное дело подслушивания, подглядывания, выведывания для вашего величества? Милости ваши давали мне возможность безбедно доживать мои дни, так не лучше ли было мне, не мешаясь в дело, предоставить всему идти своим обыденным порядком? Если же ваши планы и требуют моих верноподданнических услуг, то ведь ни один луч вашей славы не коснется одинокой женщины, вся будущность которой — холодная могила!

Король беспокойно ходил взад и вперед по комнате, теребя рукав своего платья.

— Это самоотречение как-то не вяжется с тем пророчеством, которым вы удостоили нас в первый же день знакомства!

— А ваше величество еще не забыли о нем? Так я скажу вам, что или я глупая мечтательница, ради вас отдавшаяся всецело одной идее, или же пророчество это основано на воле Божьей. В последнем случае ни вы, ни я ничего не значим, а ваше недоверие, антипатия, отвращение ко мне послужат лишь вернейшим средством к его исполнению. Но, что бы ни случилось, я всегда и постоянно останусь вашей преданной, верной, всенижайшей слугой!

— Довольно! Мы слишком долго занимаемся вашей личностью! Перейдем к делу!

Скаррон улыбнулась:

— Я с вами вполне согласна, государь!

— Что вести ваши идут из покоев королевы — само собой разумеется. Но что вы передаете мне не пустые, сердечные пожелания королевы и ее свиты, а сообщаете о переходе этих желаний в действие, — подобный донос требует доказательств! Откуда вы узнали, что императорские войска ожидаются в Бургундии, а Карл Лотарингский замышляет измену? Должны быть письменные доказательства этих фактов, доступные вам или вашим докладчикам!

— Дайте мне ваше королевское слово, что вы воспользуетесь моим доносом, но не станете мстить никому и даже самым близким и дорогим вашему величеству лицам не скажете об этом ни слова?

— Само собой разумеется. Я не хочу останавливать источника ваших сведений, выдав вас или кого бы то ни было!

— Хорошо! Я узнала обо всем от маркизы де Монтеспан. По своей преданности вашему величеству эта женщина не выносит даже мысли о малейшей опасности для вас и представить себе не может, как это ваша собственная супруга строит козни, хочет затемнить вашу славу. Она сообщила мне, что получено письмо от Карла Лотарингского, извещающее королеву о союзе герцога с Австрией и Испанией. Как это письмо, так и копию с письма генерала иезуитов в Риме, маркиза собственными своими глазами видела в кабинете королевы. Из Рима извещали о скором появлении императорской армии!

— Где же оригинал письма?

— В Мадриде, а другая копия с де Лореном отослана в Вену. Д’Эфиа, отправленный с поздравлениями к вашему величеству, по дороге отвез Карлу Лотарингскому деньги и обнадежил его в получении верной и скорой помощи.

— Отвратительно! Нельзя ли достать бумаги, не выдавая себя преждевременно?

— Я уже думала об этом, сир, и убеждала маркизу завладеть письмами или же снять с них наивернейшую копию. Монтеспан, которой королева вполне доверяет, долго колебалась, ей не хотелось предавать свою покровительницу. Но под конец она сдалась на мои доводы и… копии у нее. Впрочем, эта женщина так очарована вашим величеством, что мне не стоило большого труда убедить ее узнать замыслы ваших врагов.

Король едва заметно улыбнулся.

— Мы скоро испытаем ее! У вас есть подозрения, что этот бездельник де Лорен был в Версале?

— Не в Версале, государь, а в моем собственном доме.

Людовик быстро повернулся к ней:

— У вас! Лорен был у вас?

— Да. Я получила от него письмо, которое и передала по назначению в Версаль. Вы забываете, государь, что королева считает меня вполне преданной Риму, и чтобы заслужить доверие испанско-австрийской партии, я должна оказывать ей кое-какие услуги. Я не в силах остановить того, что замышляют против вас, а потому побуждаю противный лагерь к действию. Но, вовремя предупреждая вас, даю вашему величеству возможность не допустить дело до развязки.

— Вы опасная интриганка, и набожность, религиозность вас нисколько не стесняют!

— Они направляют меня, направляют к возвышенным, святым целям! Да, сир, вы покорите и Испанию, и Рейн, и Нидерланды, и Голландию, вы станете могущественнейшим монархом на земле! А почему? Потому что вы, только вы, можете восстановить истинную церковь, и древо жизни святого Петра, засохшее в Италии и Испании, заросшее плевелами ереси в Германии, в вашей родной Франции пустит новые корни, и под его ветвями соберутся все народы земли!

Вы будете вторым Людовиком Святым! — Она вынула крест, спрятанный на груди. — Я верю, твердо верю этому, государь, и, умирая, не расстанусь с этой надеждой! Toujours maintenu! Вот изречение, которое будет некогда стоять на знаменах Франции… а я — я буду забыта…

— Клянусь Богом, слова ваши должны оправдаться! — горячо перебил ее Людовик. — Клянусь этим крестом! Его именем вы потребуете у нас отчета, если мы не сдержим своего слова!

— Я исполню ваше приказание, государь! Всю свою душу вкладываю я в это дело, и мое служение вам — служение Богу! Вы его меч и щит, вы его солнце! А ваш блеск — факел моей бедной темной жизни…

Глаза Скаррон горели, грудь высоко поднималась. Низко поклонившись королю, она вышла.

— Клянусь всеми святыми, удивительная женщина! — прошептал Людовик. — Но фантазерка, большая фантазерка.

Две недели спустя Тюренн и герцог Орлеанский получили приказание вторгнуться в Лотарингию, а Сервиен де Сен-Рош и Омон — занять Франш-Конте и Эльзас. Роль Людовика Святого была во вкусе его величества.