Руслав опустился на влажную от росы траву под липой и просидел в раздумье до восхода солнца. Угорьский берег уже был осыпан солнечными лучами, когда он спустился к Днепру. Где-то вдали раздавались голоса рыбаков, ловивших рыбу сетями, послышалось мычание коров и блеянье овец, выгоняемых на луга.

Освежив себя водой и вскочив на коня, которого с вечера оставил у берега, Руслав поехал к Киеву. Он въехал уже в Почайновское болото, поросшее тростником, и проехал мостик, сделанный над одним из ручьев, как вдруг перед ним появился какой-то старик лет восьмидесяти, который сидел на дубовом пне, держа в руках посох.

— Здорово, Руслав! — произнес незнакомец.

— Здорово, старик! — ответил Руслав, проезжая мимо.

— Не торопись, соколик, — сказал старик, — неравно наткнешься на колоду да голову повредишь, и великий князь не узнает тебя.

— Что тебе нужно от меня, старик?

— То, что и тебе от меня. Сойди с коня, и я скажу тебе, что мне нужно.

Руслав нехотя остановился.

— Ну, что тебе, старик?.. Если тебе нужны рубанды, то у меня их нет.

— И не надо, у меня свои есть, и если ты нуждаешься на службе у князя, то я подарю тебе… Вот. — Он вынул тряпицу из-за пазухи и протянул ее Руславу.

— Княжеский отрок не нуждается в подаянии, — гордо сказал Руслав. — Говори, что тебе нужно, зачем ты остановил меня, или ты насмехаться вздумал надо мною?

— Нет, Руславушка, мне не до смеха, как и тебе, сиротинушке.

— Почем ты знаешь, что я сирота?

— А ну-ка, скажи, кто был твой отец да мать, коли ты не сирота?

— Я не знаю их и никогда не видывал… — замялся Руслав.

— Ну а я знаю и даже часто видывал…

— Как, ты знаешь, кто мои родные! — воскликнул Руслав, подходя к старику. — О, скажи, скажи скорее, кто они и где я могу их видеть.

— А!.. заговорило сердечко бедное…

— Но кто я, скажи скорее… Кто мои родители?

— Пока ты не более, как раб и отрок Владимира, но можешь быть и сам княжичем…

— Я не понимаю тебя, старик.

— И понимать нечего: ты княжеский сын, воспитанный Якуном, который, по приказу Олафа, отнял тебя младенцем от матери Миловзоры, одной из жен князя Святослава…

— Да ты сам кто? — спросил удивленный юноша.

— Ого! скоро будешь знать — состаришься… Ужо вечером приходи на Чертово бережище, к Якуну!.. Там ты узнаешь, кто я, но смотри, не заходи к этой непутной христианской девчонке, с которой ты провел сегодняшнюю ночь.

— Как, с непутной девчонкой!.. Кто сказал тебе, что она непутная!.. Христиане говорят, что беспутство запрещено их законом! Да и откуда ты знаешь, что я был с нею?

— Знаю, уж знаю… и напрасно ты поступил в дружину князя, чтобы быть его рабом…

— Я не раб, а отрок княжеский, и он добр ко мне.

— Все едино, а христиан не слушай: мало ли они тебе чего наскажут, не верь им и берегись: они, что вещие колдуньи, скоро опутают тебя, и горе тебе тогда, Руслав, если ты поддашься их обольщению…

— Если христиане все такие, как та, о которой ты говоришь, что она беспутная, то они хорошие люди и никому не делают зла.

— Когда узнаешь их силу, тогда будет виднее, а пока прощай, и да хранят тебя боги.

Старик встал и потихоньку пошел через мостик и вскоре исчез в лесу.

«Странный старик, — думал Руслав, — и правду ли он говорит? Если правду, то зачем он не сказал мне своего имени?.. Неужели я и впрямь рода княжеского!.. А где же моя мать?.. Наконец, и он сам кто?.. Но, кажется, я видел его на княжеском пиру… Это — кифарник, что выходил в круг меряться силами… Зачем же он сказал, что я раб Владимира, тогда как сам говорит, что я княжич».

Руслав сел на коня и поехал к Киеву, подъезжая к городу, он повстречал одного из дружинников Владимира, Велмуда.

— Здравствуй, Руслав! — сказал Велмуд.

— Здорово, — отвечал тот.

— Что ты не весел?.. Али загодя до Купалина дня обворожила тебя красотка?

— Да разве сегодня Купала?

— Эх, парень, знать, с твоим сердечком делается недоброе, коли позабыл, когда Купалин день. Смотри, кабы князь не заметил, когда ты станешь на стражу у дверей княжеской гридницы: ведь сегодня твой черед.

— Да это я помню, но я не могу, попрошу кого-нибудь за себя.

— Хе, хе, хе!.. Вот оно что!.. И на стражу не хочешь… Видно, я прав… Значит, тебя, смиренника, околдовали на Угорьском берегу.

— Почем ты знаешь!.. — удивился Руслав.

— Да уж знаю…

— Мне надо непременно быть ввечеру на Чертовом бережище, — сказал Руслав.

— У Ярухи?.. Да ведь, чай, она будет добрых молодцев да красных девиц смущать на Лысой горе. Чай, все ведьмы там соберутся… Пойдем туда?..

— Нет, нет, мне надо быть на Чертовом бережище, и не смущай меня — не пойду… Прощай, некогда…

— Вечер еще далеко, не торопись… Неравно наткнешься на ключника Вышату…

— Да что мне ключник! — удивился Руслав.

— Не знаю что, но стороною слыхал, что он сослеживает тебя… Вчера ввечеру…

— Что ввечеру? — спросил Руслав.

— Прощай, тебе ведь некогда.

— Что, что, говори!..

— Чай, сам знаешь, с кем был на Угорьском берегу… Ну, он и соследил… Говорит — тихоня, а красным девкам спуску не дает.

Руслав побледнел и, попрощавшись с Велмудом, отправился на княжеский двор.

Он вошел в стражницу княжескую, где застал Извоя.

— Сегодня ввечеру ты можешь увидеть возлюбленную и говорить с нею и с ее отцом, — сказал Извой.

— Не верю тебе, — отвечал Руслав, — потому что я только что видел ее.

— Я видел ее позже тебя, когда ты уже уехал…

Руслав смутился, видя, что все знают о каждом его шаге.

— Приходи к холму и жди ее прихода… Она тоже тоскует по тебе, хоть ты и язычник.

При этих словах сердце Руслава радостно затрепетало.

— Что надо делать, — спросил он, — чтобы она была моей.

— То, что скажет она и ее отец…

— О, я готов все сделать, чтобы не лишиться ее.

Видя, что от Извоя ничего не скрыто, он рассказал о старике, которого встретил у мостика близ Почайны.

— Княжич!.. Мне тоже сказывали, что и я княжич, но я не хочу им быть и знать, кто я… Кроме Отца Небесного да Светланы, у меня нет родных… Господь Всевышний — мой отец и родные.

— Хорошо тебе молвить так, когда у тебя есть хоть отец небесный, а у меня его нет.

— И у тебя будет, если ты примешь христианство.

— Разве только у христиан есть отцы?

— Отец Вседержитель — отец всех, кто верует Ему. Уверуй, и Он будет твоим отцом… Я тоже был бездомным варягом, но когда познал веру Христову, не нуждаюсь ни в каких отцах, кроме Бога.

Руслав задумался, идти ли к Якуну, или не верить встреченному старику и поехать прямо на Угорьский берег, где его должна была ожидать та, которую он полюбил…

Вышата, вернувшись ночью в Киев, пришел к убеждению, что главным рассадником христианства, смущающим язычников, служит Симеон. Несмотря на то, — что во время его приезда потушили свечи, закрыли иконы и убрали книги, он чувствовал запах восковых свечей и догадывался, для чего приходили дочери Ерохи. А присутствие там всем известного христианина Феодора, открыто исповедовавшего свою веру, прямо указывало на то, что это сборище христиан. Кроме того, он подслушал разговор Руслава с Зоей. Вышата решил поехать к Ярухе, чтобы расспросить ее о Зое и ее отце. Постучавшись к ведьме с Лысой горы, как ее называли киевляне, он рассказал ей, зачем приехал. Яруха поведала ему, что знала, предвидев, что Якун наверняка заступится за невесту Руслава, а следовательно, попадет под опалу Вышаты и князя, который накажет его за вмешательство, а этого она давно хотела.

От нее Вышата поехал к жрецу Божероку.

Войдя к Божероку на двор, Вышата снял шапку и низко поклонился.

— Избранник богов, — сказал он, — и вдохновенный прорицатель, к тебе пришел смиренный раб Вышата молвить словечко.

Божерок провел его в свою избу, в которой вдоль стен стояли скамьи, а посередине устроен был очаг с принадлежностями для принесения жертвы.

— Говори, мой сын, что надо тебе от меня? — сказал Божерок, когда они вошли в избу.

— Тебе, конечно, известно, что на Купалу необходимо жертвоприношение, но достойна ли будет она, о том судить не мне, я пришел к тебе, избранник богов, чтобы рассказать мой сон…

— Молви, желанный гость, что приснилось тебе. Быть может, боги пророчат чрез тебя…

— Не знаю. Я видел себя стоявшим в капище, во время принесения жертв богу, который, взглянув на быка, вдруг зашатался в своем основании и, как гром, пророкотал: «Доколь я буду щадить вас и награждать за ничтожные приношения… Мне подобает не кровь животного, идущего на упитание ваших утроб, а кровь целомудренной девы, и если вы не воздадите мне должного, то трепещите, люди, и ждите погибели!»

При этом Вышата лукаво посмотрел на жреца, который серьезно слушал его… Жрец был рад ухватиться за малейший случай, чтобы уверить Владимира, что боги требуют человеческих жертв во искупление того, что они поруганы его невниманием в тот день, когда он, возвращаясь с охоты, не преклонился перед божичем. Кроме того, с помощью таких жертвоприношений жрецы удерживали народ в постоянном страхе.

— Да, сын мой, я знаю, что боги требуют человеческой жертвы за оскорбление князем их святой чести… В последнее время великий князь Владимир перестал даже присутствовать на священнодействиях, окружил себя христианами и слушает их нечестивые наветы… Надо напомнить ему, что боги не потерпят его греховности, и внушить неупустительно следовать вере и обычаям предков… Жертва эта необходима богам, да не знаю, на кого падет сей жребий.

— В твоей воле избрать жертву… Много есть красавиц в Киеве, а красивейшая из них — дочь христианина Симеона, что живет на Почайне, смущающего народ своим бесстыдным учением. Вчера я видел, что рыбак Стемид, Избой, лесник Ероха и даже Руслав якшаются с ним и его дочерью Зоей, опутывающей своей красотой невинных, да, окромя того, там же я видел и двух дочерей Ерохи и Феодора… Следовало бы разорить это осиное гнездо.

— Добро, — сказал Божерок, — настанет день, и жертва будет принесена для умилостивления богов и поучения нечестивых христиан, чтоб неповадно было им смущать народ: начнем с нее, а затем истребим всех.

И жрец сделал жест рукой, в знак того, что разговор их закончен.

Вышата благоговейно поклонился и ушел.

Проходя мимо княжеского сторожевого дома, он заметил стоявших на крылечке Извоя и Руслава.

— Здорово, други, — сказал он, подходя к ним.

— Здравствуй, ключник Вышата! — проговорил сквозь зубы Извой.

— Ты что же такой угрюмый? — спросил Вышата, недовольный тоном Извоя.

— Чего же мне тешиться, увидев тебя… Ты не красная девушка, и я для тебя не жених.

— Вам, молодым, все девки на уме, вам только и говорится о красных… Вон и Руслав невесел, тоже, чай, мыслит о них, а небось забыл, что уж пора становиться к дверям опочивальни княжеской.

— А разве ты знаешь, что сегодня мой черед?

— Эво на! Чтоб ключник княжеский не знал, кто и когда должен стоять на страже… Не мое ли дело знать, надежные ли люди охраняют великого князя и его добро от злых людей!

— А вот и не знаешь, — возразил Извой. — Не он будет стоять, а Велмуд.

— Велмуд будет стоять у княжеского терема.

— И тоже не угадал: там будет стоять Веремид.

Вышата хотел было выругаться из-за того, что составленные им планы на эту ночь рушились, но, догадавшись, что, Извой поедет на Угорьский берег, он повеселел.

— Значит, переменились очередью!.. — сказал он. — Ну, а ты, соколик, где будешь стоять на страже?

— У Светланы, дочери Ерохи, чтобы уберечь ее от тебя: у тебя и так уж полон терем.

— Эх вы, смиренники… Знаю я вас… Ну, да что ж, быль молодцу не укор, чего ж тут таиться… Ну, а что князь?.. Поди, все печалуется?.. Кажись, только бы веселиться… Нет, видно, уж если я не угожу ему, то никто не угодит…

— Еще бы ты не угодил! — сказал Руслав, поняв намек. — Ты, как есть, почтенный трудник, жаль только, что до сей поры ходишь цел.

— Ну, ты, молокосос! — обиделся Вышата. — Не тебе говорить такие речи!.. Смотри, узнаешь, как говорить с ключником Вышатой.

С этими словами он ушел.

Друзья переглянулись.

— Смотри за Зоей, — сказал Извой, — коли хочешь, чтобы она была твоей невестой.