XXVII
За несколько дней до отъезда Ушакова на родину в Тамбовскую губернию к нему неожиданно явилась Любовь Флоровна.
В первый год, когда Федора Федоровича назначили в Петербург, Любушка часто бывала у него, — после смерти тетушки Настасьи Никитишны Метакса жил в ее домике на Васильевском. Но в следующем, 1803 году Метакса снова уехал из Петербурга на юг, в Таганрог.
И Федор Федорович не виделся с Любушкой пять лет.
Денщик Федор первый встретил дорогую гостью.
— Барыня, Любовь Флоровна, вы ли это? — всплеснул он руками. — Вы все как цветок!
— Нет, голубчик, какой уж там цветок! Веник, а не цветок! — отшутилась она.
Любовь Флоровна сильно располнела, но ее щадила седина: в русых волосах она едва была заметна.
— Здравствуй, Феденька! — сказала Любовь Флоровна, входя в кабинет адмирала. Она поцеловала его.
— Откуда ты, Любушка? — обрадовался Федор Федорович, усаживая ее и садясь с нею рядом.
Он так был рад ее приходу. Ведь, кроме денщика Федора, это был у него единственный близкий человек.
— Приехала из Таганрога. Павел задумал продавать тетушкин дом. Я и решила: поеду в последний раз в Петербург. Прощусь со всем.
— Спасибо, Любушка. Спасибо, моя дорогая. Ну, а где Егорушка плавает?
— Он еще в экспедиции Сорокина в Средиземном море. А ты как, дорогой дружок? Собираешься на родину?
Федор Федорович помрачнел:
— Да, надо на покой. Довольно. Пусть тут графы да маркизы командуют, а мы, мужланы, уже не годимся… Как ты живешь?
— Что — я? Старею, — виновато улыбаясь, искренне и просто сказала она, дотрагиваясь своими маленькими пухлыми пальцами до его рукава.
Сидели молча. Слова не шли.
Федор Федорович смотрел на нее, невольно высчитывая в уме. Она на восемь лет моложе его, стало быть, ей уже пятьдесят четыре. А все не сдается.
Любовь Флоровна тоже незаметно рассматривала его. Поседел, постарел, хотя все такой же крепкий — не расплылся, как другие в его годы. В квадратном подбородке чувствуется большая сила. А в глазах горит прежний ушаковский огонь.
— Да-а, жизнь прожита, — сказал он, думая о них обоих.
— Прожита, Феденька, — печально согласилась Любовь Флоровна. — Что ж, ты прожил большую, настоящую жизнь. У тебя было счастье…
Федор Федорович секунду помолчал.
— Счастье? Мое счастье разобрали по кусочкам другие! — вспыхнул он, вставая.
Замолчали снова. Но теперь молчание уже стало тягостным. Любовь Флоровна склонилась и тихо заплакала. Слезы капали на бархат платья.
Ушаков, как все мужчины, не переносил слез. Он подошел и положил руку на ее вздрагивающее плечо:
— Не надо, не надо. Успокойся. Былого не воротишь!
«В первый раз увидел ее плачущею, и вот в последнее свидание она тоже плачет. А ведь по натуре — веселая…»
— Что уж говорить, Феденька! — поднялась она, вытирая слезы. — Я пойду. Верно, былого не воротишь. Прощай, мой дорогой! Прощай!
Любовь Флоровна порывисто обняла его и быстро пошла из комнаты, прикрывая лицо рукою.
А Федор Федорович остался стоять на месте. Он стоял, нахмурив брови и крепко опираясь рукой о спинку стула.
Ему вспомнилось их прощанье на пристани в Воронеже, когда он уезжал и матросы пели:
Закрепили паруса,
Прощай, любушка-краса!
Вот теперь уж действительно прощай! Ушаков глядел куда-то в одну точку. Думал о себе, о прожитом.
