Поздним вечером Вышата незаметно пробрался к Божероку, который еще не спал, беседуя со своим помощником по поводу завтрашнего жертвоприношения. С ними был еще один человек, заметив которого сквозь дверную щель, Вышата не торопился войти… Это был Олаф. Вышата решил подслушать их разговор.

— Ну, что? — спросил Олаф.

— Пока ничего… Князь даже не хочет говорить со мной, видно, влияние Извоя слишком велико на него… А теперь молвят, что и Руслав присоединился к христианам… Дело неладное, ну да как-нибудь справимся, надо выяснить при всех, что они христиане, и тогда сам князь не защитит их…

— Помни, что, если Руслав будет князем или если я буду княжить вместо него, слава твоя и богатство увеличатся во сто крат… Все возьмешь и сделаешь, что захочешь, ни одного христианина не останется в живых… Мы всех их принесем в жертву Перуну…

— Легко сказать, — возразил Божерок. — На стороне князя много народа!.. Извой, на зло мне, все больше собирает христиан, окружает ими князя и с него первого следует начать… Их очень много…

— Да, много, — вдруг сказал Вышата, входя.

Божерок и Олаф переглянулись, Олаф хотел уйти, но Вышата остановил его.

— Постой, — сказал он, — ты знаешь, что я не ворог тебе… Чай, по одному делу пришли и не мне выдавать тебя головою… и то уж молвят, что я заодно с тобой, да пусть их молвят… Вышата сумеет постоять за себя… Да, правду молвишь, владыка, — продолжал он, обращаясь к жрецу, — все у него любимцы… старейшины требуют смерти Олафа, а Извой да Руслав теперь пожалованы любовью, почетом да ласками княжескими, и первыми пойдут на Олафа, хоть и говорят, что не поднимут руки.

— Ничего, все обойдется… Как ощиплем завтра крылышки одной, так другое запоют, — сказал жрец. — Начнем с христианки, а потом и до них доберемся.

— Главное, Извоя прибрать, а с остальными легко справиться… Феодор да Симеон тоже воду мутят… — сказал Вышата.

— А как Руслав? — спросил Олаф.

— Молвлю — пожалован в дружинники… да и награда его ждет. Хорош дружинник — молокосос.

— Ну, что касается награды, то еще далеко до нее, а мы скорее наградим его, коль посадим на стол.

— Насильно не посадишь на стол… Надо выбить из него этот христианский бред и тогда, быть может, он станет податливее… Действуй, владыка, коль дороги тебе слава и почет верховный…

— Действуем, — сказал за него Вышата, — девки завтра же не будет, а что касается прочих, завтра утро владыки, а вечер будет мой… А ты, Олаф, все-таки берегись, коль хочешь, чтоб голова осталась целой.

— За себя постою, — мрачно ответил он.

Вдруг послышались шаги и раздался чей-то голос:

— Здесь, ребята!.. вяжи его!..

Все всполошились. Старый Олаф стремглав бросился в боковую дверь, Вышата вынул меч, Божерок тоже вооружился жертвенным ножом, знаком своего жреческого достоинства, который он всегда носил при себе.

Однако никто не входил. Прошло несколько минут в немом молчании… Олафа и след уже простыл, а дверь все еще не открывалась…

— Кто бы мог так подшутить? — сказал наконец Вышата.

— Да хоша бы я, — раздался вдруг голос из-за окна. — Али Торопке и впрямь нельзя шутить… На то он и шут… Здорово, боярин, здорово, владыка Божерок… — сказал он.

— Как ты смеешь, холоп! — крикнул Вышата. — Или ты хочешь, чтоб я с тебя жилья повытаскал!..

— Пошто с меня жилья таскать, боярин? Я ли не слуга тебе али провинился перед тобою?

— Ты на кого кричал: вяжи его?.. Говори сейчас, не то язык чрез затылок вытащу.

— На певена, боярин… Повадился ходить к владыке на двор да на шестке сидеть с владыковыми курами, ну вот я и пошел искать, да и нашел и крикнул своим: вяжи его!..

— Ты не лжешь? — спросил Божерок.

— Да для ча мне лгать!.. Я не у князя в терему и тешить мне некого, а вижу огонь, дай, думаю, зайти, спроведать владыку.

— Лжешь!.. ты подслушивал, что мы говорили.

— Слышать-то слышал, что говорили, да и сам хочу кой-что сказать… что слаще меда будет боярину Вышате…

— Говори скорей, скоморох эдакий.

— Завтра ввечеру Ерохины дочки пойдут на Купалу, и Светозора с ними…

— Почем ты знаешь? — спросил Вышата.

— А знаю потому, что хотел тебе услужить и подслушал разговор сестер, когда они ходили по грибы… Одно нехорошо, что Яруха не советовала им ходить и молвила, что старый черт хуже зверя лютого будет ласкать ее белую руку и заставит себя ласкать.

— Кого же она называла старым чертом и зверем лютым? — спросил Вышата.

— Надо полагать — тебя… Акромя тебя некого, боярин. Ну а тебе, владыка, скажу: береги свою жертву, а то она… того… тю-тю! улетит, как ласточка, из-под самого носа.

— Какую жертву? — спросил Божерок.

— Сам знаешь, намеченную на завтра…

— Кто тебе сказал о ней? — изумился Вышата…

— Ну, уж этого не скажу, а завтра сам увидишь. Но не печалься, боярин, тебе же от этого польза… А что Олаф хочет — тому не бывать…

И Тороп ушел, насвистывая.