За Витичевым холмом, окруженным гигантским лесом, у самого его подножия, ютились рыбачьи избушки. Дальше, вверх по Днепру, недалеко от берега, стояла скрытая в лесу маленькая хижина. Вокруг нее лежала груда дров, приготовленных на зиму. В ней жил лесной сторож и пчельник дедушка Ероха, проводивший все свое время в лесу и думавший только о своих пчелах да о дочерях, которых боялся потерять. Кроме этой хижины, у Ерохи было в лесу, над глубоким оврагом, нечто вроде большой землянки, живя в которой, он наблюдал за роями пчел. В ней же жила его семья, состоявшая из двух дочерей, занимавшихся хозяйством. У Ерохи было три дочери, но одну из них он считал потерянной, так как ее похитил Свенельд, дядя и советник Ярополка, и отправил ее в княжеский терем ради потехи своего любимца, который не брезговал ни простушками, ни боярскими дочерьми.

Молодая, пригожая девушка Светозора проливала горькие слезы по своим родным и, главным образом, по своему возлюбленному Простену. Узнав о похищении Светозоры, юноша обратился к Свенельду. Тот, разумеется, отказал ему и даже посмеялся над ним. Тогда юноша обратился к князю, но и тот отказал ему в защите. В Ярополковой дружине был некто Извой, друживший с женихом Светозоры, он вступился за его невесту, выручил ее из терема и поссорился с Свенельдом. Свенельд наклеветал на него Ярополку, и варяг, как он называл себя, был изгнан из дружины князя.

Закипела кровь у молодого витязя; но он сдержался и, надев доспехи, вскочил в седло и помчался в поле в то самое время, когда Ярополкова рать выступила в поход на Новгород.

Долго он ехал по полям, лесам и буеракам, обдумывая, как лучше отомстить Ярополку и Свенельду, и решил обратиться к князю Владимиру и, рассказав ему свою обиду, просить отомстить за него.

Наконец он въехал в дремучий лес; усталый конь еле передвигал ногами, пора было отдохнуть… Извой сошел с лошади, расседлал ее и отпустил пастись, а сам растянулся на траве под развесистым дубом и вскоре заснул богатырским сном.

Проснулся он только тогда, когда чья-то рука опустилась на его голову. Молодой витязь вскочил и, увидев, что перед ним стоит на коленях седой старик, удивился.

— Кто ты, — спросил его Извой, — волхв или кудесник, и зачем ты потревожил мой сон?

— Ни тот и ни другой, сын мой, — ласково улыбаясь, отвечал старик. — Я такой же смертный, как и другие, и не обладаю даром ни волхвовать, ни прорицать… Я только простой служитель истинного Бога, Которого я познал несколько десятков лет тому назад, а разбудил тебя потому, что ты стонал, я думал, ты болен.

— Я не понимаю тебя, старик, — сказал витязь, рассматривая старца.

Он был в грубой рубашке, спускавшейся ниже колен и опоясанной веревкой. На правой руке, обмотанной чем-то вроде шнурка с узелками, на который вздеты были маленькие орехи, виднелись посиневшие жилы. Орешки эти он перебирал двумя пальцами той же руки, и уста его как будто что-то шептали, словно он считал эти орешки.

— Легко поймешь, если удостоишь посетить мою старческую келейку в этом лесу и отведаешь моих хлеба-соли. Других яств у меня не найдется, нет ни вина, ни меда, зато есть студеная водица, которая ободрит и подкрепит тебя. Ты, я вижу, сильно устал и тебе не мешает отдохнуть на душистом сенце… Пойдем, мой сын… Уже ночь настает и роса опускается на землю…

Действительно, уже смеркалось, и предлагаемые стариком постель и пища соблазняли молодого человека, который только теперь вспомнил, что, выехав из Киева, он еще ничего не ел.

Они отправились по едва заметной тропинке; вокруг было тихо, и только изредка похрустывали сучки под ногами коня, которого вел на поводу Извой. Наконец показалась какая-то постройка, окруженная дубнячком и тополями.

— Вот и моя келейка, — сказал старик, переходя ручеек, который протекал мимо хижины. — Лошадку надо бы убрать под шалашик: неравно зверь нагрянет.

Старик взял повод из рук Извоя, отвел ее в находившийся подле хижины, огороженный кольями и покрытый жердями навес и дал корму. Потом они вошли в избушку с одним слуховым оконцем, служившим в то же время и дымовой трубой. Посреди избы, на каменном возвышении, лежали дрова, а подле стояло деревянное ведерко с чистой водой. На деревянной полочке, служившей, по-видимому, и столом, стояли чашка, ковш и глиняный горшочек. В одном углу находился рядом с ним деревянный крест, на котором висели четки, стояли два пузырька с водой и маслом, над ним висела икона Богородицы византийского письма. Дверь была открыта и пропускала в хижину тусклый свет вечера.

Войдя в избу, старик высек огонь и зажег очаг, а затем указал на сено в углу.

— Сядь, отдохни маленько, — сказал он Извою, — пока я накрошу в чашку хлебца да залью его сотовым медком со студеной водичкой.

Извой опустился на мягкое ложе, между тем как старик вышел из избы и вскоре вернулся с чашкой, в которую наложил меду, вероятно, припасенного в ульях, видневшихся между кустами неподалеку от хижины. Когда все было готово, старик сказал:

— Ну, вот и готова моя убогая трапеза… Прошу отведать; не взыщи, чем богат, тем и рад.

Витязь скинул с себя кольчугу и придвинулся к чашке, которую старик поставил на полу.

Оба молча поочередно макали куски хлеба в мед, запивая его холодной водой из ведерка.

Наконец они закончили есть; старик перекрестился на образа.

— Ты христианин? — спросил Извой.

— Да, — с гордостью отвечал старик, — меня зовут Мисаилом. Имя это мне дано при святом крещении княгиней Ольгой, когда я был в дружине ее отроком.

— Как?.. Ты был у княгини Ольги, бабки Ярополка и Владимира? — воскликнул Извой.

— Да, я был вместе с нею в Царьграде и там принял святое крещение. Прежде я жил в Киеве, а потом переселился сюда и живу здесь больше десятка лет.

— Но ведь христианам запрещено иметь общение с язычниками, а тем более жить с ними и пускать под свою кровлю.

— Это неправда, сын мой, — язычники такие же люди, как и христиане, и разница лишь в том, что они пребывают во тьме невежества и не знают истинного Бога… Церковь наша повелевает нам скорбеть о них и стараться просветить их ум духом истины, любить их и при случае обращать в христианство.

— Обращать в христианство?.. Каким же образом совершается это обращение?

— Оно совершается по собственному желанию пребывающего в невежестве, когда душа его познает Единого Бога и он прозрит свое заблуждение.

— Но чтобы прозреть его, нужно уверовать в учение вашего Бога, Который должен отличаться чем-нибудь от нашего. Чем же лучше ваш Бог и как Его изображают христиане?

— Христиане изображают Его знамением святого креста и молятся единому Богу, Который есть в небеси, который ниспосылает нам Свою святую благодать, дождь, солнце, луну и все то, чем мы окружены, чем мы питаемся и живем…

— Щедрый же ваш Бог, — сказал витязь.

— Всещедрый, вседобрый и вседержитель, — поправил его старик. — В Его руках наша жизнь и смерть. Несмотря на заблуждение язычников, Он ниспосылает одинаково всем дождь и вёдро и кормит Своих детей. Все мы живем Его милостями, и Он единый наш отец.

Извой задумался: дивны были ему речи старика.

— Я много видел христиан, — помолчав, сказал он, — но не слыхал их учения, и поэтому все это непонятно для меня.

— О сын мой, это легко понять, нужно только прочесть несколько страниц святой книги, которая поучает нас поступать по учению нашего Спасителя, искупившего Своею святою кровью мир.

— Какая же это книга?

— О, она очень любопытная, и стоит ее только раз прочесть, как слова ее навек запечатлеются в памяти и человек невластно станет действовать по ней.

— Что же, это книга кудесничества или особенных волхвований?

— Нет, сын мой, эта книга называется Святым Евангелием, оставленным нам нашим Спасителем, Сыном Предвечного Бога, солнце Которого сияет на небе и освещает мрачные души пребывающих в невежестве и которое рассеивает мрак.

— Но скажи мне, отец, о каком солнце ты говоришь? О том ли, которому поклоняются, считая его Богом, или о солнце божича, Перуна или Одина?

— Нет, ты ошибаешься, мой сын: все Перуны и Одины не более как истуканы и идолы, сделанные человеческими руками, которых можно сжечь, на воду пустить и они будут молчать. Слыхал ли ты когда-нибудь, мой сын, о таком Боге, как наш?

— Нет, никогда не слыхал; а слыхал я о каком-то Боге, Который будто бы повелевает любить всех, быть добрым, запрещает всякое зло, месть, обиды и многое другое.

— Это и есть христианский Бог… Значит, слыхал…

— Да, слыхал, но не знал, что этому Богу поклоняются христиане. Но почему же Он все это запрещает?

— Потому, что Он вседобрый. Хочешь, я почитаю тебе книгу, и ты скоро уразумеешь ее премудрость; эта книга вмещает все книги живота нашего.

— Пожалуй, почитай, — согласился Извой.

Старик подошел к кресту и иконе, под которыми лежала большая кожаная книга с застежками. Он взял ее и, отстегнув застежки, благоговейно перекрестился, затем раскрыл и начал читать, объясняя при этом каждое слово. Извой со вниманием слушал его.

Долго старик читал тихо и внятно, Извой порой останавливал старика, спрашивал, почему Спаситель позволил себя так мучить.

— Потому, — отвечал Мисаил, — что до этого народ был чрезвычайно грешен и Господь послал Своего Сына на землю, чтоб искупить их грехи своею кровью.

— В чем же заключались эти прегрешения народа?

— В том, что они развратничали, пьянствовали, обижали друг друга, мстили, грабили, предавались сладострастию, отнимали чужих жен…

— Да ведь все это и теперь продолжается, — возразил Извой. — Если бы князь Ярополк отнял у меня невесту, то неужели я, будучи христианином, не мог отмстить ему?

— Месть мести разница: каждая месть имеет свои границы, а что касается того, что всякое зло продолжается поныне, то его делают только язычники, пребывающие в невежестве; между христианами этого не водится… Но скоро настанет день, когда язычники познают Бога Истинного и прекратятся вся ложь и неправды. Настанет день, когда небесное солнце, как меч, рассечет мрак, ветры рассеют его и засияют вечное солнце и правда на земле.

— Когда же настанет сей день?

— Скоро, очень скоро, — сказал старик, закрывая Евангелие, — тогда и ты, мой сын, прозришь и приемлешь святое крещение.

— Нет, я не могу принять вашей веры, потому что она запрещает мстить, а я еду отомстить Ярополку за поруганную невесту моего друга и за самого себя.

— Откуда же ты едешь, сын мой?

— Из Киева, хоть я родом варяг, но я там родился и служил в дружине князя.

— Как же звать тебя?

— Извой… Свенельд похитил невесту моего друга, отдал ее князю на поруганье, и обида ее вопиет о мщении.

— Куда же ты едешь?

— В Новгород, к князю Владимиру.

— К Владимиру!.. — воскликнул старик. — Да прославится сей доблестный князь! Но каким образом ты хочешь отмстить Ярополку?

— Я предупрежу Владимира, что на него идет сила великая, киевская, чтобы он готовился отразить ее, чтобы киевляне не посмеялись над ним, чтобы не застали его врасплох и не покорили Новгород.

— Новгород уже в руках киевлян. Добрыню оковали, Ярополк же велел на новгородцах сребро имать и куны брать, а по купцам виру дикую. Весь Новгород полонен, и где ты найдешь Владимира, когда он теперь в чужой земле?

— Откуда ты все это знаешь, отец? — спросил Извой.

— Я много молился, и Господь открыл мне, что все так случилось.

— Если твой Бог открывает все, то Он откроет и мне, где найти Владимира: я верю, что Он Единый.

— Да благословит тебя Бог, сын мой, — сказал старик. — Если ты веруешь, то поклонись Ему, а я помолюсь, помажу тебя святым елеем и нареку имя, а когда ты станешь христианином, то Господь поможет тебе достигнуть заветной цели, и это уже будет не местью, а добром, которое ты сделаешь для князя Владимира: так ты одержишь две победы зараз.

— Но скажи, отец, каким образом я должен поступить, чтоб отмстить за честь моего друга?

— Сам Господь внушит тебе это, когда ты поедешь к князю Владимиру, и как подскажет тебе сердце, так и поступи, но не увлекайся в своей мести.

— А далеко ли до Новгорода?

— Два дня пути.

— Так мешкать нельзя: уже день… Надо ехать.

— Нет, сын мой, отдохни, а я буду молиться, чтобы Господь осветил твою душу Своим благостным светом; ложись и засни, а наутро я скажу тебе, что делать и куда ехать.

Извой послушался старца и растянулся на мягком сене, между тем как старик начал горячо молиться.

Долго он молился и просил о ниспослании благодати и укрепления в вере вновь обращающегося язычника.

Наконец, солнце было уже высоко, старик легонько толкнул крепко спавшего Извоя и голосом, преисполненным отеческой заботливости и нежности, сказал:

— Вставай, сын мой. Господь посылает тебе Свою святую благодать… Поди в ручеек и умойся студеной водицей, и затем я благословлю тебя и осеню крестным знамением.

Извой умылся, расчесал свои светлые кудри и снова вошел в хижину.

— Теперь, дорогой сын мой, стань на колени у иконы всепрощающей Богородицы, Которая будет руководить тобою и всеми твоими помыслами на твоем жизненном пути.

Извой встал на колени, а старец раскрыл книгу, прочитал молитву и, осенив его крестным знамением, велел ему сложить перст правой руки, приказывая повторять за ним: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь». Он взял медный крестик на шнурочке, надел его на обращающегося и снова сказал:

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, раб Божий Извой, желаешь ли ты принять святую Христову веру и следовать Его учению?

— Желаю! — ответил Извой, — если она правильная.

— Отныне ты, раб Божий, Василий нарекаешься, служителем истинного Бога Христа, и да будут над тобою мир и благословение Божие. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Новонареченный Василий, преклонив колена перед старцем, сказал:

— Теперь я знаю, как поступать: благослови меня в путь на доброе дело.

— Нет, прежде подкрепи свои силы, а потом с Богом, в добрый час.

Хотя Извой не хотел есть, но тем не менее съел ломтик хлеба с медом, а затем перекрестился, как его учил старик.

— Вот теперь с Богом, — сказал Мисаил, перекрестив его на дорогу. — Седлай коня.

Извой вышел из избы, одев свою кольчугу, оседлал коня и, облобызавшись со стариком, вскочил в седло и поехал по указанной дороге к Новгороду.