Часть четвертая
Рим
451 — 455 гг

— Халкедон! — вскричал Валентиниан и, подавшись вперед, навел скипетр на стоявшего перед троном крепкого пожилого мужчину в папских одеждах. — Направить к берегам Боспора судно с епископами! Ты слышал это, Гераклий? — Император повернулся к своему главному советнику, полному, приземистому евнуху, ни на шаг не отходившему от своего господина. — Да он разорить нас хочет. Есть ли у вас хоть малейшее представление, — продолжил император, обращаясь уже к папе, — во что обойдется нам эта экспедиция? А питание? А жилье? И ради чего? Ради того, чтоб, нежась на солнышке, эти духовники занимались теологическим буквоедством.

Папа Лев из последних сил старался сохранять терпение.

— Со всем уважением, ваша светлость, хочу заметить, что установление истинной природы Христа вряд ли можно назвать буквоедством, — возразил он. Льву приходилось иметь дела и с предшественниками Валентиниана: Гонорием, набожным и кротким дядей нынешнего императора, его дедом, великим Феодосием, на коленях просившим у епископа Медиолана Амвросия прощения за прежние прегрешения, — но столь тяжелый разговор вести ему еще не доводилось. В принципе, о том, какой прием его ожидает, папа догадался, едва ступил в приемный покой римского дворца Домициана, которому Валентиниан отдавал предпочтение перед другой своей резиденцией — равеннской: вдоль стен стояли громадные статуи языческих богов и императоров. До Льва, конечно же, и ранее доходили слухи о том, что Валентиниан — христианин лишь по имени, что он тайно занимается черной магией и колдовством, но в подобных случаях папа предпочитал доверять не людской молве, а собственным глазам.

— Вопрос закрыт, — отрезал Валентиниан. — Этого государство себе позволить не может. Скажи ему, Гераклий.

— Полагаю, ваша светлость, казначейству удастся изыскать необходимую сумму, — вкрадчиво сказал евнух. — Разгромив в прошлом месяце Аттилу, мы сэкономили часть средств, предназначавшихся армии. Кроме того, расходы государства на эту поездку едва ли будут значительными. Доходы Церкви от денежных пожертвований столь внушительны, что большую часть затрат на экспедицию она в состоянии покрыть сама. Да и ваш императорский престиж, ваша светлость, поднимется, когда мир увидит наконец, что Рим диктует условия Константинополю.

— Вряд ли нам удастся диктовать условия, — начал было протестовать Лев, но, поймав предостерегающий взгляд Гераклия, вовремя остановился. Жесткий и опытный переговорщик, Лев сразу же догадался, какую игру ведет Гераклий. Тщеславный, распутный и порочный, возглавляющий коррумпированное и неэффективное правительство, Валентиниан был крайне непопулярен. Воспрепятствовав отъезду папской делегации в Константинополь, он бы нанес серьезное оскорбление не только епископам Западной империи, но и всей их пастве. И тогда и так уже запятнанной репутации Валентиниана был бы нанесен непоправимый ущерб. Епископы — люди могущественные, обладающие сильным влиянием на общественное мнение, а в последнее время — в силу того, что отягощенные обязанностями декурионы все чаще и чаще ударялись в бега либо записывались в армию — привлекаемые еще и к работе гражданских администраций. Гераклий хитер, понял Лев, и знает, что любой кризис повлияет не только на Валентиниана, но и на его, евнуха, собственные позиции, и в результате он вполне мог оказаться козлом отпущения.

— Я, конечно же, ваша светлость, приложу все усилия для того, чтобы мои делегаты заявили на Соборе, что они приехали туда лишь с вашего позволения, — тактично сказал Лев. — И с вашего, надеюсь, благословения.

— Ну, коль такое дело, езжайте — езжайте! — закричал император, и в голосе его послышались капризные нотки. — Опустошайте казну, доводите до нищеты ваши епархии — стоит ли думать о деньгах, когда речь идет о служении Христу? — Прикрыв одной рукой глаза, император эффектно взмахнул скипетром — счастливой, мол, дороги. — Займись приготовлениями, Гераклий, и проследи, чтобы они поскорее отчалили.

— Что происходит с римским миром, друг мой? — поинтересовался Маркиан, пожилой император, у Аспара, своего магистра армии, во время прогулки по саду главного императорского дворца в Константинополе. — Люди, похоже, гораздо больше готовы спорить об истинной природе Христа, нежели отражать натиски гуннов или германцев. Когда я был ребенком, трон занимал первый Феодосий, и империя была единой. Феодосия, может быть, и преследовали мысли о повсеместном насаждении ортодоксального католичества, но безопасность государства всегда оставалась его приоритетом. Он умер, оставив границы невредимыми и хорошо защищенными. Боже, как же все изменилось! — Он уныло уставился вниз, на стену Септимия Севера, возведенную пару веков назад и являвшуюся теперь частью морских укреплений. — Запад стоит на краю гибели, Восток занят копанием в теологических мелочах — это, полагаю, наследие греческой философии. Народ, по-моему, больше внимания обращает на стоящего на столпе Даниила, чем на мои указы. А империю тем временем, словно треснувшую льдину, продолжает относить в сторону. Для того чтобы положить этому гниению конец, мне пришлось созвать этот чертов собор, но, поверь мне, толку от него будет не много. А ведь у меня есть и более важные дела — восстановление опустошенной Аттилой страны, к примеру.

— Что касается собора, господин, то у вас просто не было выбора, — попытался успокоить императора Аспар. (Эти двое знали друг друга так долго, что почтительное «ваша светлость» в их разговорах никогда не звучало.) — Мы, простые солдаты, можем его не любить, но не забывайте, что живем-то мы теперь в новом мире, в котором нашлось место и всем этим религиозным обсессиям — простите, позициям.

— Да я уже вообще, если честно, позабыл, зачем мы созвали этот совет, — тяжело вздохнув, Маркиан похлопал Аспара по плечу. — Напомни мне, пожалуйста, друг мой. Это ведь была твоя идея.

— Возможно, вы помните, господин, был тут у нас один такой архимандрит — Евтихий. Так вот, он заявлял, что человеческое начало в Христе поглощено божественным и что пострадал за человечество не богочеловек, а бог. Три года назад Евтихия обвинили в ереси. Флавиан, патриарх Константинопольский, созвал небольшой церковный собор, на котором Евтихия низложили. Флавиана поддержал римский папа Лев, резко осудивший учение Евтихия. Тем не менее год спустя вопрос этот вновь был поднят на Эфесском соборе. Председательствовал там александрийский патриарх Диоскор, разделявший взгляды Евтихия, да и вообще, сторонников последнего там хватало — главным образом, среди египтян и палестинцев.

— Не сложно догадаться, какое они вынесли решение.

— По-другому и быть не могло, господин. Евтихия оправдали, Флавиана осудили, а на послание папы Льва — так называемый «Томос» — не обратили никакого внимания.

Маркиан нахмурил брови.

— Прости, если я чего-то не понимаю. Это, что, так важно?

Аспар рассмеялся.

— Признаюсь, у меня и самого голова немного пошла кругом. Если говорить по существу, то это скорее политический, нежели религиозный вопрос, и суть его — Константинополь, столица империи, твой город. Унизив Флавиана Константинопольского, Диоскор Александрийский не только выказал пренебрежение по отношению к папе, но и бросил вызов твоей власти.

— Спасибо, — поблагодарил Аспара император. — Я все понял. Диоскора следует проучить и — сообща — поставить на место. Пусть у всех, в обеих империях, рассеются даже малейшие сомнения в том, что в вопросах как правления, так и веры решающее слово остается за Константинополем, городом, в котором находятся резиденции императора и патриарха. Нужно будет вновь вынести на обсуждение учение Евтихия. Стравив, фигурально выражаясь, Льва и Диоскора в публичных дебатах, обеспечив победу папы, мы упрочим нашу верховную власть самым убедительным — из возможных — образом. Вот, думаю, какую позицию нам следует занять. Что скажешь?

— Коротко и ясно, господин. Полагаю, даже Флавиан бы не выразился лучше.

— Тогда выпьем-ка за успех нашего предприятия. — Приказав рабу принести вина, император посмотрел вдаль, туда, где, всего в двух милях, на противоположном азиатском побережье мерцал белизной под теплыми лучами октябрьского солнца небольшой городок Халкедон. — Спокойное местечко, — пробормотал он. — Но уже через несколько дней, когда в его доках высадятся папские делегаты, там разразится смертельная война, в которой каждая из сторон будет сражаться до последнего. Но с нами Рим, поэтому не думаю, что у наших противников есть шансы. Ага, вот и вино. — Наполнив кубки, невольник поднес их императору и его гостю. Перед тем как отпить из своего, Аспар вылил немного вина на землю.

— Аспар? — на лице Маркиана отразилось замешательство.

— Либация, господин. На тот случай, если за нами наблюдают прежние боги. Возможно, нам понадобится и их поддержка.

Симон и Георгий, мальчики-певчие церкви, названной в честь святой Евфемии, замученной в годы Великих Гонений Диоклетиана, смотрели на лежавшую в открытом гробу мумию страдалицы со смесью восторга и отвращения. Черная и ужасная, похожая на череп голова мумии жутко скалилась в ответ.

— Уффф! — содрогнулся Симон, младший. — Что-то мне расхотелось, Георгий. Вернемся-ка лучше домой.

— Боишься, что когда-нибудь, темной ночью, она тебя схватит? — Замахав, словно крыльями, руками, Георгий протяжно завыл. — Ладно, ладно, прости, — поспешно сказал он, увидев, как побледнел его друг. — Успокойся. Вот увидишь, будет смешно — только подумай, какие у них будут лица, когда я потяну за шнур.

— Ну, хорошо, — нерешительно согласился Симон. — Только больше так не шути.

— Слово хориста, — торжественно пообещал Георгий. — Сможешь сам завязать узел и накинуть его на ее палец? — Кивнув, Симон достал нож и моток черной бечевки. Пройдя в заднюю часть церкви, Георгий по лестнице спустился в склеп и спрятался под решеткой, через которую туда из нефа поступал воздух. Ухватив протянутый ему через решетку конец шнура, мальчик спросил:

— Готов?

— Готов, — прозвучал сверху голос Симона.

Георгий потянул за шпагат — никакого эффекта. Поднявшись наверх, мальчик подошел к товарищу.

— За кромку цепляется, — пояснил Симон.

Георгий ощупал переднюю часть гроба, — поверхность ее была неровной, с зазубринами.

— Ничего, сейчас пойдет как по маслу, — взяв одну из стоявших на алтаре зажженных свечей, он поднес ее к гробу, наклонил, и воск частыми каплями застучал по дереву. Вернувшись в склеп, Георгий вновь — по сигналу — потянул за бечевку. На сей раз она пошла легче, и, после того как мальчик дернул сильнее, в руке его оказался весь шнур целиком.

— Классно вышло, — сказал Симон, показав вернувшемуся в неф Георгию большой палец; правая рука святой лежала на ее иссохшей груди. Придав мумии прежнее положение, ребята, со смешками и шутками, выбежали из церкви.

Вслед за свещеносцами, певчими, алтарниками и пономарями, ведомые императором и императрицей, в халкедонскую церковь Святой Евфемии торжественно проследовали отцы и делегаты Четвертого Вселенского собора. Представители монархической епархии Рима и патриархата Константинополя заняли места по правую сторону от алтаря, депутаты от патриархатов Иерусалима и Александрии разместились слева. Между двумя этими группами, на установленных позади алтаря скамьях, расположились отцы собора, десять священников и двадцать семь сенаторов. Перед алтарем, словно безмолвный и зловещий председатель, лежал в открытом гробу ссохшийся труп святой Евфемии. На груди мумии покоилась копия «Томоса» римского папы Льва.

Выступив с краткой напутственной речью, Маркиан приветствовал ассамблею и попросил Господа помочь делегатам прийти к правильным решениям, после чего они с императрицей Пульхерией покинули церковь. Председатель объявил Собор открытым и, суммировав антагонистические позиции римской и александрийской делегаций, предоставил римлянам право обосновать свою точку зрения.

Первым взял слово какой-то седой галльский епископ.

— Христа, пусть и породил его Святой Дух, родила женщина, — начал он, говоря с сильным южногалльским акцентом, — из чего, несомненно, следует, что в Нем смешались две природы — божественная и человеческая. К тому же, сотворен Он из той же материи, что и Отец, и ни в чем ему не уступает.

— Воистину так, — раздался дрожащий голос делегата от Фракии. — Несторий, которого я знал еще тогда, когда он был простым пресвитером в Антиохии, прав был, однако он учил, что Иисус Христос был не Богочеловеком, а лишь Богоносцем: от Девы Марии родился не Бог, а только одежда, которая должна была облекать Сына Божия, храм, в котором Он мог обитать. Пресвятая Дева Мария не может называться Богородящей, а должна называться Христородящей.

— Присядь-ка, ты, старый дурак, — зашипел на фракийца сосед. — Предыдущий, Третий Вселенский собор объявил несторианство ересью. — Поднявшись, он обратился к комиссии. — Прошу вас извинить моего многоуважаемого друга из Филиппополя. В силу своего почтенного возраста он забыл о Двенадцати Анафемах, произнесенных на Нестория Феофилом Александрийским и одобренных папой Целестином.

— Вот именно эти, сформулированные моим предшественником, Двенадцать Анафем и легли в основу учения Евтихия, в котором говорится, что у Христа есть лишь одно начало — божественное! — прокричал с противоположных рядов изнуренный старец с горящими глазами — Диоскор. — Того самого Евтихия, чьи убеждения вы сейчас пытаетесь осудить.

— Тишина! — проревел председатель. — Я не потерплю столь непристойных вмешательств. Патриарх Александрийский еще получит возможность высказаться, но — в свое время. Что же касается делегата из Филиппополя, — продолжил он, смерив провинившегося церковника строгим взглядом, — то будем считать его упущение непреднамеренным. Тем не менее он должен принять во внимание, что столь уважаемый им Несторий томится сейчас в ссылке в Великом Оазисе Египта.

А теперь для того чтобы пролить свет на проблемы, которые мы собрались здесь обсудить, предоставляю слово моему эрудированному коллеге по комиссии, Зенобию Мопсуестскому. Он детально изложит все те доктрины, которые станут предметом нашей дискуссии: an-homois, утверждающую, что Сын и Отец не есть одно и то же; homois — согласно ей Сын по существу подобен Отцу, — и homo-usios, указывающую на то, что Сын един с Отцом в своей сущности…

Ранним утром последнего дня собора, как только ризничий открыл двери церкви Святой Евфемии для того, чтобы убедиться, что все в порядке, Симон и Георгий пробрались внутрь и спрятались. Когда ризничий удалился, они занялись подготовкой «розыгрыша», после чего Георгий спустился в склеп, а Симон притаился за той из колонн, из-за которой отлично просматривался весть интерьер церкви и от которой было рукой подать до лестницы, так что мальчик свободно мог в подходящий момент подать другу сигнал к действию.

— … Выслушав и тщательно взвесив все приведенные полемизирующими сторонами аргументы и приняв во внимание преобладающую точку зрения, отцы Четвертого Вселенского собора постановили… — взяв небольшую паузу, председатель оглядел приехавших в Халкедон делегатов: сторонники Льва выглядели довольными и возбужденными, поборники Диоскора — замкнутыми и подавленными.

— … Исповедовать одного и того же Сына, Господа нашего Иисуса Христа, совершенного в божестве, совершенного в человечестве, истинно Бога, истинно человека, того же из разумной души и тела, единосущного Отцу по Божеству и того же единосущного нам по человечеству, во всем подобного нам, кроме греха.

Таким образом, то вероучение, согласно которому у Христа есть лишь одно начало — божественное, отныне провозглашается ересью, а все те, кто его разделяют, считаются еретиками.

Вердикт Эфесского собора, оправдавший учение Евтихия, объявляется потерявшим законную силу.

Сверх того, мы постановляем, что Диоскор и поддержавшие его в Эфесе египетские епископы должны быть осуждены и низложены; остальным же, коих мы сочли лишь сбившимися с пути истинного, даруется прощение.

Позвольте поблагодарить от вашего имени Их Светлости Маркиана и Валентиниана, Соправителей нашей Единой и Неделимой Империи, Льва, Монархического Епископа Рима, и Флавиана, Патриарха Константинопольского. Именем Отца, Сына и Святого Духа объявляю собор закрытым.

Едва председатель закончил свое выступление, как в нефе поднялся шум, раздались изумленные возгласы. По всей церкви вскакивали на ноги делегаты, указывавшие на гроб, в котором лежало тело святой Евфемии. Невероятно, но факт: ее сухая, как ветка, рука взмыла в воздух, зависла на пару секунд в вертикальном положении, а затем упала на грудь мумии, цепляясь ногтями за «Томос»…

— Чудо? — вне себя от гнева, Маркиан расхаживал взад-вперед по атрию расположенной в «Дубах», престижнейшем предместье Халкедона, уединенной виллы. В этой шикарной резиденции он поселился на время заседания собора и имел возможность следить за прениями в спокойной обстановке. — Только этого нам не хватало, Аспар. Кто ж после такого станет воспринимать решения собора всерьез? Доверчивые глупцы. Чтобы рука мертвеца тянулась к «Томосу»?! В жизни не слышал большей чепухи!

— Я озадачен не меньше вашего, господин, — ответил полководец. — Но все они, все до единого, клянутся, что видели это — за исключением тех, кто дремал в задних рядах. Не думаю, господин, что мы можем просто выбросить это из головы. И Иоанн Антиохийский, и наш Флавиан тоже утверждают, что видели, как это случилось, а больших прагматиков и не сыщешь.

— Тогда, должно быть, это какой-то фокус, — раздраженно сказал Маркиан. — Все мы слышали о пиалах с «кровью» святых, в определенные дни превращающейся в жидкость, или статуях девы Марии, вроде бы плачущих настоящими слезами в Страстную пятницу. Судя по всему, здесь мы имеем дело с чем-то подобным, либо… Возможно, мышцы руки начали сокращаться потому, что в нефе было гораздо теплее, чем в склепе, где до того покоилось тело. Ради бога, Аспар, не смотри ты на меня такими глазами — я и сам знаю, что все эти аргументы притянуты за уши. Но чудо? Нет, в чудеса я не верю.

— Может, нам стоит самим взглянуть на тело? — предложил полководец.

— А что, отличная идея. Показывай дорогу.

— Ничего необычного, господин, — объявил Аспар, закончив осмотр гроба.

— Вынужден с тобой согласиться, — неохотно произнес Маркиан, смахивая пыль с коленей. — А мне, с моим артритом, такие наклоны вообще противопоказаны. Эй, а это что такое? — неожиданно спросил он, указывая на кромку передней части гроба.

— Обычные восковые пятна, наверное, от свечи, — сказал, приглядевшись, Аспар.

Забыв про артрит, Маркиан склонился над гробом.

— Какая-то отметина, — он ткнул пальцем в проделанную в заляпанном воском дереве небольшую выемку. — Есть что-то странное во всем этом, Аспар.

— Знаете, господин, — на лице Аспара заиграла невинная улыбка, — полагаю, не стоит нам так уж стараться доказать, что никакого чуда не случилось. В конце концов, произошедшее можно толковать и как проявление божьего одобрения решений, принятых на соборе. Разумно представленное, «чудо святой Евфемии» принесет нам скорее пользу, нежели вред.

— Вот уж не думал, что могу услышать от тебя такое, Аспар, — возмутился Маркиан. — Никогда в жизни я не поддержу… — Тут он запнулся, покачал головой, а затем громко рассмеялся. — Что ж, возможно, ты и прав: не стоит будить спящую собаку. Ах ты, старый плут, а я уж начал в тебе сомневаться.