25
Старого воеводу Яня Вышатича томила скука. Жизнь прожита, добро нажито. Но не продолжится эта жизнь ни в ком, добро не переймут потомки. Хоромы пусты без наследников рода. Пуста и душа.
«Что печалишься душа, что смущаешь меня?» Боярин отлистнул наугад страницы Псалтыри и прочел еще: «…ибо лукавые истребятся, уповающие же на Господа — они наследуют землю».
Книга, выпав из рук, сползла на ложе. В последние годы воевода часто прибегал к гаданию по Псалтыри, но ни разу еще оно не было таким хлестким, больно бьющим. Лукавые истребятся, их род погибнет… «В чем мое лукавство пред Тобой, Господи? — терзался боярин, комкая и разрывая на груди рубаху. — Я ли не уповаю на Тебя? За что наказуешь? В чем грех мой? В том, что не хочу оставить жену и взять в дом другую, как прочие делают?»
В изложню бесшумно вплыла Марья, прибранная девками ко сну. Толстая коса, почти черная, по сю пору без единой серебряной нити, спускалась к ногам. Сбросив верхнюю распашницу, Марья села на ложе, подобралась ближе к мужу, положила голову ему на плечо.
— Яньша, — молвила она, грустно улыбаясь.
Марья — пустоцвет. Воевода не понимал, как это могло случиться. Им было так хорошо вдвоем. Она давала ему столько тепла и любви. Той осенью, когда его привезли с Альты с куском стрелы у шеи, она вдохнула в него заново жизнь. Она не пустоцвет. Она… бутон, который никак не раскроется.
Воевода убрал книгу на поставец и обнял жену. Она податливо прильнула. Ничего иного сегодня не хотелось. Просто лежать и думать, какое это счастье любить жену и не желать другой. «За что Ты так одарил меня, Господи?»
За дверью изложни послышалось шебуршанье. Затем покашливанье. Наконец, стук.
— Кто там? — крикнул боярин.
— Это я, Кирик. Тут такое дело, боярин… Отроки русалку во дворе стерегут.
— С ума поскакали? — рассердился Янь Вышатич, поднимаясь с ложа.
— Вот и я им то же сказал, — ответил дворский тиун. — Русальная неделя эвон когда кончилась. Всех русалок давно спровадили честь по чести.
Боярин надел порты, накинул безрукавый кожух, в котором ходил дома — грел побаливавшую поясницу. Затянул на ногах поршни, рывком распахнул дверь и толкнул Кирика в грудь, чтоб не пялил глаза куда не надо.
— А эта, видать, приблудная, не успела уйти со всеми. Теперь маяться будет целый год, — объяснял тиун, поспешая за боярином и освещая путь масляным светильником.
Янь Вышатич, шагавший впереди по сенному переходу, вдруг развернулся.
— Сколько раз я тебе толковал, Кирик: навьи — это бесовский морок.
— Я потому и потревожил тебя, боярин, — тиун приосанился, — чтоб спросить: попа звать против морока или послать за волхвом? Мало ли какой он там, морок. Бывает, что и телесный урон от него случается. И очень просто.
Воевода спустился по лестнице.
— Отроки сказывают, эта русалка уж третью ночь приходит, — продолжал Кирик. — Первые две ночи за ней издали глядели, а словить не могли. Теперь меня известили и круговую сторожу выставили.
Они вышли во двор.
— Туда, к клетям, — показал тиун.
Меж хозяйственных срубов и у тына позади клетей горели светильники. Боярские дружинники будто на ловах обложили зверя и ждали приказа начинать травлю. Отроки были при топорах и луках, оружие держали наготове. Воевода насчитал шестерых, еще сколько-то скрывались в тени за клетями.
— Сидит? — шепотом спросил Кирик.
— Пока не вылазила, — тихо ответил отрок. — А может, чует.
Тиун повернулся к боярину, пальцем показал на большой котел, перевернутый кверху дном и одним краем поставленный на толстый чурбак.
— Там она. В темноте из-под котла свет изливался.
— Еще нога торчала, — добавил отрок. — Теперь нету.
В этом котле на поварне варили сыть для дружины, а во двор его выволокли недавно, чтобы заново вылудить.
Воевода оглядел котел и велел, невольно приглушив голос:
— Кирик, сходи в дом, в кивоте возьми корчажец со святой водой.
Тиун подобрал живот и тихой рысцой припустил к хоромам. Янь Вышатич кивнул отроку:
— Дай-ка топор.
Прав Кирик, мало ли какой там морок. С топором в руке привычней и надежней.
— Чует, — прошептал кметь, беззвучно смеясь.
— Почему знаешь? — спросил воевода.
— А приглядись, боярин. Света на земле с-под котла боле не видать.
— И верно, — подтвердил другой отрок. — Изготовилась. Как бы не удрала снова.
Янь Вышатич кликнул двух дружинников и пошел с ними к котлу. Поставил их с двух сторон, сам перехватил топор наизготовку.
Подоспел тиун. Воевода сделал ему знак покропить святой водой вокруг котла.
Едва Кирик отступил в сторону, вытирая об себя руку, отроки взялись за котел, поднатужились и опрокинули. Тиун плеснул на русалку водой прямо из корчажца. Кругом сгрудились кмети, тыча в навку светильниками.
Первым захохотал Кирик. Затем смех разобрал отроков. Воевода плюнул.
Разоблаченный холоп виновато моргал и щурился от огня. Он сидел на земле, поджав ноги, перед ним в траве стоял погашенный светец.
— Ты что тут делал? — накинулся на него Кирик.
Холоп вжал голову в плечи и молчал. Тиун взял его за волосы, поднял и заставил смотреть на себя.
— Я… прятался, — выдавил мальчишка.
— Кирик, что это за книга у него? — спросил воевода.
Тиун поднял из травы толстую книгу с серебряными жуковиньями на коже переплета. Отдал боярину и с силой дернул холопьи вихры.
— От кого прятался и откуда у тебя эта книга?
— В челядне не дали бы читать, — всхлипнул холоп.
Воевода отдал топор отроку, сказал посветить и открыл книгу.
— Да это же «Измарагд»! Третьего дня я искал его и не нашел.
Кирик поднял парубка за шиворот и немилосердно встряхнул.
— Ты украл книгу у своего господина.
Холоп отчаянно замотал головой.
— Я взял лишь читать. Потом положил бы обратно.
Боярин перевернул листы, отодвинул книгу дальше от глаз и прочел вслух:
— Слово святого Иоанна Златоуста… Когда читаешь — прилежно, со всем сердцем и почтением читай. Со многим прилежанием прочитывай, не ленись, и если есть нужда, то дважды прочти написанное, чтобы уразуметь силу словесную… На Тебя уповаю, Боже мой, да просветишь ты ум и смысл мой светом разума Твоего, дабы я мог не только прочесть написанное, но и жить по написанному…
Он посмотрел на холопа.
— Ты разумеешь сии слова? Книга не баловство, в ней глаголы Святого Духа. Ее нельзя читать под котлом.
Парубок низко свесил голову и чуть слышно сказал:
— Разумею. Мне больше негде было.
— Кто выучил тебя грамоте?
— Владыка Леонтий в Ростове.
— Ростовский епископ? — боярин вздернул брови. — Как тебя звать, грамотей?
— Несда.
Два месяца он без продыху отмывал и скреб неповоротливые котлы, выносил тяжелые лохани с помоями, таскал ушаты с водой, вычищал сажу из печи, тер половицы и соскабливал со стен поварни жирную копоть. Лапти давно сносились, обучиться плести их было некогда, и он ходил босиком — каждый вечер вынимал занозы и заматывал тряпицей порезы. В челядне ему принадлежал кусок ветоши в углу, под которой в изголовье лежала котомка с Псалтырью. В конце дня он приходил сюда и падал без сил, чтобы подняться задолго до рассвета и снова плестись на поварню. Он потерял счет дням. Чтобы не отупеть от работы, все время держал в голове какой-нибудь из псалмов. Других мыслей не было.
Из всей челяди его жалела сенная девка Малуша. Забегая в поварню по заданию боярыни, она озорно улыбалась и лохматила ему волосы. Иногда угощала пирогом или непонятной иноземной сластью с хозяйского стола. Повару, ругавшему ее за это, показывала длинный нос и стремительно убегала, взмахивая подолом. Несколько дней назад он встретил ее во дворе. Малуша тащила в дом перины после просушки и окликнула его. Отдуваясь, попросила помочь. Несда не раздумывая оставил на земле помойную лохань и взвалил на себе перины. В господских хоромах он прежде не бывал и о своем хозяине почти ничего не знал. Помнились только слова тиуна, что боярин Янь Вышатич уважает книги и сам немало их читает. Этого было достаточно, чтобы счесть воеводу добрым человеком и проникнуться к нему теплым чувством.
Сбросив перины на большой ларь, он огляделся. Малуша привела его в господскую изложню. В углу на полице была укреплена большая икона Спаса, под ней висела лампада. На поставце возле ложа Несда увидел книгу. Пока Малуша с головой зарылась в перины, он поднял деревянную, обтянутую кожей крышку переплета и прочел название: «Книга поучений древних святых отцов, рекомая Измарагд, к пользе духовной и к спасению во Христе Иисусе Господе нашем служащая, писанная в богоспасаемом граде Кыеве клириком церкви Богородицы грешным Агапием». Как книга перебралась затем с поставца к нему под рубаху и за пояс, он не мог объяснить. Малуша ничего не заметила, и Несда боком выбрался в сени. С горящими щеками прибежал в пустую челядню, сунул книгу под ветошь. Постоял в испуге, не зная, что дальше. Потом пришел кто-то из холопов и прогнал его на поварню.
Объяснить, что произошло, мог дворский Кирик.
— Раб совершил татьбу. Как велишь поступить с ним, боярин? Свести на торг или высечь?
Воевода в раздумье рассматривал парубка. Одежда холопа была перепачкана жиром и сажей, руки, которыми он брал книгу, наверняка грязны.
— Продавать не велю. Накажи как знаешь.
Янь Вышатич направился к хоромам. Кмети расходились. Пускай и не поймали навку, но забавой были довольны. Тиун велел позвать ключника и передал ему с рук на руки вороватого холопа. Пришедшие с ключником дюжие парубки приволокли Несду на конюшню, содрали порты и рубаху, чтоб зря не кровянить. Затем растянули его на скамье и привязали. Один взял треххвостую плеть, особо хранившуюся на конюшне для битья виновных рабов, и свистнул ею для пробы в воздухе.
— Полста раз, — сказал ключник, широко зевнув. Его подняли с ложа, когда он досматривал третий сон. — И еще пять от меня.
Несда сжал зубы, вдавил подбородок в скамью и за все время порки не издал ни звука. Хлеставший его парубок не жалел сил, клал удары без всякой пощады.
В уши будто натолкали тряпья. Перед глазами висела серая пелена. Он едва расслышал голос ключника:
— Пускай тут отлеживается. Завтра его не поднять на работу. Жилистый мальчишка. И с норовом.
Он почувствовал, как его взяли под мышки и за ноги, бросили на сено. Жесткая сухая трава тут же впилась в иссеченную плоть, доставляя лишние мучения. Когда ключник и парубки ушли, заперев конюшню, Несда тихо и в горьком отчаянии заскулил, как щенок, которого тащат на веревке топить.
К утру он трясся от холода. Зарыться в сено или натянуть на себя одежду было одинаково невозможно.
Ради любви к книгам он продал себя в холопы. Из-за той же любви его исполосовали плетью. Он готов был терпеть и дальше. Но в ту ночь на конюшне в горле у отрока комком стояла безнадежность.
Иногда Господь оставляет рабов своих, чтобы испытать их твердость.
На рассвете брякнул засов. Пришел ключник и привел с собой лекаря, пользовавшего скотину и заодно боярскую челядь. Лекарь Анбал был космат, угрюм и страшен, но бессловесные твари доверялись ему. Рабов же он врачевал немилосердно. Холопы как смерти боялись подхватить хворь или как-нибудь повредиться. От всех внутренних болезней лекарь давал одно-единственное зелье, от которого страшно чесалось тело и вспучивалось брюхо. Раны он прижигал раскаленным железом, а с костоломной хворью расправлялся совсем уж по-свойски — выбивал кости из суставов и вправлял обратно.
— Боярин требует мальчишку к себе, — сказал ключник. — За сколько времени поставишь его на ноги?
— Этого-то? — Анбал ткнул мыском сапога в распластанное тело холопа. — Роса не успеет высохнуть.
Лекарь достал из сумы глиняный жбан, снял с горлышка тряпицу и зачерпнул горстью густое снадобье. Несда вдохнул острый, кислый запах и тут же заорал от резкой боли. Анбал наступил коленом ему на зад и, вжимая в сено, сильными движениями втирал жгучее снадобье в спину.
— Лежи тихо, — только и сказал он.
Несда извивался змеей и продолжал вопить. Казалось, лекарь поливает кровоточащие раны уксусом. Ключник заткнул уши пальцами и равнодушно наблюдал.
Нестерпимая боль мало-помалу притуплялась. Закончив втирать мазь, лекарь вытер руки, взял чистую ветошку и снял ею избытки снадобья.
— Можешь забирать, — буркнул он ключнику. — Холоп здоров.
— Эй ты, — окликнул тот Несду, — чего валяешься? Раз здоров, вставай, одевайся.
Несда осторожно потрогал спину. Мазь почти полностью впиталась, плоть была горячая, как при лихоманке, но боль от содранной плетью кожи не ощущалась. Он поднялся, торопливо натянул порты.
— Благодарствую тебе, — крикнул Несда уходящему лекарю.
Анбал повернулся.
— Это ты мне? — спросил он озадаченно.
Несда кивнул.
— Какое у тебя есть благо, холоп, чтобы подарить его мне? — мрачно усмехнулся он и зашагал дальше.
— Поторапливайся, — прикрикнул на Несду ключник. — Тебя ждет боярин.
— Для чего? — спросил отрок, завязав ворот рубахи и приглаживая волосы.
Ключник стукнул его по затылку.
— Знай свое место и выполняй приказы господина не рассуждая. А будешь груб с боярином, он тебя продаст.
Несда не сдержался и спросил по пути:
— А ты давно в холопах, Кульма?
Ключник, шагавший по-утиному вперевалку, сперва пыхтел недовольно, затем сказал:
— Сколько себя помню.
…Воевода рассматривал холопа со столь пристальным вниманием, какого обычный раб никак не заслуживает. Янь Вышатич сознавал нелепость этого положения и потому сидел, полуприкрыв глаза рукой. Скамья с подлокотниками — весьма удобная для этого вещь.
— Откуда ты знаешь епископа Леонтия?
— Мы жили в Ростове. Владыка собирал к себе детей для обучения вере и грамоте.
Отрок отвечал бойко и разумно, без единой запинки.
— Какого роду-племени твои родители?
— Мать была из племени меря, что живет в ростовской земле. В жилах отца тоже течет кровь мерян, но наполовину он славянин. Его дед был дружинником князя Бориса Ростовского.
— Бориса-мученика? — переспросил воевода, убрав руку от лица.
— Страстотерпца, — с тихой торжественностью поправил его холоп.
— Как его звали?
— Воигост, по прозванию Лисий Нос.
— Хм. Воигост? Это ведь новгородское имя? — боярин выказывал все больший интерес к словам холопа.
Несда пожал плечами.
— Если имеешь язык, отвечай словами, — потребовал воевода.
— Я не знаю.
— И не знаешь, откуда он родом?
Несда покачал головой. Спохватившись, ответил:
— Нет.
— И никто из твоих предков не жил в Новгороде?
— Не знаю.
Боярин снова упер чело в ладонь и смотрел на холопа через пальцы. Имя — единственная нить. Но из одной нитки не сшить рубаху. Род воеводы корнями уходил в Новгород. Дед Остромир сидел там посадником после смерти князя Владимира Ярославича. Когда б и сей отрок вел свое происхождение из новгородской земли… Тогда, возможно, прояснилось бы это сходство. Оно бросилось воеводе в глаза еще в тот раз, когда в усадьбу приходил отец парубка. Боярину пришла на ум странная мысль. Мальчишка мог быть его сыном, если б… Если бы он, воевода, хоть раз в жизни бывал в Ростове. Но он никогда не видел этого города. И последние пятнадцать лет никакая женщина кроме Марьи не возлегала с ним на ложе.
Холоп точь-в-точь напоминал самого воеводу в далеком отрочестве. Когда-то давно Янь Вышатич видел эти черты лица, отраженные на глади воды, в зеркальных пластинах доспехов и на широком клинке ромейского меча.
Теперь же гадать об этом сходстве — пустое дело.
— Почему ты продал себя в холопы? Так плохо жилось в доме твоего отца?
— Отец был добр ко мне.
— Тогда почему?!
Боярин взялся за подлокотники и нетерпеливо подался вперед. Отрок тревожил его своей странностью.
— Он бы не отпустил меня.
— Куда не отпустил?
Несда, помявшись, ответил неохотно:
— Господь сказал: оставь все и следуй за Мной.
Воевода опешил. Поднялся со скамьи. Снова сел. Протянул руку к жбану с квасом, жадно испил из ковша. Все это время не спускал глаз с отрока.
— Ты назвал Христа холопом? — с едва скрытым раздражением и недоумением спросил он.
— Бог принял рабство, родившись в человеческой плоти, — упрямо сказал Несда. — Он появился на свет в скотьих яслях. Он умыл ноги ученикам. Ему плевали в лицо как негодному рабу. Его казнили позорной смертью.
Воевода откинулся на спинку скамьи и долго молчал, словно забыл о холопе. Несда украдкой зевнул — истерзанная спина и озноб не дали спать ночью.
— Ты больше не будешь работать на поварне, — молвил вдруг боярин. — Скажу ключнику, чтоб перевел тебя в сенную челядь. Мои глаза стали плохо разбирать книжные письмена. Ты будешь читать мне, когда велю. Рад сему?
Несда онемел. Рад ли он этому?
— Можешь также сам брать из ларя книги, какие захочешь. Но только чистыми руками. И не капать на листы воском.
— Я… Я твой раб до гроба, хозяин! — пробормотал отрок, сам не свой от счастья.
Воевода невесело усмехнулся.
— Холоп клянется в своем холопстве. Иди. И позови ко мне ключника.
Оставшись один, боярин вновь погрузился в раздумья. Дивные дела творит порой судьба. Еще накануне вечером он вопрошал у Псалтыри, умрет ли он, не оставив наследников. Нынче ему помстилось, будто мальчишка-холоп — его сын. Всего лишь помстилось… Или… Боярин собрал чело складками. Отрок умен, д обро воспитан, наставлен в Христовой вере, даже слишком. Украл книгу? Так не из корысти, не снес ее на торг. Боярин вспомнил, как хотели изловить русалку, и губы невольно раздвинулись в улыбке.
Выдать отрока за плод давнего блудного греха? Некоторое время воевода колебался. Это было соблазнительно. Пусть и кривой, но все же способ обзавестись продолжателем рода.
У отрока есть отец. И есть Марья, для которой этот плод греха станет нестерпимой обидой.
Когда в двери горницы возникла жирная фигура ключника, воевода отверг соблазн.
