Позади была стена и земляной вал. Впереди, за базиликой Сестерция, лежало пустынное поле, за ним огороды и виноградники, еще дальше, погружаясь во мрак, чернели, словно гигантские шлемы, лесистые холмы. Катулл стоял там, где ему указала бельмастая Агамеда. Он пришел в сумерки и наблюдал, как Рим светится тысячами мерцающих огоньков.

Из-за туч выскользнул обрезок белой луны и косо повис над полем. Какие-то шевелящиеся тени проплывали в скудном лунном свете — не то стаи ночных птиц, не то химерические видения. У Эсквилинских ворот бряцало оружие легионеров, полыхали багровые гривы факелов. Безмолвные фигуры подкрадывались к Катуллу. Он торопливо нащупывал кинжал и вздыхал с облегчением, когда они исчезали. Терпение его стало иссякать, но тут кто-то взял его за руку.

— Это я, Агамеда, — услышал он и с трудом разглядел колдунью.

Агамеда повела его через заброшенное кладбище. Спотыкаясь о разрушенные бугорки могил и обугленные костяки, они брели в темноте, пока не остановились на краю черного провала, откуда несло отвратительным, сладковато-душным запахом. В этот ров сваливали трупы гладиаторов и бездомных бродяг.

Катулл настороженно ждал, вглядываясь в смутные очертания предмета, еле различимого на противоположной стороне рва.

— Слышишь?

Из темноты донесся протяжный стон, потом всхлипывание и опять стон…

— Что это? Слышишь? — еще раз спросил Катулл, невольно отступая.

Хриплый голос забормотал, как в бреду. В этом голосе было столько ужаса и страдания, что у Катулла сжалось сердце, и он почувствовал, как холодный пот течет по хребту.

— Не обращай внимания, — глухо проговорила Агамеда, — здесь такое часто случается… Раба распяли за побег или убийство, вот он и мучается, подыхает, бедняга… Ну а нам нужно собрать травы для волшебного варева, я покажу где..

В нескольких шагах от них звякнуло железо, и в тишине разнеслась грубая ругань.

— Эй, бродяги, — ревел стражник, — убирайтесь немедленно! Больше я вас предупреждать не буду, пропорю брюхо и сброшу в ров!

Агамеда потащила Катулла прочь, шепча на ухо:

— Жаль, клянусь Гекатой… Волшебные травы растут здесь лучше, чем в других местах. И хорошо бы отрезать у распятого большой палец с правой ноги, да сейчас не до того…

Лунный свет притемнился облаком, и так густо слилась чернота неба и земли, что Катуллу представилось, будто он находится в подземелье. Но колдунья уверенно шла на ощупь и вывела его из низины на взгорок, откуда стали опять видны тусклые огни города.

Катулл принадлежал к числу тех римлян, кто, допуская рабство, как привычное состояние иноплеменников, все же не отрицал их способности полноценно мыслить и чувствовать. Выходцы из рабов могли стать гениями, как Плавт и Теренций, приблизиться к управлению государством, как друг полководца Сципиона, философ Полибий, или невероятно разбогатеть, как ростовщик Клавдий Исидор. Зараженный предрассудками своего времени, веронец считал, что, получив свободу, вчерашний раб необъяснимым образом приобретает гражданские качества, хотя вольноотпущенниками чаще всего становились любимчики господ, наушники и мошенники. И все же Катулл всегда чувствовал себя расстроенным после зрелища гладиаторских сражений, удивляясь равнодушию или возбужденному веселью друзей. Жестокость по отношению к рабам возмущала его потому, может быть, что у его родных рабов было не слишком много и в общении с ними сохранялись остатки патриархальности.

— Помоги мне, — сказала Агамеда, — ищи широкие, гладкие листья, это и есть то, что нужно…

Они долго ползали среди могил. Когда им удалось собрать достаточно трав, колдунья завернула их в узелок и присела отдохнуть. Прислушиваясь, она прижала палец к губам. Катулл различил утробное урчание, хруст костей и сдавленное повизгиванье.

— Уж не подземные ли духи собрались нас наказать? — мрачно пошутил он, холодея от суеверного страха.

— Если явятся мстительные духи, мы оградимся магическим заклятьем. Если же это собаки — пожирательницы трупов, то, может случиться, что мы и не вернемся благополучно… — ответила Агамеда. Катуллу казалось, что голос ее непритворно дрожит. Они двигались медленно, стараясь не привлекать внимания одичалых псов. Косматые сгустки тьмы возникали с разных сторон.

— О, боги всеблагие, охраните и помилуйте нас… — шептала Агамеда, затравленно озираясь.

Катулл нагнулся, чтобы поднять обломок горелой кости.

— Нет, нет, не раздражай их, — торопливо остановила его старуха. — Если хоть одна собака обозлится и бросится, то за ней и остальные, разорвут нас в клочья…

— Разве ты не знала об этой напасти?

— Я не думала, что их такое множество. Тысячи кровожадных спутников Гекаты… О, боги Олимпа и боги египетские, те что со звериными головами, выручайте, внемлите молению Агамеды… Потерпи, мой дорогой, уже конец кладбища… Вон на небе и звезды проглянули, а вот и дорога от Кверкветуланских ворот…

Злобное рычание стало отдаляться; внезапно огромная стая завыла и бросилась прочь, рассыпав во мраке десятки пронзительных голосов.

Утирая пот со лба и щек, колдунья сказала:

— Чуть не попали мы в беду… Это я виновата, старая дура… Хорошо, Геката помиловала, отвела своих псов… Зато я нашла могильный цикламен (она показала какой-то цветок), он придаст волшебному снадобью особую силу. Еще вся ночь впереди, идем, я помогу тебе понять сердце твоей возлюбленной.

Они брели по выщербленным камням пустынной дороги. Потянуло прохладой, тучи рассеялись. Катулл спотыкался и ворчал, почти жалея, что затеял это гадание.

Подойдя к постройке, стоявшей недалеко от дороги, Агамеда невнятно произнесла несколько слов. Дверь отворилась, они вошли, и при свете глиняного светильника Катулл узнал Климену. Над очагом кипел котелок.

— Принесла травы, сестра? — спросила Климена. — Уже готов необходимый состав для ворожбы. Я положила туда сушеную жабу, крысиный хвост, измельченные змеиные кости и перья сипухи…

— Возьми еще зловонные воды, что ты собирала у жеребых кобыл, и сучий послед. А вот травы, сосавшие корнями соки на месте погребальных кострищ… Пусть сам ожидающий ответа бросит их в снадобье — так будет надежнее. Вот тесьма с ложа умершего от несчастной любви, и ее окуни туда же… Вот цикламен, выросший у рва с мертвецами. О, сестры, мудрые волшебницы этрусские, колхские, фессалийские, пошлите свои чары на помощь мне, Агамеде, сове с бельмом, крысе бесхвостой, облезлой кошке…

Агамеда с хитрым смешком протянула Катуллу медный кувшинчик.

— Пей, не бойся, может, и не помрешь, — сказала она и подтолкнула локтем Климену. Обе старухи затряслись и заклохтали от смеха. Раскрыв безобразные рты и отвратительно сморщившись, наблюдали, как Катулл отхлебывает из кувшинчика. «Что ж, они вполне походят на колдуний из комического мима», — с унылой иронией подумал он. Вино, которое он пил, терпкостью напоминало фалернское, но отдавало причудливым пряным привкусом. Голова слегка закружилась, он сел, наблюдая, как старухи помешивают свое зелье, суетятся вокруг, шепчут непонятные заклинания.

— Тебе придется раздеться и позволить себя связать, — сказала Агамеда и пристально на него воззрилась. Он послушно сбросил плащ, стащил через голову тунику, отстегнул башмаки и растянулся на мягком тряпье, брошенном на полу. Его крепко спеленали широким полотнищем.

Продолжая приговаривать и хихикать себе под нос, старухи намазали ему лицо, грудь и ноги резко пахнущей, теплой мазью. Внезапно Агамеда выскочила на середину комнаты, расставила руки с растопыренными пальцами и издала пронзительный вопль. Седые космы ее поднялись дыбом, сверкающий глаз вылез из орбиты, она закричала хрипло и дико:

— О Геката — мать волшебства, повелительница злых духов! О Бримо — гневная богиня ночных преступлений! О Тривия — царица ночи! Открой мне, в чем смысл нестерпимой страсти этого человека, открой мне, в чем его заклятье? Прими жертву, Геката! Давай вороненка, сестра…

Агамеда выхватила у Климены взъерошенную птицу, взмахнула ножом и брызнула кровью в угол.

— Прими и помоги, о Геката! — простонала она.

Потом старухи притащили отчаянно скулившего, черного щенка. Агамеда зарезала и его, окропила угол кровью и бросила в огонь щепотку какого-то порошка. Комната озарилась синевато-мертвенным светом, клубами повалил едкий дым. Колдуньи метались, торопливо совершая магические обряды и бормоча заклинания. Климена ударила в гулкий тимпан, Агамеда запела и закружилась в пляске.

Оцепенение давно оставило Катулла, его знобило, отвращение и страх боролись в нем с ожиданием великого откровения. Все яростнее гудел тимпан. Выпучив глаза, скакали лохматые уродливые старухи, и Катулл тоже принялся подскакивать, лежа у стены и подпевая их дикому гимну.

Тяжелый удар потряс дом. Странный, вибрирующий звук донесся из-под земли. Огонь в очаге вспыхнул, взметнулся до потолка и погас. Колдуньи беспомощно распластались, обхватив головы. Катулл, обмирая, почувствовал прикосновение ледяной руки, с отчаяньем увидел, что потолок исчез, стены раздвинулись, и открылась черная бездна ночи… Сверхъестественной властью он, будто запущенный из баллисты, взвился в ночное небо и полетел.

Он летел все стремительнее, выше. Звезды, пылая, мчались навстречу и пронзали насквозь его бесплотное тело. Внезапно в нем возникла сладкая боль ожидания. Он задохнулся от счастья и тогда… Гигантская, вихрящаяся тень вознеслась над ним… Чувствуя, что сейчас у него разорвется сердце, Катулл упал с ужасной высоты и оказался на прежнем месте, спеленутый и намазанный вонючей мазью. Все качалось и вертелось перед глазами, он со стоном опустил голову.

— Приняла жертву! — завопила Агамеда, подскочив к Катуллу. — Смотри! Смотри внимательно! Все поймешь!

Она побежала к дальней стене и распахнула ее, как занавес. Катулл резким движением приподнялся и сел, пораженный открывшимся перед ним видением.

В просторном помещении, освещенном яркими светильниками, стояла Клодия. Это, несомненно, была она. Катулл узнал ее в первое же мгновение. Клодия стояла, наклонив голову с распущенными золотыми волосами, и слегка улыбалась. Ее прелестное лицо, безмятежное и ласковое, поблескивало гладкой белизной мрамора. Катулл рванулся к ней, но Климена шепнула:

— Ни слова, а то все испортишь!

Откуда-то появилось маленькое существо, похожее не то на обезьянку, не то на уродливого ребенка. Гримасничая размалеванным личиком и помахивая пушистым хвостом, существо прыгало на корточках и хватало Клодию за стройные лодыжки. Клодия засмеялась, отстраняясь от назойливых прикосновений, но потом, как будто уступив, стала медленно раздеваться. Она сбросила широкую паллу и потянулась, изгибая великолепное, сияющее розовым отсветом тело. Посмеиваясь, Клодия отгоняла ластящуюся к ней обезьянку. Выскочила еще одна обезьяна, крупнее и мохнатее первой. Улыбка исчезла с лица Клодии, движения ее стали вялыми и изломанными, она словно начала странный танец, зависящий от вертящихся около ее ног мохнатых фигурок. К ним присоединилась, гнусно ухмыляясь, взлохмаченная, бельмастая Агамеда. Она грубо схватила красавицу за пышную грудь. Рядом кривлялась Климена, колотившая в гудящий тимпан.

Словно из воздуха возникло еще с десяток уродцев — довольно крупных и совсем крошечных, едва заметных. Серой, мелькающей, пушистой стаей они облепили Клодию, беспрестанно ощупывая ее с ног до головы. Клодия закружилась вместе с ними фантастическим многоруким волчком. Разметав волосы, закрыв глаза и вскидывая ногами, она призывала кого-то нетерпеливыми движениями… И вот появилось огромное и клыкастое чудовище, виденное Катуллом во время прошлого гадания. Одним прыжком чудовище оказалось рядом с Клодией, обхватило ее мохнатыми лапами и со всей воющей и визжащей стаей потащило к ложу, стоявшему в глубине помещения.

Катулл из последних сил старался освободиться от пут, но он был крепко спеленут. Судорожно извиваясь, он бился и разбрызгивал пену, как в припадке падучей. Он потерял способность издавать звуки. Неожиданно обернувшись, Клодия заметила его. Лицо ее страдальчески исказилось, она указала на Катулла рукой. Раздался пронзительный крик — все пропало, и наступила тишина.

Голос Агамеды сказал рядом:

— Ты мог бы победить всех соперников, кроме него…

Катулл вгляделся в очертания нового видения. Черные и красные пятна мелькали, раздваивались, роясь, угасая и вспыхивая, и мешали ему смотреть. Наконец он различил светловолосого человека, стоявшего перед ним с гордым и воинственным видом. В его лице Катулла поразило отчетливое сходство с прекрасным лицом Клодии.

— Вот твое заклятье! — снова раздался голос Агамеды. — Я разгадала его.

Напрягаясь всем телом, Катулл потянулся к стоявшему, с жадной ненавистью запоминая смелое, нахмуренное лицо. Сильная боль сдавила грудь, он опрокинулся, ударился головой об пол и потерял сознание.