– Тихо, тихо! Ты так шлепаешь сандалиями, что разбудишь и глухого! Сняла бы ты их лучше!

– И куда их девать? Сам потише сопи носом... Отогни занавесь – ничего же не видно...

– Вот, отогнул... Смотри-ка, а он спит на боку, и руку кладет под голову, точно, как ты... Ну, и что в нем страшного?

– А знаешь, совсем ничего! Он даже очень красивый... И волосы у него немножко вьются, почти как у Гектора.

– У меня они тоже вьются. И у тебя бы вились, если бы не были такие длинные! Ну что, положим цветы поближе или оставим на подоконнике?

– Отсюда их ветром сдует! Влезай, я за тобой...

– А если проснется?

– Ну и что? Съест нас? Еще недавно ты чуть ли не сражаться с ним рвался, а теперь боишься даже подойти к нему! Лезь!

– Да я уже влез, пока ты болтала! Но влезай уж и сама и клади свои цветы, как собиралась – прямо на подушки! Не положишь – я всем скажу, что ты и есть – первая трусиха! Давай руку... Ой!.. У тебя пояс зацепился за светильник... Ой...

– Держи, держи, держи!.. Ай, па-а-а-дает!!! Ой-й-й...

Грохот рухнувшего светильника ворвался в хрустальный мир сновидения и разбил его вдребезги.

Ахиллу снилось, что он вновь плывет на корабле, на том далеком корабле, который увез его из детства прямо на войну... Корабль вновь, как двенадцать лет назад, подплывал к берегу, вновь открывались незнакомые, полуутонувшие в тумане равнины и горы Троады. Сейчас корабль ткнется килем в дно... вот он уже у берега...

Но корабль плыл и плыл, будто море длинным рукавом врезалось в берег, или судно вдруг обрело способность плыть по суше... Корабль шел посреди туманной равнины, шел уже сам – гребцы подняли весла и не гребли.

И вот впереди проступили очертания Троянской стены, и вновь, как в эту ночь, загадочно и странно засияли блеском серебра величавые Скейские ворота... Вот они раскрываются, как перед их колесницей... Корабль входит в них, и перед ним разворачивается площадь – невероятная своими размерами и красотой площадь Коня.

Пять храмов образуют ее, не обступая, но как бы обрамляя широкое, полукруглое пространство. Посередине, как раз напротив ворот, – высокий, весь белый храм Зевса. Семьдесят ступеней ведут на его громадный подиум, над которым возносится фронтон, опирающийся на шестнадцать гладких колонн белого мрамора. Серебряные скульптуры фронтона сверкают в лунном свете. (Почему луна? Они же плыли днем!). Справа – желто-красный, вытянутый, многоколонный храм Афины Паллады, со статуями в каждом проеме. Изогнувшийся полукругом храм Гермеса, над фронтоном которого, неведомо как удерживаясь, летит, опираясь лишь кончиком левой ноги в крылатой сандалии, бог-колдун, бог – покровитель атлетов и... мошенников, бог-лгунишка и незаменимый вестник Олимпа... Его храм оплетают кусты вьющихся роз. Слева от храма Зевса – святилища Посейдона и Афродиты. Над храмом богини любви и красоты – огромная (настоящая!), сияющая перламутром раковина, и из нее как бы выходит и возносится нежная мраморная фигура. Не женщины, не обольстительной красавицы... но юной девушки, чистой и непорочной, какой она родилась из пены морской, с развевающимися волосами, с руками, целомудренно прижатым к обнаженным плечам, с которых скользит вниз легчайшее мраморное покрывало... И тоже вьющиеся розы, но если у храма Гермеса они алые, то здесь – белые, почти призрачные, светящиеся в полутьме, как крохотные факелы...

И главное на этой площади: перед храмом Зевса высится, сверкая золотом, гигантская фигура коня. Как будто живой – шея гордо изогнута, правая передняя нога приподнята, точно вот-вот станет бить копытом о базальтовые плиты. Но он раз в двадцать больше обычной лошади.

– Что это?!

– Это? – Гектор смотрит и улыбается. – Это – Троянский Конь. Фигура деревянная, но обшита вызолоченными пластинами меди. По старому преданию, первый царь Трои Ил основал город на том месте, где остановился волшебный конь, посланный богом Аполлоном. У нас считается, что конь – священный зверь сребролукого бога. Персы чтут божество, подобное Аполлону, и зовут его Мигрой. Его священное животное – тоже конь. Я ведь говорил тебе: мы азиаты, и в нашем почитании богов много азиатских традиций...

Дальше, за широким просветом улицы, огибающей храм Зевса, открываются освещенные лунным светом силуэты великолепных зданий. Корабль плывет, плывет по этой улице, вымощенной плитами темного базальта. Еще улица, еще... Кругом шумит толпа... Что они кричат? Откуда столько людей среди ночи, и откуда столько цветов?

А впереди возникает сказочный силуэт дворца – дворца, где один портик возносится над другим и одна широкая лестница продолжает другую, еще более широкую... И...

Грохот упавшего светильника и пронзительный визг вырвали Ахилла из его прекрасного сновидения. Он вздрогнул, резко повернулся на спину, открыл глаза...

Было или не было? Где он? Неужели была эта ночь – раскрывшиеся перед его колесницей Скейские ворота, стража, обезумевшая при виде живого Гектора... Потом сбегающиеся отовсюду люди (когда они успели проснуться?..) и Гектор, стоящий во весь рост на колеснице, повернувшийся к этой на глазах растущей толпе, и его голос, покрывший общий шум и рев:

– Троянцы, вы не бредите: я жив, и я вернулся! Подойдите и дотроньтесь до меня, если сомневаетесь! Я не просто вернулся, я несу вам радостную весть – война должна завершиться! Мы двенадцать лет думали, что сражаемся с беспощадными и злобными убийцами... Но мы ошибались! Сейчас рядом со мною стоит человек, который спас мне жизнь. Человек, которого мы считали самым страшным из наших врагов. И именно он бьется сейчас за наше спасение! Он стал моим другом, имея полное право меня ненавидеть. Вы его не узнаете? Склонитесь перед ним! Это – самый великий воин, самый бесстрашный и самый великодушный...

Ошеломленные, испуганные, смятенные лица. Толпа отшатывается, вопит, снова подается вперед. И громовой крик, крик тысяч(!) людей:

– Эвоэ! Эвоэ великому Ахиллу!!!

Последнее, что он помнил более или менее ясно – бегущая к ним женщина в серебристом, волнующемся платье. Она бежала по крутым ступеням дворца, и светлое покрывало, как крыло, взвивалось над венцом ее роскошных волос.

– Гектор! Сыночек мой!!! Гектор!

И потом она вдруг упала на колени...

– Ахилл! Да отблагодарят тебя боги за всю твою доброту...

– Но ты прокляла меня, царица Гекуба!

– Я прокляла не тебя, а убийцу Гектора. Вот он Гектор, рядом со мною. Я никого не проклинала.

Прекрасные мраморные и бронзовые лестницы, коридоры, освещенные ровным пламенем высоких светильников, бассейн с теплой (!) водой... Это уже был почти сон. И эта постель – мягкая, ласковая, застеленная тончайшими и дорогими тканями. Ароматные свечи догорели, и стало темно. И один сон сменился другим...

– Что случилось? Кто вы такие?

Он сел на постели, привычно протянув руку к оружию. Но оружия не было.

И не было никакой опасности. Витой бронзовый светильник валялся на полу, шагах в десяти от кровати. Сама кровать стояла почти посередине большой, светлой комнаты, с выбеленными стенами, расписанными по карнизу и по низу веселым цветочным орнаментом. В этой комнате, кроме кровати, двух светильников с расплавленными остатками свечей, резного золоченого кресла, да невысокого столика, сплошь отделанного розовым деревом и перламутром, ничего не было.

Над упавшим светильником стояла в испуганной позе совсем юная девушка, лет пятнадцати, одетая в шафраново-желтое платье, подхваченное под грудью алым поясом (он и зацепился только что за светильник). Девушка прижимала к груди огромный букет тигровых лилий. Они касались ее лица, и на воинственно вздернутом носике и на щеках, покрытых солнечным румянцем, виднелись желтые пятна цветочной пыльцы.

Юноша, примерно годом постарше, такой же смуглый, черноволосый и кудрявый, стоял на широком подоконнике огромного окна и давился от смеха, глядя на испуг своей сестры. Что они брат и сестра, не могло быть сомнений – они были очень похожи друг на друга. И, вместе с тем и он, и она были похожи на Гектора...

– Здравствуй, богоравный Ахилл! – проговорила девушка, опуская глаза и делая неловкий шаг к кровати, – Прости, что я... что мы тебя разбудили. Я только хотела положить тебе в изголовье эти цветы... У нас такой обычай... Я – Поликсена, младшая дочь Приама и Гекубы. А это – мой брат Троил.

– Приветствую вас! – ответил Пелид, протирая глаза и начиная понимать, что он действительно не спит, и что все это не просто происходит, но происходит в Трое. – Приветствую вас. Спасибо. А... Как вы вошли?

– В окно, – за сестру ответил Троил и смущенно улыбнулся. – Там широкий карниз, мы часто по нему лазаем... Очень хотелось посмотреть на тебя.

– Да? Ну и как?

– Ты нам понравился! – с детской непосредственностью воскликнула юная царевна. – Я положу цветы на столик, и мы уйдем. Ты можешь снова уснуть. Но вообще-то уже давно утро, и весь дворец ждет, когда ты проснешься, потому что отец приказал не накрывать столов к трапезе, пока ты не придешь.

– О, боги!

Ахилл хотел вскочить с постели, но тут же сообразил, что лежит нагишом, и вставать так при дочери Приама будет, пожалуй, неучтиво.

– Мы уходим! – девушка заметила его смущение и, кажется, от души развеселилась (в самом деле, до чего много позволено троянским женщинам!). Потом поклонилась и, подбежав к подоконнику, ловко вскинула на него ножку, обутую в сандалию из вызолоченной кожи.

– Поликсена! – окликнул ее брат. – Выйти-то можно и в дверь... Прости нас, Ахилл. Ты все спал и спал, а нам, и правда, очень хотелось на тебя взглянуть. В доспехах ты кажешься гораздо старше.

Они исчезли за массивной дверью, так искусно инкрустированной разными породами дерева, что даже на небольшом расстоянии казалось, будто гирлянды желтых и розовых цветов на ней нарисованы красками...