43
Теплой поздней осенью в Вене, на Нижнем Пратере, пили молодое вино. Девушки в коротких белых платьях, в чепцах с розовыми и золотыми кружевами разносили на больших подносах хрустальные кружки.
Желтые листья, кружась, падали с высоких каштанов Пратера. Под каштанами, не торопясь, разглядывая друг друга, гуляли важные господа, и девушки из погребка «Зеленый егерь» называли друг другу важных господ:
— Этот беленький, похожий на альбиноса, — датский король!
— А толстый — король Вюртембергский!
— Какой урод!
— Смотри, Лотхен! Великий князь Константин…
— Эрцгерцог Карл…
Важные господа гуляли запросто по Нижнему Пратеру. Ласково грело осеннее солнце, и лакеи с шубами в руках стояли в стороне, за деревьями.
Пожилой человек с проседью в черных густых волосах, в светло-сером сюртуке, обтягивающем его еще стройную фигуру, легко спрыгнул с вороного коня и отдал его жокею.
Девушки из «Зеленого егеря» присели перед ним и зашептались:
— Эрцгерцог Андреас…
— Найдется у вас стакан вина для старого господина? — сказал он девушкам с превосходным венским выговором.
И девушки со всех ног бросились вниз по ступеням.
Пожилой господин ждал, поглядывая на гуляющих, кланяясь во все стороны. Ему отвечали с подчеркнутой учтивостью. Эрцгерцог Карл, болезненный старик, которого называли победителем Наполеона при Эсслинге, приблизился и долго жал ему руку.
— Всегда рад вас видеть… Теперь здесь редко встретишь венского старожила…
— Вы слишком добры, ваша светлость, — ответил тот, кого девушки назвали «эрцгерцог Андреас».
Он глядел на Карла добрыми и веселыми глазами. Действительно, это была приятная встреча. Эрцгерцог Карл был в немилости, император Франц не любил его за то, что он, единственный из австрийских полководцев, не уронил своей военной славы в войнах с Наполеоном.
Они немного поговорили об охоте в замке князя Лихновского. Тем временем из погребка вернулись девушки; за ними шел сам хозяин, толстый и румяный от радостного волнения.
Пожилой господин взял с подноса венецианский кубок с золотой резьбой, поглядел вино на свет и с удовольствием сделал два глотка.
— Завидую, — сказал эрцгерцог Карл. — Еще два года назад я бы сделал то же, что вы…
— Колики? — с сочувствием спросил пожилой господин и поставил кубок на поднос. Потом опустил руку в карман, вынул три золотых и бросил в фартук девушке: — Это тебе приданое, красавица…
Пожилой господин, «эрцгерцог Андреас», как его шутя называли, был венский старожил Андрей Кириллович Разумовский, неслыханный богач, бывший русский посол при австрийском дворе.
Расставшись с эрцгерцогом Карлом, Андрей Кириллович, продолжая кланяться знакомым и незнакомым, прошелся по Пратеру. Долговязый офицер в ослепительном мундире прусских гвардейских гусар остановил Разумовского и взял его под руку.
— Король! Король прусский! — зашептались девушки из «Зеленого егеря».
Действительно, важные господа гуляли в эти дни под каштанами Нижнего Пратера.
Поговорив немного с прусским королем о погоде и приятной встрече, ответив почтительным поклоном на вопрос о здоровье графини Тюргейм, которую прочили ему, вдовцу, в невесты, Андрей Кириллович отошел в сторону.
За деревьями цугом выстроились экипажи. В экипажах сидели дамы; они ласково улыбались Разумовскому, которого все считали редким собеседником. Кто, кроме него да еще князя де Линя, мог рассказать пресмешную историю из времен его шенбруинских шалостей или петергофских и царскосельских проказ? Но больше его почитали за огромное богатство, за причуды богача, который, чтобы сократить дорогу из Пратера в свой дворец, построил мост и улицу. «Мост Разумовского», «Улица Разумовского» — так и назывались эти уголки Вены.
Знатные господа — австрийские аристократы Тюргейм, Тун, Турн-и-Таксис, впрочем, знали, что у Разумовского долги. В последние годы он временами бывал мрачен и, запираясь в своем дворце, в одиночестве слушал музыкантов — лучший в Европе квартет.
Андрей Кириллович умел владеть собой, — в конце концов как-нибудь все уладится. Маскарадные балы и придворные охоты уже начали его утомлять, годы берут свое.
Вот и теперь он быстро соскучился на Пратере. Молодое вино слегка кружило ему голову. Он остановился в раздумье, поискал глазами своего жокея. И вдруг с необычайной живостью повернул назад и взял за локоть человека, ничуть не похожего на важное лицо.
Этот коренастый человек в темно-коричневом, грубого сукна сюртуке шел довольно быстро, глядя себе под ноги, держа в руках за спиной шляпу. Он круто повернулся к Разумовскому и посмотрел на него угрюмым и рассеянным взглядом. Потом большое, со следами оспин лицо его чуть посветлело, и глядящие из глубоких впадин глаза скользнули по благодушному розовому лицу Разумовского.
Они пошли рядом, и Разумовский, уже ни на кого не глядя, говорил:
— Император выразил доброе желание вас видеть… Это будет в субботу, после концерта у королевы.
— Благодарю, я только не знаю, зачем это нужно, — глухим голосом ответил собеседник.
— Уверяю вас, вы встретите чарующую любезность и внимание.
Разумовскому приходилось говорить громче, чем всегда; его спутник плохо слышал, — верно, оттого такая мрачность и отчужденность была в его взгляде. Какие-то люди, теснившиеся в стороне, за деревьями, стараясь быть незамеченными, подошли ближе.
— Завтра мы не увидимся, маэстро… Князь Меттерних просил приехать на репетицию балета…
Пратер пустел… Собеседник Разумовского как-то неожиданно протянул ему руку и спустился в погребок. Девушки из «Зеленого егеря» не обратили на него никакого внимания.
Андрей Кириллович все еще не нашел своего жокея.
— Одну минуту, ваша светлость…
Он оглянулся. Какой-то кудрявый господинчик со всех ног бросился через дорогу. Разумовский чуть улыбнулся. Люди барона Гагера, полицей-президента и начальника тайной полиции, не оставляли вниманием Андрея Кирилловича. У этих господ было много хлопот в эти дни конгресса…
Час спустя полицей-президент барон Гагер уже читал аккуратно переписанное донесение своих агентов Гейнце и Шмита:
«Граф Разумовский выпил стакан вина в «Зеленом егере», подарил три червонца девице Лотте Фауль, затем имел беседу с эрцгерцогом Карлом о вчерашнем спектакле в Бург-театре, — они хвалили Генриха Линде, артиста комедии. Затем граф Разумовский проследовал дальше по Пратеру и был остановлен его величеством королем прусским, разговор ограничился мнением о погоде, которую сочли вполне хорошей. Далее граф Разумовский остановил компониста господина Людвига вам Бетховена и сообщил ему, что император Александр примет господина Бетховена в субботу, после концерта у королевы. Граф Разумовский также сообщил господину Бетховену, что он приглашен князем Меттернихом присутствовать на репетиции балета. Все, что изволил говорить граф, было отлично слышно, так как господин ван Бетховен страдает глухотой. Ответов же его не было слышно, так как он имеет привычку говорить отрывисто и невнятно».
Донесение было обстоятельное, но неинтересное. Правда, в нем встречалось имя композитора Бетховена — личности необузданной и подозрительной, позволяющей себе невежливости по отношению к высоким особам и даже подозреваемой в склонности к республиканским взглядам. Но суть не в этом, а в том, что русский император ищет симпатий в венском обществе, очаровывает и прельщает своей обходительностью людей, которые находятся в пренебрежении у императора Франца.
Барон Гагер отложил донесение, сделав на нем понятную только его секретарю пометку. Разумовский не привлекал его внимания. Было известно, что он почти устранен от участия в работах русских уполномоченных на конгрессе, что все делает Нессельроде, а вернее, все делает сам Александр.
Гагер подвинул к себе папку, на которой было написано: «Барон Штейн».
«И этот здесь! — с недовольной миной подумал он. — На месте князя Меттерниха я бы заставил уехать этого господина… Он интригует в пользу Пруссии и хлопочет о том, чтобы прусской династии отдали Саксонию. Саксония в руках пруссаков — это дорога к богемским горным проходам, дорога в Вену…»
Барону Гагеру предстояло еще одно неприятное дело — об эпиграмме на императора Франца, сочиненной молодым русским офицером Рылеевым. В эпиграмме язвительно было сказано, что император силен, только когда дерется с мухами, а против сильных сам вроде мухи. Князь Меттерних приказал доставить дело об эпиграмме, чтобы пожаловаться царю на дерзкую выходку русского офицера.
Затем барон Гагер взял папку с надписью «Приезжие» и при этом даже вздохнул. Трудное пришло время! Сколько высоких особ в Вене — короли, принцы, владетельные князья, и всех надо охранять от опасных безумцев, от назойливых проходимцев, наконец, от особ легкомысленного поведения. В Оффен прибыли славяне из Иллирии и Далмации, ищут встречи с императором Александром. Это важная новость. Узнать, кто такие, и посмотреть, как поведет себя с ними русский император.
Он взял последний лист из папки и прочитал:
«Вчера, 28 октября 1814 года, через заставу Леопольд-штадт приехал в Вену по служебной надобности русской гвардии капитан Александр Можайский, следует из Копенгагена с неизвестным поручением. Остановился в гостинице «Zum romischen Kaiser» («У римского кесаря») в комнате с балконом на улицу, платит по тридцать флоринов в день. В Вене впервые».
Это сообщение вызвало странное беспокойство полицей-президента. Барон Гагер тотчас отложил его в сторону и сделал на отдельном листе надпись:
«В дело о побоях, которые были учинены над Михелем Краут, курьером его сиятельства придворного государственного канцлера, в Копенгагене».
Он возвратил секретарю дела о приезжих. Надо было подумать о самом главном. Вечером в ложе придворного театра предстоял доклад императору Францу.
Шеф тайной полиции, человек с привлекательной, женственной внешностью и вкрадчивыми манерами, был одним из самых близких людей императора.
Он положил перед собой папку с донесениями тайных агентов. Выражение глубокой задумчивости появилось в его чуть косящих глазах. Он начал с французов. Граф де Латур де Пэн, состоящий в свите французского посла, сказал на прогулке секретарю лорда Кэстльри: «Франция желает лишь противовеса России. Соединилось же христианство против мусульман несколько веков назад, почему же ему не соединиться против северного колосса?»
Приближенные Талейрана, конечно, пересказывают его слова. Но" осмелится ли Талейран интриговать против России — русские сохранили для Франции Эльзас, который хотели захватить пруссаки. Может ли король Людовик, он не самый глупый из Бурбонов, вести игру против России, он видит в ней союзника против усиливающейся Пруссии. Если даже допустить, что король хочет покинуть Россию ради Англии, то для чего же Талейран, как только приехал в Вену, попробовал создать свою партию из государей Рейнского союза? Ведь каналья понимал, что такой ход приведет в ярость англичан. Или он ведет свою политику? Тогда Людовик и граф Артуа выбросят его за дверь. Здесь все туманно… Но что такое разбитая Франция с Бурбоном, который не слишком прочно сидит на престоле? Нечто вроде Вюртенберга. Оставим ее в покое. Куда важнее Англия. Его величество императора Франца больше всего интересуют англичане. Как они поведут себя? Конечно, лорд Кэстльри не хочет усиления России. Конечно, он не захочет отдать Александру Польшу. Но этот высокомерный олух еще вчера обронил фразу: «Император Александр слишком умен, чтобы требовать невозможного. Воевать из-за Польши? С нас хватит войны в Америке». И князь Меттерних не мог ему втолковать, что Александр все-таки потребует себе Польшу!
Как все сложно… А князь Меттерних только и заботится о будущих празднествах, балах, и придворных спектаклях. Или он невысокого мнения о своих партнерах?
В дверь постучали. Просунулась голова секретаря:
— Сэр Чарльз Кларк.
Барон Гагер оживился. Он ожидал этого визита и, спустившись в гостиную, с такой радостной улыбкой протянул руку гостю, так долго жал ему руки и ласково смотрел в глаза, что Кларку трудно было изобразить в ответ даже подобие такой радости.
Они долго стояли друг перед другом, разыгрывая умиление, как бы не веря глазам, что наконец встретились после долгой разлуки, после стольких тревог. Но как только остались наедине, сели и некоторое время молчали.
Они хорошо знали друг друга. В прежние годы, когда между Австрией и Францией происходил разрыв дипломатических отношений и начинались военные действия, сэр Чарльз неизменно появлялся в Вене. Тогда Кларк еще не отяжелел, как сейчас, ему ничего не стоило пробираться горными тропами в Вену (чтобы не попасть в руки французов и их союзников). И всегда первый его визит был к полицей-президенту барону Гагеру. Но едва только авангард наполеоновских войск появлялся в трех переходах от столицы Австрии или угрожал ей, сэр Чарльз Кларк, второпях покидая Вену, не забывал побывать с прощальным визитом у барона Гагера.
В последний раз они виделись в тяжелые для Венского двора дни, накануне позорной капитуляции Австрии в Шенбрунне. Барон Гагер с любопытством разглядывал пополневшего и обрюзгшего сэра Чарльза, его смугло-желтое, как бы опухшее лицо, мешки под глубоко впавшими черными, с недобрым огоньком глазами. Он имел возможность убедиться в том, что его гость обрюзг и постарел, что безумства молодости, игра, небезопасные похождения на дипломатической службе оставили след на представительной в общем фигуре гостя.
Сэр Чарльз Кларк обвел глазами полутемный зал и уставился на картину, изображавшую рыцаря на коне и скелет позади рыцаря на крупе коня.
— В последний раз мы беседовали с вами при печальных для вашей прекрасной столицы обстоятельствах, — выдержав пристойную паузу, сказал Кларк. — Бонапарт был в двух переходах от Вены…
— С божьей помощью все изменилось, — оживившись, подхватил барон Гагер, — мы не раз виделись с вами при разных обстоятельствах, но всегда были откровенны, не правда ли? Вот и теперь я хочу поделиться с вами, мой старый друг, моими тревогами…. Признаться, я очень обеспокоен приездом в Вену моих старых недругов, господ Чарторыйского и Огинского. Если бы это было в моих силах — я бы не пустил этих интриганов в Вену. Но, увы, это не в моих силах. Смею вас уверить, что они принесут вред не только нам, но и вам, потому что польские дела занимают всю Европу.
— А вы осведомлены о том, что собираются здесь делать эти господа?
Гагер грустно улыбнулся. Потом многозначительно вздохнул и потянул ленту звонка. Он встал навстречу секретарю и, сказав ему несколько невнятных слов, вернулся к гостю. Затем, чтобы занять гостя, он заговорил о другом:
— Я не имел до сих пор удовольствия поздравить вас…
— О, да… Вы, кажется, знакомы с лэди Анной? — с невозмутимым спокойствием сказал дипломат.
— Большое счастье найти достойную подругу жизни.
Это все, что было сказано о лэди Анне Кларк — Анет Грабовской, которую несколько месяцев назад барон Гагер хотел выслать в сопровождении жандармов за границу.
Тем временем возвратился секретарь и положил на стол синюю сафьяновую папку.
Барон Гагер достал из папки несколько листков и, как только ушел секретарь, начал:
— В мои руки попала копия записки Огинского. Она касается польского вопроса и адресована… императору Александру. Судьбы Польши, я надеюсь, не безразличны для Англии, слушайте же, друг мой… Вот что пишет граф Огинский, литовский аристократ и приближенный Александра: «Всмотримся ближе, не имеют ли жители бывшей Польши, помимо насильственного лишения их имени поляков, еще и других, более основательных причин, желать возврата их древней отчизны…»
Барон Гагер остановился и взглянул на британского дипломата.
«…В удел подвластным Австрии полякам достались чуждый язык, обременительные налоги, непривычное судопроизводство и бесконечные неудобства в частностях внутреннего управления. В прусской Польше все туземные должностные лица сразу вытеснены нахлынувшей массой прусских чиновников. Тяжелые формы делопроизводства, исключительность немецкого языка в официальных отношениях, издевательства, неспособность и вымогательства чиновников — всё это восстановило поляков против прусского правительства…»
— И, наконец, самое главное. «В сравнении с этим, положение подвластных России поляков несравненно лучше и, благодаря сходству языка, обычаев, привычек, наклонностей и потребностей, судьба их не столь тягостна… Одним словом, состоящие под владычеством России поляки имеют много оснований предпочитать свой быт условиям, в которые поставлены соотечественники их в Австрии и Пруссии».
— Любопытный документ, — усмехнулся Кларк, — но стоит ли придавать значение измышлениям этого господина?
— Эта записка графа Михаила Огинского была принята благосклонно императором Александром. Три года назад русский император дал слово своим польским сторонникам восстановить Польшу и дать ей представительное правление. Представительное правление, в то время как в бывших польских землях, у нас и в Пруссии, за одну мысль об этом сажают людей в тюрьму! Россия хочет посеять мятеж и смуту среди поляков — наших подданных! Разве не соблазнительная мысль отобрать у нас и пруссаков польские земли, образовать польское королевство с Александром на троне, или просто присоединить Польшу к России? И тогда триста тысяч русских солдат стоят на польской границе в нескольких переходах от Вены и Берлина… И вот сейчас, в дни конгресса, который должен умиротворить Европу, господа Чарторыйский и Огинский явились в Вену, и они потребуют от Александра, чтобы он сдержал свое слово. Он разыграет роль рыцаря, кстати, это одна из любимых ролей этого опасного лицемера, и то, что не удалось полякам три года назад, удастся три года спустя.
Сэр Чарльз Кларк молчал, однако некоторая тревога появилась в его тусклых и обычно полузакрытых глазах.
— Вам, вашей супруге, владеющим прекрасными поместьями в Польше, вряд ли будет приятно, если русский губернатор поставит на постой в ваших владениях казаков или башкир?
— До этого, я думаю, не дойдет, — принужденно улыбаясь, сказал Кларк, — но, говоря откровенно, Англии вряд ли будет приятно, если Россия войдет клином в Европу.
— Вы думаете? — быстро спросил Гагер.
— Так думает лорд Кэстльри.
— Это уже много.
— Из всех противников, которые стояли на пути Британии после того, как сокрушили французского Тамерлана, Россия самый опасный.
— Было бы наивно, — вздыхая, произнес Гагер, — было бы наивно уверять вас, что император Франц не видит этой опасности…
— Но если поляки получат то, чего они добиваются?
— Есть еще Пруссия. Однажды она уже владела Польшей.
— Но Пруссия — верный слуга России.
— Верный слуга России, — с иронией повторил барон Гагер. — В 1805 году, когда пруссаки владели Польшей и Варшавой, они не позволили Александру проехать через Варшаву. Прусский генерал Калькрейт провожал русского императора до границ Польши. Русский император под конвоем пруссаков! У Александра хорошая память. Год назад, когда русские шли освобождать от ига Бонапарта немецкие земли, что делает верный слуга России — король прусский? Он посылает Александру генерала Кнезебека и требует, чтобы Пруссии отдали всё герцогство Варшавское. Всё! Целиком! Нет, русский император не отдаст Польшу пруссакам.
— Однако он может утешить их Саксонией. И тогда пруссаки будут у ворот Вены.
— Тогда… война.
Сэр Чарльз Кларк откинулся в кресло. Наконец он добился своего. Этот изворотливый австриец все-таки произнес слово «война».
— И вот что я вам скажу… — медленно продолжал барон Гагер, — если бы дело дошло до войны между Россией и Австрией, Пруссия будет воевать на стороне Австрии… Могущество России становится опасным для всех нас.
Британский дипломат с облегчением вздохнул. Ради этого он, собственно, и тратил время с этим ловким придворным шпионом.
— Вы ничего не сказали о Франции.
— Здравый смысл диктует ей быть на стороне русских, — глубокомысленно произнес Гагер, — но стоит ли искать, здравый смысл у Бурбонов?
— А Талейран? Его убеждения?
Они рассмеялись. Им стало смешно при одной мысли об «убеждениях» Талейрана.
— Мы увидимся еще сегодня…
— Да, вечером… у Разумовского.
— Вот посол, который не доставляет вам беспокойства. Вы согласны со мной, барон?
— О, да… Русские, которые долго живут за границей, бывают нам приятны, когда находят в нашей стране новое отечество и становятся чужими у себя, на родине. Тогда они знают Вену, Лондон, Париж лучше Москвы и Петербурга и предпочитают проживать свое состояние за границей…
— Есть опасные русские, — подумав, сказал Кларк. — Они хорошо знают нас, наши обычаи, наши привычки, они посещают наши библиотеки, музеи, законодательные собрания. Цивилизацию и внешний лоск джентльмена они соединяют с фанатической преданностью своему отечеству, ненавистью к иностранцам на русской службе и к нам, барон…
— То, что вы изволили сказать, делает честь вашей проницательности. Совсем недавно нам доставил много беспокойства молодой русский сановник Тургенев…
— В Лондоне, в русском посольстве, мне был представлен молодой офицер. Лэди Анна говорила мне, что он очень умен и учтив. Но оказалось, что в Лондоне у него были подозрительные знакомства, он был почитателем опасного безумца лорда Байрона…
— Господин Можайский?
— Да. Из таких людей выходят Мирабо.
— Но Россия — страна дворцовых переворотов, а не революций.
— Тем лучше… Потому что если бы молодые люди вроде господ Тургенева и Можайского взяли бы в свои руки власть, Россия с ее народом была бы в тысячу раз опаснее.
Должно быть, Кларк напал на одну из любимых тем, потому что он продолжал с плохо сдерживаемым гневом:
— Никогда я не любил русских! Два года назад, когда французы были в Москве, я испытывал двойное чувство: меня печалили успехи французов и радовало отступление русских. Когда французы бежали из России, нам казалось, что русская пчела погибнет, смертельно ужалив врага… Как видите — мы ошиблись. Они опьянены победой. Этот молодой русский офицер, которого вы назвали Можайским, принят в нашем доме. Лэди Анна почему-то находит нужным принимать его. Если бы вы слышали его суждения о Польше, единении славянства…
— Должен огорчить вас — этот господин в Вене. Вам придется еще раз услышать это имя. Но, надеюсь, это будет в последний раз, — загадочно улыбаясь, сказал барон Гагер.
— Да? Впрочем, мы слишком много уделили внимания ему… Не так ли? — сэр Чарльз Кларк поднялся и протянул руку барону Гагеру.
Старый придворный шпион был доволен визитом британского дипломата. Конечно, Кларк невелика птица. Но он всегда очень ловко лавировал между тори и вигами. Лорд Кэстльри доверяет ему, лорд Грей и Лаудэрдэль не отдаляют его от себя. Вероятно, Кларк их тайный соглядатай. И тори и виги видят главного врага в России. Во всяком случае, зерно подозрения посеяно; каковы бы ни были намерения Александра в отношении Польши, лорд Кэстльри будет настороже.
Надо признать, что Кларк, женившись на Анет Грабовской, поправил свое состояние. А эта дама может появляться в свете как супруга британского дипломата. Не стоило придавать значения ее склонности к политическим интригам. Получилась достойная пара. Император Франц любит забавные подробности. Этой пикантной новостью можно украсить доклад императору Францу. Нельзя же утомлять его величество одними политическими делами.
