Ф. Добров
Князь Владимир

День стоял жаркий… После полудня нагнало туч, а к вечеру все заволокло, предвещая грозу.

— Недоброе творится, — говорили крещеные люди. — Видно, Господь прогневался на нас.

Но не Господь гневался: на киевлян, а одна из жен княжеских, Миловзора, спорила с князем, как назвать своего будущего сына: княгиня хотела назвать его Аскольдом, а князь — Туром.

— Проклятие мое ему! — обозлился князь и ушел, хлопнув дверью.

Снова раздался гром, все вдруг зашумело и загудело вокруг. За первым ударом послышался другой и третий, и наконец все смолкло. Проклятие отца, тяготевшее над ребенком Миловзоры, вылетело в трубу и унесло с собой новорожденного, чтоб отдать его на воспитание нечистой силе, которая находилась в недрах земли, в Торовой горе, над самым Днепром, в трущобе лесной, в ущелье берега, называвшегося Чертовым бережищем: там завела она свой стольный град для упырей, ведьм и русалок, прибрав к своим рукам весь Днепр, и, раскинув свои адские сети, ловила ими людей, которых учила «бесстыдно всякое деяние делати».

На этой горе впоследствии поставили кумира с головой из чистого золота и серебряной грудью. Кумира этого называли Перуном, ему поклонялись язычники, а христиане говорили, что в нем покоится нечистая сила, распространявшаяся по всему бережищу и овладевавшая некрещеными.

Но вот настало время, когда пришел святой апостол и водрузил крест на высоком холме, взвыла тоща нечистая сила и оставила священный холм, берег и рощу, и чтобы не поддаться могучей силе креста, нечистая сила «отвела русло Днепра от священного холма и предоставила ведьмам простор в затоне Черторыя».

Княгиня Ольга, низвергнув идола, поставила на этом холме златоверхий терем, который гордо смотрел на окрестности Киева и видел Днепр, скрывавшийся в густом лесу, реку Почайну и заветные луга. На речке Глубочице, впадающей в Днепр, княгиня Ольга воздвигнула храм во имя св. Илии, громовержца, которого язычники назвали христианским Перуном.

За Днепром находилось озеро Золоча; далее виднелись пески и холм Лысой горы, где ведьмы собирались в лунную ночь и держали там совет, а язычники у подножия его справляли свой праздник Купалу.

Направо вдали виден был Витичев холм, за который прятался Днепр, а за холмом — часть села Займища; немного левее чернела могила Аскольда. Правее, близ рощи, у Аскольдовой могилы расположено было село Берестовец. Еще далее, за ручьем Лыбедью, виднелись села Шулавщина и Добрынино с боярскими теремами. За ними находилось княжеское Перевесище и холм Дира. На левом берегу Лыбеди чернел дремучий лес. За рощей Аскольда светилась Почайна и озеро, с левой стороны которого была каменная могила Олега, а за нею село Предиславино.

Прекрасен был Киев, это преддверие рая, как говорили тогда. И затосковала нечистая сила; ей не нравился водруженный на высоком холме крест, на который она не могла поднять своего взора. И вот вздумала она отомстить. Созвала она всех колдуний и ведьм на Лысую гору, которые и решили воспитывать малюток на «средства и иждивение силы нечистой». Первым опытом такого воспитания, по преданию, был сын князя Рюрика, вторым Владимир и третьим — сын Миловзоры, проклятый отцом.

Поспорив с князем о том, как назвать своего будущего ребенка, Миловзора занемогла и велела позвать повитуху.

— Не добре, — сказала та. — Знать, злое слово убило младенца.

Когда эта весть дошла до князя, он закручинился и пожалел о своем проклятии, но было уже поздно. После этого он сказал своей матери, княгине Ольге:

— Не любо мне, княгиня-матушка, в Киеве: хочу за Дунай… Посажу Ярополка в Киеве, а Олега в Деревскую землю и сам пойду на стол великокняжеский в Переяславец.

Княгиня Ольга упросила своего сына остаться до ее смерти, и он, уступая просьбе матери, согласился; Святослав похоронил мать и после этого, распределив сыновьям уделы, сел в красную ладью, распрощался с женами и народом и уехал.

До отъезда Святослава новгородцы просили князя себе, и Добрыня, дядя Владимира, сказал им:

— Просите Владимира; он взором красен, незлобив нравом, крива ненавидит, любит правду.

Новгородцы согласились, выпросили у Святослава князя Владимира и поехали с ним и Добрыней в Новгород.

Когда Владимир подъехал к Новгороду, все вышли к нему навстречу. Посадники и старейшие встретили его у ворот Торжинских, поклонились до земли и поднесли на серебряных блюдах каравай и соль, зверей и птиц, «выпеченных из пряного теста». На реке уже ожидала золоченая ладья с новгородским стягом, и Владимир переехал с Торжинского полу на Волосов, от которого до храма Бога-Света Волоса шла тропинка, застеленная красным сукном. Князь сел на белого коня и поехал по ней в храм, служители которого вели под уздцы его лошадь. У входа его встретил жрец Божерок. Он был в высоком красном клобуке, повитом белою пеленою, с змеиным жезлом в руке. Полы жреческой сорочицы унизаны были жемчугом, и их несли юные отроки; слуги хоромные встретили князя со свечами, певчие затянули духовную языческую песнь:

После поклона князю Божерок принял дары княжеские и внес их в храм: золотую лохань, ларец с драгоценными манатьями и ризами и два блюда с златницами греческими.

Храм был построен из столетних дубов и славился своим богатством. Было поверье, что это тот самый храм, о котором какая-то колдунья сказала, что он «последний храм болвана, что сгинет вера в язычество и кровля божницы обратится в тучное пастбище». Новгородцы не верили этому предсказанию, но слова прорицательницы сбылись: храм разрушился, и решено было на вече построить новый, но вследствие начавшихся в это время раздоров между новгородцами и князем Рогвольдом полоцким, заставившим новгородцев просить себе князя у Святослава, так и не было положено начало для постройки нового храма.

В этом храме стоял древний бог Волос. Лик Волоса был сделан из слоновой кости, а на голове — золотой венец из звезд; в одной руке он держал стрелы, а в другой жезл; на плечах лежал цветной покров, падавший бесчисленными складками к подножию. По правой стороне стоял стяг жреческий, а перед вратами капища — обетный жертвенник; подле него — жертвенная чаша; налево — стол княжеский с кровлею; направо — стол вещего жреца. По бокам у стен стояли два божка — золотая баба и божич Чур, сын этой бабы, а «у задней стены стоял поставец с жреческой утварью.

Наконец Владимир занял свое место; раздался звук трещал и колокола; послышалось пение, жрец подошел к жертвеннику, взял рог от подножия идола и влил часть вина в чашу, под которой горел огонь. Между тем принесли на одном блюде жреческий нож, а на другом барана, блеяние которого сливалось с звуками пения; его положили на жертвенник. Жрец взял нож и вонзил его в горло агнца, из которого полилась кровь в чашу.

В то время, когда жрец проверял каждую часть внутренностей агнца и окровавленными руками клал их на жаровню, Владимир остановил свой взор на одном из волоковых окон, находившихся у потолка, откуда выглядывало чье-то женское лицо. Эти окна были сделаны специально для женщин, чтоб они могли смотреть на совершавшиеся жертвы, так как в храм женщины не допускались.

Жрец полил жертву и огонь вином, вспыхнуло синеватое пламя.

В эту минуту хор снова запел, раздался звон колокола и затрещали трещотки, а вокруг храма закричал народ. Затем все смолкло, и только слышался протяжный гул вечевого колокола.

— Горе, горе нам, — произнес жрец и, взяв палочки для волхования, раскинул их по ковру, посмотрел на них и произнес: — Обновится светило, светом пожрет древо, растопит злато, расточит прахом камение…

Затем он черпнул золотым ковшом из чаши и, поднося ковш князю, сказал:

— Клянись Светом хранить закон его, быть оградою, щитом, мечом его и пагубой другой веры.

— Не я ему щит! Он мне щит! — отвечал князь, прикоснувшись устами к ковшу.

Казалось, что князю не до того: он все время посматривал на женщин, глядевших в волоковое окно. Одна из них, по-видимому, приковала все его внимание. Князь едва заметил, как ему подали княжеский посох и новгородскую шапку.

При громогласном хоре певчих Владимира подвели под руки к лику Света, которому он поклонился в пояс, и потом пошел на вече к людям новгородским. Идя мимо стен храма, он искал глазами среди женщин ту, которую заметил в волоковом окне, но везде были лишь одни старики. Князь вздохнул и пошел к вечу, которое находилось за храмом, на холме, где было некогда судилище. Сюда собирались новгородцы думать и вечевать. Подле холма, между деревьями, находилась вечевая звонница, на которой висел огромный колокол. Посредине холма был большой камень, предназначенный для князя; кроме того, здесь находился еще один камень, называвшийся столом посадничим; этот камень был устлан цветным ковром, и на него положена красная подушка с золотыми кистями.

Войдя на камень, Владимир поклонился на все четыре стороны народу. Вокруг него заняли места Добрыня и посадники новгородские, и когда мужи княжеские принесли подносы с дарами, Добрыня роздал их новгородским людям. После этого народ громко закричал:

— Кланяемся тебе, княже, землею и водою новгородскою, и меч прими на защиту нашу!..

Выборные старосты поднесли Владимиру на серебряных лотках землю, воду, меч княжеский и печать златую на цепи, а один из выборных сказал:

— Изволением властного Бога-Света и посадники новгородские, и тысячники и все старейшин, и думцы веча, господину князю Владимиру от всего Новгорода. На сем, княже, целуй печать властного Бога, на сем целовали и прежние, а Новгород держати по старине, как то пошло от дедов и отцов наших; а мы тебе, княже, кланяемся.

Владимир встал и опять поклонился народу, поцеловал печать, надел ее на себя, принял меч и опоясал его.

Затем Владимиру подвели коня, покрытого золотым ковром, а другого Добрыне, и стяг новгородский двинулся на княжеский двор, сопровождаемый посадниками, тысяцкими, воеводами, старостами, головами полковыми, гриднями, полчанами, рындами, купцами и людьми жилыми новгородскими, между тем как гул вечевого колокола раздавался в воздухе и народ кричал, идя толпами на княжеский двор:

— Здравствуй, князь Владимир, красное солнышко!