Вернувшись в терем, Владимир предался отчаянию: ему жаль было, что он поддался настоянию Божерока и проявил слабость; ему не следовало поддаваться и предавать смерти человека, которого все уважали. Хмельной мед, который он пил кружку за кружкой, не пьянил его и не успокаивал…

Отроки смотрели на него и говорили между собой:

— Недоброе с князем приключилося… Как бы его лихоманка не стала трясти. Вишь, как осунулся…

— Знать, на него подействовала сегодняшняя жертва… И впрямь… Что пользы в ней!.. Людей только изводить… Шутка ли — три человека… А все этот владыка… Уж и настойчив же он, треклятый…

День прошел, и вечер настал, а Владимир все еще не переставал метаться по светлице. Уж и меду не требовал, только слышались тяжелые вздохи. Когда отрок Всеслав наконец осмелился войти посмотреть, что с князем, то не узнал его: на Владимире лица не было.

— Княже, что с тобою! — воскликнул отрок. — Аль сильно неможется?..

— Да, неможется, — еле ответил князь. — Веди в опочивальню и зови знахарей и знахарок… Видно, конец мой пришел…

Всеслав провел князя в опочивальню и послал за знахарями. Побежали и к Ярухе… Но, увы, ее застали умирающей в своей избушке, а подле нее Руслава.

Хотя обегали весь Киев и привели с собой всех знахарок, все их заговоры, наговоры, зелья и волхвования ни к чему не привели. Владимир метался и бредил… Руслав и Извой не отходили от постели больного… Они привезли Марию и ее няню-старуху и общими силами поддерживали в нем бодрость духа, поили разными травами, главное, молились о ниспослании здоровья князю.

Благодаря их неусыпному труду горячка вскоре прекратилась и Владимир начал поправляться и вставать с постели… Но после болезни он стал до того задумчив и мрачен, что все не знали, как развлечь его… Казалось, ничто не мило было ему.

Но вот однажды старейшина Богомир пришел, по обыкновению, навестить его и предложил поехать в Предиславино поохотиться. Князь немедленно велел снарядиться в путь… Уезжая, он заметил Руслава, который был бледен как полотно.

— Что с тобою, Руславушка? — спросил он. — Тебе, знать, тоже неможется…

— Да, государь, — отвечал Руслав, — но мою болезнь излечит только одна могила…

— Могила!.. В эту пору могила!.. Нет, Руслав… Мы развлечем себя, а потом пойдем на радимичей да на болгар, а там… все как рукой снимет… Вот и я болен был, да оправился…

— Твоя болезнь, государь, другая, а невесты и матери мне никто не возвратит…

— Да, ты прав, молодец… Тяжело сердцу твоему, да что поделаешь?.. Изныванием только себя изведешь, а ты мне нужен… Извой да ты — вся моя надежда…

Разговаривая, они проезжали мимо жертвенной площади. Смрадный дым застилал ее, и Владимир поскакал быстрее, чтобы не смотреть на жертву и не видеть Божерока. Жрец видел, что князь явно пренебрегает жертвоприношениями, но теперь не мог остановить его, так как знал, что попал в опалу… Даже во время болезни князь не хотел принять к себе жреца.

Люди начали избегать приношения жертв и, многие, проходя мимо Перуна, даже не кланялись и не снимали шапок… Божерок видел, что его влияние совсем ослабело. Однако он задумал отомстить князю. Когда он пришел навестить князя и тот не принял его, он поехал в Предиславино и, поговорив с Вышатой, прошел в терем Рогнеды. Она удивилась его приходу, но когда тот заговорил с ней о нечестии князя и его неблагоразумных поступках по отношению к ней, она поддалась его влиянию и отвечала:

— Да, горька и неприглядна моя жизнь… Так бы и наложила на себя руки, да жаль детей… Они не виноваты, что отец их жестокосерд.

— Зачем налагать на себя руки!.. — возразил он. — Лучше наложить на него… в твоих он руках… Пора бы уж и в родную сторонку… Чай, все полочане с радостью встретили бы тебя и признали князем твоего старшего сына.

Рогнеда задумалась.

— А что скажет народ киевский? — спросила она.

— Будет молчать. Хоть влияние мое на него поколебалось, но я силой заставлю повиноваться мне, и покричат да и успокоятся… Тем более что ведь это сделаешь ты, а не кто другой… Можно так сделать, что и следа не останется… Умер, мол, и кончено.

— Спасибо… Я подумаю о том, и коль что случится, то вся надежда на тебя, владыка… В накладе не останешься.

— Ничего не хочу… Действуй, а об остальном я позабочусь.

И он ушел, довольный.

Проехав площадь, вся свита, во главе с Владимиром, поехала во весь опор; князь любил быструю езду и состязался с каждым, у кого были хорошие скакуны. Разумеется, что таких скакунов, как у князя, ни у кого не было и поэтому он далеко опередил всех и въехал в лес. Мало-помалу все рассыпались по лесу. Звуки охотничьих рогов раздавались то в одной, то в другой стороне. Уже смеркалось, когда охотники начали подъезжать к Предиславину. Вдруг Извой и Руслав заметили вдали Торопа, разговаривавшего с каким-то человеком, но, видя приближающихся охотников, он скрылся в лесу.

Нагнав Торопа, Извой спросил, кто был этот человек.

— Али не узнал, боярин?.. — отвечал Тороп.

— Кажись, Стемид?

— Да, он, горемыка… Истомился вёсь по своей подруженьке… Надо бы пособить горю… Только бы князь повеселел хоть немного… Тогда бы и Вышата заплясал, досталось бы ему, окаянному… Чай, теперь не засадит в темную…

— Ты прав… Хорошо, что сказал; если князь сегодня вечером будет весел, я непременно напомню ему… Чай, и она исстрадалась, бедная…

— Оксана словно воск стаяла, а бедняжке Светозорушке — вечная память…

— Как, умерла?..

— Да, преставилась уже давно, — сказал Тороп. — Вышата хотел, чтобы она была его женой, а она не поддалась, ну, он ее в черные работницы, да плетьми начал постегивать… Так она и стаяла, горемычная… И Оксану хотел туда же отправить… но та шустрая — обманом берет: молвит, князь приедет — повинуется ему…

Все начали съезжаться у ворот потешного двора, а князя не было.

— Куда же девался князь? — спрашивали все друг у друга.

Подождали, а его все не было… Дружина начала беспокоиться, все поехали обратно в лес навстречу князю.