Утро наступило слишком быстро. Комит не сомкнул глаз, поджидая его. Трое кметей, в их числе бритый, с соломенным клоком волос, вытащили пленника из подклети. Не развязав рук, повели по лестнице, потом сенями, мимо челядни и поварни, к черному крыльцу терема.

Хоромы боярина, вместе с князем обосновавшегося в Киеве, недавно отстроили. Пахло струганым деревом, сосновой смолой, болотным мхом, которым конопатили щели, необжитостью. В просторном дворе, огороженном частоколом, с рассвета стучали плотники — рубили, тесали, вколачивали. Ставили молодечную для боярских отроков, ремесленные и кладовые клети, житные амбары, в которых ямы скоро наполнятся новым зерном. Везде лежали бревна, доски, земля усыпана стружкой, ошметками пеньки и прочим сором.

Левкия повели мимо низкого венца клети, к задним воротам двора. В углу частокола из земли поднимался приземистый сруб, открытый сверху, с узкой щелью меж двух бревен. Оставалось спустить узника в яму и намертво заколотить верх — дверь в порубе предусматривалась нечасто. Наготове стояли с топором и молотками два плотника, лежали распиленные вдоль бревна.

Бритый кметь наутро оказался неразговорчив, словно проглотил ночью язык. Двое других были моложе, но так же зорко следили за каждым движением пленника.

— Прыгай.

Левкия подтолкнули к порубу.

— Руки развяжи, — огрызнулся комит.

— Развяжи, — кивнул бритый молодому.

Едва веревки упали с рук, Левкий с резким разворотом выдернул из ножен на поясе отрока меч, полоснул по животу второго. Стремительно завершив круг, резанул в грудь первого. Бритый, не ожидавший от пленника прыти, успел обнажить свой меч, но удар отвести не смог. Клинок Левкия отрубил ему руку. Кметь закричал. Плотники шатнулись в стороны.

Комит быстро огляделся. Высокие, с кровлей, ворота были на запоре, сложное устройство замка отнимет время. Левкий бросился к недостроенной клети. Работники, увидев бегущего с мечом, забрызганного кровью гречина, стояли, опешив. Миг спустя половина кинулась наутек. Сотник налетел на одного, не успевшего убежать, вырвал из рук топор, сбил с ног. Подбежал к ограде, с силой воткнул топор в бревно, на три локтя от земли, наступил на него. Подтянувшись, схватился за острые верхи бревен и повис. В одной руке был меч и сильно мешал, но бросать его комит не хотел. Сзади нарастали крики. Двор наполнился кметями, они бежали к нему.

Левкий рывком забросил себя наверх, грудью лег на колья, не чувствуя боли. Перевалил ноги. В бревна, где миг назад была его спина, вонзился меч. Комит спрыгнул на мостовую, недавно положенную, не успевшую покрыться грязью. Помчался наугад, не разбирая направления. Рубаха на груди и животе висела клочьями, набухавшими кровью, — колья глубоко разодрали кожу.

Он узнал Михайлову гору. Воевода отстроил свой двор между ней и княжьей Горой. Усадьбы стояли здесь далеко друг от друга, мостовые окружали их, но не шли дальше. После сильных дождей избитая копытами и колесами земля превращалась в несусветное месиво. Но теперь было сухо, исаврянин от души благодарил за это высшие силы. Пробежав между двумя соседними усадьбами, он вывернул на Лядскую улицу, что вела к градским воротам. Притаился возле тына за чередой молодых яблонь, выстроившихся кругом усадьбы. Нужен был конь. На своих двоих от погони далеко не уйдешь.

Солнце только поднималось над городской стеной. По улице тащились с корзинами и мешками несколько простолюдинов, прогромыхала колченогая телега. На свалившихся с забора кур затявкал пес.

Ждал недолго. Повезло. Раздался стук копыт по замощенной дороге. Левкий увидел троих конных. Один медленно ехал впереди, двое других сильно отстали. Дружинники. Княж муж — не из простых — с двумя отроками. Левкий пропустил его, подождал и прыгнул на мостовую, поравнявшись с отроками. Те разговаривали и оборванного разбойника увидели, лишь когда он ударил мечом одного из них.

Комит наступил на его ногу в стремени, взлетел на круп коня и выкинул дружинника из седла. Второй крикнул, предупреждая боярина, выхватил меч.

— Не зли меня, отрок, — угрожающе прорычал Левкий.

Они скрестили клинки. Отбив пару ударов, комит ранил противника в руку. Тот ослабил хватку, исаврянин легко выбил у него меч.

— Назад, Асмуд! — бросил отроку боярин.

Неожиданно для себя комит узнал его. С чувством тревожного, вдруг вспыхнувшего злорадства он повернул меч против Всеволодова боярина Симона Африканича.

Варяг рубился сильно. С первых мгновений Левкий ощутил, как легко отбивает его удары этот стареющий потомок северных морских разбойников, как постепенно и уверенно опережает его во всем, даже в скорости мыслей. Едва задумает комит хитрый прием, один из многих, которому научился в казармах императорской стражи, — варяг уже разгадал его замысел и свёл на нет всю ромейскую хитрость. Меч в руках боярина все больше походил на мощный боевой топор, который вот-вот перерубит клинок Левкия и обрушит ему на голову последний удар.

Комит стал терять терпение, хотя всю жизнь старался не делать этого. Он хотел отступить, выйти из бессмысленной драки, умчаться на коне. Удрать подальше из города, затаиться. Но варяг не даст ему уйти.

Краем глаза Левкий зацепил улицу впереди. Теперь и вправду не уйти. Их окружали конные кмети воеводы. Он обреченно выдохнул и ощутил острие клинка, упершегося в горло. Одно движение — и варяг насадит его на меч, как кабана на вертел.

— Брось оружие.

Левкий подчинился.

— Он ваш? — не оглядываясь, спросил варяг кметей.

— Наш, — подтвердили те.

— Мне знакома эта греческая рожа, — продолжал Симон. — Что он сделал? И зачем напал на моих отроков?

Левкий вдруг рассмеялся, открыв два ряда хороших белых зубов.

— Что сделал? Я убил твоего сына, варяг!

Взявшись за клинок голыми руками, комит быстро и сильно вдавил острие в горло. Кровь заструилась по стали, по долу добежала до рукояти. Симон, словно испугавшись запачкаться в ней, отпустил меч.

Левкий Полихроний с остекленевшими глазами судорожно откинулся назад и рухнул с коня на мостовую.

Варяг смотрел на него без выражения. В его лице не было ни ненависти, ни злобы, ни брезгливости, ни радости. Это лицо казалось скорее задумчивым.

Господь отдал врага, убийцу сына, ему в руки. Как и хотел он когда-то. Но к этому дню его желание незаметно истерлось, изошло лохмотьями, как смердий лапоть. Враг лежит поверженный, зарезанный, как свинья, его, Симона, мечом, пусть и не своей рукой. Доволен ли он? Светло ли стало в душе от совершившейся мести?

Господь отомстил, не он. Симон неожиданно ощутил, что рад такому исходу.

Его сын Георгий давно истлел в могиле и возродился вновь. Как и обещал некогда блаженный Антоний. Дома в люльке спит и взлелеивается новый Георгий. Старое прощено и отрезано.

Симон спрыгнул на мостовую, поднял убитого комитом отрока и положил на седло. Второй, раненный в руку, повел коня с мертвым телом в поводу.

Кмети воеводы оттащили труп комита в канаву.