К толстой стопке листов папируса, помеченной «Бонифаций», Аэций добавил последнее донесение из Африки, только что присланное одним из agentes in rebus, тайных агентов, постоянно державших его в курсе всех изменений политической ситуации в этом регионе. В своем личном дневнике полководец написал: «Еще немного — и Бонифаций попадет в расставленные мною сети. Поступив так, как я ему советовал, он нарушил указания императора, что, само по себе, уже является довольно-таки серьезным проступком, но — в его случае — не тем, что карается смертной казнью. Вряд ли Плацидия согласится казнить героя прежних лет за такую мелочь. Тем не менее, оказав вооруженное сопротивление тем, кто был послан его арестовать, Бонифаций перешел Рубикон и должен быть объявлен врагом государства».

Жаль, что ради благого дела приходится жертвовать таким прекрасным воином и человеком, искренне жаль, подумал Аэций, вновь завязывая ремешки, коими был перетянут кодекс, представлявший собой набор тонких вощеных дощечек, заключенных в изысканный, искусно вырезанный из слоновой кости футляр — подарок Плацидии «преданному другу». Собственные мысли папирусу он старался не доверять. «Всегда пиши на воске, — советовал ему отец, бывший, как и сам Аэций, магистром конницы и непревзойденным политическим интриганом, — чернила — союзник палача». И совету этому Аэций следовал усердно и неукоснительно. Конечно, он, бывало, писал и противоречащие друг другу письма Бонифацию и Плацидии, но они попадали в категорию государственных тайн и фактически не могли стать объектом расследования. Досье же, заведенное на Бонифация, содержало бесстрастные и фактические донесения, никоим образом не свидетельствующие о неком злом умысле. Все же то, что писалось на парафинированных табличках, легко стиралось тупым концом пера. И пока Аэций продолжал сохранять осторожность, руки его оставались незамаранными — по крайней мере, в глазах окружающих. А не это ли — главное? В конце концов, разве не этот принцип лежит в основе теологической позиции, занятой самим Августином в отношении нравственного поведения тех, кто совершает те или иные деяния? «О поступках судят по их результатам», — успокоил епископ своего друга Консенция, когда тот признался, что солгал для того, чтобы спасти обвиненного в разовой растрате чужих денег, во всех же прочих отношениях — совершенно безупречного, чиновника.

Да, план хорош, почти совершенен, как годами выдерживаемое в холодном погребе фалернское вино, усмехнулся Аэций. И пока все складывается как нельзя лучше — главным образом потому, что Бонифаций, славный, но простоватый Бонифаций, доверяет ему, Аэцию, приближая тем самым собственную погибель. Последние его действия и вовсе граничат с изменой. Если собранных Бонифацием войск окажется недостаточно для того, чтобы организовать полномасштабное наступление на империю, его уже в самом скором времени доставят в кандалах в Равенну. Последует короткий суд — и городские стены станут свидетелями того, как топор палача отделит голову комита Африки от его туловища. Самое время окончательно решить проблему, постановил Аэций и взялся за перо. Через пару часов он уже перечитывал очередное свое послание попавшему в передрягу военачальнику; вознаградив открытое неповиновение Бонифация властям самыми лестными эпитетами, Аэций призывал его проявить твердость и пойти до конца. При одной лишь мысли о том, что его соперник попадется на эту удочку, Аэция охватило необычайное возбуждение; и все же на душе у великого полководца скребли кошки — как если бы он собственноручно толкнул Бонифация в пропасть.

В состоянии глубокого отчаяния, заложив руки за спину и вперив взгляд в землю, расхаживал Бонифаций взад и вперед по саду, разбитому рядом со штабом его войск в Карфагене. Место это все больше и больше походило на убежище, где он мог привести в порядок свои расстроенные мысли и попытаться выработать ту схему действий, благодаря которой ему удалось бы справиться с растущим кризисом, грозившим его уничтожить.

Уловив едва заметное движение под ногами, Бонифаций остановился. Замер в выжидательной позе и пробегавший мимо грызун — песчанка, неосмотрительно покинувшая свою нору. Улыбнувшись, полководец высыпал перед зверьком его обычное вознаграждение — горстку зерен пшеницы.

— Хоть ты, дружок, на моей стороне, — прошептал Бонифаций.

Он был благодарен Аэцию за одобрение и моральную поддержку, высказанную в последнем письме. Но Аэций находился за тысячу с лишним километров от Карфагена и материальной помощи предоставить не мог. Суровая же реальность заключалась в том, что без поддержки со стороны какого-нибудь могущественного союзника Бонифаций был обречен. А вот союзников-то у него как раз и нет.

Или же есть? Комит резко остановился, словно наткнувшись на невидимое препятствие. На лице Бонифация заиграла улыбка — господь ниспослал ему озарение. Все его природные инстинкты и воспитание тут же восстали против посетившей его мысли, побуждая от нее отказаться. Она была бредовой, она была предательской… Но то была единственная его надежда. Будь что будет, решил Бонифаций — и по возвращении в лагерь вызвал к себе нотария.