Никто такой красы доселе не видал. Дева, не более шестнадцати лет, плыла гордой белой лебедью меж столами. Темно-рыжие волосы, перехваченные тесьмой на чистом челе, полноводной рекой струились до колен, вспыхивали и искрились красным светом. Глаза девы с влажным блеском смотрели на всех и ни на кого, словно видели перед собой не палату, где пирует дружина, а нечто иное, о чем можно рассказать лишь взмахами рук, поворотами головы, изгибами стана. Звончатые гусли взыграли громче, дева потянула тесемку зарукавья — рукав распахнулся белым крылом, длинным, широким. За ним раскрылся второй. Дружина ахнула. Казалось — дева улетает в небо. Каждому захотелось протянуть к ней руки, остановить, не дать исчезнуть.

Танец русалий. Ничего красивей его в языческой Руси не было и нет. Но доверяют исполнять его не всякой девице. Да и не всякая сумеет исполнить его.

Янь Вышатич, с трудом оторвав взгляд от девы, отыскал огнищанина. Буня смотрел на птицу-лебедь, глотая слюни. Вдруг повернулся, встретился глазами с воеводой и расплылся в приторной улыбке. Словно заверял: для тебя постарался, боярин.

Дева застыла на взлете, замерли струны гуслей. Опомнясь от зрелища, дружина взревела в восторге. Челядь, захлопнув рты, принялась разливать в чаши мед, крушить жаркое, носить блюда. Кмети наперебой зазывали деву к себе, освобождали место, спрашивали имя. Она молча и без следа улыбки обходила столы, гордым движением головы отвергала протянутые чаши. Гавша схватил ее за руку, притянул к себе, что-то крикнул. Она наклонилась и ответила, высвободила руку, при этом слегка улыбнулась. Гавша жадно смотрел ей вслед.

Дева остановилась напротив воеводы. Их взгляды соединились в одно целое.

— Кто ты, краса-д евица? — изумленно спросил боярин.

— Зови меня Жива, — произнесла она.

Он подал ей чашу. Дева отпила глоток и поставила чашу на стол.

— Буду ждать тебя.

Сказав это, она поплыла к дверям, ни на кого более не глядя.

Эти же слова воевода слышал от жены, когда та провожала его в поход. Подумав об этом, он тотчас забыл про Марью. Повернулся к Несде, стоявшему, по обычаю, сзади.

— Пойди за ней, но чтобы не видела тебя.

Несда выбежал из палаты. Танец русалий он видел впервые. Однако не танец потряс его, а дева с красными волосами. Каждое движение ее отзывалось внутри него каким-то смутным ожиданием. Ему казалось, он знает ее. И что она знает его. Это их взгляды должны были сложиться в единое целое. Он хотел, чтобы ее слова были обращены к нему. Но она даже мельком не посмотрела в его сторону.

Ему было стыдно идти за ней по длинным сеням, прячась за снующими холопами. Явилась обида на воеводу, а за ней отрока обдало еще большим стыдом. Он испугался своих помыслов, остановился. Захотелось убежать куда-нибудь. Зарыться с головой.

Жива повернула в ту часть хором, где находились изложни. Несда заторопился следом и успел увидеть, как тихо прикрылась дверь ложницы воеводы. Постояв немного и подождав, он пошел обратно. Краснея, как сваренный рак, рассказал боярину, что видел.

Янь Вышатич отодвинул от себя мед. Сделался задумчив. Потом отпил из чаши еще немного. Огладил бороду. Встал.

Дружина ухода воеводы не заметила, продолжала разгульно бражничать и разбредаться в поисках сговорчивых холопок.

Несда ушел в челядню, лег спать. В нем росла убежденность, что дева с красными волосами встречалась ему когда-то. Вместе с тем крепли и помыслы, от которых в теле становилось горячо.

Он проснулся, почувствовав легкое прикосновение к щеке. Вокруг все храпело, свистело и сопело на разные лады.

— Кто тут? — тихо спросил Несда.

Отзыва не услышал. Отрок встал и прокрался в темные сени. Ему нужно было во двор, но он решил подняться по лестнице во второй ярус. Стало тревожно, он заторопился. Прошел по верхним сеням, прислушиваясь. Вдруг нога с размаху стукнула обо что-то, и что-то брякнуло об пол, звонко хряснуло. Несда одеревенел, поджав зашибленную ногу.

Воевода открыл глаза. В тусклом пламени светильника он увидел занесенный для удара нож. Не успев ни о чем подумать, перехватил руку и сжал. Красноволосая дева вскрикнула, закусила от боли губу. Боярин отобрал у нее нож с тонким, двусторонним лезвием и змеей на рукояти.

— Почему? — спросил удивленно.

— Я легла с тобой, чтобы забрать твою жизнь, — с вызовом бросила она.

— Зачем тебе моя жизнь?

— Чтобы ты не отобрал ее у других.

— Ты была с волхвами? — догадался боярин. — Ты — ведьма?

Дева гордо вскинула точеный подбородок.

— Я — дочь волхва. Моего отца убил в Новгороде князь — сын того князя, которому служишь ты. Ненавижу вас.

— Ясно… Эй, кто там, в сенях! — крикнул воевода.

— Это я, Несда, — ответил робкий голос. — Я нечаянно разбил горшок.

— Разбуди гридей и пришли кого-нибудь из челяди. Живее!

Вскоре хоромы наполнились светом, шумом и бестолковой беготней. Никто не понимал причин суеты, но все, от холопов до боярина Буни, старательно ее создавали. Гриди впятером волокли по сеням красноволосую ведьму. Дружинные отроки ходили во дворе со светильниками, заглянули в яму к волхвам, проверили запоры ворот, заглядывали в амбарные клети. Огнищанин метался по терему в исподней рубахе и раздавал оплеухи моргающим спросонья холопам. Янь Вышатич, надев порты, но забыв подпоясаться, окликнул его и прижал кулаком к стене.

— Откуда взялась девка?

— Какая девка? — пролепетал Буня.

— Та, которую ты мне подложил.

— А-а… — Огнищанин помотал головой. — Не ведаю. Тут ее только увидал. Думал, твои отроки откеля-то привезли. А чего она?..

— Зарезать меня хотела.

— У-у. — Буня сделал кислую рожу.

Как тут не скиснуть, если такая краса за свою дурость пропадет, никому не достанется.

Воевода отпустил его и пошел на двор. Перед крыльцом кмети спорили о девке: посадить ее под запор или сперва пустить на потребу. А если под запор, то не сбежит ли — ненадежно оставлять с ней охрану, охмурит чего доброго. Вон как глазищами шпарит, будто кипятком обжигает.

Жива сидела в снегу, поджав колени. На ней была лишь давешняя русальная рубаха с подвязанными рукавами. Волосы заплетены в толстую косу.

— Девку не трогать, — жестко наказал воевода. — Свяжите и закляпайте ей рот. До утра пусть сидит в подклети на запоре. Стор ожа отвечает за нее головами.

Воевода отправился досыпать. Кмети, опутывая девку вервием, ворчали:

— Сам-то ее потрогал, а нам не велит… Эх, боярин!

— А ты попробуй тронь, — люто глядя исподлобья, предложила пленница. — Без уда останешься.

— Да ну ее к лешему, — стали плеваться отроки, подхватили девку, как бревно, и снесли в подклеть. — Сиди тут… ведьма.

Напоследок плотно забили ей рот тряпьем, чтоб не обморочила медвяным голосом сторожу.

Наутро, едва отслужили обедню и потрапезовали, Янь Вышатич приказал извлечь ведьму из заточения, развязать и раскляпать. День разгорался солнечный, светлый, в хоромах сидеть не хотелось. Суд творили во дворе — воевода и поп Евстафий. Перед тем боярин в храме стоял на коленях перед священником, каялся в блудном грехе.

— Поила ли тебя чем-либо сия девица? — спросил отец Евстафий, отрешенно разглядывая во дворе пленницу. — Давала что-либо съесть?

Как только сняли узы, Жива распрямила гордый стан, тряхнула головой. Разметавшиеся волосы вспыхнули на солнце красным пламенем.

— Нет, отче, ничего я не принимал от нее, — ответил воевода. Ему было тяжело и неприятно смотреть на девицу.

— Творила ли она какие-либо шептанья, заклинанья или иную богомерзкую ворожбу?

— Не видел, отче. При мне не творила, а что делала без меня в изложне, не ведаю.

— Да что там было делать-то! — молвила Жива с усмешкой. — Ложе собой согревала, тебя дожидаючись.

Поп Евстафий развел руками.

— В таком случае не могу сказать, что сия девица намеревалась погубить тебя, боярин, ворожбой. А если и намеревалась, церковному суду она все равно не подлежит.

— Как же не подлежит? — недовольно выкрикнул кто-то из дружины. — Ворожея она. Давеча всех околдовала.

— Дочери Евы испокон веку околдовывают мужей не ворожбой, а иным, — горестно произнес священник. — Девица сия не крещена и не имеет мужа, который мог бы наказать ее. Ты, боярин, слава Господу, жив и в здравии. Отпусти с миром девицу, дабы она не затаила зла.

Жива рассмеялась.

— Я принесу за тебя жертву Велесу, поп.

Отец Евстафий молча перекрестил ее и пошел со двора.

Отроки загомонили. Они не хотели отпускать девицу с миром.

— Отдай девку на потребу, боярин!

— Эй, красноволосая! Пойдешь со мной? После дам тебе нож, чтоб ты попугала меня им.

— Уйми своих псов! — крикнула Жива воеводе. — Я забрала твое семя. — Она приложила ладонь к животу. — Хочешь, чтоб они перепахали поле?

Янь Вышатич медленно изменился в лице. Схлынули уверенность и непреклонность, он стал растерян и бледен.

Крики со смехом стихли. Двор объяла тишина. О бесчадии воеводы знали все. Кмети с нетерпением ждали, как он поступит. Ждали долго.

— Принесите огня и воды.

Жива вздрогнула.

— Я отомщу тебе через твое семя!

— Подпалите ей волосы, — выдавил сквозь зубы воевода, — и выбросьте вон из города!

Дочь волхва заметалась среди кметей, вырывалась, била ногами. Ее схватили, растянули руки в стороны, к волосам поднесли пламя.

Казалось, она мгновенно вспыхнула с ног до головы. Кмети едва успели отскочить. Жива с утробным воплем побежала, упала и стала кататься в снегу. Ее тут же облили водой из ушата.

Воевода побрел в хоромы. Девка лежала ничком, не шевелясь. На спине через дыры в рубахе белело тело, не успевшее обгореть. На голове от гривы волос остались мокрые клочья и подпалины.

Кмети, жалея девкину красу, уложили ее поперек коня, накрыли плащом и вывезли со двора. Сердобольная баба-холопка, причитая, на ходу сунула для нее отрокам рубашку и старый кожух.

Несда выбежал за ворота, глядя вслед, и стоял, пока проезжий белозерский дружинник не огрел его плетью.