Книга: Варяги и Русь
Назад: Часть первая В дали веков
Дальше: Часть третья Днепр и Византия

Часть вторая
Варяги

I

Приильменских славян постигла беда: точно волны морские по песчаной отмели разлились дружины скандинавские по земле славянской. Запылали ярким полымем селения. Где проходили скандинавы, там уже и следа жизни не оставалось — все стирали они с лица земли… Много было среди скандинавских дружин славянских варягов, шедших теперь с огнем и мечем на родину свою. Знали они ее леса и дубравы и по таким дебрям, где, казалось, не было проходу ни конному, ни пешему, теперь проходили целые отряды. Напрасно прятались в леса жители выжженных селений, напрасно закапывали они в землю все свои богатства — все находили скандинавы. Гневу богов приписывали славяне успехи чужеземцев, не подозревая, что главная причина этих успехов заключалась в тех славянских выходцах, прекрасно знавших Приильменье, которые шли вместе со скандинавами, да еще в розни, что царила на Ильмене, не только между отдельными племенами, но даже и родами.
Ни один старшина с берегов Ильменя не хотел покориться другому, каждый хотел быть старшим; не было и тени согласия, и последствием этого были постоянные поражения. Норманнские дружины были хорошо организованы, да и вооружение у скандинавов было гораздо лучше славянского.
Было и еще одно обстоятельство, которое способствовало успеху набега варягов: вел их не кто иной, как Избор.
На берегу Ильменя никто и не вспоминал о нем… Да и кто бы мог подумать, что во главе варяжских дружин стоит изгнанник, отвергнутый родиной…
Избор не терял в Скандинавии даром времени. В Упсале он радушно был принят королем Биорком и скоро сумел показать себя таким храбрецом, что его имя с уважением стало произноситься в фиордах. Мало того, выходцы из славянщины, поселившиеся на полуострове Рослангене и называвшиеся варяго-россами, признали его своим вождем. Избор стал по положению своему равным всем конунгам Скандинавии, а когда престарелый Биорк выдал за него дочь свою Эфанду, многие думали, что он будет наследником конунга.
Но не того жаждал Избор.
Он не забыл своей клятвы и лишь только упрочил свое положение, поднял норманнов и варягов в поход на Приильменье.
Быстро достигли победоносные варяжские дружины Ильменя. Пал под их натиском Новгород. Овладев им, рассыпались варяги по берегам великого озера, грабя прибрежные селения и выжигая их.
Вадим, ставший после смерти отца старейшиной, храбро защищался, но не смог долго держаться под натиском северных дружин.
День быстро близился к вечеру. Красные облака стояли на небе. Густой дым столбом поднимался над тем местом, где еще так недавно было цветущее селение наследника Володислава… С горстью последних защитников бьется против варягов Вадим. Отчаянная храбрость его вызывает удивление врагов. Спасения нет и быть не может — нечего и дорожить собою. Но силы оставляют Вадима… Смутно, словно сквозь дымку тумана, видит Вадим, как взмахнул тяжелой палицей над его головой гигант варяг… Тупая боль разлилась от головы по всему телу… Вадим зашатался и с глухим стоном рухнул на груду мертвых тел.
И в этот последний свой миг он услышал победный клич врагов и как один из них говорит:
— Здесь, конунг, лежит последний из сопротивлявшихся нам славян… Вот он!
Вадим приоткрывает, на мгновение глаза и видит, что варяг наклоняется, чтобы взглянуть на него, и узнает Набора..
— Мал, ты был прав! — чуть слышно шепчет Вадим.
Избор тоже узнал Вадима… Грустный, печальный возвратился он в свой шатер…
— Вот и исполнил я клятву! — произносит он. — Ужасна месть отвергнувшей меня родине, но отчего так тяжело на сердце?..
Имя его прославляется скальдами. У него новое отечество, у него в Скандинавии семья. С ним вместе в походе брат его жены Олоф, конунг Урманский, один из храбрейших викингов Скандинавии, здесь его братья Сигур и Триар, которых послал к нему Гостомысл, как только они подросли.
Он видит свою родную страну в море огня, родная кровь — кровь его братьев — льется рекой… Он привел сюда толпы свирепых чужеземцев, он пролил потоки родной крови… все это он, он…
Угрызения совести жестоко мучили Избора…
А кругом гремели победные кличи норманнов, торжествовавших свою победу над Приильменьем…
Вдруг под сень шатра с веселым смехом вбежал Олоф Урманский.
— Поздравляю, поздравляю тебя, наш славный вождь! — громко воскликнул он. — Теперь, когда наши храбрецы сломили отчаянное сопротивление последних славянских дружин, славу твою скальды разнесут по всему миру…
Тревожные думы не мучили Олофа. Ведь он чужеземец в этой несчастной стране. Ее беды ему совершенно чужды. Победа доставила ему только славу… Чего же более желать удалому викингу!..
— Перестань грустить, вождь, — говорил он, обнимая Избора, — я сообщу тебе весть, которая наполнит радостью твое сердце…
— Весть? Какую? — спросил Избор, грустно улыбаясь.
— Ты не раз говорил в фиордах, что хочешь переменить свое имя. Так вот теперь и это твое желание исполнилось!
— Нет, Олоф, не говори так, не терзай моего сердца… Если я и приобрел новое имя, то это имя полно позора, это имя предателя…
Олоф с изумлением смотрел на своего друга.
— Не могу понять, почему ты считаешь себя предателем… — пробормотал он.
— Разве не я привел вас на ту землю, которая была моей родиной?
— Ах, вот что! Ну, забудь об этом… Кто знает, может быть, для блага этой страны привели нас сюда светлые Ассы… Храбр твой народ, но дик он… Но хватит об этом.
Хочешь знать, как зовут тебя побежденные, как произносится среди них твое имя? Рюрик!
— Что? — воскликнул Избор, — Рюрик… Не может быть!
— Да, да, — подтвердил Олоф. — «Ваш вождь хищным соколом налетел на Ильмень», — говорят пленные. Вот тебе и новое имя! Доволен ли ты, вождь?
— Рюрик… сокол… ведунья… — словно в забытье шептал Избор. — Неужели исполняется предсказание? Я стал соколом…
— Ты непременно должен принять это имя! — сказал Олоф, — помни, что ты добыл его на полях битв, что сами побеждённые так называют тебя…
— Так и будет! — пылко воскликнул предводитель варягов, — все кончено! Велика и всесильна воля богов!.. Нет более на белом свете Избора! Я Рюрик! Так и зови меня, Олоф, так пусть отныне зовут меня всё мои храбрые товарищи.
Преобразившийся, с пылающим лицом вышел он, сопровождаемый Олофом, из шатра…
— Да здравствует наш храбрый Рюрик! — пронесся вокруг восторженный крик.
Не за одной добычей пришли варяги на Ильмень. Они смотрели на приильменские земли как на начало своего великого пути «из варяг в греки» и полагали, что если начало этого пути будет в их руках, то и выход в Понт Эвксинский, Черное или Русское море будет также свободен для них, а стало быть, Византия со всеми ее сказочными богатствами также будет для них всегда доступна.
Таким образом, пришельцы старались укрепиться на Волхове и на Ильмене.
Но и между варягами, в особенности между варягами славянского происхождения, царила рознь, такая же, как и между славянами. Все Приильменье было во власти варяжских дружин, но варяги не заботились об упрочении власти, а спешили пойти скорее на далекую Византию. Но многих тянуло и домой, в дорогие сердцу шхеры и фиорды Скандинавии…
Только Рюрик если и не был против этого, то все-таки думал иначе.
— Нельзя нам выпустить из рук то, что мы приобрели мечом, — говорил он, посоветовавшись с другими начальниками, дружин. — Подумайте сами: из Нево по Волхову идут наши ладьи в далекую Византию, а если мы оставим эту страну, не удержав ее в руках своих, то окрепнут роды славянские и не будут пропускать наших дружин за Ильмень…
— Правда, правда, — послышались голоса.
— Пусть некоторые из нас с дружинами останутся в землях приильменских, одни в Новгороде, другие по Ильменю, а третьи пусть сбирают дань с племен окрестных. Обложим мы племена и роды славянские данью тяжелой, чтобы знали, что есть над ними власть и не осмеливались бы выйти у нас из повиновения…
Так и было решено.
Впрочем, Рюрик поступил так по совету новгородского посадника Гостомысла.
«Пусть узнают, каково ярмо иноплеменника, — думал посадник, — прижмут их варяги, поймут тогда, что сила в крепкой власти, которая все в порядке держала бы, от врагов защищала и суд правый творила».
— Я знаю своих удальцов, — предупредил Гостомысла Рюрик, — не утерпят они, будут двойную да тройную дань собирать, затяготят они роды славянские…
Гостомысл в ответ хитро улыбался.
— К их же пользе это будет, — говорил он.
Лишь только главные силы скандинавов ушли с Ильменя, оставшиеся вожди дружин почувствовали себя полными хозяевами покоренной страны.
— Гостомысл! Ты раскаиваешься теперь в том, что просил меня наложить дань на славян? — спрашивал Рюрик.
— Нет, раскаиваться не в чем… Каждая беда хорошая наука для будущего. Пусть усилится еще более ярмо рабства над ними и тогда… тогда я, может быть, умру, достигнув для своего народа того, о чем мечтал всю жизнь…
Тяжело и постыдно было для не знавших над собой ничьего господства славян иго чужеземцев…
Гнет варягов становился все тяжелее и тяжелее… Изнывали под ним славяне… Все больше и больше выбирали с них дани пришельцы, били смертным боем непокорных, не разбирая при этом ни правых, ни виноватых.
И вот зашумела, заволновалась, наконец, вся страна приильменская. Поднялась, как один человек, зазвенели мечи, огласили ее стоны раненых и умирающих, осветило зарево пожаров…
Горе врагам…
Как ни отчаянно храбры были пришельцы, но мало их было, не по силам им было противиться пробудившемуся народу славянскому…
Гонят пришельцев славяне из всех мест и местечек, где осели они, жгут их крепостцы, в полон никого не берут — всем чужеземцам одно наказание — лютая смерть…
Недолго продолжался неравный бой. Варяги толпами побежали за Нево.
А оттуда им помощи никакой не могли дать.
Рюрик, возвратившись к своей Эфанде, недолго оставался под родной кровлей…
Не любили засиживаться дома скандинавские мужи. Сладки чары любви, отрадна прелесть домашнего очага, но едва прозвучал по фиордам призывный рог, со всех сторон стали собираться люди…
Конунг Старвард созывал дружины для набега на страну пиктов, где царствовал Этельред, его давнишний противник.
Как ни хотелось Рюрику побыть с молодой женой, не мог он отказаться от участия в набеге.
Поднял он свои варяго-росские дружины, покинул Эфанду и во главе своих воинов явился к Старварду…
Ни слезинки не проронила Эфанда, провожая супруга в поход, но если бы кто мог заглянуть в ее сердце, то увидел бы, что оно разрывалось на части от горя… Скандинавские женщины умели владеть собою, и Эфанда ничем не выдала своей печали.
Только когда скрылись на горизонте белые паруса отплывших драхов, тяжело вздохнула она и на ее голубых, как весеннее небо, глазах, заблестели слезинки…

II

Освободился народ славянский от чужеземного ига, но горький опыт не научил его ничему, и лишь только на Ильмене не осталось ни одного варяга, все там пошло по-старому.
Снова начались раздоры… Даже Новгорода перестали бояться роды славянские.
— Что нам Новгород! — толковали на Ильмене, — засел на истоке и важничает…
— Не таких видали! На что уж грозны варяги, и тех не испугались, а то — Новгород!
— Эх, сложил Вадим буйную голову… Будь он с нами, показали бы мы себя Новгороду!..
Когда более благоразумные спрашивали крикунов, чем им так досадил Новгород, те с важностью отвечали:
— Не по старине живет! Больно богатеет… Это он на Ильмень и варягов-то приманил!
С удивлением смотрели на приильменцев наезжавшие по торговым делам в Новгород кривичи и люди из веси и мери. Они, стряхнув с себя чужеземное иго, не ссорились между собой и жили тихо и покойно.
— Из-за чего у вас на Ильмене такие пошли раздоры? — спрашивали они у новгородских мужей.
— Побыли с варягами, — отвечали те, — посмотрели на них да от них озорству и научились… Что теперь и делать — не знаем…
— Страшные дела на Ильмене творятся… Стыдно молвить: при варягах куда лучше да и спокойнее жилось…
— Да, если так пойдет, — слышалось другое мнение, — снова придут к нам варяги или какие-нибудь другие чужеземцы; верьте слову, голыми руками нас перехватают…
Никого, кроме своих, на беспредельных пространствах земли славянской не было, не с кем было силой помериться, и вот, за недостатком чужих, роды бились друг с другом.
Наконец, мало показалось им приильменья. Стали нападать на соседних кривичей, весь, мерю да чудь. Те, как могли, отражали эти нападения… Кровь лилась рекой.
Но так не могло долго продолжаться…
После долгих советов между собой отправились в Новгород старейшины от кривичей, веси, мери. К ним присоединились и дреговичи.
Не суда, не управы отправились искать они; знали все, что и Новгород бессилен. Если не ратной силы, так совета ждали они от новгородцев.
Издавна так уже повелось. Так и теперь, в последний раз, решили поступить соседние племена.
Узнав, за каким делом пришли в Новгород послы кривичей, веси и мери, явились туда и старейшины приильменских родов.
Почти все они были почтенные старцы, явно видевшие, к каким печальным последствиям ведут постоянные раздоры родичей. Но что они могли поделать с буйной, вышедшей из повиновения молодежью?..
Новгород, несмотря на свое бессилие, в их глазах пользовался прежним влиянием, да, кроме того, в нем жил еще тот, кого уважали все без исключения приильменские и соседние с ними славяне — старец Гостомысл.
Недовольны были новгородцы своим посадником и давно уже зрело среди них недовольство. Им казалось, что умный посадник слишком много забрал себе воли, когда еще не был так дряхл, соединил власть в одних своих руках. Не в их обычаях было лишиться каких бы то ни было своих прав. Мужи новгородские отлично сознавали значение Новгорода в северном славянском союзе, знали, что Новгород всегда служил центром торговым для всех окрестных племен, знали, наконец, что далеко-далеко за морями все представление о славянстве заключалось в одном только Новгороде…
А тут вдруг один человек, поставленный ими, как им казалось, замышлял захватить власть, присвоить себе одному славу, которая составляла их гордость.
— Нет! не бывать этому! Пусть лучше Гостомысл погибнет, чем вся вольность новгородская! — кричали на вечах.
Пока были варяги, за Гостомысла держались крепко, но как только прогнали пришельцев, Гостомысла ссадили с посадничества якобы «за ветхостью»…
Но он не потерял прежнего уважения и прежней любви. Он был единственным человеком, от кого собравшиеся на вече представители племен могли ждать мудрого совета.
Вечевой колокол в Новгороде громко и мерно звонил, созывая всех новгородцев на площадь в Детинце.
Уже в то время Новгород отличался от других городов и селений славянских. В нем были улицы, и он был разделен на пять «концов».
Управлялся Новгород посадником, выбиравшимся на вечевом собрании из наиболее почетных и уважаемых граждан.
После посадника самыми важными людьми в городе были управлявшие «концами» «старосты городового конца», из которых каждый имел своих помощников — под старост, или «уличных старост», наблюдавших за порядком.
К каждому из новгородских концов была приписана еще пятина — часть окрестной земли. Пятина управлялась своими старостами, но они были подчинены старостам городовых концов, отдававшими отчет в своих действиях только посаднику да вечу.
При посаднике, старосте конца и старосте пятины были советы из наиболее уважаемых мужей. Все дела в этих советах решались после всестороннего рассмотрения большинством голосов. Пятинный совет, обсудив дело, представлял его на решение «малому вечу», или сходке, после этого дело переходило к старосте городового конца, а если оно касалось общих выгод, то через посадника шло на «большое вече», право участия в котором имели все свободные новгородцы.
Мир, война, казнь свободного гражданина, его изгнание, новые налоги, обязанности службы — все это решалось вечем.
Высшим сословием в народе были «мужи степенные», занимавшие обыкновенно важные должности. Посадник избирался вечем из числа мужей. Кто хотя раз был посадником Новгорода, тот уже на всю свою жизнь получал титул старшего посадника, тогда как находившийся в должности посадник назывался степенным.
На всех славянских вечах устраивалось посредине площади возвышение. На первой ступени помещались старосты, на следующей, выше старосты, совет посадника, состоявший из степенных бояр, и, наконец, на самой высшей ступени, или степени, сидел сам посадник, управляя порядком собрания.
Степенные бояре, уже удалившиеся от дел правления, назывались старшими боярами.
Богатые земледельцы, купцы и вообще все те, что теперь носят название зажиточных, в те времена назывались «житыми людьми», а народ разделялся на мужей и людей, или «людинов».
Мужами назывались люди свободные, имевшие свою недвижимую собственность, участки земли. Людины были тоже свободные, но недвижимой собственности у них не было, и они, платя подать или оброк, а иногда, выполняя при мужах ту или другую работу, жили на землях последних.
По древним законам, славянин не мог быть рабом славянина. Однако славянские племена редко жили между собой дружно. Между ними происходили постоянные распри. Племя нападало на племя, победители уводили с собой побежденных, заставляя их обрабатывать землю, выполнять тяжелые работы. Но все-таки эти пленные не были рабами. По истечении какого-то времени им давали свободу, во время же плена они пользовались правом с односемейными своего хозяина. Эти пленники получали название «черных» людей, которых впоследствии стали называть смердами.
Смерды были вполне свободное сословие. Они имели право переходить от одного хозяина к другому, однако права участия в общественных делах не имели, точно так же, как не имели права занимать какие-либо общественные должности.
Наконец, было еще одно свободное сословие — огнищане. К нему относились все свободные граждане, жившие в своих хижинах на чужой земле.
Под звуки вечевого колокола сошлись старейшины и весь народ новгородский на площадь.
Раздался обычный перед началом каждого веча крик глашатая:
— Слушайте вы, мужи новгородские, и вы, людины, сюда собравшиеся! Слушайте — и распри свои забудьте… Посадник со степенными боярами идут сюда дела решать вместе с вами…
Действительно, среди толпы со стороны хором, стоявших за стенам Детинца, произошло движение. Толпа разом сдвинулась, расступаясь перед рослыми воинами, открывавшими шествие посадника на вече.
Дружина, сопровождавшая важнейших людей союза, была невелика. Не более шести-семи пар хорошо вооруженных воинов шло впереди, молодцевато опираясь на высокие копья.
За дружинниками шли старосты всех концов Новгорода. Они были разодеты по-праздничному. На каждом из них поверх легкой тканой рубашки накинуты были богатые парчовые кафтаны, привезенные из далекой Византии. Концевые старосты имели важный вид и свысока оглядывали расступавшуюся перед ними толпу.
Далее в толпе старшин и степенных бояр шел сменивший Гостомысла посадник, казавшийся растерянным.
Все поглядывали в молчании на шествие, словно ожидая увидать еще кого-то…
Но не вышел на тоскливый звон вечевого колокола тот, кого давно уже привык видеть Новгород. Совсем одряхлел Гостомысл, тлеет еще искра жизни в его разрушившемся теле, но силы уже оставили его…
Теперь его не было видно на вечевом помосте, и вече без него было не вече.
Прежде речью мудрой, советом разумным помогал посадник своим согражданам, а теперь кто их из беды вызволит, кто доброе слово им скажет?..
При всеобщем смущении началось вече.
— Мужи новгородские и людины, — начал старейшина одного из сильнейших соседних племен — кривичей, — от лица всех родов наших держу я речь к вам: нельзя жить так, как живем мы!.. Посмотрите, что творится на Ильмене!.. Восстал род на род, не стало правды!..
— Верно! — раздались крики, — пропала правда с Ильменя!
— Совсем житья не стало… При варягах куда лучше жилось… Все управу знали у кого искать…
— Так вот, вы и рассудите, как быть нам? — продолжал кривич, — пока вы там у себя на Ильмене спорили да ссорились, да кровью родною землю свою поливали, ничего не говорили мы, а вот теперь и нам от вас терпеть приходится… Не дают нам покойной жизни ваши буяны… Приходят с мечом и огнем в нашу землю, терпения не стало совсем…
— И мы также, и мы! — подхватили старейшины веси, мери и дреговичей. — К вам управы пришли искать… Уймите вы своих на Ильмене.
Мужи новгородские смущенно молчали, не зная, что отвечать на эти вполне справедливые укоры.
— Почтенные старейшины, что и сказать вам, не ведаем мы, — потупив глаза, заговорил заменивший Гостомысла посадник из степенных бояр… — Стыдно нам, ой как стыдно, а что поделать с нашей вольницей — не знаем. Слабы мы после варяжского нашествия, сами видите; когда гнали мы варягов, полегли наши силы ратные на поле бранном, вот теперь никто и знать не хочет господина великого Новгорода.
— Большое спасибо вам за слово это, за признание честное! — сказал старейшина кривичей. — Не потаили вы от нас правды, хотя и горька она, вот и мы теперь вам тоже скажем, что решено у нас на нашем вече… Тоже правдиво скажем. Хотите ли выслушать нас?
— Говори! говори! слушаем!.. — раздалось со всех сторон.
— Решили мы сами от вашей вольницы обороняться, решили разорить гнезда разбойничьи на Ильмене и прямо говорю: идем на вас войною.
— Мы к кривичам пристанем! — выступил посланец мери. — Скажи своим: и меря вместе с кривичами на Ильмень идет!
Выступил старшина дреговичей.
— Правду сказал посланец кривичей, — заговорил он, — и нам, дреговичам, не остается ничего другого делать, как взяться за меч и всем вместе идти на вас войною! Знайте же это…
— Война так война! Бой так бой! — закричали более молодые и горячие из собравшихся на вече. — Ишь чем пугать вздумали. Не таких видали… Варягов — и тех прогнали! А варяги не чета вам! Суньтесь только — всех повырежем…
— Не без нас вы и с варягами справились! — возразил кривич, — а вот что я скажу вам, если отвернется от нас ратное счастье, порешили мы обратиться за помощью к ханам хозарским…
Как громом поразила эта весть новгородцев…
— Опять польется кровь славянская! — с горем воскликнули бояре. — Прогневали, видно, Перуна мы, ослепляет он нас! Брат на брата смертным боем идет и чужаков на брата ведет… Страшное дело!
Вдруг в толпе произошло какое-то движение, раздался ропот, многие обнажили головы.
— Что случилось, кто там? — послышалось с вечевого помоста.
— Гостомысл! Гостомысл! — пробежало по вечу.
Действительно, Гостомысл захотел присутствовать на этом последнем в его жизни вече… Дряхлый старец не мог уже идти сам. Ноги давно уже не держали его ветхого тела, он приказал принести его на носилках…
Длинные седые волосы его развевались, руки беспомощно повисли, лицо приняло землистый оттенок, только глаза по-прежнему сияли юношеским блеском.
Окружавшая вечевой помост толпа с почтением расступилась, пропуская носилки.
Носилки с Гостомысл ом поставили на площадку вечевого помоста у самого колокола.
Сразу затихло все кругом.
— Знаю я, что собрались вы толковать о важных делах, — заговорил Гостомысл, — как степенный муж новгородский и посадник старший, пришел и я принять участие в вече… Поведайте мне, о чем говорите…
Гостомыслу передали слова кривичей, передали также и о желании соседних племен примкнуть к ним и вместе идти войною на приильменцев и Новгород.
— Не страшны нам они. Что кривичи? Что меря и остальные? — говорили Гостомыслу. — Они грозят нам хозарскими ханами; не бывать этого… Мы истребим их до единого, не оставим даже и на племя.
Гостомысл в ответ на эти слова покачал головой.
— Слушайте, мужи новгородские, скажу вам правдивое слово. Слушайте вы, старейшины кривичей, и мери, и веси, и дреговичей, всех вас касается это дело. Побьете вы, мужи новгородские и старейшины ильменские, всех их, — кивнул Гостомысл в сторону старейшин соседних племен, — что же из этого? Вспомните, какую кровь вы прольете? Свою же. И кривичи, и другие те же славяне. А разве мало в Новгороде семей, где матери, жены у соседей взяты, разве мало дев приильменских к соседям ушло? Вспомните вы и подумайте, что вы затеяли.
Гробовая тишина стояла кругом.
— Напитается братской кровью славянская земля, — продолжал Гостомысл, — так легче ли будет? Всякий чужеземец, как вот варяги, придет и захватит нас, в рабов обратит.
— Так что же делать? — раздались голоса. — Как поступить, как? Не стало меж нами правды!
— И не будет ее во век, если сами вы не образумитесь. Знаю я, восстал на Ильмене род на род. Не виню я старейшин ни в чем, каждый из них себе и своему роду добра и правды ищет, да в том-то и дело, что у каждого из нас правда своя. Один думает так, а другой — по-другому. И никогда на Ильмене кровь и раздоры не прекратятся, если только во всей земле славянской не будет одной только правды, правды, равной для всех.
— Где же нам искать ее, скажи, Гостомысл? Справедливо ты говоришь, что нужно нам одну только правду, только где она? — заговорили кругом.
— Где? Слушайте, скажу я вам сейчас. Между кем идут раздоры у нас? Между родами. А родича если родич обидит, у кого он правды и суда ищет? У старейшины. И знаю я, что находит он свою правду! Родич на родича смертным боем не идет, а род на род чуть что с мечом поднимается. Отчего так? Оттого все, что не у кого родам в их несогласиях между собой правды искать. Не к кому за судом скорым и милостивым обратиться. Что с семьею бывает без хозяина? Брат с братом враждовать начинает, если старшего не остается, так и у нас на Ильмене. Вот подумайте над моими словами да догадайтесь сами, что мы должны делать.
— Старейшину над старейшинами надо поставить, чтобы суд творил и обидчиков наказывал! — закричало несколько голосов.
— Верно, верно, Гостомысл прав! — раздалось со всех сторон.
— Выберем сейчас же старейшину над старейшинами, пусть он судит нас! — крикнули с нижней ступени.
— Постойте, — остановил их Гостомысл. — Дослушайте, мужи и старейшины. Выберем мы старейшину над старейшинами, и думаете вы, что прекратятся раздоры? Нет, никогда этого не будет, все по-прежнему пойдет. Будет ли кто слушаться выбранного вами же мужа, будет ли кто исполнять его решения? В споре всегда одна сторона недовольна, а кто ее принудит выполнить, что старейшина верховный присудит? Никто… вот и будет недовольных уже две стороны. Одна за то, что ее принудили, а другая за то, что принужденного не исполнили; опять раздоры, опять несогласия… опять кровь польется.
— Так как же нам быть, Гостомысл? Вразуми, научи нас… Мы верим твоей мудрости, скажи, как быть?
Гостомысл приподнялся на носилках.
— Не старейшину надо нам, а князя, слышите, — князя, который бы правил нами, не спрашивая, чего мы хотим и что по-нашему правда, который бы силой заставлял виновников выполнять присужденное, который бы со своей дружиной нас от врагов оборонял, в обиду не давал. Вот что нам надо.
Гостомысл замолчал. Несколько минут и вече хранило гробовое молчание.
— Что же, мужи, прав наш посадник, — заговорили некоторые, — нужен нам всем один князь.
— Вспомним варягов, и не князья они были, а хорошо при них жилось нам! — воскликнул старейшина кривичей. — Знали, где на злого человека управу найти.
— Верно, справедливо! Князя, выберем князя! — заволновалось вече. — Пусть он нами правит, только кого вот?
Все с надеждой обратились к Гостомыслу.
— Кого выбрать? — заговорил он. — Да кого же? Родовые старейшины все здесь равные… выберете одного, другой обидится, не захочет повиноваться ему, да и еще нельзя нам своего выбрать… сейчас же он свой род на первое место поставит и другие роды угнетать начнет. Стерпят ли они? Опять несогласия да раздоры пойдут. Так?
— Так, так! Кто же своему не друг!
— Вот если нельзя своего выбрать, выберите чужого.
— Как чужого? Что ты говоришь, старик, ты из ума выжил! — послышались крики.
— Долго вы меня слушали, дослушайте до конца, — не обращая внимания на шум, продолжал Гостомысл. — Добра вы ищете, добра себе хотите, так слушайте же, где оно! Сами вы решили, что нужен нам князь, только при его единой воле прекратятся раздоры… Сами же вы сознались, что своего князя нельзя выбрать потому, что не будет к нему от родов славянских должного почтения и уважения… Сказал я вам, что нужно избрать чужого… Так вот, есть у меня такой чужой, который в то же время и свой, для всех нас…
— Слушайте, слушайте, что говорит Гостомысл, — послышалось кругом.
Народ столпился еще теснее около помоста, воцарилась тишина.
— Есть за морем, в той стране, откуда приходили не раз к нам гости норманнские, племя россов; оно состоит из выходцев с нашего родного Ильменя, и есть в этом племени три брата витязя, Рюрик, Сигур и Триар; подите к ним, умоляйте их, чтобы пришли они княжить и владеть землями славянскими, творить в них суд милостивый и правый, виновных наказывать, от врагов защищать… Согласятся они, придут к вам — благо всему народу славянскому… — Старик на мгновение остановился и затем продолжал: — Пусть и людей своих возьмут они с собой, не чужие нам россы, Ильмень им родиной был. Вот где добро для всех славянских родов, вот где и правда великая… Послушайте меня, приведите к себе братьев, мир и согласие воцарятся между вами…
Гостомысл умолк и, тяжко дыша, в изнеможении опустился на носилки.
Невообразимый шум поднялся на вече.
— Как, призвать россов, варягов? Давно ли мы сами их прогнали? — кричали одни.
— С варягами лучше жилось, порядок был, — отвечали другие, — что же, что тогда прогнали? Теперь сами зовем…
Вече шумело, но многим, очень многим пришелся по сердцу совет Гостомысла.
— Князя нужно, а призвать чужого — своим не обидно, да и какие нам варяги чужие? Сами от нас счастья искать ушли!..
Такое мнение преобладало…
Наконец, после долгого горячего спора, едва не дошедшего до рукопашной, решение было принято…
Вече согласилась с Гостомыслом… Призвание князей из-за моря, от варягов-россов, решено было окончательно…
— Гостомысл, Гостомысл, — наклонились к нему старейшины, — слышишь ли: народ славянский последует твоему совету!
Гостомысл открыл глаза, радостная улыбка озарила его лицо.

III

А между тем тот, имя которого у всех было на Ильмене на устах, ничего не знал об этом и даже предполагал идти в новый поход на славян…
Когда конунг Старвард прошел с огнем и мечом по стране пиктов, тут же задуман был новый поход на франков… Мало добычи было у викингов, не хотелось им с пустыми руками домой возвращаться, вот и решили они навестить богатых франков…
Весело режут волны морские легкие драхи, паруса полны ветром.
Впереди всех идет драх Рюрика. Радостно на сердце у Рюрика. Идет он добывать славу и лучшие друзья с ним… Вот драх его названого брата, урманского конунга Олофа, с ним и братья Рюрика — Сигур и Триар, там драх названых братьев ярлов Освальда и Деара, а рядом с ним его неразлучный спутник Рулав, с лицом, покрытым бесчисленными шрамами — следами битв…
Неожиданно разразившаяся буря раскидала легкие драхи, и Рюрику удалось высадиться в устье Секван только с небольшим отрядом, к которому потом примкнул маленький отряд ярлов Освальда и Деара.
Викингам жалко было разбитых кораблей, но их вождь весело ободрял товарищей.
— Путь к отступлению отрезан, — говорил Рюрик, — чтобы попасть на родину, мы должны достать новые суда. И мы достанем их, и нагрузим богатой добычей.
— Мало нас! — замечали более осторожные.
— Как мало? Разве варяги считали когда-нибудь своих врагов?.. Тут есть город, и мы, взяв его, укрепимся в нем…
— Так пойдем туда, и все добро будет нашим, — раздались голоса.
Между тем весть о высадке викингов разнеслась уже по всему побережью. На прибрежных высотах запылали костры. Население окрестных деревень торопливо покидало свои жилища.
Около полудня дружина Рюрика вышла на опушку леса, и перед викингами неприступной твердыней оказался укрепленный замок.
Вокруг него, у самого подножия скал, раскинулся утонувший в зелени веселый городок. Он со всех сторон был окружен садами. В центре блестел купол церкви, озаренный яркими лучами полуденного солнца.
В городке, очевидно, знали о времени приближения викингов. Ворота в городской стене были заперты, мост через окружавший их ров поднят, из-за стены доносился протяжный звон — били в набат.
Рюрик оглядел высившуюся перед ним твердыню и пожалел, что не дождался пока соберутся все дружины. Слишком мало было у него воинов для штурма прекрасно укрепленного замка.
Однако медлить было нельзя.
Рюриковы воины были далеки от соображений своего вождя. Перед ними был лакомый кусок — богатая добыча, — следовательно, во что бы то ни стало они должны были завладеть городом. Они знали, что в нем собрались со всех окрестностей жители, снесли сюда свои все богатства и чувствуют себя в полной безопасности за толстыми стенами. Жажда богатой добычи распаляла их.
Рюрик хорошо понимал нетерпение своих дружинников.
— Неравный бой ждет нас, — говорил им Рюрик, — за укрепленной стеной укрылись враги, но что значат стены пред нашей храбростью! Мы возьмем этот замок и сотрем его с лица земли. Все богатства там накоплены для нас, и они должны быть нашими… В бой, друзья! Славная смерть ждет тех, кто должен пасть в сече. Вечную славу разнесут по миру скальды, с гордостью норманнские девы будут вспоминать имена павших храбрецов, светлая Валгалла ждет их. Прочь щиты! Храбрые воины не нуждаются в них… Сами боги защитят тех, кому пожелают сохранить жизнь. Если суждено умереть, то умрем, как следует воинам.
И он первый далеко отбросил от себя щит. Его примеру последовали все остальные. Они были готовы на все, чтобы завладеть богатой добычей.
А заунывный звук набата звучал все сильнее и сильнее…
Вдруг городские ворота распахнулись. Мост опустился. По нему из ворот выехало несколько закованных в железо рыцарей, за ними шли латники; туча стрел зажужжала в воздухе.
Без сомнения в городке заметили малочисленность нападавших, и защитники города рискнули выйти из-за стен. Они не позаботились даже принять меры предосторожности на случай несчастливого для них исхода битвы. Ворота остались открытыми, мост через ров не был поднят. На городских стенах толпились жители, собравшиеся смотреть на битву, как на веселое зрелище.
Рюрик решил воспользоваться легкомыслием врагов. Он тотчас же разделил свою дружину на две части. Одну, большую, он отдал под начальство Рулава и приказал ему ринуться в бой тогда, когда победа будет клониться на сторону неприятеля. С другой, меньшей, частью воинов он бросился на врага.
Защитники города стояли спокойно, ожидая нападения викингов…
С диким, напоминающим рев бури, криком устремились викинги на врагов. Это не был стройный натиск. Как снежная лавина неслись смельчаки на закованных в железо рыцарей, выставивших навстречу свои копья. Жужжали стрелы, звенели мечи. Крики, стоны, звуки рогов — все сливалось между собой.
Франки стойко встретили нападавших. Они знали, что в случае поражения пощады не будет ни им, ни их семьям. Но видя, как мало викингов, они не считали серьезным начинавшегося боя.
Впереди, размахивая своей секирой, бежал Рюрик. Кругом его так и валились с ног люди. Викинги, воодушевленные смелостью своего вождя, не отступая ни на шаг, шли за ним.
Вдруг передние ряды франкских латников расступились и викинги оказались лицом к лицу с отборным отрядом рыцарей.
Сам не замечая того, Рюрик отбился от своих товарищей и был окружен врагами. Несколько копий было направлено уже в него. С усилием взмахнул он своей тяжелой секирой и со всего размаха опустил ее на голову ближайшего рыцаря. Тот опрокинулся назад. Голова его была рассечена надвое вместе с тяжелым шлемом, но в ту же минуту Рюрик почувствовал, как холодная сталь коснулась его груди. Еще миг и она вонзилась бы в него, но вдруг переломленное копье выпало из рук нападавшего воина.
Рюрик увидел около себя испещренное шрамами лицо Рулава.
В тот же самый миг рады франков дрогнули и подались назад. Как ни стойки были защитники городка, а все-таки они не смогли выдержать натиска пришельцев. Да и не много их оставалось на поле брани. Везде виднелись груды тел, стояли на высохшей под лучами солнца земле лужи крови…
Еще один натиск, и франки врассыпную побежали по полю…
Городок остался беззащитным, ворота его были распахнуты…
Рюрик, услыхав победные крики товарищей, пришел в себя.
С победными криками ворвались викинги в город. Одним из первых был на узкой улице несчастного городка ослепленный своим успехом Рюрик. В ожесточении сыпал он своей секирой удары направо и налево. Ненасытная жажда крови овладела им. Он не разбирал куда и на кого падают его удары — женщина или ребенок подвертывались под секиру, — ему было все равно.
Вдруг унылый звук набата раздался совсем близко-близко от него. В тот же момент грустное, протяжное пение донеслось до его слуха. Рюрик невольно поднял голову. Ослепительно яркий свет ударил ему в глаза. Свет этот был настолько резок, что Рюрик невольно прикрыл глаза рукой.
На ступенях церкви, впереди толпы женщин и детей, стоял седой старик в светлой длинной одежде. В одной руке он держал небольшую чашу, другой высоко поднял золотой крест. Лучи солнца горели на нем, отражаясь во все стороны. Фигура Распятого рельефно выделялась. Грустное его лицо как бы с укоризной было обращено в сторону свирепых окровавленных людей, окружавших храм. Прошло несколько мгновений, а Рюрик все еще не мог оторвать глаз от креста. Он стоял, сдерживая рукой напиравших товарищей. Те остановились, видя, что с их вождем творится что-то, не понимая, что с ним случилось.
Лицо старика священника было бесстрастно, только глаза сверкали каким-то вдохновенным нечеловеческим блеском, да губы чуть шевелились, шепча молитву…
«Это Он!.. Он… Распятый Сын неведомого мне Бога!» — пронеслось в голове Рюрика. Рюрик хотел было преодолеть появившееся в нем чувство, приподнял было секиру, чтобы поразить этого слабого, дерзкого старика. Но как раз когда он поднимал секиру, снова блеснул луч солнца и, отразившись на золоте креста, сверкнул прямо ему в лицо, и Рюрик, почувствовав, что рука его не поднимается, сделал шаг назад.
Послышались свирепые крики. Это воины пришли в себя, и их охватило негодование против своего вождя, так позорно, по их мнению, отступившего перед стариком.
— Прочь! — раздались голоса. — Это наша добыча.
Несколько викингов кинулись вперед.
— Убью, кто шаг сделает! — угрожающе закричал Рюрик и взмахнул своей тяжелой секирой.
Он был охвачен внезапным порывом жалости, неизъяснимого сострадания к этой толпе беззащитных женщин и детей.
Толпа воинов, пораженная этим неожиданным поступком вождя, на мгновение остановилась и с изумлением смотрела на него…
Потом викинги ринулись вперед. В тот же миг тяжелая секира Рюрика опустилась. Послышался стон, и чье-то тело тяжело рухнуло на землю.
— Рулава положил, смерть ему! — заревели в толпе. — Изменник, предатель — своих бьет!..
Рюрик увидел около себя ярлов Освальда и Деара. Лица юношей горели восторгом. Они разделяли мнение своего вождя.
— Не с женщинами и не с беспомощными стариками воюем мы, — зазвенели их молодые голоса, — прекратите резню!
— Бегите, бегите! — послышались вдруг тревожные крики. — Рыцари!
Действительно, рыцари успели прийти в себя, построились клином и надвигались на викингов.
Все происшедшее в последние минуты было забыто. Только что грозившие своему вождю смертью викинги снова встали вокруг него, готовясь встретить новую опасность. Закованные в железо защитники городка в грозном молчании подходили все ближе и ближе. На узкой улице завязался ожесточенный бой. Из церкви доносилось пение.
Счастье на этот раз изменило викингам… Не помогли ни храбрость, ни ожесточение, с которыми они защищали свою жизнь. К защитникам городка прибыли подкрепления, и они окружили викингов.
Рюрик бился среди своих товарищей. Он уже не так легко взмахивал своей секирой, все более и более наседали на него враги. Наконец, тяжелый удар меча свалил его с ног. Он рухнул на землю.
Когда Рюрик очнулся, битва уже Кончилась. Потерявшие вождя викинги бросились в беспорядочное бегство. Франки не стали их преследовать. Слишком утомлены они были и ограничились только тем, что пустили вслед беглецам тучу стрел.
В первое мгновение после того, как вернулось к нему сознание, Рюрик не мог дать себе отчета, где он и что с ним. Кругом раздавались стоны раненых. Кто-то наклонился над ним. Рюрик открыл глаза и увидел над собой доброе старческое лицо и горевшие юношеским блеском глаза.
Рюрик узнал его. Это был тот самый священник, который так поразил его своим вдохновенным видом.
— Лежи покойно, сын мой, ты ослабел от потери крови! — услышал Рюрик кроткий голос. — Тебе вредны движения.
Рюрик немного понимал язык франков. Кротость, с которой говорил старик, поразила его.
— Как! Ты ухаживаешь за мной, за мной — твоим врагом?! — с изумлением воскликнул Рюрик. — Ты заботишься о моей жизни, тогда как я приходил убить тебя…
— Господь наш, Иисус Христос, заповедал нам любить своих врагов, — раздался ответ, — а ты теперь не враг мой, а жалкий беспомощный человек, и страдания твои отзываются болью в моем сердце. Дочь моя, — обратился старик к женщине, помогавшей ему ухаживать за ранеными, — принеси этому несчастному воды, я вижу, он мучится жаждой, уста его запеклись.
— Кто ты, старик? — спросил отрывисто Рюрик.
— Я скромный служитель алтаря…
— Ты жрец?
— Если хочешь — да! Я жрец Бога живого, распятого за грехи наши.
— Я слышал про этого Бога, — пробормотал Рюрик. — Он не похож ни на Одина, ни на Перуна. Это Он помог сегодня вам…
— Для Него все одинаковы. Он помогает всем, кто обращается к Нему с верой.
Посланная священником женщина принесла раненому воды. Рюрик жадно приник к чаше и не отрываясь выпил ее до дна.
— Я в плену? — спросил, он.
— Увы, да! Но плен не будет для тебя тяжелым. Ведь мы все обязаны спасением тебе. Если бы ты не остановил своих товарищей, мы все погибли бы под их мечами.
— А мои товарищи?
— Здесь, кроме тебя, еще их несколько человек.
— Старик! Умоляю тебя, отведи меня к ним.
— Ты много потерял крови, сын мой, всякое движение тебе вредно… Твоя жизнь…
— Ах, что моя жизнь! — с отчаянием воскликнул Рюрик и сделал движение, чтобы приподняться. Но силы ему изменили, и он снова тяжело опустился на свое ложе.
— Видишь сам, сын мой, что ты слишком еще слаб! — говорил священник, ласково поддерживая его.
Рюрик уныло молчал. Ему казалось, что эта неудача наложила на него несмываемый ничем позор. Вдруг до него донесся хорошо знакомый ему голос:
— Клянусь Одином, здесь мой Рюрик!
— Рулав, Рулав! — воскликнуть Рюрик и, забывая слабость и боль, поднялся на ноги и, шатаясь пошел туда, откуда слышен был этот голос.
Смутно припоминал он крики: «Рулава положил!» Рюрик понял, что стал убийцей.
— Рулав! Где ты? — с тоскою позвал своего друга Рюрик.
— Сюда, мой конунг, сюда! Спеши ко мне! — отозвался старый норманн, — я вижу, двери Валгаллы уже открыты предо мной… Я хочу умереть на твоих руках!
В углу тускло освещенной комнаты Рюрик увидел своего друга. Рулав лежал на связках соломы. Лицо его было мертвенно бледно. Бесчисленные шрамы еще более выделялись на нем. Он тяжело хрипел.
— Рулав, как это могло случиться! — со слезами в голосе воскликнул Рюрик. — Как у меня поднялась рука на тебя!
— Я сам виноват… Они могли убить тебя. Я кинулся, чтобы защитить тебя, но ты уже опустил секиру… Ты не видел меня… Так суждено.
Голос старика слабел, грудь его высоко вздымалась.
— Прощай, друг, — хрипел Рулав, — прощай, забудь это… Ты будешь спасен… Олоф с твоими братьями не покинут тебя… Будь счастлив и вспоминай старика, любившего тебя, как сына.
— Рулав, Рулав! — шептал Рюрик.
— Ты плачешь, дитя? Зачем? Что эта жизнь? Я умираю счастливым. И там, в Валгалле буду продолжать жизнь… Там ждут меня высшие наслаждения, которые на земле невозможны… Валькирии служат там… Вместе с Ассами я стану пить мед после битв в полях Ассгарда, буду есть чудного вепря, и раны мои заживут. Один любит храбрых, и никто не смеет сказать, что старый Рулав был когда-нибудь трусом.
Умирающий закрыл глаза.
— Отойдем, сын мой, — раздался голос священника, — он умирает… Тяжела смерть грешника.
— Смерть тяжела? — вдруг приподнимаясь, воскликнул Рулав. — Ты ошибаешься, старик! Для норманна не страшно умереть!.. Смотри…
Быстрым движением руки сорвал он повязку, хлынула кровь, и Рулав, радостно улыбаясь, запел:
Пора! Иду в чертог Одина,
Я вижу, девы на крыльце!
Скорей встречайте Ассы сына —
Он умер со смехом на лице…

Но закончить песни Рулав не смог. Он упал, тело его содрогнулось несколько раз, на лице его так и осталась радостная улыбка…

IV

Однообразно тянулись для Рюрика дни плена. Одного за другим уводили из темницы его товарищей — уводили, и они больше не возвращались. Какая судьба ждала их за стенами тюрьмы, остававшиеся не знали, но догадывались и с тревогой ожидали решения своей участи. Не смерти боялись они — нет, смерть не страшила этих храбрецов, ужасал их позор рабства.
Наконец в мрачной темнице остались только трое: Рюрик, Освальд и Деар. Они угрюмо ждали своей очереди, но эта очередь не наступала. Вероятно, в городке помнили, что эти трое людей спасли беззащитную толпу и храм. Поэтому их и не трогали. О них даже как будто забыли. Только один старик священник навещал пленников. Он подолгу беседовал с ними о своем Боге, рассказывал им о Его земной жизни, об Его учении. Варяги внимательно слушали эти совершенно новые для них слова любви и всепрощения. Беседы эти производили особенно сильное впечатление на молодых, впечатлительных ярлов.
— Ах, если бы мы только тогда были там, — шептали молодые люди, — мы бы заступились за Него… Мы не позволили бы распять Его…
Однажды священник пришел расстроенный.
— Дети мои, — дрожащим голосом заговорил он, — мы должны расстаться…
— Что же? Мы готовы умереть! — твердо отвечал Рюрик.
— Нет, вы не умрете… Городской совет решил оставить вас заложниками, так как стало известно, что на наш город готовится новое нападение норманнов, поэтому вы будете переведены отсюда в замок и я уже не смогу навещать вас. Я успел уже полюбить вас… Вы мне стали дороги…
— Спасибо, отец, спасибо тебе! — с чувством сказал Рюрик. — И мы полюбили тебя.
— Дети мои, просветитесь светом истины! Креститесь…
— Нет, это невозможно! Этого никогда не будет, — раздался в ответ голос Рюрика, — мы любим твоего Бога, но и своим Одину и Ассам останемся верны.
— Но почему?
— Подумай сам, как бы ты назвал человека, который отказался бы от Иисуса? Разве не стал бы ты его презирать?
Священник опустил голову.
— Придет время, и вы просветитесь, — грустно сказал он.
Но пленных не успели перевести из городской тюрьмы…
У города появился Олоф с Сигурдом и Триаром. Теперь викингов было много. Победа была полная. Ожесточившиеся воины никому не давали пощады, ворвавшись в городок. Везде пылал огонь…
Два дня хозяйничали свирепые викинги. Камня на камне не осталось в городке. С огромной добычей возвратились викинги в свои родимые фиорды. А там уже были получены вести об изгнании варягов из Приильменья.
Узнал об этом Рюрик и, посоветовавшись с королем Биорном, своим тестем, решил объявить новый поход на славян, чтобы захватить и Приднепровье, и весь конец великого пути «из варяг в греки».
Слишком памятна была всем удача первого похода.
Новая гроза собиралась над славянами…
Между тем на Ильмене в Новгороде состоялось уже вече, на котором принят был совет мудрого Гостомысла…

 

Рюрик почти закончил приготовления к новому походу на славянские земли.
— Ты опять уходишь от меня, мой милый, — говорила Эфанда супругу.
— Мы должны наказать дерзких… Они забылись и пусть понесут за это расплату, — отвечал Рюрик.
— Я не удерживаю тебя… Но знай, что я буду томиться ожиданием; ты еще так недавно вернулся от берегов Британии.
— Мужчина должен вести жизнь воина… Но что это? Посмотри, какие-то ладьи подходят к нашим берегам…
Рюрик и Эфанда находились на крыльце своего дома, с него прекрасно был виден залив. Драхи викингов с убранными парусами мирно стояли в гавани. Подходившие ладьи совсем не походили на драхи викингов: они были неуклюжи и неповоротливы, паруса на них совсем были не похожи на паруса здешних судов.
Сердце Рюрика забилось: он узнал очертания ильменских ладей…
Ладьи наконец пристали к берегу, из них высадились люди.
Рюрик видел, как растерянно оглядывались приезжие среди незнакомой им толпы.
— Посмотри, они идут сюда! — воскликнула Эфанда.
Рюрик терялся в догадках, не зная, как объяснить появление своих соплеменников.
— Рюрик, с Ильменя пришли послы, ищут тебя, — сказал появившийся Олоф, — они говорят, что пришли по важному делу и хотят тебя видеть!
— Пусть войдут, — сказал Рюрик.
Через несколько минут слуги ввели богато одетых послов, почтительно приветствовавших братьев и Олофа.
— Кто вы и что вам нужно? — спросил Рюрик.
— Мы посланники родов, живущих на Ильмене, а с нами вместе старейшины кривичей, веси, мери, чуди и дреговичей, — заговорил старший из послов. — С великим важным делом присланы мы к тебе и твоим братьям, всем народом славянским; пришли мы и не уйдем, пока не согласишься ты исполнить нашей просьбы; хочешь, на коленях будем молить тебя?
— В чем ваша просьба? — спросил Рюрик.
— Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет… Восстал на Ильмене род на род, и не стало между нами правды… Придите вы, братья, к нам княжить и владеть нами!..
— Как, что вы говорите? — удивился Рюрик.
— Мы говорим то, что приказал нам сказать тебе весь народ славянский… Отец наш Гостомысл перед смертью взял с нас клятву, что призовем мы тебя и твоих братьев, отдадим тебе и власть и суд, добровольно покоримся тебе, только дай нам правду, прекрати зло и междоусобия между нами. Будь нам всем единым правителем и согласись княжить у нас… Молим тебя!
Послы опустились на колени.
Все бывшие около Рюрика и сам он поражены были их предложением —.так оно было неожиданно.
— Действительно, с важным делом явились вы, мужи славянские, — сказал наконец Рюрик. — Сразу такие дела не решаются… Пойдите в дом мой, отдохните с пути, утолите свой голод и жажду, а потом мы поговорим еще об этом.
Он отпустил послов.
— Привет тебе, конунг славянский! — радостно воскликнул Олоф, обнимая своего названого брата. — Я радуюсь за тебя! Никто из скандинавов не удостаивался подобной чести, все дрожали при одном имени норманнов, а тут нашлись люди, которые сами зовут нас к себе княжить и владеть ими. Еще раз приветствую тебя, славный конунг!
— Погоди, Олоф, я никак не могу собраться с мыслями, не могу прийти в себя, — отвечал Рюрик. — Прежде всего я должен уведомить Биорна.
Старому конунгу было известно, зачем явились к Рюрику послы славян.
Доброй, ласковой улыбкой встретил Он супруга своей любимой дочери.
— Скажу тебе прямо, о мой Рюрик, — заговорил старик, когда вождь варягов попросил его совета, — жаль мне расстаться с тобой и Эфандой, но ты должен принять предложение послов… Как ты ни храбр, как ни славно твое имя, а среди скандинавов ты все-таки чужой, пришелец, вспомни это… Никогда не стать тебе конунгом на суше, а жизнь на море вовсе не благоприятствует семейной жизни. Да и тесно стало в Скандинавии. Все чаще и чаще приходят неурожайные годы, и Ассы не принимают наших жертв… И теперь уже с большим неудовольствием поглядывают на пришельцев. Кто поручится, что не возьмутся они за оружие и не прогонят варяго-россов? Еще вот что. Второй поход готовился на Ильмень для того, чтобы завладеть началом и концом пути в Византию. То, что готовились взять мы мечом, через тебя возьмем мирно, имя твое дважды будет славно и как имя воина, и как имя правителя…
С волнением слушал Рюрик слова старого Биорна.
Он понимал, что они справедливы… Он решил принять предложение славянских послов…

V

С большим нетерпением ожидал весь Ильмень возвращения своих послов из далекой Скандинавии. Что они скажут, какой ответ принесут они. Спасение от неурядиц или еще более ожесточенные междоусобия? Родовые старейшины не выходили из Новгорода, ожидая там возвращения послов.
Новгород тоже волновался, но чувства, вызывавшие в нем эти волнения, были совсем не те, что в родах.
Понимал народ новгородский, что с прибытием единого правителя всех родов приильменских — конец его вольности. Должен будет он подчиниться иной воле, придется каждому в Новгороде склонять свою гордую голову пред властью пришельца…
Однако новгородцы видели, что не смогут они идти против всех, не охладить необычайное воодушевление, охватившее весь народ приильменский.
— Беда нам всем будет! — шушукались в Новгороде притихшие вечевики. — Ведь князь единый не то, что посадник выборный.
— Известное дело не то! Его, коли не люб, не ссадишь…
— Нажили мы на свою голову!
— Да, теперь уже ничего не поделаешь, призвали, так терпи…
Но недовольных все-таки было меньшинство.
Устали и новгородцы от постоянных кровопролитных распрей, да и у всех еще живы были в памяти слова Гостомысла. Он жил в сердцах народа, все наизусть знали его пророческие слова, помнили клятву, произнесенную у одра умирающего и не решались преступить ее…
В томительном ожидании прошло много дней. Неизвестность томила и новгородцев, и старейшин, и даже родичей, то и дело наведывавших в Новгород, ждавших вестей из далекой Скандинавии.
Наконец пришли эти желанные вести.
Громко звонил в Новгороде вечевой колокол, собирая на этот раз не одну новгородскую вольницу, а весь народ приильменский на совет о делах важных, касающихся избрания правителя над своей обширной страной.
Молчаливые, мрачные сошлись вокруг помоста вечевики. Всем казалось, что даже сам колокол звучал каким-то грусть наводящим заунывным звоном, а не прежним веселым, радостным…
После Гостомысла никого не хотели иметь новгородцы своим посадником, по крайней мере до тех пор, пока жива еще память об усопшем мудреце. Поэтому вечевой помост заняли находившиеся в Новгороде старшие и степенные бояре, посланные соседних племен — старейшины родов и концевые и пятинные старосты.
— О чем речь-то пойдет на вече? — послышались вопросы из толпы.
— Если послы вернулись, пусть рассказывают!
— Да, верно, пусть рассказывают, как на самом деле было.
— Мужи и люди новгородские, — громко заговорил старший из бояр. — действительно, пришел посланец от старейшин наших и будет вести речь к вам от имени тех, кого послали вы к варяго-россам.
— Слушаем! Слушаем! — раздалось со всех сторон.
Бояре и старейшины расступились, пропуская вперед величавого старика, одного из бывших в посольстве славян к варяго-росским князьям.
— Слушайте, мужи новгородские и людины, слушайте и запоминайте слова мои, — заговорил он зычным, твердым голосом: — По указанию мудрого посадника Гостомысла и по воле вече, пошли мы за Нево к племени варяго-росскому, к трем князьям, Рюрику, Синеусу и Трувору. Труден наш путь был по бурному Нево и опасным фиордам, но Перун хранил нас от всех бед в пути и напастей. Невредимыми достигли мы стран, откуда не раз приходили к нам «гости», и везде принимали нас с великою честью. Зла не видали мы ни на пути, ни в городах прибрежных, волос не упал с нашей головы!
Вече замерло в ожидании, что скажут дальше послы.
— И нашли мы по слову Гостомысла трех князей варяго-росских. Знаете вы их всех, были они здесь в наших местах, когда войною на нас шли. Нашли мы их и низко-низко поклонились им.
— Ну, зачем же низко! — крикнул один из вечевиков.
— Так повелело нам вече, — возразил ему посланец и продолжал: — Чувства, которые испытали мы тогда, словами нельзя передать. Грозным, могучим, но и милостивым показался нам этот великий воин. Нет у нас на Ильмене таких. Высок он ростом и строен станом. Белы, как первый снег, его одежды и, как солнечный луч, блестит рукоять его меча. Осанка Рюрика величественна, высоко он носит свою голову, и твердая воля видна в его взгляде. Счастлив будет народ приильменский под его рукой, получит он правду свою, и в правах сокрушены будут все виновники бед наших.
— Так говори же, согласились ли братья княжить и владеть нами! — загремело вече.
— Послы умолили Рюрика, он стал нашим князем и скоро будет среди нас со своими дружинами. Готовьтесь, роды ильменские, встретить своего повелителя — князя, носителя правды, защитника угнетенных и грозного судью всех.
Посланец замолчал, молчало и вече. Все были готовы выслушать это известие, все чувствовали, что так и должно быть, но вместе с тем каждому вдруг стало жалко утрачиваемой вольности. До этой минуты каждый и на Ильмене, и в соседних племенах, был сам себе господин и другой воли, кроме своей, и знать не хотел.
Теперь, с призванием князя, все это рушилось. Вечевики понимали, что воля, которой они так гордились, так дорожили, уходит от них. Князь ведь не то, что старейшина, выборный староста или посадник. Он шутить с собой, прекословить себе не позволит, чуть что, прикажет дружине своей расправиться с ослушником. Не послушались добром, силой заставят.
Но это продолжалось недолго. Помянули былую волю, пожалели ее, да поздно уже.
— Слушайте, люди новгородские и приильменские! — зычно закричал посланец, заглушая своим голосом гомон толпы. — Слушайте, что приказывает вам князь ваш, готовьтесь исполнить волю его. Будет отныне защита у вас надежная, если враг нападет на дома ваши, прогонит его княжеская дружина; да только вот что: нужно князю дружину свою, кровь за вас и за пожитки ваши пролить готовую, и поить, и кормить, и оружие давать ей, а потому должны вы от избытков ваших, от мехов, от улова рыбного, от сбора с полей, отделить десятую часть и принести князю вашему. Слушайте и исполняйте это.
— Что же, можно десятую часть отдать, только пусть защищает нас, творит нам суд и милость! — загремело вече.
— Это первый приказ князя вами избранного, а второй таков будет. Приказывает вам Рюрик: его в отличие от всех других князей родовых именовать великим князем, отдавать ему всегда почет и зла на него не мыслить, а кто ослушается, того постигнет гнев его. Пусть на вечные времена будет для вас великий князь наш, что солнце на небе. Как на солнце, глаза не щуря, смотреть вы не можете, так и на князя вашего взоров злых не подымайте. А теперь разойдитесь по домам и весям вашим, расскажите обо всем, что здесь слышали, в родах ваших, готовьтесь встретить великого князя своего с молодой княгиней и на поклон к ним с дарами явиться.
Посланец поклонился вечу и спустился с помоста.
— Что же, это ничего! Не тяжело, если десятую часть только, — говорили вечевики, расходясь в разные стороны.
— Вестимо, ничего! Вот как варяги были, так все целиком отбирали да еще сверх того требовали.
— А насчет того, как величать его, так нам все едино.
— Еще бы! Только бы справедлив да милостив был?
Томительное ожидание закончилось. Все знали теперь, что их ждет впереди, знали и были вполне спокойны за будущее. Да и побаивались они уже теперь этого избранного ими же великого князя. Известно им было, что не один он идет в земли приильменские, что сопровождает его отважная дружина, которая не даст в обиду своего вождя. Тяжел меч норманнский — по опыту знали это на Ильмене, а потому и решили в родах встретить своего избранника с великими почестями.
Весь Ильмень заговорил о Рюрике, об его жене молодой, о братьях его Синеусе и Труворе, но никто, никто не вспоминал, что он когда-то оставил эти места, гонимый и презираемый всеми.
Родовые старейшины только и толковали со своими родичами, что про нового князя; они восхваляли его доблести, его мужество, его красоту…
— Только бы богов он наших не трогал, Перуна не обижал, — толковали в родах.
— Не тронет! Сам ему поклоняться будет!
— То-то! А нет, так мы за своих богов вступимся и опять за море прогоним!
Вспоминали, что, пока он был в земле славянской, не смели обижать народ норманны, и тяготы начались только после того, как ушел Рюрик со своими дружинами за море.
С нетерпением ждали своего владыку ильменские славяне.
Тяжело было покидать Рюрику свою вторую родину.
Эти угрюмые скалы, вечно бушующее море, низко повисшие тучи стали дороги его сердцу.
Все кругом, и Биорн, и его старые соратники, и ярлы, радовались внезапному обороту дела и предсказывали Рюрику блестящее будущее. Для них важно было, что Ильменем будет теперь править свой.
Больше всех восторгался впечатлительный Олоф.
— О мой конунг, — восклицал он, — ты должен торопиться со своим отправлением! Твой народ ждет тебя.
— Мой народ! — грустно улыбался в ответ Рюрик. — Ты не знаешь, Олоф, этого народа… Правда, он добр и храбр, но и свободолюбив… Всякая власть для него то же, что путы никогда не знавшему седока коню…
— Ну, мы сумеем оседлать его, — смеялся Олоф. — Посмотри на своих варягов! Они тебе преданы, каждый готов отдать за тебя жизнь… А ты боишься этих дикарей?
— Я никого не боюсь!
— Верю этому! Знаю, что сердце твое не знает страха, но ты должен спешить туда, на берега Ильменя.
Вместе с Рюриком отправлялся на Ильмень и Олоф, решившийся также покинуть свою угрюмую родину. Синеус и Трувор, как назвали братьев избранника славян послы, шли вместе с ним. Много ярлов, которым тесно было среди гранитных скал своей родины, также примкнули к Рюрику. Освальд и Деар, ставшие после похода на франков неразлучными, были в числе сопровождавших Рюрика ярлов.
Рюрик понимал всю трудность задачи, выполнение которой он на себя принял. Понимал он также, что только страх пред вооруженной силой может содержать в повиновении народ, не знавший ничьей воли, кроме собственной. Поэтому он медлил с отправлением на берега Ильменя, собирая надежную дружину. На варяго-россов, большинство которых составляли выходцы из земель славянских, он вполне мог надеяться. Кровных норманнов Рюрик старался не допускать в свою дружину, понимая, что их постоянно будет тянуть в родимые фиорды, и на Ильмене они всегда будут чувствовать себя чужими…
Были у Рюрика и другие замыслы.
Пусть кругом говорят, что при его посредстве Ильмень войдет в состав Скандинавии, что земли славянские сольются с землями суровых норманнов. Нет, не бывать этому! Если угодно богам было поставить Рюрика во главе могущественного народа, то вовсе не для того, чтобы подчинить этот народ угрюмому северу. Когда удастся Рюрику соединить племена славянские, сплотить их между собой единой властью, единой правдой, тоща этот народ еще поспорит с севером.
Подобные мысли о самостоятельности, о независимости от Скандинавии все больше и больше овладевали Рюриком, и Эфанда с тревогой замечала печать грусти на его лице.
Подолгу беседовал перед отправлением Рюрик со старым Биорном.
— Будь справедлив прежде всего, — говорил тот своему любимцу, — помни: ничто так, как справедливость, не привлекает сердца народа к правителю. Все должны быть равны перед судом твоим: и сильный, и слабый, и богатый, и бедный, и могучий старейшина, и ничтожный родич. Будешь поступать так, приобретешь себе любовь народную… Укрощай гнев свой, вспомни, что поют саги о герое Гарольде Гарфагере, который прежде чем принимать решение, давал всегда успокоиться своему сердцу, — так поступай и ты, но больше всего старайся, чтобы исполнялось каждое твое слово, чтобы каждый твой приговор приводился в исполнение; дай почувствовать подвластным тебе, что есть над ними высшая воля, которой нельзя противиться. Береги свою дружину и, пока не укрепишься в землях славянских, никуда не ходи в походы. Постоянно принимай в дружину свою славянских юношей; пусть они братаются с варягами, чем больше их будет около тебя, тем прочнее укрепишься ты в земле своей!
Рюрик внимательно слушал своего названого отца.
Наконец назначено было отбытие варяго-россов на Ильмень.
Горько было расставаться Эфанде со старым отцом, с родимой страной, где прошло ее детство, где впервые познала она сладкое чувство любви, но тягость разлуки с родиной скрашивалась для Эфанды сознанием того, что не расстанется она больше со своим Рюриком, не уйдет он от нее в опасный поход.
С великими почестями отправил старый Биорн варяго-россов на Ильмень.
Быстро плывут ладьи знакомой уже дорогой через Нево. Сами грозные боги, казалось, покровительствуют избраннику славян. Тихо бурное озеро. Едва заметная рябь покрывает его поверхность, а между тем паруса ладей полны попутного ветра.
Вот темной массой чернеет слева мрачный скалистый остров, покрытый густым лесом. Это Валамо-мо, приют жрецов жестокого крови жаждущего Велеса. Никого не видать на острове, только над прибрежным лесом высоким столбом клубится черный дым — приносят, верно, жрецы мрачному божеству свои жертвы.
Рюриком овладело было желание пристать к этим угрюмым скалам и узнать от жрецов, занимавшихся гаданиями и предсказыванием будущего, что ждет его впереди.
— Милый, зачем нам знать грядущее! — нежно склоняя свою русую голову на плечо супруга, сказала Эфанда, когда Рюрик поделился с ней своим намерением. — Зачем нам пытать богов? Разве наше грядущее не в наших руках? Разве сама судьба не избрала тебе путь, по которому ты должен идти, уверенный в благоволении к тебе небожителей?
— Ты права, Эфанда! — воскликнул Рюрик. — Мы сами властелины своего будущего!
Еще несколько дней пути, и Рюрик со своей дружиной вступил в пределы своей страны — той страны, которую он за много лет тому назад оставил изгнанником.
Не доходя: до ильменских порогов, Рюрик отдал приказание причалить к берегу.
Он понимал важность этого места. Отсюда начинался тяжелый волок. Никто из проходящих со стороны Новгорода или с Нево, не мог миновать его, и Рюрик решил воспользоваться этим. В несколько дней срубил он здесь город, который назвал в честь веселого славянского божества, Ладогой.
Оставив в Ладоге небольшую дружину, Рюрик с остальными пошел к Новгороду.
Волнуется приильменский край, ожидая своего избранника. Пришла наконец весть, о том, когда прибудет великий князь Рюрик в Новгород.
Еще надеялись на Ильмене, что все, может быть, пойдет по-старому, что разговоры все эти так, пустые, поговорят-поговорят да и бросят — не будет никакого князя, не узнает народ приильменский чужой воли…
В пределах земли славянской уже он, плывут ладьи по старому, седому Волхову.
В тот день, когда должен был прибыть Рюрик, Новгород был необыкновенно оживлен. Со всего Ильменя собрались сюда славяне вслед за своими родовыми старейшинами. Кипят концы новгородские; все в праздничных одеждах.
За три дня до прибытия в Новгород Рюрика пришла сюда часть его дружины. Пришла и прежде всего заняла укрепленную часть города. Одни в Новгороде и остались, другие же отправились на островок, где старый город был. Согнали туда людей великое множество, и тотчас же закипела там работа. Быстро «рубили город». Со всех сторон ограда крепкая появилась, внутри ее великолепный шатер был раскинут, и узнал тогда народ приильменский, что будет жить его избранник не в Новгороде, а на старом городище. Здесь он будет править суд свой, отсюда будет и дружины посылать для наказания непокорных.
— И зачем ему на старое городище, когда и в Новгороде хорошо? — удивлялись в народе.
Когда показались паруса ладей, в великое волнение пришел весь народ. Никто не знал, как встречать князя, как величать его. Впрочем, старейшины придумали.
Они на своих ладьях выехали навстречу Рюрику и остановились верстах в двух от Новгорода, вниз по течению Волхова.
Разубранная драгоценными тканями ладья Рюрика тихо скользила по Волхову. Паруса были спущены, шли на веслах. На корме, на самом возвышенном месте ладьи, на троне, разукрашенном причудливой резьбой, одетый в блестящие доспехи, восседал князь рядом со своей супругой.
Взгляд его был строг и добр в то же время, осанка величественна. Позади трона правителя стояли, опершись на копья и секиры, названый брат Рюрика, Олоф, рядом с ним видны были Синеус и Трувор, Аскольд и Дир.
— Привет тебе, князь наш великий! — пронеслось над низкими берегами Волхова. — Привет тебе, здравствуй на многие, многие лета, надежа наша…
Искренно было это приветствие, неподделен был восторг народа. От всей души называл он своего нового вождя «надежей», справедливо ожидая от него незыблемой правды.
Рюрик милостиво кивал головой в ответ на радостные крики народа, заполнившего волховские берега.
Около самого Новгорода ладью Рюрика окружили ладьи со старейшинами всех приильменских родов.
— Бьем тебе челом, князь наш, свободным вечем избранный! — начал старейший по летам. — Пусть хранит тебя Перун на многие лета! От лица всего народа славянского приветствуем мы и тебя, и жену твою! Сделай нам милость: явись на вече, покажи лицо народу твоему и прими от нас смиренные дары наши!..
— Благодарю тебя, старик, — громко проговорил Рюрик, — принимаю за истину я речь твою и верю, что через тебя говорит со мной весь народ… Буду я сейчас на вече вашем и приму дары, вами приготовленные!
Тем временем несколько ладей с вооруженными дружинниками обогнали ладью Рюрика и пристали к пологому берегу Волхова, откуда можно было войти прямо в Новгород. Легко поднялись они в гору, расталкивая толпившийся народ. Сначала это не понравилось новгородцам, но вид закованных в железо варягов успокоил чересчур вспыльчивых…
Наконец наступил самый торжественный миг…
Первый русский князь сошел на ставшую ему снова родную землю.
— Родная страна, — воскликнул он, — приветствую тебя! Снова вступаю я на родимую землю… Не прежним изгнанником прихожу я к тебе, а полновластным властелином твоего народа и верным твоим сыном… О, всемогущие боги! Примите мою клятву, как некогда принимали вы другую… Клянусь возвысить ее на славу векам… и служить буду ей насколько сил моих хватит… Не будет неправды при мне в родах славянских, и засияет в них правда ярче солнца… Горе тем, кто осмелится обидеть тебя, — есть отныне у тебя защитник… — А теперь на вече! — громко сказал Рюрик.
А вокруг, как гул морских волн, неслись восторженные крики:
— Привет тебе, надежа наша, князь наш великий!..
Прибытие князя, его первое появление пред народом, его обращение к вечу — обращение гордое, надменное, какого вечевики и вообразить себе не могли, — произвели сильное впечатление на народ приильменский и в особенности на новгородцев.
Они до последней минуты думали, что князь будет для Новгорода тем же, чем были до тех пор его посадники.
— Да он на вече-то и внимания не обращает, как будто и нет его совсем, — толковали и в самом Новгороде, и в родах.
— Верно, что знать его не хочет!
Но и это вскоре обратилось в пользу Рюрика.
— Одно слово — князь, самодержавный, кого призывали мы и кого нужно было нам. С ним много шутить не будешь! — стали отвечать на замечания о надменности князя пред вечем.
— А на вече-то? Ведь он один на помосте стоял.
— Верно, что один, у самого колокола!
— Наши старейшины на самой нижней ступени сбились и голосу подать не смели…
— Где тут подать! Головой кивнул бы на виновного, и как не бывало его на свете белом!
— На то он и князь самодержавный! Никто ему перечить не смеет!
Этим заканчивались обыкновенно все разговоры о новом князе. Новгородцы, а за ними и остальные ильменские славяне прониклись мыслью о неизбежной покорности единоличной власти, а так как это, по мнению большинства, могло вести только к общему благу, то особого неудовольствия в народе не было…
Но наибольшее впечатление произвел поклон Рюрика собравшимся, а затем и то, что произошло после этого поклона…
В пояс поклонился князь своему народу.
— Роды приильменские, — сказал он, — к вам обращаюсь я со своей речью… Добровольно, без всякого понуждения избрали вы меня своим князем, обещаю я послужить на пользу вам, но знать вы должны, что ни с кем никогда отныне, ни я, ни преемники мои не разделят данной вами же власти… Только единой властью силен будет народ славянский, только в ней одной его могущество, поколебать которое ничто не может… Да исчезнет с приходом моим рознь между вами, и да будете вы все, как один, а один — как все… Сплоченные, будете вы расти и усиливаться на свою славу, во веки веков…
— Что он говорит-то такое, как это все что один?
— Что же, и в родах наших старшего не будет?
— Вот это совсем непорядок! — загалдело вече.
— Хотим жить по-старому, как отцы и деды наши жили!
— Князь над старейшинами только! Пусть их судит, а мы по-прежнему… К нему только на суд идти будем.
— Пусть нас на войну водит да от врагов со своей дружиной обороняет, вот его дело…
— А в роды мы его не пустим!
— Не по нашему — так и ссадим… Не таких выпроваживали.
— Сам Гостомысл нас уважал!..
Вече забурлило… Может быть, это была просто попытка крикунов заявить о себе, как это бывало раньше при посадниках, может быть, и на самом деле вечевикам захотелось показать, что и они не последние спицы в колеснице, что они заставят князя разделить свою власть с вечем.
Рюрик, заслышав угрожающий гул голосов, выпрямился во весь рост, чело его нахмурилось, в глазах засверкал гнев.
Он властно протянул перед собой руку и указал на толпу…
В тот же миг сотня вооруженных дружинников бросились туда, куда указал им вождь. Бряцая оружием, врезались они в толпу. Натиск их был совершенно неожиданным. Вечевики растерялись и пропустили их к тем, кто громче других выкрикивал угрозы князю. В одно мгновение крикуны были перевязаны и подведены к помосту, где их ожидал Рюрик.
Их было около десяти.
— Чего вы хотите? Чего вам надо? — возвысив голос, спросил Рюрик. — Или вы не желаете подчиняться моей власти?
— Ничего, батюшка князь, так мы это, спроста, — нашел в себе силы наконец проговорить один из них.
— Чего им! Известно чего! — загудело вече. — Думают они, что как прежде горланить можно… Теперь ведь князь, а не посадник…
— Так слушайте же вы все! — крикнул Рюрик. Прошлому более нет возврата… Не будет своевольства в земле славянской — не допущу я до этого; сами вы меня выбрали, сами пожелали иметь меня своим князем, так и знайте теперь, что нет в народе славянском другой воли, кроме моей.
— Истинно так, батюшка князь, — снова загудело вече, — и нам всем эти буяны надоели… Они-то всегда и смуту затевали, благо горло у них широкое… Накажи их в пример другим.
— Ишь, сразу смуту затевать начали, — неслось со всех сторон, — поучи их, батюшка князь, поучи, чтобы и вперед не поваживались.
Рюрик снова сделал величественный жест рукой, и вече разом смолкло.
— Слушайте вы!.. Должен наказать я примерно этих людей, но хочу я с милости начать свое правление, чтобы знали прежде всего, что милостив князь ваш. На этот раз отпускаю я этих людей, дарую им жизнь, хотя они заслуживают смерти! Пусть идут они в роды свои и возвестят там о новом князе своем, пусть скажут они, что отныне всякий, осмеливающийся с осуждением выступить против князя своего, лютой смерти будет предан, — а теперь я докончу то, что говорить вам начал… Нет и не будет отныне на Ильмене родов, каждый и все должны одним законом управляться, одной воле покорными быть, а поэтому приказываю я называть все роды, что окрест по ильменским берегам живут, одним именем — Русью… Нет более родов приильменских, есть одна на Ильмене Русь, как есть на Руси одна только правда и милость — моя великокняжеская… Так помните это навсегда…
Вече смущенно молчало. Старики хмуро переглядывались друг с другом. Приказание князя произвело на них удручающее впечатление.
— Что же, Русь так Русь, это все едино, — раздались сперва робкие, неуверенные восклицания.
— А и в самом деле, будем Русью, если так князь наш батюшка хочет!
— Только бы правда одна на Руси была!
— Вестимо, так!
Крики эти были прерваны появлением около помоста нескольких старейшин. Это были почтенные старики, убеленные сединами. Они смотрели на князя гордо и смело.
Рюрик величавым взором глядел на них в ожидании того, какую они речь поведут.
— Как сказал ты, батюшка князь, — заговорил, поклонившись князю в пояс, самый старый из них, — так пусть и будет… Видим мы, что ты действительно пользы желаешь народу славянскому и положишь конец неурядицам нашим. Ты один сумеешь сдержать нашу вольницу, верим мы этому, верим и надеемся, что хорошее будущее ждет народ приильменский, чувствуем и верим мы, что и защитишь ты беззащитных от напастей вражеских, и правого оправишь, и виновного покараешь… А потому и кланяемся мы тебе, клятву даем быть тебе верными, беспрекословными слугами, идти за тобой всюду, куда поведешь ты нас… Сами, своей волей, своим выбором свободным призвали мы тебя, так теперь не от добра же нам добра искать… Что здесь мы говорим, то и в родах наших думают; итак, прими ты привет наш, князь великий, бьем тебе челом; княжи и владей нами со всем родом твоим во веки веков.
Лицо Рюрика прояснилось при этих словах.
— Добро говорите вы, старейшины, — сказал он, — и речь ваша мне приятна, вижу я, что искренни речи ваши, а потому пусть и от меня примет народ мой поклон приветливый…
Князь низко поклонился вечу.
— А теперь пойдем принесем жертвы. Перуну и веселым пиром отпразднуем прибытие мое, — заключил Рюрик.

VI

Сразу же почувствовал народ славянский, что стало легче дышать на Ильмене…
Точно другое солнце взошло над великим озером славянским… Взошло — и озарило все своим благодатным живительным светом…
Князь с супругой своей и ближайшими людьми поселился на старом городище. Здесь быстро срубили крепостцу, обвели весь небольшой остров стенами, а для княжьей семьи и близких людей возвели хоромы.
Всякий, имевший нужду, — будь то простой родич, старейшина или боярин, — свободно допускался к князю, и каждый уходил удовлетворенный, довольный… Для всех находилось у Рюрика и слово ласковое, и взор приветливый.
Были, конечно, на Ильмене и недовольные. Рюрик старался быть по возможности справедливым ко всем; но в споре, в тяжбе одна из сторон даже и вполне справедливым решением оставалась недовольна. Так уже всегда бывает…
Вздумал было какой-то род не подчиниться княжьему приговору по тяжбе, не в его пользу кончившейся. Вздумал и отказался выдать обидчика из числа своих же родичей.
— Что с нами поделает! Мы сами за себя постоять сумеем. Пусть-ка попробует заставить нас! — говорили в непокорном роду.
Посланцы князя были оскорблены, а тут обиженный снова ударил князю челом.
— Коли ты не справишься, за меня не заступишься, так мой род сам управу найдет, — говорил челобитчик.
Положение было затруднительное. Не удовлетворить обиженного — значило снова дать возникнуть на Ильмене разным неурядицам, но Рюрик быстро нашел выход.
Он решил пожертвовать одним непокорным родом, чтобы спасти остальные от ужасов нового междоусобия.
Послан был князем сильный отряд, отданы были приказания наказать, как можно строже, непокорных.
Во главе отряда послан был брат великого князя — Трувор.
Трувор медлить не любил. Как снег на голову явился отряд в непокорное селение; прежде чем родичи успели вооружиться и дать отпор, их хижины уже запылали…
Кое-кто из мужчин кинулся было на дружинников, но тех было много, вооружены они были прекрасно, — и они подавили сопротивление…
Не удалось спастись и тем, кто попытался укрыться в окрестных лесах. Трувор послал за ними погоню. Всех настигли; всех истребили княжеские дружинники, никому они пощады не дали.
Так был приведен в исполнение княжеский приговор.
Этот пример подействовал.
Увидали в родах, как тяжко карает князь непокорных, и никто уже более не осмеливался противиться его приговорам. Поняли родичи, что и в самом деле единая правда воцарилась на Руси, и волей-неволей приходилось ей подчиняться…
Впрочем, все этим были довольны… Ясно увидали все, что и слабому есть на кого надеяться, есть у кого на сильного защиты искать…
Сила на Ильмене перестала быть правом…
Знал обо всех толках и Рюрик, знал и радовался. Понимал он, что доволен им и его правдой народ славянский.
Но, однако, нашлись и недовольные.
Однажды Рюрику сообщили, что к нему идет большое посольство от кривичей, веси, мери и дреговичей.
Слух оказался верным: посольство явилось и принесло князю обильные дары. Рюрик встретил его ласково и милостиво.
— Бьем тебе челом, княже великий! — повели свою речь послы, когда Рюрик допустил их к себе.
— Буду вас слушать, — ответил князь, — смело говорите все, чего ищете, и уверены будьте, что поступлю с вами по справедливости… Неправды ищете — вас покараю, за правдой пришли — за вас заступлюсь.
— Правды ищем мы, княже, твоей правды, за ней и пришли к тебе…
— В чем же ваше дело?
— Слушай нас, князь! От лица племен наших говорим мы с тобой… Забыл ты нас, все с одними ильменцами занят… а не одни они на Руси твоей…
— Знаю, что не одни они… Знаю и о вас… Только чего вы от меня хотите?..
— Когда уговорил новгородцев Гостомысл послать послов к тебе, и наши старейшины вместе с ильменцами клятву тебе давали… и наши старейшины вместе с их старейшинами на поклон к тебе ходили, стало быть, и нам ты князь, а нет у нас твоей единой правды… Прежние смуты творятся в родах наших, а ты далеко от нас, некому виновных покарать, некому и суда между нами творить… Бьем тебе челом, — дай и нам твою правду!..
Рюрик на несколько минут задумался. Не удовлетворить посланцев четырех могучих племен, оставить их без «княжеской правды» было опасно. Если бы эти племена возмутились, они легко увлекли бы за собой еще не вполне успокоившихся ильменцев.
— Вижу теперь, в чем у вас дело, — заговорил наконец князь, — вижу, что и на самом деле вы правды ищете, только вот как быть с вами, не знаю…
— Думай за нас, надежа наша… слезно молим тебя! — кланялись послы.
— Вот я и думаю… Сам бы я к вам пошел, да не могу я жить среди вас… лучше вы ко мне приходите…
— Далеко к тебе, княже, и не посмеем мы беспокоить тебя из-за всякой малости…
— И это верно вы говорите! Согласен с вами… Чувствую я, что должен дать вам правду, но как я вам дам ее, об этом узнаете после… А теперь покуда подите отдохните с дороги и ждите моего решения…
Князь приказал радушно принять и угостить послов, что и было исполнено… Старого меду для послов не жалели. Они опоражнивали кубок за кубком, славя при этом князя.
А пока пировали послы, в советной княжеской собрались вокруг Рюрика: его названый брат Олоф, Синеус, Трувор, Аскольд, Дир и другие ближние советники. Думали они глубокую думу, как им быть с делом посланцев, какую им правду дать…
— Вот что я тебе скажу, мой Рюрик, — говорил Олоф, — и знаю я, что ты примешь совет мой… Одни ли кривичи, одни ли весь, меря, дреговичи под твоей властью? Вспомни ты, что есть, кроме них, еще и другие племена…
— Я — понимаю, что хочешь сказать ты, мой Олоф, знаю, есть еще поляне, дулебы, древляне, но те не клялись мне в верности — и не ищут моей правды…
— Так надо заставить их искать ее, — пылко воскликнул норманн, — пусть наши ярлы Аскольд и Дир идут к ним и покорят их под власть твою…
— Но лучше ты сам, Олоф! — воскликнул Дир.
— Я — нет! Я останусь с Рюриком, так как дал клятву никогда не разлучаться с ним… А вы, ярлы, такой клятвы не давали… Идите и исполните это важное дело…
Долго говорили о предложении Олофа, и наконец решено было, что пойдут к полянам Аскольд и Дир, займут Киев и объявят все приднепровские славянские племена во власти великого князя русского Рюрика.
Подумали, как дать правду и кривичам с весью, мерью и дреговичами.
На другой день призвал послов к себе Рюрик.
— Исполню я желание ваше, — сказал он им, — дам я вам свою правду! Сами понимаете, нельзя мне самому постоянно быть среди вас, так вот и посылаю я к вам братьев своих Синеуса и Трувора… Синеус пусть сядет в Изборске, а Трувор в Белоозере… И будут они править вами именем моим. Если же ими в чем будете недовольны, тогда мне на них челом ударите…
Послы остались довольны таким ответом князя.
И вскоре с Ильменя отправились две сильных варяжских дружины. Одна из них сопровождала Синеуса и Трувора к кривичам, другая же с Аскольдом и Диром пошла на берега Днепра покорять под власть великого русского князя новые славянские племена.
Однако не все испытания закончились для Приильменья…
Вадим, сын Володислава не умер на поде битвы. Он, обессилев от ран, лишь лишился чувств. Обморок был так силен, что подошедшие к нему варяги приняли его за мертвого.
Когда Вадим очнулся, то увидел себя в хижине болгарского кудесника Мала… Словно малого ребенка, нес он Вадима до берега Ильменя, где у него спрятан был легкий челнок.
Мал, легко управляя веслом, гнал челнок через озеро к дремучему лесу, где ютилась его хижина.
— Зачем я спасаю его? — тихо бормотал старик, — какая сила заставляет меня делать то, что я теперь делаю? На что еще нужна его жизнь высшим существам, управляющим всем в этом мире? Судьба бережет его… Для чего?
Долго был Вадим между жизнью и смертью. Но крепкая натура наконец взяла свое и одолела недуг. Мало-помалу Вадим стал приходить в себя.
Мал без устали ухаживал за ним.
— Вставай, вставай! — говорил он, когда Вадим немного окреп, — собери свои силы, тебе предстоит далекий путь!
— Путь, но куда? Я хочу остаться здесь, старик, я хочу умереть на родимых берегах…
— Нельзя! Здесь жизнь твоя подвергается опасности!
— Какой? Разве не все еще миновало для меня! Разве еще новые удары готовит для меня судьба? Умоляю тебя, скажи мне еще раз, что ждет меня в грядущем? Молю тебя…
Мал усмехнулся и загадочно покачал головой.
— Пожалуй, я могу сказать тебе это! — отвечал он.
— О, скорее, не томи меня!
— Мне не надо даже спрашивать судьбу, чтобы ответить тебе на этот вопрос. Все ясно и так… В грядущем ждет тебя то же самое, что ждет и всех других…
— Но что?
— Смерть!
Ответ был прост, но на Вадима он произвел ужасное впечатление. Со стоном опрокинулся он на свое ложе, бешенство отразилось, на его лице.
— Или ты хочешь-быть вечным? — спросил, заметив его волнение, Мал, — напрасно: на земле все смертно!
— Но скажи мне, неужели я погибну от руки заклятого моего врага?
Старик снова покачал головой.
— Нет, высшие существа не судили тебе этого! Твой враг будет неповинен в твоей смерти!
Вздох облегчения вырвался из груди Вадима.
— О, тогда я не страшусь умереть! — произнес он, — тогда я уверен, что найду случай отплатить врагу за все и насладиться его предсмертными мучениями.
— Не надейся на это! Не забывай, что я уже сказал тебе. Твой враг — любимец судьбы, и судьба свято будет хранить его от всех несчастий. Но хватит говорить об этом… Помни, ты должен уйти отсюда, потому что жизнь твоя здесь не в безопасности…
Едва поправился Вадим и сейчас же ушел на Днепр, где и оставался до тех пор, пока туда не прибыли со своими дружинами Аскольд и Дир…
Опять появились ненавистные враги, и Вадим решил вернуться в Приильменье. Он слышал, что вече призвало из-за моря какого-то Рюрика с двумя братьями на княжение, но кто это был — он и не подозревал.
Пришел он как раз в то время, когда ильменская вольница воспрянула духом… Тяжела показалась вольнице власть княжеская, и вспомнили о Вадиме.
— Эх, когда бы был Вадим! — говорили в родах, — справились бы мы с князем…
— Только Вадим против него и мог бы пойти!
— Немало бы народу за ним последовало!
— Воскресла бы вольность славянская!
Оказавшись в родимых местах, Вадим решил пока никому не объявлять о своем возвращении, а разузнать, кто такой Рюрик, какое положение занял он, как велика его охрана и как можно было бы вести с ним борьбу…
Однажды, одолеваемый мрачными думами, Вадим на легком челноке подплыл к Рюрикову городищу и заметил, что около княжеских хором стояли толпы людей, и по Волхову у берега островка зачалены были челноки и ладьи. Среди них одна особенно выделялась своим роскошным убранством.
— Здесь кого-то ждут? — спросил Вадим у старика, сидевшего на корме лодки, к которой подошел он на своем челноке.
— Князя нашего ждем, — последовал ответ, — в Новгород на вече он отправляется пред отъездом своим к кривичам, так вот мы и собрались приветствовать его.
Вадим остался ждать появления князя. И вот из ворот городка, окруженный отрядом дружинников, выходил тот, кого он считал своим заклятым врагом…
Кровь ударила в голову Вадима…
А Рюрик, не подозревая, что его кровный враг так близко, садился в свою ладью, Плохие вести принесли ему из земли кривичей. Неожиданно умер в Изборске брат его Синеус, и кривичи звали к себе князя, опасаясь, что, оставшись без правителя, они снова станут жертвой своих родовых раздоров…
Рюрик решил не медлить и отправился в путь, объявив о своем отъезде новгородскому вечу.

VII

«Вадим вернулся» — эта весть с быстротой молнии пронеслась по всему Ильменю.
Этого известия было вполне достаточно, чтобы поселить надежду в сердцах недовольных…
— Будет дело мечам! Сумеет он отстоять страну родную! — говорили в приильменских; селениях.
— Много за ним пойдет народу! Храбрый он вождь!
— Свой природный, не чужой!
— Только бы Новгород подался, в родах удальцы найдутся.
— Ладно ли только! Ведь снова польется кровь, — пытались вразумить крикунов более благоразумные.
— Польется в последний раз… Прогоним Рюрика и возьмем себе князем Вадима! Выберем его, как того выбрали.
— И он нам правду даст!
— Да какую еще правду-то, — свою, а не варяжскую…
Заволновался, зашумел Ильмень, зазвенели мечи в родах славянских.
И время для этого было как нельзя более удобное. Князь уехал с дружинами своими к кривичам. Горе нежданно подкралось к Рюрику. Узнал он, что умер почти одновременно с братом Синеусом и другой его брат — Трувор; волей-неволей пришлось князю покинуть Ильмень…
Отправившись в далекий путь, Рюрик совершил ошибку, взяв с собой и своего друга, который бы мог его заменить в его отсутствие, — Олофа.
Во главе оставшейся небольшой дружины был поставлен храбрый, но малоопытный Руар. По его мнению, все было спокойно на Ильмене, опасаться было нечего, а потому Руар с дружиной после отбытия князя повел довольно беспечный образ жизни.
А Вадим между тем делал свое дело.
Один, без дружины, являлся он в роды и повсюду говорил так убедительно, что не только молодежь, но и старики заслушивались.
Заслушивались и вспоминали прежнее…
Как прежде-то жилось привольно! Каждый сам себе старший был и знать ничего не хотел, а теперь вот прислушивайся к тому, что на Рюриковом городище скажут…
Поэтому-то и находили себе отклик и сочувствие в сердцах славянских пылкие речи Вадима.
— Веди нас! Все за тобой пойдем! — слышались восторженные крики.
— Будь нам князем, дай нам правду не варяжскую, а родную, ильменскую!
Вадим, конечно, знал цену этим крикам. Понимал он, что, свергнув одного князя, ильменцы не задумаются прогнать и другого, но какое ему было до этого дело?
А на Рюриковом городище шли беспечные пиры. Руар позабыл, что он не на родных скандинавских берегах, а среди буйного, не успокоенного еще народа.
Эфанда больше сознавала опасность положения, чем беспечный воин. До нее дошли уже слухи, что на Ильмене далеко не все покойно…
— Мутит всех Вадим! Снова на Ильмень вернулся, проклятый! — передавали Эфанде. — Как бы какого греха не вышло, ты бы князю-батюшке весточку послала.
Эфанда помнила рассказы своего супруга, помнила, какую роль играл Вадим в судьбе Рюрика, и поняла, что опасность действительно существует…
Она пробовала говорить Руару, но тот в ответ только рукой махнул…
— Да разве посмеют они? — говорил он в ответ на все доводы княгини, — узнал я их довольно! Трусы они и больше ничего!.. Чуть что — пятерых наших воинов достаточно, чтобы весь Ильмень с лица земли стереть!
Вадим был настолько дерзок, что явился даже в Новгород и ударил в вечевой колокол.
В Новгороде, конечно, знали об его появлении, поняли, зачем он и вече собирает. Горожане были всегда более благоразумны, чем обитатели берегов старого славянского озера, а потому хотя и явились на вече, но явились с опаской, в небольшом количестве.
Самому Новгороду новое правление доставляло такие выгоды, о которых прежде новгородцы мечтать не могли. Прежде всего благодаря сильной дружине Рюрика и прекратившейся неурядице отовсюду стали собираться в Новгород люди торговые. Приходили часто и норманнские гости, теперь уже не опасавшиеся вероломного нападения. Происходивший при этом обмен товаров был очень выгоден новгородцам, а потому они с большим неудовольствием узнали о возвращении Вадима.
Да и, кроме того, новгородцы понимали, что сила все-таки на стороне их князя.
Дружина Рюрика не уменьшилась, а, напротив того, возросла; благоразумных людей, сочувствовавших князю, было много, и люди эти смотрели на затею Вадима как на новую попытку завести распри…
Поэтому и мало собралось новгородцев на собранное Вадимом вече. Пришли только отчаянные крикуны, которым любы были смуты да распри и которым терять было нечего…
Но Вадим появился не один в Новгороде; вместе с ним пришло много его единомышленников, готовых теперь следовать за ним, куда бы он их ни повел.
Все эти люди были очень плохо вооружены, не дисциплинированны, не под силу им была борьба с варяжскими дружинами. Но Вадиму и не нужен был успех, он по-прежнему жаждал только одного — отомстить своему врагу…
Он заговорил с новгородцами так, как прежде говорили с ними с вечевого помоста: вкрадчиво, униженно, с поклонами. Это понравилось, но особого впечатления не произвело… Новгородцы начали уже отвыкать от таких речей и привыкли к другим, более твердым, более решительным.
Среди благоразумных все-таки нашлись и такие, на которых не действовали никакие доводы. Поэтому в Новгороде Вадим все-таки имел некоторый успех. Число его приверженцев увеличивалось. Стоило подняться Новгороду, за ним пошли бы и другие…
На Рюриково городище немедленно пришли вести обо всем происходящем в Новгороде.
Теперь заволновался и беспечный Руар, но было уже поздно…
Рюрик ничего не знал о том, что происходило на Ильмене. Сам он был далек от всяких подозрений и спокойно устраивал дела кривичей, приведенные в беспорядок смертью Синеуса. У веси и мери все было хорошо, и кончина Трувора не вызвала среди них никаких волнений.
Сам Рюрик был очень огорчен кончиной братьев. Теперь у него оставался один Олоф.
Как ни удачно начал свое правление Рюрик, но было нечто, что мучило и тревожило его. Эфанда была бездетна, и в будущем некому было передать начатого великого дела объединения всех славян… Некому, кроме Олофа…
Поэтому-то Рюрик и не хотел отпускать от себя названого своего брата. Молодой норманн знал мысли своего князя и готов был принять на себя трудное дело правления.
Весть о возникшей на Ильмене смуте как громом поразила Рюрика и Олофа.
Эфанда потеряла всякую надежду на благоразумие Руара и решила отправить гонца к своему супругу.
Снова пришлось Рюрику услышать о Вадиме.
— Вадим, Вадим! Опять он на моей дороге! — воскликнул Рюрик, получив известие от Эфанды.
Рюрик и Олоф поспешно собрали дружину. Они даже взяли с собой тех, кто должен был бы оставаться с наместниками князя.
Вадима окружала многочисленная дружина, главным образом молодежь и недовольные князем.
Бывший старейшина ликовал.
Он не сомневался, что теперь выполнит задуманное.
— Прогоним князя, не бывать над нами ничьей воли, кроме нашей! — кричали сторонники бывшего старейшины.
— Пусть Вадим будет нашим князем, его хотим!
Но целью Вадима не был Новгород, а Рюриково городище. Там была Эфанда, ставшая предметом его мечтаний. Никто среди мятежников и не подозревал затаенных мыслей своего вождя. Для всех он являлся поборником прежних вольностей. За ним шли не только те, кому терять было нечего, но и те, кто помнил старый порядок и дорожил им…
Лишь только собралось достаточное количество людей, Вадим решил начать мятеж.
— Чего мы будем ждать, братья, — говорил он, — пойдем и прежде всего разорим гнездо хищного сокола, не оставим там камня на камне, тоща уже легко будет докончить остальное.
— Идем, идем, мы с тобой.
Руар понял теперь, что приходилось уже думать не о том, чтобы подавить восстание, а о том, как бы сохранить свою жизнь и продержался до прибытия дружин с князем во главе.
Рюриково городище было хорошо укрепленной крепостью, и взять ее трудно было, но вольница Вадима была многочисленна и воодушевлена жаждой норманнской крови.
Долго медлить Вадим не любил. Он окружил со всех сторон Рюриково городище. Руар, Эфанда и все варяги были отрезаны от Новгорода, где они могли бы искать защиты.
Новгород не примыкал к мятежникам, но и не шел против их. По крайней мере он и не подумал помочь осажденным. Если бы победителем оказался Вадим, тогда новгородцы перешли бы на его сторону; если же сила оказалась бы на стороне князя, то новгородцы оказались бы ни в чем пред ним невиновны…
Таким образом, осажденным неоткуда было ждать помощи…
Положение их было тяжелое. Съестных припасов было очень мало, и нечего было думать о том, чтобы отсидеться за крепкими стенами городища. Да и осаждающие не ждали. Вадим понимал, что борьба с княжескими дружинами ему не под силу, и торопился кончить дело до прибытия Рюрика.
Темной ночью повел он своих сторонников на приступ. Один за другим падали защитники крепости. С несколькими самыми отчаянными из своих людей ворвался Вадим в княжеские хоромы. Там, окруженная толпой беззащитных женщин и детей, была Эфанда. Она готова была умереть. Смерть не пугала ее. Вадим кинулся к ней, схватил несчастную женщину и выбежал с ней из княжеских хором.
Предчувствие чего-то ужасного не оставляло Рюрика во все время на обратном пути. Как он жалел теперь, что не оставил на Ильмене Олофа.
Совсем уже близко от Новгорода, узнал он о дерзком нападении Вадима на его городище.
Некогда было раздумывать о том: виноваты или не виноваты новгородцы в мятеже.
Появление князя с дружиной привело в ужас мятежников. С громкими криками кинулись они было к Волхову, ища на его волнах себе спасения, но подоспели ладьи с остальной дружиной князя. Никому не было дано пощады, всех истребили ожесточенные дружинники. Как раненый лев, Рюрик искал Эфанду… Искал и не находил…
Наконец от одного из мятежников удалось узнать, что Вадим с лишившейся чувств княгинею на руках переправился через Волховец и на лихом коне умчался по направлению к дремучему бору.
— Он увез ее к Малу, — воскликнул Олоф, — там живет этот проклятый чаровник! Скорей туда.
Рюрик и Олоф вихрем помчались туда, где надеялись найти Эфанду.
Олоф не ошибся. Вадим действительно увез княгиню к Малу. Там он рассчитывал быть в полной безопасности.
Мал как будто ждал его.
— Видишь ты, старик, — сказал ему Вадим, — судьба еще не совсем оставила меня. Победа на моей стороне, и в моих руках то, что заставит моего врага смириться предо мной.
— Да, ты быстро идешь к своему концу!..
— Скажи — к моей мести! — захохотал Вадим и наклонился над Эфандой.
Но та как будто ждала этого и быстро отскочила в сторону.
— Прочь от меня, презренный убийца! — воскликнула она, — погляди, на тебе кровь беззащитных женщин и детей… Будь ты проклят!
— Пусть так! Но все-таки я тобой отомщу врагу…
— Никогда!
Он не успел удержать руки Эфанды, и она ударила кинжалом себя в Грудь.
— Я в самом деле проклят! — дико закричал Вадим, — судьба и тут помешала моей мести… Проклят, проклят! — говорил он. — О боги, я хочу смерти.
— Ты зовешь смерть, сейчас она придет к тебе, — прохрипел над ухом безумца Мал, — слышишь?..
Конский топот раздался совсем близко.
— Что это? — с ужасом спросил Вадим.
— Это орел спешит на помощь к своей орлице, — отвечал Мал. — Готовься, настало твое время, сейчас ты умрешь.
— Да, да, я умру, но умру не от его руки! — исступленно закричал Вадим и, схватив кинжал, которым ранила себя Эфанда, взмахнул им.
В это мгновение двое всадников вихрем влетели на поляну. Это были Рюрик и Олоф.
— Вот она! — закричал Рюрик и, забыв о Вадиме, кинулся к Эфанде.
— А ты не уйдешь теперь от меня, презренный убийца! — бросился с поднятым мечом Олоф на мятежного старейшину.
— Поздно! — крикнул тот и что было силы ударил себя кинжалом — Ты опоздал, проклятый варяг, я умираю не от чужой руки…
— Собаке собачья смерть! — закричал Олоф.
— Все-таки он умер, как храбрый, — возразил Мал, — но вместе с ним кончено и мое дело! Высшие существа связали его судьбу с моей судьбой… Он умер, теперь и я могу отдохнуть. Прощай, Вадим! Воля судьбы свершилась.
Мал наклонился над телом Вадима и нежно поцеловал его. Потом он поднял голову и с радостной улыбкой устремил свой взор на небо.
— Да, да, сладкий миг наступает… И для меня все кончается здесь… Как хороша смерть, как отрадна после стольких лет!.. Все кончено, — прошептал Мал и опустился на землю рядом с Вадимом.
Когда Олоф подошел к ним, оба они уже были мертвы.
Рана Эфанды оказалась неопасной. Молодая княгиня пришла в себя и открыла глаза.
Быстро устроены были носилки, на которые положили раненую, и все тронулись из леса.
Перед уходом Рюрик подошел к телу своего врага и долго-долго вглядывался в него.
— Оба умерли, и пусть они гниют здесь, — сказал Олоф, — пусть их тела станут добычей воронов.
— Нет, Вадим был храбр, — ответил Рюрик и крикнул своим дружинникам: — Зарыть их там, где они лежат…
После смерти Вадима подавить восстание не представляло никакого труда, и спокойствие воцарилось на берегах великого славянского озера…
Назад: Часть первая В дали веков
Дальше: Часть третья Днепр и Византия