Ахилл встал, поискав глазами свой хитон и сандалии. Сандалии лежали там, где он их сбросил – чуть ли не посередине комнаты, а вместо его запыленного хитона на спинке кресла был развешен белый широкий пеплос.

Герой в душе подивился себе: выходит, он проспал здесь много часов подряд, да так крепко, что вообще ничего вокруг себя не слышал! В комнату входили, возможно, и не раз, а он не просыпался. Это с его-то отменным слухом и чутким, как у собаки, сном! Что так усыпило его осторожность, да еще в самом центре вражеского города, среди людей, которым, по всем законам разума, он не мог и не должен был доверять?!

На столике, на красивой серебряной тарелке лежала бронзовая, украшенная сердоликами, погремушка. Пелид уже видел такие и знал, что знатные троянцы используют их, чтобы вызывать своих рабов. Он взял погремушку, покрутил ее в руках и встряхнул, и та забренчала так громко, что герой невольно отстранил ее подальше.

Дверь раскрылась, и в комнату вошла немолодая, дородная женщина. Она держалась непринужденно, одета была хотя и просто, но очень красиво – в темно-коричневое платье, с темным полупрозрачным покрывалом на седых волосах, не остриженных, а собранных в тугой узел. О том, что она рабыня, Ахилл догадался лишь по особой, заученной глубине поклона, да по медным браслетам на обеих руках: он уже знал, что троянка, приближенная к царю и его родне, ничего, кроме серебра или золота, носить бы не стала...

– Доброе утро, господин! – произнесла женщина на идеальном критском наречии. – Чем могу служить тебе?

– Принеси кувшин и таз – я хочу умыться, – сказал базилевс. – И где мой хитон?

– Твой хитон был очень запылен, – ответила женщина, вновь кланяясь. – Его выстирали, и скоро он высохнет. Но не угодно ли тебе принять ванну и пока что облачиться в другие одежды, чтобы в достойном тебя виде прийти на царский обед?

– На обед?! – ахнул герой. – Сейчас уже время обеда?

– Да, мой господин. Ты спал очень долго, и на солнечных часах, что на нашей террасе – уже два часа после полудня... Пройди вот сюда.

Она откинула золотистую штору, отделявшую комнату от второго, меньшего по размеру помещения, посреди которого красовалась ванна, сделанная, судя по всему, из чистого серебра. Она была так велика, что Ахилл мог легко поместиться в ней целиком и даже вытянуться во весь рост. Пелид никогда не видел ничего подобного. Собственно, он вообще видел ванну раза три в своей жизни, последний раз это было перед самым началом войны, во время его визита в Микены. Но роскошная, по его понятиям, ванна во дворце Агамемнона не шла ни в какое сравнение с этой...

Над водой, заполнившей ванну до краев, поднимался пар.

– Рабы уже несколько раз меняли воду, ожидая твоего пробуждения, – сказала женщина. – Окунись и окажи мне, недостойной, честь – позволь помочь тебе в омовении.

Ахилл сбросил пеплос и окунулся в прозрачную, ласкающую тело воду. При этом женщина заметила на его теле едва затянувшиеся раны, оставленные стрелами амазонок.

– Горячая вода не разбередит их? – спросила она с беспокойством. – Как бы не стали кровоточить...

– У меня быстро все заживает, – возразил герой. – Меня издырявили три дня назад, и, видишь, уже все зарубцевалось. Бояться нечего.

– Ну и хорошо... А раз так, то сделаем воду получше.

Рабыня достала откуда-то и кинула в ванну несколько зеленоватых толстых шишек. Шишки вдруг зашипели и стали источать густую пену, пахнущую древесной смолой и травой.

– Что это? – в изумлении спросил Пелид.

– Это мы называем афорой, – улыбнулась рабыня. – Ее привозили сюда восточные торговцы, и во дворце большие запасы этих шишек. Пена, которую они выделяют в горячей воде, помогает очищать тело и смягчает кожу. С афорой и стирать легче, но она очень дорога и используется только для праздничных царских одежд. Позволь, господин...

С этими словами она кинула в ванну самую обычную морскую губку, и когда та размокла, потерла об нее одну из шишек афоры, а затем стала растирать этой губкой плечи, спину и руки Ахилла. Это доставило ему такое неслыханное удовольствие, что он зажмурился.

Рабыня своими ловкими и сильными руками растерла все его тело, смело окунаясь чуть не целиком в воду, затем вновь вспенила губку и принялась возиться с волосами Пелида, которые щедро поливала такой же теплой водой из серебряного кувшина и мыла, мыла, мыла...

– Хватит! – возмолился Ахилл. – Я же усну...

– Сейчас, господин мой! Еще немного... Я вижу, ты, как и наши молодые мужчины, не носишь бороды...

Еще взмах губки. Пена приятно защекотала щеки героя, а рабыня тонким и небывало острым бритвенным лезвием принялась осторожно сбривать с них выросшую за последние два дня густую щетину.

«Я просто сошел с ума! – мелькнуло в голове Ахилла. – Валяюсь в ванне, даю натирать себя неизвестно, какими зельями, а теперь еще и преспокойно подставляю горло под бритву... Да что же это со мной?!»

Он думал так, а сам, между тем, не испытывал никакого беспокойства, совершенно уверенный, что ничего плохого с ним здесь НЕ МОЖЕТ случиться...

Когда он вышел из ванны, рабыня аккуратно растерла его тело большой мягкой простыней и потрясла погремушкой. Вошли двое юношей в светлых набедренных повязках и, низко поклонившись, положили на резную скамью аккуратно сложенную одежду.

– Надень вот это, господин, если, конечно, тебе понравится! – сказала женщина.

Он и не подумал спорить и послушно надел принесенный рабами малиновый хитон, узкий в талии, с широкими, до локтей, рукавами. Сшитый из тонкой, но плотной материи, он был мягок и приятно ласкал тело. Его рукава и подол украшало тонкое золотое шитье, а пояс был из тончайшей кожи, сплошь затканной золотом. Хитон доставал Пелиду до колен.

– Хочешь какие-нибудь украшения? – спросила рабыня. – Браслеты, гривну, перстни, цепь на шею?

– Я ничего такого не ношу, – покачал головой Ахилл. – Дай мне лучше гребень, чтобы пригладить волосы, не то, боюсь, я похож на сатира.

– Ты так красив, что даже стыдно слушать подобные слова! – на лице служанки появилась легкая, добрая улыбка. – Сядь в кресло: я сама уложу твои волосы. Вон, как они красиво стали виться после мытья!

Спустя немного времени он вышел из своего покоя и обнаружил, что дверь ведет в один из широких коридоров второго этажа. Комнаты располагались здесь лишь с одной стороны, а с другой был ряд высоченных окон, выходивших в один из внутренних дворов. Точнее, они выходили на широкую террасу, которую соединял с коридором расположенный посередине дверной проем. И эта дверь без створок, и окна, украшенные по бокам витыми колоннами, и перила террасы, – все было покрыто побегами вьющихся роз. Они цвели – белые, желтые, розовые, красные, – их запах делал воздух густым, как настой. Простенки между окнами были выбелены и разрисованы такими же розовыми кустами и виноградными лозами, меж которых резвились лани и порхали птицы.

Коридор вывел на широкую мраморную лестницу, которую Ахилл сразу узнал: вчера он поднимался по ней в сопровождении целой толпы обитателей дворца, но потом они исчезли, и в спальный покой его провожали только трое или четверо рабов.

Герой остановился на площадке лестницы, любуясь украшающими ее пролеты бронзовыми статуями. То были фигуры девушек, одетых в короткие, до колен, юбочки и держащих на голове большие плоские чаши. Тут же Ахилл вспомнил, что это не просто статуи, а светильники: ночью в чашах горел огонь...

– Здравствуй, Ахилл! Как спалось тебе в нашем доме?

Он поднял голову. На площадке одного из верхних пролетов, ведущих к третьему этажу, стоял Гектор.

Ахилл смутно помнил их вчерашнее прощание: они расстались в одном из коридоров дворца – троянского героя целой толпою окружили его родные, и он, уже обернувшись, на ходу, крикнул: «Утром увидимся! Доброй тебе ночи!» Его лицо, исхудавшее, еще очень бледное, светилось радостью.

Сейчас это был словно другой человек. Он преобразился: бледность, тени вокруг глаз – все исчезло. Спокойная сила, уверенность и воля были в этом лице. На щеках играл смуглый румянец, глаза блестели.

Обычно Гектор одевался предельно просто, но в этот день, объявленный царем Приамом днем праздника, изменил своему обычаю. На нем был хитон из черной легкой материи, матово-блестящей, расшитой серебром, который доходил до колен, а концы кованого серебряного пояса с подвесками в виде конских голов свисали ниже подола. Алый, тоже расшитый серебряными узорами плащ был переброшен через левое плечо героя и сколот серебряной пряжкой в виде скачущей лошади. Шею охватывало широкое, на манер египетского, ожерелье, золотое с серебром и эмалью. Оно было надето не только как украшение, но с целью закрыть огромный багровый шрам, пересекавший горло. На левой руке выше локтя тускло поблескивал червленый браслет. Великолепные волосы Гектора волнами опускались на плечи, подхваченные широким серебряным венцом.

– Здравствуй, Гектор! – ответил Ахилл на приветствие царевича. – Как ты изменился со вчерашнего дня... Будто сразу выздоровел!

– До этого далеко! – троянец улыбнулся. – Я еще слаб в ногах, и голова не совсем моя... кружится. Но эти стены... и объятия матери... Знаешь, я словно вынырнул из бездны!

И, уже не смущаясь, Гектор спустился на несколько ступенек вниз, подошел к Ахиллу и обнял его.

Пелид ответил такими же крепкими объятиями.

– Я спал, как летучая мышь! – произнес он смущенно. – Полдня проспал! Говорят, из-за меня никто во дворце не садится обедать...

Гектор засмеялся.

– Нас ждут в большом зале. Вся царская семья, все родные, все придворные собрались. Все хотят увидеть и поблагодарить тебя. Мы с отцом сегодня уже выходили на балкон дворца – внизу собралась большая толпа людей, отец обратился к троянцам и рассказал обо всем, что произошло, и что мы должны делать дальше. Люди ликовали. Я видел. Крик стоял такой, что не было слышно тимпанов, в которые била стража, чтобы утихомирить народ.

– И я не проснулся! – проговорил Ахилл смущенно.

– Но твоя комната выходит в коридор, смежный с внутренним двором, и это очень далеко от центрального портика и от балкона. Архитекторы, которые строили это здание, подумали о таких вещах.

– А мне можно будет осмотреть весь дворец? – спросил базилевс.

– Конечно. И дворец, и весь город. Сразу, как пообедаем. Идем.

Они спустились еще на один пролет лестницы и вышли во внутренний двор, по размерам напоминавший небольшую площадь. Мощеный светлыми кирпичами, обсаженный по краям розовыми кустами, с бассейном посередине, он был очень наряден. Герои пересекли его и оказались перед широким порталом, который вел в центральную часть дворца. Из светлого коридора навстречу им вышла Андромаха. Ее волшебное превращение поразило Ахилла еще сильнее, чем царственное величие Гектора. Молодая женщина была в узком голубом платье из легчайшей ткани, такой тонкой, что она казалась прозрачной. Плотно облегая и подчеркивая высокую грудь и тонкую талию троянки, платье оставляло плечи совершенно открытыми, держась на лямках, сделанных в виде цепочек из посеребренной кожи. Таким же был и пояс. Покрывало, тоже голубое, все в замысловатых кружевах, не скрывало наготы плеч – оно просвечивало, как утренняя дымка. Медно-рыжие волосы были уложены в изысканно простую прическу, но несколько локонов, как бы нечаянно, выбивались из нее и скользили по точеной шее Андромахи. Два одинаковых серебряных браслета в виде змеек с изумрудными глазами обвивали запястья, и такие же свернувшиеся кольцами змейки свисали с мочек ушей.

Она шла легко, почти летела, вся исполненная радости, настолько прекрасная, что мужчины разом остановились, едва увидев ее. За нею спешила рабыня, держа на руках румяного, весело смеющегося Астианакса.

– Здравствуй, Ахилл! – Андромаха остановилась, низко склонилась перед героем и, улыбаясь, выпрямилась. – Гектор велел мне переодеться к обеду и ждать со всеми в зале, но я... мне очень хотелось, чтобы ты раньше, чем увидишь их всех, увидел нашего сына! Я плохо сделала, Гектор?

– Хорошо! – ответил троянский герой, обнимая ее. – Ну и платье!.. Даже не знал, что у тебя такое есть... Я же влюблюсь в тебя еще сильнее. Просто с ума сойду!

– Так тебе и надо! – прошептала Андромаха – Больше бегай за амазонками... Ахилл, нашего сына зовут Астианакс. Ему три года. И как он тебе?

– Вылитый Гектор, только маленький! – Ахилл засмеялся и протянул руку мальчику, который, сидя на руках рабыни, перестал смеяться и серьезно смотрел на него.

– Ты Ахилл, да? – спросил он, вкладывая крохотную теплую ладошку в руку героя.

– Да.

– Я тебя знаю. Ты спас моего отца.

Базилевс невольно вздрогнул.

– Это кто тебе сказал?

– Мама. И папа. И все.

– И больше ты обо мне ничего не слышал?

Астианакс мотнул кудрявой головкой.

– Не. Ну... Слышал. Что раньше тебя все боялись. А почему тебя боялись? Ты же добрый...

Ахилл сделал над собой невероятное усилие, чтобы выдержать прямой взгляд больших, темных, как у Гектора, глаз малыша.

– Раньше я был злой, – сказал он.

– Не-е-е... – кудряшки решительно затряслись. – Не был! Мама, он врет, да?

– Врет! – кивнула Андромаха. – Он всегда был добрый.

– Как вы оба разговариваете с нашим гостем? – возмутился Гектор. – «Врет»! Что за слова?

– Я больше не буду! – с готовностью воскликнул мальчик. – Ахилл, а мама говорила, что у тебя есть красивый, большой-большой пес, и он умный и знает все слова... А ты мне его покажешь?

– Обязательно!

Повинуясь неожиданному порыву, герой взял ребенка с рук рабыни и крепко поцеловал в тугую абрикосовую щеку. Астианакс тут же поцеловал его в ответ.

– Он тоже полюбил тебя! – сказал Гектор.

Потом подхватил сына подмышки, подкинул чуть не до высокого свода коридора, вызвав этим восторженный визг малыша, поймал его и передал рабыне.

– Погуляй с ним, Эфра, пока мы будем трапезничать. Мы и так опаздываем. Ого! Слышите? Гонг! Это значит, что к трапезе уже все готово, и все уже там.

Миновав коридор, они вошли в большой зал Приамова дворца, разлившийся перед ними ослепительным светом и стройным пением кифар.