V
СМОТРИТЕЛЬ ПАМЯТНИКА
Снова разной формы и цвета экипажи стали запруживать каждый день, в приемные часы светлейшего, Миллионную улицу.
Снова массивные двери дворца то и дело отворялись, впуская всякого рода и звания людей, имевших надобность в властном вельможе.
А надобность эту имели очень многие.
Иные ехали благодарить за оказанное покровительство, другие искали заступничества сильной руки Потемкина, те надеялись получить теплое местечко, а те шли на горячую головомойку.
Большинство же торчало в его приемной лишь для того, чтобы обратить на себя внимание случайного человека, выказать ему лицемерное почтение, принести дань далеко неискреннего уважения, преклониться кумиру со злобной завистью.
Григорий Александрович хорошо знал настроение большинства этой низкопоклонничающей знати, которая еще так недавно старалась обнести его перед государыней всевозможною клеветою, а теперь ползала перед ним в прах и тем же подлым языком готова была лизать его ноги, а потому и не очень церемонился со своими гостями, заставляя их по целым часам дожидаться в его приемной и по неделям ловить его взгляд.
В один из таких дней, в самый разгар княжеского приема, к роскошному подъезду дворца, робко озираясь, нерешительною походкою подошел дряхлый старик с косичкою, выглядывавшей из-под порыжевшей шляпы духовного фасона, в нагольном полушубке, сильно потертом, и с высокой палкой в руках, одетых в рукавицы. Обут старик был в валенки, обшитые кожей сильно пообившеюся.
В подъезде то и дело сновали разодетые сановники и военные генералы, а отворявший дверь швейцар в расшитой золотом ливрее показался пришедшему важнее и строже всех этих приезжающих.
Старик остановился в сторонке и растерянным, боязливым взглядом стал смотреть на роскошные двери, охраняемые таким знатным господином, изредка своими подслеповатыми, слезящимися глазами решаясь взглянуть на последнего.
Седенькая, жиденькая бородка старичка мерно покачивалась, указывая на нерешительное раздумье ее обладателя.
С час времени простоял старик неподвижно, пока, наконец, не обратил на себя внимания важного на вид, но добродушного швейцара.
— Ты чего, дедушка, тут на ветру мерзнешь, ходь сюда, в подъезд, здесь не дует.
— Разве дозволено… — тихо, как бы про себя, сказал старик и робко подошел к подъезду.
— Ты кого ждешь, што ли, дедушка? — спросил швейцар.
— Поспросить думал во дворце, может знают, где живет Григорий Александрович, может твоя милость знает…
— Какой Григорий Александрович?
— Потемкин.
— Его светлость?..
— Уж не знаю, милый человек, как его здесь величают… А по мне так Гриша.
— Гриша!.. Поди-ж ты какой… Первого, можно сказать, после матушки-царицы вельможу, а он — Гриша…
— Первого… не врешь?.. — вскинул удивленный взгляд на швейцара старик.
— Конечно же первого… Да ты, брат, откуда взялся?..
— Из Смоленской губернии, родименький, из села Чижова, дьячек я тамошний… вот кто…
— Как же тебе светлейший-то доводится, что он для тебя Гриша…
— Доводиться-то никак не доводится, а грамоте я его обучал мальчонком, за уши, бывало, дирал, за милую душу, хлестко дирал, ленив да строптив был, постреленок…
Старик улыбнулся беззубым ртом, весь отдавшись воспоминаниям прошлого;
— Вот оно что… Значит повидать своего выученика приплелся, каков он стал поглядеть…
— Да вот разыскать бы его, посмотреть, может куда-нибудь меня, старика, пристроит…
— Пристроит, коли захочет, как не пристроить, барскую мамзель, гувернантку, бают к гвардейскому полку приписал, и жалованье положил… он у нас чудесник…
— А проживать-то где он изволит? — спросил старик.
— Как где, да здесь…
— Во дворце?.. — удивился старик.
— А то где же ему проживать, говорю, вельможа первеющий.
— Первеющий…
— Коли повидать желательно, в самый раз, ходь, дедушка, кверху, в приемную…
— Ты, внучек, коли в дедушки меня записал, зубоскалить-то брось… Над стариком смеяться грешно… Ишь, что выдумал, ходь вверх, в приемную… Так я тебе и поверил…
Много времени и слов пришлось истратить швейцару, пока он убедил старика-дьячка, что не смеется над ним, и что, поднявшись наверх, в приемную, он может повидать своего Гришу.
Для вящей убедительности он даже позвал лакея, который подтвердил его слова и проводил старика в приемную.
Волшебная обстановка, ленты, звезды, толпы придворных, преклонявших перед прежним деревенским школьником, ошеломили окончательно старого дьячка и он стоял, ни жив, ни мертв, между благоговейным страхом, смутною надеждой и мгновеньями безысходным отчаянием, покуда не упал на него рассеянный взгляд могучего вельможи.
Григорий Александрович узнал своего бывшего учителя, несмотря на долгий промежуток лет, разъединивших их в разные стороны, и, к удивлению придворных, бесцеремонно им раздвинутых, подошел к старику и приветливо взял его за руку.
— Здравствуй, старина!
— Какой же молодец стал ты, Гриша! — прошептал растерявшийся дьячок, окончательно обезумевший от лет, от неожиданного приема, от роскошной, никогда и во сне им не виданной обстановки. — Какой же ты молодец стал! — повторил он.
— Зачем ты прибрел сюда, старина? — ласково спросил его князь.
— Да вот пятьдесят лет, как ты знаешь, все Господу Богу служил, да выгнали за неспособностью. Говорят, дряхл, глух, глуп стал, так матушке-царице хочу чем-нибудь еще послужить, чтоб недаром на последях землю топтать, — не поможешь ли у ней чем-нибудь?..
— Поможем, поможем, старина, ты теперь у меня отдохни, тебя накормят, напоят и спать уложат, а завтра потолкуем, куда тебя приспособить: утро вечера, сам знаешь, мудренее.
Григорий Александрович отдал адъютанту соответствующие приказания.
— Да ты, Гриша, на голос мой не надейся, теперь я, голубчик, уж того — ау, — заметил дьячок.
— Слышу! — подтвердил, улыбаясь, князь.
— И видеть-то того — плохо вижу, уж раз сказал, что обманывать!..
— Разумеется!.. — согласился Потемкин.
— А даром хлеб есть не хочу, вперед тебе говорю, ваша светлость…
— Хорошо, хорошо, успокойся и ступай…
Дьячка увел адъютант во внутренние апартаменты.
Прием вскоре окончился.
На другой день, рано утром, когда еще князь был в постели, дьячок был позван к нему в спальню.
— Ты говорил вчера, дедушка, что ты хил, и глух, и глуп стал? — спросил Григорий Александрович.
— И то, и другое, и третье, как перед Богом сказать справедливо…
— Так куда же тебя примкнуть?
— Да хоть бы в скороходы или в придворную арапию, ваша светлость.
— Нет, постой! Нашел тебе должность! Знаешь ты Исакиескую площадь? — вскочил князь с кровати.
— Еще бы! Через нее к тебе тащился из гавани.
— Видел Фальконетов монумент императора Петра Великого?
— Еще бы! Повыше тебя будет!
— Ну, так иди же теперь, посмотри, благополучно ли он стоит и тотчас мне донеси.
Дьячок пошел.
Открытие памятника Петру Великому состоялось за семь лет до описываемого нами времени, а именно 7 августа 1782 года, в присутствии государыни, прибывшей на шлюпке, при выходе из которой была встречена всем сенатом, во главе с генерал-прокурором A. A. Вяземским, и сопровождаемая отрядом кавалергардского полка отправилась в сенат, откуда и явилась на балкон в короне и порфире.
Со слезами на глазах императрица преклонила главу и тотчас спала завеса с памятника и воздух огласился криками войска и народа и пушечными выстрелами.
Камень, служащий подножием колоссальной статуи Петра Великого, взят близ деревни Лахты, в 12 верстах от Петербурга, по указанию старика-крестьянина Семена Вишнякова.
Камень был известен среди окрестных жителей под именем «камня-грома».
По словам Вишнякова, на него неоднократно всходил император для обозрения окрестностей.
Камень этот лежал в земле на 15 футов глубины и зарос со всех сторон мхами на два дюйма толщины.
Произведенная громовым ударом в нем расщелина была шириною в полтора фута и почти вся наполнена черноземом, из которого выросло несколько довольно высоких берез.
Вес этого камня был более четырех миллионов футов.
Государыня приказала объявить, что кто найдет удобнейший способ перевести этот камень в Петербург, тот получит 7000 рублей.
Способ этот придумал простой кузнец, а князь Корбург, он же граф Цефалони, купил его у него за ничтожную сумму.
В октябре 1766 года было приступлено к работам для поднятия камня.
От самого места, где лежал камень, дорогу очистили от леса на десять сажен в ширину.
Весь путь был утрамбован.
Везли камень четыреста человек, на медных санях, катившихся на медных шарах.
Как скоро камень достиг берега Невы, его спустили на построенную подле реки плотину и затем на специально приготовленное судно.
22 сентября 1767 года, день коронации Екатерины, камень был торжественно провезен мимо Зимнего дворца, и на другой день судно причалило благополучно к берегу, отстоящему на 21 сажен от назначенного места для памятника.
В июне 1769 года, прибывший из заграницы архитектор Фальконет окончил гипсовую модель памятника.
Голову всадника сделала приехавшая француженка девица Коллот.
Для того, чтобы вернее изучить мах лошади, перед окнами дома Фальконета было устроено, искусственное возвышение, вроде подножия памятника, на которое по несколько раз в день выезжал вскач искусный берейтор, попеременно на лучших двух лошадях царской конюшни: «Бриллиант» и «Каприсье».
5 августа 1775 года начата была отливка памятника и окончена с отделкой в 1777 году.
Модель змеи делал ваятель академии художеств Гордеев.
Такова краткая история памятника и этой «нерукотворной Россовой горы», которая, по образному выражению поэта, «пришла в град Петров чрез невские пучины и пала под стопы Великого Петра».
О том, благополучно ли стоит этот памятник и послал Григорий Александрович справиться своего бывшего учителя, старого дьячка.
Дьячок вскоре вернулся с докладом.
— Ну, что? — спросил Потемкин, все еще лежа в постели.
— Стоит, ваша светлость.
— Крепко?
— Куда как крепко, ваша светлость.
— Ну и очень хорошо! А ты за этим каждое утро наблюдай, да аккуратно мне доноси. Жалованье же тебе будет производиться из моих доходов. Теперь ступай.
Обрадованный получением места, дьячок отвесил чуть не земной поклон и вышел.
Григорий Александрович позвал Василия Степановича Попова и сделал распоряжение относительно аккуратной выдачи жалованья «смотрителю памятника Петра Великого».
Дьячок до самой смерти исполнял эту обязанность и умер благословляя своего «Гришу».
