Нервно расхаживавший по дворцу своего друга, епископа Карфагена, Августин Аврелий, благочестивый и набожный епископ Гиппона (диоцез Африки), повсеместно известный и почитаемый автор «Исповеди» и «О граде Божьем», имел вид озабоченный и испуганный. Наступило первое января, день назначения консулов и празднования наиболее популярного и, безусловно, самого ожидаемого ежегодного торжества, с незапамятных времен отмечаемого во всем римском мире — Календ. И он, Августин, собирался отправиться в карфагенский форум для того, чтобы осудить этот праздник.

Решиться на такое оказалось совсем не легко. В известном смысле, к этому решению он шел всю жизнь.

Мир, в котором Августин родился, — а случилось сие событие через семнадцать лет после смерти великого императора Константина, — значительно отличался от того, в котором он жил теперь. В то время христианство, вера, провозглашенная — после многих лет жестоких преследований — Константином официальной религией Римской империи, стала объединяющей силой в государстве, разрываемом на части многочисленными разногласиями и противоречиями.

Но не успело вырасти следующее поколение римлян, как казавшаяся сильной и крепкой империя вновь погрузилась в глубочайший кризис. Бедствия и несчастья следовали одно за другим: Адрианополь, нашествия готов, переход Рейна полчищами германских племен, разграбление Рима. Вместо стабильности и уверенности — хаос и ощущение опасности. Тем не менее, в то время как государство становилось все более и более слабым, его детище, Церковь, набирало силу и влияние. Вынужден ведь был могущественный Феодосий преклонить колени перед Амвросием, епископом Медиолана, и просить прощения за свои грехи! Но согласие, еще недавно существовавшее между Церковью и государством, осталось в прошлом: христианские лидеры все чаще и чаще подчеркивали бесполезность земных материй, начав размышлять над тем, что ранее казалось непостижимым, — выживании Церкви в мире, не имеющем ничего общего с Римской империей.

Происходя на глазах Августина, все это самым удивительным образом отображало события его личного жизненного пути. В те годы, когда христианство беззаботно сосуществовало с прочими религиозными направлениями, он, еще не будучи христианином, вел праздную юношескую жизнь, находя удовлетворение в сладостных объятиях женщин и посещении соблазнительно притягательных арен. Затем пришел тот слепящий момент прозрения, когда — во сне — послышался Августину детский голос, убедивший его поискать вдохновение в христианской Библии: «Tolle, lege — Возьми, читай». С той самой минуты, даже несмотря на то, что над империей сгустились штормовые тучи, а Церковь фактически объявила войну ереси, он старался всего себя отдавать служению Господу, избегать мирских занятий и удовольствий. Далось это ему нелегко. «Дай мне безгрешности и умеренности — но не сейчас», — просил Августин в «Исповеди»; столь ожесточенной была его борьба. Мучительный личный выбор пришлось сделать многим. Входил в их число и приятель Августина, Павлин, епископ Нолы, которому ради служения Богу пришлось порвать отношения с ближайшим другом, образованным и мудрым поэтом Авсонием.

Ужасная травма, вызванная разграблением Рима, окончательно оформила стремления Августина, подтолкнув его к написанию magnum opus «О граде божьем». Не следует больше людям беспокоиться о Земном Граде, убеждал он; вместо этого они должны стремиться к Новому Иерусалиму, Небесному Граду, где их ждет единение с Господом. Вместе с тем с каждым днем все больше и больше росло его убеждение в том, что войти в Град Божий за счет одного лишь своего стремления люди не смогут. Грехи — вот их преграда на этом пути. Все люди — грешники, но одной лишь их воли и желания для искупления вины недостаточно. Для попадания на небеса нужна праведность, благодать Господня. Тем же, кому был ниспослан этот дар — Избранным, — получить его было назначено судьбой. На все — воля Божья, и никто без нее избавления от грехов получить не может — в этом Августин был уверен. «Праведность, предопределение, Божья воля» — таким стало его теологическое кредо.

И вот момент истины настал. В день, когда все будут отмечать Календы — предаваться пьянству, чревоугодию и распутству, обмениваться подарками и демонстративно похваляться собственным богатством, — безмолвным он оставаться не должен. Праздник этот являлся ужасающим празднованием всего того, что олицетворял собой старый языческий Рим. Остаться в стороне и ничего не сказать — значит постыдно простить его. С тяжелым сердцем, но с твердым намерением осуществить задуманное Августин покинул дворец и направился в форум.

От того, старого, Карфагена, величественного финикийского города, что знал Ганнибал, ничего уже не осталось. Завоеватели его, с поистине римской целенаправленностью, превратили его в руины для того, чтобы затем перестроить по собственному образцу. Второй город Запада, город с его форумом, базиликами, театром и университетом, по улицам которого шел сейчас Августин, — практически ничем теперь не отличался от прочих крупных городских центров Римской империи.

Поднимаясь на холм Бирса, где располагался форум, Августин на минуту остановился — перевести дыхание. «Годы дают о себе знать, — печально подумал он, — скоро мне стукнет семьдесят пять». Вдыхая потоки холодного зимнего воздуха, он окинул взглядом город. На севере, далеко за городской чертой, вырисовывались неясные очертания Карфагенского мыса; на востоке, прямо под ним, простиралась широкая двойная гавань: эллипсовидная — для торговых судов, округлая — для военных. На западе, за секуляризированным ныне Храмом Нептуна, тянулись предместья Карфагена — Мегара, на фоне которых выделялись грандиозное здание цирка, огромный овал амфитеатра и гигантский акведук Адриана, уверенно шагавший вдаль, на девяносто километров от моря, к Загуану, источнику, снабжавшему город водой.

Августин вошел в форум. С виду — все безвредно и радостно, подумал он, глядя на тихо кружащие толпы, счастливые, возбужденные лица, яркие цвета лучших нарядов, вытаскиваемых из сундуков лишь по случаю крупных празднеств. Но за этой улыбающейся маской пряталась уродливая и опасная реальность. И его, Августина, святая обязанность — сорвать эту маску и разоблачить скрывающиеся за ней вожделение и порочность. Внезапно епископ почувствовал уверенность и спокойствие, словно сошла на него благодать Господня; сердце его перестало стучать. Он вскинул вверх руки, и — вот сколь великим был его авторитет! — приглушенное ликование в форуме стихло; люди признали его высокую, тощую фигуру. То тут, то там зашептали: «Епископ Гиппона… Августин собственной персоной… Пришел благословить нас…».

— Карфагеняне… Друзья… Христиане, — начал Августин. — Рад видеть, что вы собрались здесь сегодня; рад так, как радуется отец, наблюдающий за тем, как играют его дети. Но представьте себе, что эти детские игры могли бы завести их в вади, в вади, где скрываются ядовитые змеи и скорпионы? Разве он не предостерег бы их от этого? Уберегать детей своих от неверных поступков — не в этом ли заключается отцовский долг?

Толпа одобрительно загалдела. Многие из пришедших в форум помнили, как беспокойные родители не позволяли им играть в лесных районах или заброшенных строениях.

«Хорошее начало», — подумал Августин. Секрет правильного обращения с аудиторией заключался в том, что слушателей всегда следовало ругать, а не хвалить; этому он научился у «златоустого» архиепископа Константинополя, Хризостома, автора незабвенных «Наставлений».

— Господь, Отец ваш Небесный, любит вас и предостерегает — через меня, своего недостойного слугу, — от опасностей, которым вы подвергаете себя, принимая участие в этом празднике. Вы ослеплены его великолепием и роскошью, оглушены шумом его обольстительной музыки, и не замечаете спрятавшихся за камнем василисков, не слышите злого шипения змей. От всего своего сердца советую я вам отказаться от искушений этого нечестивого фестиваля. Подумайте лучше о любви Божьей, спросите себя: «Стоит ли мне отвергать эту любовь и ставить тем самым душу свою под угрозу?» Ведь отмечая этот греховный праздник, именно так вы и поступаете.

Августин остановился, внезапно осознав, что, увлекшись силой собственного красноречия, он совершенно забыл о своих слушателях, времени и месте — обо всем, за исключением крайней необходимости предупредить пришедших в форум карфагенян о неблаговидности их поведения. Он взглянул на небо: солнце уже прошло свой меридиан. Он начал свою речь в четвертом часу, то есть… говорил больше двух часов! Августин обвел взглядом слушавших его людей. Уважая его авторитет, они не разошлись, но стали беспокойными и невнимательными. У многих на лицах читалось недоумение; большая же часть собравшихся выглядела уставшей и сердитой, возмущенной таким вторжением в их веселье. Будучи реалистом, Августин понял, что не сумел завоевать их расположение и что, продолжая выступление, он рискует еще больше восстановить их против себя, и решил закругляться.

— Вот почему, друзья мои, хочу я закончить словами…

— Ох, избавьте нас от своих поучений — вы и так сказали достаточно, — прервал его невысокий, полный мужчина, лицо которого показалось Августину смутно знакомым. «Макробий, автор трактата «Сатурналии», — вспомнил он, — rhetor в университете, том самом учреждении, где я выиграл приз в риторике». Пребывая в смятении, Августин услышал, что острота молодого ученого была встречена приветственными смешками. Почувствовав назревающий конфликт, толпа оживилась. Сдавать ситуацию без боя Августин не собирался.

— Если из всего моего скромного выступления вам запомнится лишь одно, пусть — пусть это будет… — Тут Августин запнулся; он чувствовал, что голос его звучит слабо, примирительно. Не так все должно было закончиться. Он продолжил. — Запомните лишь одно, друзья. Без милости Божьей мы — никто. Сами мы ничего…

— Не можем сделать? — Макробий превратил утверждение Августина в вопрос. — Ваше высокопреосвященство, — формально правильное обращение было произнесено с едва уловимой иронией, — вы все время вспоминаете о милости Божьей. А как же воля самого человека? Вы что, считаете, мы ничего не можем добиться сами?

— Так вы утверждаете, что люди могут прийти к добродетели сами, без Божьей помощи? — пылко возразил епископ. Самообладание, увещевал он себя, сохраняй самообладание; стоит лишь дать выход гневу — и все будет потеряно.

— Не совсем так, — легко парировал его оппонент. — Похоже, вы не настроены отвечать на мой вопрос. Что ж, тогда я отвечу на ваш. Возможно, милость Божья и существует; отрицать не буду. Но лишь в качестве божественной помощи. Небеса помогают тем, кто сам творит свою жизнь.

Слова Макробия потрясли Августина до глубины души. Отрицание верховенства Божьей воли было равнозначно ереси. Этот человек опасен, подумал епископ, очевидно, он является последователем того шотландского монаха, Пелагия, который утверждал, что к избавлению люди могут прийти лишь через собственные старания и стремления.

— По сути же, из вашей теории праведности и предопределения можно сделать безрадостные выводы, — продолжал Макробий. — Согласно вашей философии, все, что происходит, предопределено заранее, из чего мы можем заключить, что варвары в любом случае опустошат Римскую империю — ваш Град Земной, — и ничего с этим поделать мы не в силах.

Приглушенный гул одобрения пронесся по форуму. Номинально будучи христианами, многие из собравшихся все еще сохраняли языческий, мирской склад ума; в качестве гарантии личной безопасности вопрос продолжения существования империи являлся для них крайне значимым.

— Римская империя и Земной Город — не одно и то же, — возразил Августин, вынужденно переходя в наступление. Епископ был на грани паники — ситуация ускользала из-под его контроля. В отчаянии он огляделся по сторонам. Где же defensores, церковная стража, которая имеет право арестовать религиозных агитаторов? «Попрятались по углам», — подумал он с горечью. Естественно — в этот день народного ликования любые попытки арестов легко могли вызвать массовые беспорядки.

— Земной Город — это государство нечестивцев — падших ангелов, душ грешников, живущих в этом мире, — прокричал Августин, но его уже никто не слушал. Впервые в жизни епископ потерял внимание аудитории.

В форуме вдруг стало темно; небо заволокло огромными грозовыми облаками, задул типичный для этих мест северо-западный зимний шквалистый ветер. Застучавший по брусчатке и крытым черепицей крышам домов град вмиг разогнал толпу. Макробий иронично помахал Августину рукой:

— Своевременное вмешательство, вы не находите, епископ? Уж не по божьей ли милости?

Потрясенный и униженный, возвращался Августин во дворец по опустевшим улицам. Затея его потерпела полный крах. Ничего, битва еще не закончена, сказал он себе. Пусть враги Господа нашего сильны и вездесущи, я до конца дней моих буду давать им отпор. Будет на то воля Божья — придет и победа.